Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2017
* * *
обо всем они говорят, на волнах плантации срезая усилие приостанавливаясь в язвах борьбы, женские руки, возникшие
из калиграммы
коммуна дней, окруженных анной, в разбитой ботанике тишины саженцы нетерпения раскрывают чуждые инфраструктуры и только спирали поломанных встреч зависают над складками
переулков, брусчатки
прыжки фонарей в «нигде» лингвы, цветы хлопка в музее «повсюду»
обо всем она говорит, коралловым чертежом прошивая холодный проект: «наши матери нам рассказали, и мы помним слова, хотя и не помним
звука их голосов, мы помним слова»
«пневматика дейксиса, инженерия боли и детство должны содержаться
в одном отсеке, в одной душной минуте»
«освободи меня от вымолвленности, от шприцов нехватки, от движения в ветвящемся времени, разрушающем механику сдвига
от внутреннего судана, от бездонной флотилии, выплывающей из груди»
Август
вечер глубок и заметны нажимы штриховки —
черты грубых строений в рвущейся паволоке
волнение крон подбивает сваи горячего ветра
исходя золотистым кипением
сплошные поля дейнеки ложатся на лемех плуга
икона за лобовым стеклом, столбы телеграфа
работники, выходящие в ночную смену
их бордовая печень, желудки
в мнимых окрестностях их портреты
на последней границе, за окном воздушной избы
их невнятный напев, их операция «имманентность»
отягощенные слабой землей, они спрашивают
в меркнущей синеве не нарушая мерного лязга
они спрашивают, и волокна испуга
начинают плестись по краям
наедине они спрашивают
и мотор продолжает гудеть в приступах пахоты
дрожь светил вырезает глаза, они едут спиной к нам
истекая неточностью, растворяясь в товаре
они не замечают исходного раздвоения, совлечения покрова, css труда не
перехватывают зашифрованные сигналы, вмонтированные в эфир
станция S03 передает: «okno okno, day of sun day of sun»
в пустоте напряженной перекатываются снопы
* * *
К.К.
утро в радужных оболочках, в теснине глаза, где испаряется станция
тепло опия свернуто пальцами воздуха, петляющего по проулкам
где я открывался, где я перелистывал в памяти изображения фабрик
где письмо вещей поднималось через проемы рассвета
и заводские собаки все еще видят сны, в которых нет границ
нет края огню, схваченному трубами производства
и люди батая кочуют в прерывном времени
совокупляясь с отсутствием в гостиничных номерах
(он идет вдоль стены, сминая в кармане марки, маленькие рубли)
по ту сторону каменной кладки тени клубятся над фольксмарине
остов сопротивления обглодан розовым валом балтики
с примесью медленной крови, сочащейся в древнее русское лето
в котором льется айраг по спинам нетварных женщин в глуби степей
и в жару катит небо сапсан по восходящему топоту ига
Из-за лунного зверя
сильное зрение зверя запирает в проектор наши слабые ленты
забастовка границ затягивает тела в чрево вымысла
задувает кошава, подгоняя товарные поезда, уносящие платформы ночи
распевается сербское ремесло резьбы по прозрачности
озноб по спине негативов. зажигаются стожары
душан макавеев никогда не боится крови, он глотает капсулу ожидания
расширяя сосуды кириллицы, зрачки белграда
покроет ли все, что сместила сенсация, карта нашего сна?
после всех этих лет применения дыма. искры бита
мне не страшно, хотя корпоративный климат скоро затопит улицы
чьи названия, где теперь труд, произношу для тебя
пока увлеченный хакер заносит тагалогский диграф
над приглушенной толпой, выткавшей волновое сукно
просыпаясь в узоре зерна, кино выдыхает шрифты орудия
Захватчики
мы прибываем колониями, низвергаясь из микрокосмов раскручивая органические спирали в пепле, затмевающем излучение оболочки в пыльной пудре, затягивающей петлю воздуха во времени обетования, сотворенном ради любви археологов, терзающих лавовое плато мы едим киноварь и пьем культуральную жидкость в кайнозойскую эру печатая имя правителя на падающих телах:
«ты» «ты» «ты»
мы видим все сверху, видим одновременно: как летает разорванный лес вокруг минных раскопок как мертвый историк теперь под плачущим сколом сатурна лежит все еще не различая нашего алфавита
на сланцевых грамотах, несущихся в переводах в глубокие взоры озер наших тетрадей не может прочесть он по разверстанию на части всеязычных народов, и не может понять он, что наш террор выражает страсть
мы видим движение, с которым он прикрывает дверь своего кабинета со следами заброшенности как витает над палисадником темная дымка медленно натягиваясь над всем городом видим земельные участки и абсолютное молчание и беглый фосфор его души
* * *
Диме
когда я пишу стихотворение, — говорил мне как-то людовик XVI
— анфилада комнат под волчьим сердцем изгибаясь, вопит: пожар пожар
мигающие спасатели вторят ритму убийства
под синти-поп парижских коммунистов
и дима говорит: я бы тоже хотел кого-нибудь грохнуть прямо сейчас
но меня нет там, где я-люблю-тебя, где изгиб общего рта
на обгорелом обломке, людвиг
в глыбах зари, в несбывшихся конторах
и даже в подземных тропиках
пробоины вместо наших тел
отклеенные образы покрывают пустырь
холодные фиалки бовари (это я), слова людовика XVI
слова людовика XV по прозвищу «возлюбленный»
(«скрипичный принц весь бел от птиц»)
физические шестеренки везалия или леонардо
петер пейн на выпускном балу, апельсины…
и весь непроизнесенный словарь под темной пленкой теснящий нас и не владеющий нами
намагничивает беспримесный участок тревоги