Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2017
Путешествие N: фрагмент фрагмента
Дело о подробностях, тяжба с измеренным отстоянием города от другого: повороты убывают, что говорить о животном и других скрупулах, которые не увидеть и пешком. Но на них может построиться (и бывает построено) объяснение ландшафта-пейзажа с упоминанием об одежде. Скомкана, сбившись в складки между заборами, травяными сшивками и станциями. Но что, о чем она объявляет? Все связано с деталями, они упоминались уже (и будут), привходя к «дороге» прямым углом от каждой остановки, от категорий некоторой межвоенной философии (очередной перегон, пока есть возможность оказаться тем, кто принимает средство для сна, к примеру), взятой как материальность, в данном начале — двойственная. Во-первых, путевое знание как «жесткий диск» с терабайтами следов, i.e. даже конкретнее, в лужах на тропах потонувшие отпечатки, вмятины; какому-то «герою» еще нужно будет пройти здесь, если света будет достаточно. Во-вторых, взаимное противоречие двух неизбежных свойств, фиктивности и проницаемости оберток, связей, прикосновений, дающих читать информативные буквы на одежде. Таким образом, здесь путешественник уже может назвать, выпрямляясь, свою первую идею, пока состав разогнан.
Как быстро, — адресует опыт к отходу от предыдущих слов, — сцена «раздваивается до трех», будучи конкретной сценой принятия: исток путешествия путешественника по истории. Она загибается в слепые дуги, дужки очков, носилки с шелестом по гравию моста до доброго утра — просыпать их вниз. Гравийную, значит, не в меру изрытую плоскость переходит черта; своей связью со временем она говорит об изменении самых общих свойств, за пределы которых просьба о помощи не выглянет. Впрочем, последняя оставлена: это и оказалось непрерывающееся движение, или, если следовать словам, рассказ о движении. Бумажные крепления оставлены по краям, линия разметки желтого цвета уходит в лужу, густой океан. Движение, как известно, отрабатывается наступанием на головы, а под высотой (еще один, иной метод изменения) это лишь мельтешение серых частиц без фонарей, по ночам. Таково базовое основание для отличения героя стихотворения от птиц на веревках или желания сгореть. С последним, что бы ни понимал под ним субъект и что бы ни понималось под этим последним, рвут связь подпавшие под руку предметы: льняные одежды, задубевшая в твердую корку вода, теплые рукоятки, перила. Для них соскальзывание со строки к строке — болезнь, рукопожатие мнет одежду, и волны разбегаются, как по пресной воде. Отсюда предпочтительнее (таков выбор героя, чье имя — сплетня, если его назвать) смотреть в сторону временного дома, к которому сумерки всегда ближе чего-то еще, как ни торопись.
Совершенно неожиданно все привходящие потоки, боковые линии, звук посторонних направлений не оставляют следов; еще неожиданнее — следы присутствуют. На символическом возвышении, трамплине из отпечатков (затем они напомнят о медицинской неизбежности затухающего движения, а звук по инерции, пусть и придавленный, остается вдоль проводов) сойдутся, накладываясь, два, как выяснится вскоре, три потока, еще самим рассказчиком никак не отмеченные. Тогда и его самого, этого на «р», природа из своего нестабильного пучка, букета, выдернет: как сух воздух, горит все, но тут же — боковая линия видна, а значит, зубы уже кусают воду. Несмотря на близость «естественных» законов, прихотливые остановки предусматриваются только в режиме, накладывающем их одну на другую: этот разворот тропы? — все тот же, вот твой след. Но чей «твой», когда уже на следующем шаге превращение воды в лед напоминает о неотвратимости природного?
Таких завязок и сходов масса уже оставлена позади: для идущего по следу — насущнее остающиеся всегда впереди линии песка, от них дорога уже знакома, и можно медлить в молчании. До финального отрезка пути параллелизм, то скрытый, то отчетливо воплощенный, указывал на неизбежность этих сумерек, на естественность языка и социальность (несобственно-прямой) речи, на метонимические прозрачности, заплетенные в легкую сетку с ячейками альвеол. За следами, может быть, стынет тело, прочесть хотя бы их направление — дело наведенного на резкость холода. Хотя бы сон можно употребить с задачей продвинуться по кругу, оставаясь внутри, — все равно привходящий поток сомнет бумажные скульптуры, линии каркаса. Был бы это город, где удалось бы спрятать неравномерный белый скелет без отличий? С прокламируемой безальтернативностью герои, пусть даже один, успели сопоставить свои путевые листы, карты, — а в картах ничего подобного не было. Карта сделана с помощью линий, их пересекают другие, даже если скомкать или намочить.
Выдох. Об одном стихотворении
Пасмурно, ветер — от временного дома к реке, ночью шумно, тепло. Река вместо подлежащего, как если бы за ней никто никогда не был. Intersection, дорожные знаки вместо подлежащего: столкновение двух линий до берега, в таком месте. Быстросохнущие полотна будут извиваться вокруг древка в остатке, медленнее и медленнее. Две сходящиеся линии (перекресток) делают графику оторванных, повисших посреди строки причастия и прилагательного — i.e. оторванные от вещей и/или самих себя быстросохнущие признаки. События развиваются стремительно. Камень, стены деревянные. Выбор героя стихотворением сделан до первой точки, Европы, «деревянных камней» не будет.
В один из местных театров в резиновой короне, влажной от дождя, — путевая корона, «лежачие полицейские» из этого материала задерживают пересылку в узкой байдарке против течения. Стоя на месте, с моста, откуда течение уносит театральную ветошь (и полицейские не торопятся на помощь), оргалит с намалеванным сервисом столовой. Но фаянсовые тарелки пока звенят, стальные вилки, и отголоски путаются под курткой. Прямо, прямо, снова здесь, прямо, руками: дорога прямо, через мост, замедляется на юго-западе.
Несколько металлических фигур, железных существ в желтых спиралях водяных токов, ногами вязнут в песке, выходя на сушу: трещина между водой и водой — суша; как между двумя частями линии, до точки и после. Жирный след насекомого на одежде, под рукавом, продолжается по деревянной стене, как слоится название коктейля. Светом двух стопок, как дисплеем, проводит по различиям: летучая мышь, оливки, роняет прозрачный стакан, он аккуратно раскалывается на две одинаковые половины в воздухе.
Аккуратно замедляясь, текст не спешит раскрыться (раскрыто ли само стихотворение?), по крайней мере, до длинного тире, говоря об утрате как свершившемся факте, затем — о его свойствах, качнувшись к первой и началу второй строки, якобы дающих что-то конкретное. От строки, как от других, остается облик — запятая, тире, продолжающие рассказ, где ничего не говорит белое поле, пар изо рта без слов, узкая полоса льда вдоль стены; впервые знаки заодно со звуком. Из-под слоев темно-зеленой краски в коридоре с шелестом ночью вырывается штукатурка, условные знаки последней страницы путеводителя, горький, — появляется такое слово, — напиток.
Линия вдоль стены, знаки берутся за дело. Линии носком кроссовок, кед, каблуком ботинка по земле от тропы к тропе в парке. Линии точек: кто соединит их, получая рисунок, и зачем. Линии на зданиях, телах, проходящих машинах, линии на банкноте — и на карте, указывающей, где тратят деньги. Линия метро. Линия у рыб, линия — строка. Часовой пояс. Расцепив руки, люди стоят перед линией, земля сыпется из горстей, сухая; дождь прошел, вечеринка кончилась. Палец, который порезан осколком, который вытерт тряпкой — она теперь с пятном. Линия закончилась.
Закончить не значит сменить перемещение на локус or vice versa, разреженность межсловных интервалов на плотность (перья вспоротого пуховика вьются у стен до второго этажа). Родственные группы слов обмениваются связями поперек разделительной линии: восстановить коммуникацию? Но поле зрения заменяется отпечатками, следами на земле, буквами на воде. Место — где сухость и влага соревнуются в разрушительности, приближаясь к телу. В продолжение, но уже другое, о склоне Чейн-Стокса, протоке, сжатии крови.