(Москва, 31 октября — 2 ноября 2016 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2017
С 31 октября по 2 ноября 2016 года в Москве прошла международная научная конференция «Национализмы на постсоветском пространстве: логики, этики, практики». Конференция была организована Центром франко-российских исследований, редакцией интернет-журнала «Гефтер», журналом «НЛО», РАНХиГСом и Фондом Егора Гайдара. В фокусе внимания участников конференции оказались как разные формы бытования национализма (национализм как политическая идеология и национализм как практика государственного управления), так и разные формы проявления национализма (от радикального национализма до национализма как патриотизма). Широкой оказалась и география обсуждавшихся на конференции национализмов — от Польши до Казахстана, от Квебека до Белоруссии.
Конференция была открыта докладом Питера Ратленда (Уэслианский университет, США / Университет Манчестера, Великобритания) «Национализируя государство: 25 лет после советского распада». Были представлены итоги организованного журналом «Nationalities Papers» проекта по изучению нациестроительства в пятнадцати постсоветских государствах. Начиная этот проект, автор полагал, что за 25 лет, прошедших после обретения ими независимости, в каждой из постсоветских стран «национализирующееся государство» должно было наполнить созданные в советский период территории новым национальным содержанием. Однако полученные результаты не соответствуют этим предположениям: хотя за исследуемый период предпринимались некоторые усилия по нациестроительству в области языковой политики, законов о гражданстве, символической репрезентации национального, построенные в итоге нации оказались гибридными текучими целостностями с многочисленными измерениями и множественными интерпретациями. Каждая из постсоветских стран пытается встроиться в разнообразные, часто конкурирующие, международные альянсы. Национальный проект каждой из них изменяется не только с течением времени, но и в зависимости от разных политических контекстов. У них двусмысленные и неразрешенные отношения с советским и досоветским прошлым. Они сталкиваются с гетерогенным населением и не уверены, каким образом нужно обращаться с этническими меньшинствами внутри собственных границ: ассимилировать, проявлять терпимость, игнорировать или изгонять. Многие из них пытаются примирить свой национальный проект с европейским проектом. Миграции и страх демографического спада были важной общей темой; таким образом, рассмотрение вопросов нациестроительства с точки зрения экономического развития оказалось необходимо принимать во внимание. Для большинства из этих стран строительство государства стало более важным, чем национальное строительство. Из всего спектра подходов к национализму — примордиализм или этносимволизм, структурализм, инструментализм — последний представляется наиболее релевантным. Правящие элиты и их конкуренты (включая некоторые массовые движения) используют национализм, чтобы обеспечить поддержку и сформировать лояльность, однако эти кампании остаются спорадическими и ситуативными. Государственные элиты по большей части захватили процесс нациестроительства и используют его в целях сохранения собственной власти. Таким образом, мы сталкиваемся не столько с нациестроительством, сколько с управлением идентичностью в целях поддержания режима. Националистические политики в постсоветском пространстве, следовательно, могут рассматриваться в качестве политических технологий.
Михаил Соколов (Европейский университет в Санкт-Петербурге) говорил о формах политической подозрительности и классовых границах в русском радикальном национализме. Предметом доклада стали два сегмента русского радикально-националистического движения 1990-х и ранних 2000-х годов, которые демонстрировали значительную отчужденность друг от друга. В центре одного из них долгое время находилось Русское национальное единство, возглавляемое Александром Баркашовым, другой представляла Национал-большевистская партия Эдуарда Лимонова. В фокусе внимания докладчика была категория «вкуса», который — в идеологии, как и в потреблении — позволяет обозначать статусные границы. Граница между Баркашовым и Лимоновым совпадала с границами социальных сред, к которым принадлежали или стремились принадлежать их сторонники. Интерактивно она в значительной мере выстраивалась со стороны НБП, которая упрекала РНЕ в соответствии стереотипу параноидальных нацистов и не уставало подчеркивать, что лично оно никогда не опускалось так низко. Собственная интерпретация политической истории Лимоновым была исключительно иронической. В данном случае особенно интересен случай Александра Дугина, который, с одной стороны, декларировал увлеченность теориями заговора, с другой — делал это в столь постмодернистском ключе, что почти исключал возможность того, что верит хоть в одну из них иначе, как в сугубо эстетический объект. Водораздел сохранился и в следующем поколении, в котором идеологии 1990-х сошли на нет: он прошел между различными версиями расизма, которые признавали и не признавали существование всемирного еврейского заговора, а также между реалистически и мессиански ориентированными версиями империализма. Термин «теория заговора» описывает класс таких теорий, предполагающих, что социальные процессы развертываются согласно задуманному кем-то плану. Подобный подход предполагает, прежде всего, радикальную асимметрию в способности к предвидению у разных людей, что позволяет одним людям манипулировать другими. Он задает определенный режим подозрительности, легитимный по отношению к политическим субъектам и исходящим от них сигналам. Противоположную группу теорий можно назвать «иронической». Эти модели не обязательно отрицают то, что события являются результатом действий людей, пытающихся манипулировать другими, но предполагают, что (а) способности к манипуляции распределены примерно равномерно и (б) они крайне ограниченны — человеческий разум слишком слаб, чтобы всерьез предвидеть результаты собственных поступков. В результате деятельность институций, пытающихся скрыто манипулировать ходом событий, неизбежно превращается в фарс. У «теорий заговора» есть известные политические корреляты — они ассоциируются с крайне правыми группами, хотя не все крайне правые пользуются теориями заговора. Более важно то, что они имеют классовые корреляты. Граница между их носителями во многом является статусной границей.
В докладе «Национализм как идеологический Протей» Николай Поселягин («НЛО», Россия) попытался ответить на вопрос: почему национализм сравнительно легко объединяется с другими политическими доктринами и идеологиями, даже с такими, казалось бы, далекими от него, как либерализм или марксизм? При этом такое объединение осуществляется не только в политической практике, как спонтанный и недолговечный политический альянс, но и более фундаментально, в общетеоретической сфере. В основе национализма лежит не политический постулат или общефилософская установка, а культурная идея уникальности. В этом случае национализм как таковой предстает не чисто политической, а скорее культурной программой — впрочем, вполне адаптированной для того, чтобы его использовали (в том числе сколь угодно злонамеренно) в текущих политических практиках. В основе националистических программ любого рода лежит психологическое ощущение уникальности той локальной группы, к которой (националистический) субъект относит самого себя, а также набор сравнительно архаичных культурных норм — таких, как символическое и оценочное маркирование предметов и явлений, считающихся «своими», — по которым эта группа отделяет себя от других. Видимо, именно эти культурные предпосылки создают субъективно ощущаемую древность наций или «протонациональных» этнических групп. Идея уникальности способна надстраиваться над практически любыми политическими идеологиями в тот момент, когда те обращаются к культуре — точнее, к культурным особенностям своих адресатов. Кроме того, поскольку идея уникальности, лежащая в основе национализма, апеллирует не к отдельному индивиду, а к группе, это позволяет национализму развиваться в рамках любой философской или социологической системы, которая обращается к групповой идентичности. В результате национализм оказывается так или иначе связанным с почти любыми коллективными идентичностями в модерных обществах и отказаться от него можно, только отказываясь от групповой идентичности в принципе (в пользу какого-либо иного типа идентичности — индивидуальной, глобализованной, идентичности множества и т.д.). Николай Поселягин предложил понимать национализм не как политическую идеологию, обращающуюся к культурному бэкграунду своих адресатов, а как культурную программу коллективной идентичности, перешедшую в политическую сферу: не будучи политической доктриной per se, он объединяется с любыми политическими теориями, надстраиваясь над ними и частично замещая их собственное содержание своим.
Доклад Лукаша Юрчишина (Пултускская академия гуманитарных наук, Польша) был посвящен сравнительному анализу источников крайне правого национализма в Польше и России. В докладе были представлены результаты эмпирического исследования, являвшегося частью проекта, профинансированного муниципалитетом Парижа и проводившегося исследователями из Центра изучения России, Кавказа и Центральной Азии. Целью докладчика был анализ процесса крайне правой радикализации в России, а также его сравнение с процессами, происходящими в Польше. Материалом исследования стали индивидуальные и групповые интервью, проведенные в карельском городе Кондопоге после ультранационалистического бунта 2006 года, а также в Санкт-Петербурге и Нижнем Новгороде в 2009—2011 годах; десятки интервью и одна социологическая интервенция, проведенные в Польше в городе Бжег, где произошли радикально-националистические бунты, поддержанные так называемым Радикально-националистическим лагерем, наиболее значительной крайне правой организацией Польши; десятки индивидуальных и групповых интервью и две социологические интервенции, проведенные в Гданьске среди лидеров протестов против соглашения о борьбе с торговлей контрафактной продукцией «STOP ACTA» 2012 года, где внимание было уделено четырем лидерам так называемой Молодой националистической Польши. В доклад были включены также результаты анализа количественных данных, полученных Центром исследований предубеждений и Центром социологических интервенций в октябре 2015 года в ходе онлайн-опроса. Опрос на основе репрезентативной выборки 1036 молодых поляков был направлен на изучение современных популистских радикально правых тенденций и настроений, а также поддержки крайне правых идеологии, организаций и партий в ситуации продолжающегося миграционного кризиса в Европе. Опрос проводился перед национальными парламентскими выборами, которые прошли 25 октября 2015 года, поэтому в его цели входило также изучение поддержки антииммигрантских крайне правых партий, которые участвовали в выборах (партии «KORWIN», «KUKIZ’15», «Право и справедливость»). В докладе были представлены сходства и различия между процессами низовой крайне правой радикализации в двух постсоветских странах. Особое внимание было уделено идеологическим основаниям поддержки динамично развивающихся и широко признанных национальных движений (потребность в сильной идентификации с национальным сообществом), описанию репертуара действий (в особенности насильственного экстремизма), политических, социально-экономических, (суб)культурных и религиозных контекстов (роль социальной депривации, миграционного кризиса и влияние широкой тенденции ренационализации европейских обществ), угрозе государственной безопасности со стороны крайне правых экстремистских групп.
Эдвин Бэкон (Лондонский университет) представил доклад «Духовный национализм, политическая теология и русское православие». Докладчик отметил, что отношения между религией и этнонационализмом хорошо изучены. При этом широко используемые в академической литературе концепты «политическая ортодоксия», «русская идея» и «духовная безопасность» позволяют изучать отношения между религией и национализмом с разных позиций. В докладе эти отношения рассматривались через часто игнорируемую призму политической теологии. Опираясь как на российские, так и на зарубежные исследования ХХ—XXI века, докладчик отмечал существенное напряжение между универсализмом и национализмом внутри русского православия в экклезиологической и сотериологической перспективах. Двое из наиболее уважаемых православных мыслителей русской эмиграции первой половины ХХ века, Николай Бердяев и Иван Ильин, по-разному смотрели на теолого-политическую дилемму. Ильин поднял национализм до статуса небесного дара, Бердяев видел его как дегуманизирующий феномен. Сегодня Русская православная церковь пытается совместить обе доктрины — национальной исключительности и общечеловеческого спасения. Для многих сторонников русского православного национализма религия является фактически этнополитической категорией, едва ли не лишенной теологической субстанции, родственной концепции политической религии Вогелина с ее акцентом на секулярную идеологию в религиозной маске. Такой этнополитический акцент ведет скорее к дисгармонии и разрыву, чем к миру и единению. В то же время работы многих авторов внутри этого лагеря представляют более нюансированную теолого-политическую доктрину, в которой предпринимаются попытки примирить национализм и универсальность. Социальная доктрина русской православной церкви является одной из таких попыток. Нормативная позиция, представленная автором, состоит в том, что теолого-политический подход к русскому национализму, обращающийся к ряду православных мыслителей и доктринальных утверждений, может способствовать более глубокому пониманию отношений между православием как христианским вероучением и концепцией национальной идентичности.
Темой выступления Алимы Бисеновой (Назарбаев-университет, Казахстан) и Кульшат Медеуовой (ЕНУ имени Л.Н. Гумилева, Казахстан) было давление метрополий и тихий национализм академических практик. Доклад был основан на анализе образовательно-культурных реформ, начиная с джадидистской реформы медресе и кончая современными реформами высшего образования в Казахстане. Докладчицы отметили общую черту в логике этих преобразований: большинство реформ академических систем, направленных на преодоление локальной ограниченности, были попытками ответов на внешние вызовы, однако они часто приводили к разрыву существующих традиций, потере локального культурного капитала и в конце концов к провинциализации реформируемых систем и к новым видам национализирующихся практик. В результате происходили девальвация пластов накопленного культурного капитала, разрыв наработанных традиций и отчуждение целых страт академических работников, которым навязывался комплекс неполноценности и неуверенности в собственных компетенциях. Тем не менее, даже оказавшись на задворках «современности», «старый» культурный капитал удивительным образом сохранялся в лакунах памяти, циркулировал в «узких кругах» и ждал момента, когда он сможет опять стать значимым. Это стремление к сохранению и обновлению именно местной «традиции», несмотря на навязывание «внешних» стандартов современности, докладчицы называли «тихим национализмом». Втягивание Казахстана в проект просвещения и история реформы «вечно отсталого» образования неразрывно связаны с переживанием опыта колонизации и сопротивлением ему. При этом «правильное» образование представляется больше чем просто проводником модернизации: концепт «университета культуры» становится локусом национально-культурного строительства. Логика развития образования в советский период рассматривалась авторами через отдельные кейсы: трансфер университетских докс; образование как «дар» и проблемa благодарности/неблагодарности; ресурсный детерминизм в образовании; собственные кадры и героико-ригористические реконструкции. Постсоветский период предстает как время расширения дисциплинарных рамок и привнесения ранее репрессированных «казахских тем» в философию, историю, другие социальные и гуманитарные науки и формирование широкого фронта интерпретации «национального», в котором участвует огромное количество людей за пределами академии.
Ольга Конкка (Университет Бордо III имени Мишеля де Монтеня, Франция) в своем докладе ответила на вопрос: чью историю рассказывают школьные учебники истории России в XX веке? Доклад был посвящен особенностям употребления определений «русский» и «советский» и понятий «народ» и «государство» в текстах российских учебников истории, с 1992 по 2016 год. Докладчица отметила, что распад СССР глубочайшим образом отразился на преподавании новейшей истории в школе и на содержании школьных учебников истории. Трудности переходного периода начала 1990-х годов запечатлены в «нейтральных» названиях учебников, посвященных истории России и СССР в XX веке: «История Отечества» или «Отечественная история». Тем не менее с середины 1990-х годов большинство изданий выходит под заголовком «История России», который очень точно отражает процесс присвоения истории СССР в российском повествовании о прошлом, наблюдаемый во многих текстах постсоветских учебников. Вопрос о взаимозаменяемости определений «русский» и «советский» неразрывно связан с вопросом о том, как в текстах учебников взаимодействуют между собой понятия «государство» и «народ». В большинстве текстов 1990-х годов «народ» выступал в качестве главного положительного героя повествования, тогда как «государство» (как Российская империя, так и СССР) зачастую являлось препятствием на пути его благополучия и процветания. В учебниках же 2000-х и 2010-х годов эти два понятия все чаще отождествляются и интересы «народа» часто представляются в неразрывной связи с интересами «государства». Представляет интерес и двойственность в использовании термина «народ», который может означать как российский или советский «народ» в целом, так и «народы» СССР или «народы», населяющие территорию Российской Федерации. В данном случае авторы как раз говорят о «национальном самосознании», «национальных движениях». Таким образом, термин «национализм» ассоциируется в текстах учебников с «сепаратизмом» и используется исключительно в отношении нерусских «народов». Учебники истории являются яркими свидетелями неясности в определении места нерусских «народов» в рамках «многонациональных» государств, каковыми являются СССР и Российская Федерация. В повествовании об истории XX века трудно не усмотреть элементы становления особого русского национализма, основанного, в частности, на гордости, связанной с победой в Великой Отечественной войне, ускоренной модернизацией, освоением космоса и т.п. Мы хотим доказать, что центральным элементом в этом национализме является идея государства.
Второй день конференции открылся докладом Карин Клеман (Санкт-Петербургский государственный университет) «Скромное обаяние национализма: предварительные итоги исследования повседневного национализма в России». Докладчица констатировала, что национализм в России представляет собой весьма противоречивое и многоликое явление и не сводится к национальному объединению вокруг фигуры сильного лидера. Для понимания этого явления необходимо обратиться к тому, что означает национализм (в значении «патриотизм») для самих россиян. Были представлены предварительные результаты проекта «Можем ли мы жить вместе» (НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге, 2016—2017 годы), в центре которого — патриотизм в повседневной жизни. Проект был основан на полуструктурированных интервью с представителями разных гендерных, возрастных, статусных, социально-экономических и профессиональных групп, проживающих в Перми, Казани, Астрахани и Санкт-Петербурге. Докладчица представила ряд предварительных интуиций, сформулированных на текущем этапе исследования. Во-первых, приверженность идее патриотизма достаточно слабо выражена у многих людей. В интервью респонденты положительно откликаются на абстрактные идеи-штампы (возрождение нации, великая держава, «подняли голову»), которые транслируются официальным дискурсом, однако эта поддержка достаточно поверхностна («ну, да, это неплохо»; «почему бы нет», «нормально») и не приводит к мобилизации на почве национализма. Возможно, более склонны придавать национализму значение и ориентироваться на него молодые люди. Для старшего поколения патриотизм — способ преодолеть травму распада СССР и чувство национального стыда и унижения. Во-вторых, патриотизм выступает как некая абстрактная идея, которая, может, и делает «большой мир» более понятным и комфортным, но слабо соприкасается с повседневной жизнью. Когда люди рассказывают о своей повседневной жизни, они обычно забывают о патриотизме, по крайней мере о национальном патриотизме. В таком контексте на первый план выступают другие общности или деления — семья и близкие, олигархи/простой народ, мой город или мой район (иногда в противопоставлении Москве), мой дом, работяги, пенсионеры, власть/
народ. В-третьих, патриотизм в нарративах респондентов редко ассоциируется с полной поддержкой власти. Нередко критикуется патриотическая пропаганда и оспаривается патриотизм самих власть имущих. Чаще, но далеко не всегда патриотизм ассоциируется с фигурой Владимира Путина; хотя многие оценивают положительно его внешнюю политику и укрепление военной мощи страны, польза от этого «для народа» респондентам не всегда очевидна.
Доклад Снежаны Атановой (Национальный институт восточных языков и цивилизаций, Франция) был посвящен обзору национальных инициатив и формированию национальных картин мира в республиках Центральной Азии в постсоветский период. После распада Советского Союза и обретения независимости все бывшие советские республики столкнулись с вызовами, связанными с необходимостью развития сильной национальной идентичности. Элиты всех государств Центральной Азии пытались найти национальные идеи, которые позволили бы формировать и поддерживать лояльность населения, легитимность правящих режимов, позитивный имидж новообретенной независимости. Национальные нарративы вырабатывались в сотрудничестве с академическим сообществом. Целью автора было изучить стратегии национального брендинга, которые два из государств Средней Азии, Киргизстан и Туркменистан, создавали и развивали с момента обретения независимости. Термин «национальный брендинг» был предложен в 1990-е годы Саймоном Ангольтом, который определяет национальный бренд как сумму представлений о стране в следующих шести сферах национальной компетентности — экспорт, управление, туризм, инвестиции, культура и наследие и народ. Описывая продукт национального брендинга, автор использует понятие «соревновательной идентичности», определяемое как синтез брендменеджмента и публичной дипломатии, торговли, инвестиций, туризма и развития экспорта. Если стратегия нациестроительства в основном направлена на внутреннюю аудиторию, национальный брендинг охватывает как внутреннюю, так и внешнюю. Киргизстан и Туркменистан представляют особый интерес в силу их противоположных подходов к национальному брендингу. В то время как в Киргизстане было запущено несколько кампаний, направленных на создание привлекательного национального имиджа, в Туркменистане фокус был сделан на развитии национальной идеологии: оба президента Туркменистана развивают исторические нарративы, подтверждающие необходимость сильного централизованного государства и национального лидера отцовского типа. В Туркменистане были предприняты шаги в направлении брендинга страны как туристической. Тем не менее усилия, направленные на развитие туризма, оставались ограниченными: Туркменистан представляет собой закрытую страну, в то время как развитие туризма требует не только создания туристской инфраструктуры, но и упрощения визового режима. В то время как Киргизстан стремится создать единый имидж страны, предлагая единый национальный нарратив как для внутренней, так и для внешней аудитории, имиджи, создаваемые для внутренней и внешней аудиторий в Туркменистане, — различны.
Доклад Маргариты Фабрикант (Белорусский государственный университет / НИУ ВШЭ, Россия) и Владимира Магуна (Институт социологии РАН / НИУ ВШЭ, Россия) был посвящен динамике национальной гордости в России в кросснациональной сравнительной перспективе в 1996—2015 годы. В последние годы взгляд на национализм как на целостную идеологию сменился представлением о нации как о размытом множестве с неопределенными границами, которое ускользает от устоявшихся классификаций, переходит к новым способам привлечения сторонников и находит себя в новой ситуации стремительных перемен. В то время как существенный прогресс был достигнут в изучении изменений в националистическом публичном дискурсе и институциональной истории нациестроительства, меньше известно о логике трансформаций национальной идентичности в массовом сознании. Докладчики попытались заполнить этот пробел, анализируя данные о национальной идентичности в постсоветской России из четырех баз, две из которых стали доступными для изучения недавно. Они сфокусировали внимание на эмоциональном компоненте национальной идентичности — национальной гордости, отслеживали изменения в уровне национальной гордости и детерминирующих ее факторах, произошедшие с 1996 года и зафиксированные в 2003, 2013, 2014 и 2015 годах. Полученные результаты сравнивались с данными о 33 других странах, полученными в тот же период в ходе Международной программы социальных исследований. Рост уровня национальной гордости наблюдался в России не только в последние несколько лет. Напротив, национальная гордость россиян стабильно росла начиная с середины 1990-х годов. Новой тенденцией стала неравномерность роста: с 2013 до 2014 года, в отличие от предыдущих периодов, национальная гордость резко возросла в отношении не всех, а лишь некоторых достижений страны. В течение всего постсоветского периода национальная гордость в России была наиболее ярко выражена среди одних и тех же категорий населения и, несмотря на стремительные трансформации в социальной структуре, влияние основных факторов национальной гордости, таких как возраст, образование, социальный статус, осталось неизменным. Более того, большинство этих факторов определяют динамику национальной гордости и во многих других (прежде всего — постсоциалистических) странах.
Нари Шелекпаев (Университет Монреаля, Канада) представил доклад «(Не)Зависимость, травмы и иллюзии: сравнивая национализм в Казахстане и в Квебеке в конце ХХ века». Тенденции в области изучения национализмов заключается в обособленном изучении каждого кейса и в возведении интеллектуальных границ между ними. В лучшем случае различные национализмы заключаются в региональные блоки или проводится сравнение кейсов, воспринимаемых как типологически сходные (например, Каталония и Квебек). Докладчик выбрал другой подход и предложил сравнить траекторию развития квебекского и казахстанского национализмов в конце ХХ века. Целью автора было не сравнение двух обществ и политических форм их существования: последнее было бы проблематично, учитывая тот факт, что Квебек является частью Канады, в то время как Казахстан — независимое государство. Эти формальные различия тем не менее не препятствуют сравнению двух национализмов, квебекского и казахстанского. Автор предлагает пересмотреть процесс конструирования этих национализмов в конце ХХ века через призму таких концепций, как «империя» и «травма». И Казахстан, и Квебек в последние три столетия развивались в условиях колониального доминирования со стороны Российской и Британской империй соответственно. Травматический опыт и преодоление колониальной травмы оказали определяющее влияние на развитие национальных идеологий в обеих странах. Однако два общества преодолевают эту травму разными способами. Материалами исследования стали законодательные документы (закон № 101 для Квебека и закон о языке для Казахстана) и кинофильмы, снятые в Казахстане и Квебеке в конце ХХ века.
В докладе Нелли Бекус (Университет Эксетера, Великобритания) «Пересказ советского прошлого и ограничения этноцентричной концепции белорусской нации» речь шла об ограничениях этноцентричного антисоветского нарратива в Белорусском дискурсе нациестроительства. Докладчица обратилась к различным способам переоценки советского прошлого в концепциях белорусской нации и способам инкорпорирования «советскости» в белорусский национальный нарратив. Диапазон существующих сценариев — от полного присвоения и национализации до криминализации советского прошлого — отражает не только многогранный характер белорусского национализма, но и сложности национального развития в период, последовавший за распадом Советского Союза. Докладчица рассмотрела случай Курапат — мемориала на месте массовых расстрелов и захоронений 1937—1941 годов, расположенного недалеко от Минска. Место было обнаружено в 1988 году и включено в список культурного и исторического наследия Беларуси в 1993 году. Мемориальный нарратив о советском прошлом, центрированный вокруг травмы сталинских репрессий, стал центральным для Белорусского народного фронта, который воплощает наиболее этноцентричную форму белорусского политического национализма. Значимость этого нарратива была снижена после 1994 года, и сегодня он вытеснен на обочину белорусской политической жизни. Большинство акторов, криминализирующих советское прошлое Беларуси, пользуются крайне этноцентричными аргументами, интерпретируя политическую несправедливость коммунистического периода в националистических терминах. Последние используются в борьбе за белорусскую идентичность против российского влияния. Каждый из этих акторов создает собственную картографию Беларуси, которая служит реинтерпретации советского прошлого.
Доклад Екатерины Клименко (Институт философии и социологии Польской академии наук) был посвящен этнизации национального и эссенциализации этнического в стратегиях управление разнообразием в современной России. Постановка вопроса о необходимости управления разнообразием связана с широко распространенной убежденностью в том, что само его существование являет собой некую «проблему». Эта убежденность, в свою очередь, основана на представлении о том, что стабильное существование того или иного национального государства возможно только на основе этноязыковой, этнокультурной, этноконфессиональной гомогенности, а сохранение, процветание и развитие таковой требует независимого моноэтничного, монокультурного, моноконфессионального государства (или, как минимум, относительно автономного административно-территориального образования в составе того или иного полиэтничного, поликультурного, поликонфессионального государства). Такой взгляд на «проблему» разнообразия имеет множество сторонников и в России. За время, прошедшее с распада Советского Союза, было сформулировано несколько подходов к решению этой «проблемы»: от имперского проекта до радикального проекта России для русских. В докладе были представлены результаты анализа того подхода к государственному управлению разнообразием, который сложился в России на практике и проявляется как в законодательстве, регулирующем вопросы управления разнообразием, так и в деятельности органов государственной власти, занимающихся таким регулированием. Характерными для него являются две ошибки, одну из которых можно назвать терминологической, а вторую — методологической. Речь идет о сведéнии нации к этничности, о фактическом неразличении этих понятий, и об эссенциалистском подходе к пониманию феноменов «нация» и «этничность». Обе эти ошибки не являются для России чем-то новым. Напротив, они наследуют традиции управления межнациональными отношениями, сложившейся в СССР. Если степень вовлеченности федеральной власти в эту область внутренней политики неоднократно менялась на протяжении последних двух десятилетий, то сущность подхода к управлению разнообразием оставалась неизменной. Она заключалась (и заключается) в крайне противоречивых попытках построить гражданскую нацию, актуализируя при этом этнические, конфессиональные и культурные отличия и утверждая особую, государствообразующую, роль русского народа.
Доклад Симона Шлегеля (Институт социальной антропологии имени Макса Планка, Германия) был посвящен устойчивости советской этнической концепции в постсоветском обществе, а также изучению дискурса и методов, которые поддерживают этнические границы. В докладе были представлены результаты этнографического исследования, проведенного автором в южной части Бессарабии, полиэтничном регионе в Одесской области в 2012—2013 годах. Данные были получены в ходе 15-месячной экспедиции в малый город Измаил и близлежащие сельские поселения, население которых составляют украинцы, русские, молдаване, болгары и гагаузы; методом исследования были биографические интервью. Докладчик анализировал техники и нарративы, используемые для сохранения четких этнических категорий, обращаясь к изучению того, каким образом формировалась собственная идентификация информантов с той или иной этнической группой, а также их способность категоризировать окружающих. Были идентифицированы пять ключевых характеристик, составляющих, по мнению информантов, сущность этничности: язык, религия, исторический опыт, фольклор и биологические черты. Был проведен анализ того, какие механизмы воспроизводства этнических категорий и поддержания этнических границ используются для каждой из этих пяти характеристик. В области языка наиболее значимый механизм — поддержание его чистоты и стигматизация смешанных языковых наречий. Поскольку большая часть населения региона принадлежит к православным христианам, религия используется здесь для обозначения более широких, чем границы одной этнической группы, границ. Православие часто рассматривается как предпосылка принадлежности к одной из локальных этнических групп. Использование культуры коммеморации для поддержания этнических границ основывается на публичной репрезентации исторических фигур и событий, значимых с точки зрения конструирования идентичности той или иной этнической группы. В области фольклора этнические границы воспроизводятся через использование ясного символического языка и маркирование каждого из элементов фольклора той или иной этнической этикеткой. Наконец, существует сильная убежденность в том, что этнические группы до недавнего времени были эндогамными и, следовательно, генетически различимыми. Это представление воспроизводится через интенсифицирующийся дискурс, в котором генетика расценивается как долгожданное доказательство существования извечных различий между этническими группами. Результаты исследования показывают, насколько значимыми для информантов остаются этнические категории и в какой степени они опираются на защиту этнических границ в трансформирующейся и часто противоречивой социальной среде.
Доклад «Империя против этничности: антимигрантские настроения в российском обществе» представила Елизавета Гауфман (Университет Бремена, Германия). Распад Советского Союза оставил Россию с наследием полиэтничной империи. Риторика советского периода прославляла этническое разнообразие, в то же время поддерживая четко обозначенные границы между провозглашенными национальными анклавами. Негативные последствия такой стратегии мы наблюдаем в постсоветской России, где восприятие российской идентичности разорвано между полиэтничностью и русской этничностью. Автор утверждает, что антимигрантский дискурс укоренен в постсоветской коллективной памяти, в результат чего этничность воспринимается как единственно «реальное» основание национального. Даже внутренняя миграция рассматривается как угроза России, поскольку новые границы внутри страны очерчиваются в соответствии с линиями, проложенными ранее и базирующимися преимущественно на фенотипических различиях. Докладчица деконструировала элементы антимигрантского дискурса, демонстрируя, каким образом советское наследие в области межэтнических отношений способствовало формированию неоимперского понимания российской идентичности и каким образом секьюритизация российского дискурса о миграции принималась и поддерживалась его аудиторией. Среди факторов, способствующих успешной секьюритизации, — укорененность коллективной памяти, враждебная правительственная риторика, стратегии отчуждения.
Дуччо Коломбо (Университет Палермо, Италия) представил доклад «Русская идея и еврейский заговор, или Популярная литература как источник русского национализма». Докладчик представил предварительный очерк истории своеобразного жанра конспирологического детектива и его роли в распространении мифа о существовании мирового антирусского, чаще всего еврейского, заговора. Интересующий автора период — с конца «оттепели» (в работах Всеволода Кочетова и Ивана Шевцова), через эпоху позднего брежневизма (например, у Валентина Пикуля) до Проханова и наших дней. Жанр имеет свои корни в шпионских детективах сталинского времени у таких писателей, как, например, Николай Шпанов. Шаткость границы правды и вымысла в советской литературе, связанная с традиционно русским пониманием литературы или с особенностями восприятия текстов массовым читателем, сделали детективы особенно мощным орудием для распространения политических теорий. Советский официоз организовал массовое производство шпионских детективов, показывающих международные политические события текущего дня как результат антисоветского заговора. Так называемая «русская партия», в которой неосталинисты и монархисты сходились все ближе, доказывала в детективах, что власть в стране захватили евреи и ставленники американцев. Эти идеи беллетристического происхождения сыграли значительную роль в образовании современного «патриотического» дискурса.
Элиза Криза (Университет Бамберга, Германия) представила доклад «Этика литературы холодной войны: национализм Александра Солженицына во время холодной войны и его наследие». Видение Солженицыным прошлого в значительной степени сформировано его националистическими взглядами; смелость и влиятельность последних возросли после распада Советского Союза. История Солженицына поднимает важные этические вопросы, касающиеся роли политики в литературе и литературы — в политике. Свидетельствование о лагерном опыте — несмотря на попытки советской цензуры ограничить его — воспринималось в качестве высокого подвига и этического поступка, как в России, так и во многих странах Запада. В то же время национализм, содержащийся в работах Солженицына — включая его тексты о Гулаге, — представляет собой этический вызов, поскольку использует антисемитские мотивы, антифеминистскую риторику и способствует распространению авторитарных практик. Автор обращает внимание на то, какую роль играют история и историография, а также историко-художественная литература в распространении националистических идей. Работы Солженицына можно рассматривать как националистические; при этом национализм Солженицына встроен в политические реалии времен поздней холодной войны и периода после ее окончания. Автор обсуждает этические проблемы, меняющие представление о месте Солженицына в российском и мировом литературном каноне, а также влияние идеологии Солженицына в период политических трансформаций. Показать, в какой степени работы Солженицына являются образцом идеологии национализма, можно, лишь обратив внимание на тот факт, что его взгляды на историю не являются научными, но представляют собой попытки тенденциозного переписывания исторических нарративов в соответствии с националистическими образцами. Динамика культурной политики времен холодной войны привела к тому, что Солженицына приветствовали на Западе в качестве морального авторитета, несмотря на то что его идеи были далеки от ценностей, поддерживаемых в странах Западной Европы и США, а также в среде диссидентов в России. Долгосрочный эффект такой культурной политики стал яснее после возвращения Солженицына в Россию в 1994 году в качестве одновременно героя-диссидента и националистического лидера. Именно тогда он стал вдохновением для многих русских националистов в постсоветском мире.
Доклад Сесиль Вессье (Университет Ренн II, Франция) был посвящен фигуре Андрея Сахарова и идее прав человека как основе и способу национальной реконструкции. Защитники прав человека, которые появляются в СССР начиная с 1965—1968 годов, в течение нескольких лет не занимают никакой позиции по отношению к русским националистам, которых преследуют русские власти. При этом начиная с 1940 года русский национализм занимает прочное место в официальных и интеллектуальных кругах. Начинаются дебаты, проявляются различия, и в статье, написанной в 1980 году в Горьком, Андрей Сахаров, позиция которого с течением времени становилась все более твердой, говорит, что убежден в том, что «националистическая идеология опасна и разрушительна, даже в форме “диссидентов”, взгляды которых на первый взгляд самые гуманистические». В противовес этой «националистической идеологии» он защищает права человека, присущие любому, несмотря на его национальную и классовую принадлежность. В фокусе внимания докладчицы были идеи и методы Сахарова, который начиная с конца 1960-х годов рассматривал права человека как способ «исправить» личностное разрушение, спровоцированное советской властью, но также как альтернативу национализму — о чем свидетельствует один из его споров с Солженицыным. Докладчица продемонстрировала, как в период между освобождением в декабре 1986 года и смертью тремя года позже Сахаров пытался, в том числе будучи депутатом Верховного Совета, трансформировать защиту прав одного индивида в политическую программу для Советского Союза и России, а также как некоторые предложения прошлых лет были интегрированы в программу перестройки. Защита прав каждого отдельного индивида ассоциировалась у него с решимостью узнать и осудить сталинские чистки, при которых над правами человека фактически насмехались: вот почему Сахаров в значительной мере способствовал созданию общества «Мемориал».
Доклад Магдалены Паталонг, Юлиана Плоттки и Рихарда Штейнберга(Институт европейской политики, Германия) был посвящен пробуждению национальной идентичности за рубежом, а именно случаю украинской диаспоры в Германии. Исследование представляло собой совместный проект Института общественных дел в Варшаве и Института европейской политики в Берлине. В ходе исследования были проведены более 80 интервью с украинцами; данные были проанализированы методом качественного контент-анализа. Целью проекта было изучение гражданской активности в Германии и Польше. Политическая мобилизация вокруг протестов на Евромайдане послужила триггером для развития групповой идентичности представителей украинской диаспоры в Германии. Здесь формально организованная «старая диаспора» стала более активной начиная с конца 2013 года. В то же время большинство активистов до начала протестов не были аффилированы со «старой диаспорой» и не рассматривали себя как часть украинской диаспоры. Евромайдан побудил их определить и переопределить свою национальную идентичность. Социальные медиа играли здесь ключевую роль; благодаря им события на Евромайдане не воспринимались как удаленные, а информанты были лично вовлечены в происходившее на Украине. Интенсифицировавшаяся «украинскость» возникающей «новой диасопоральной общности» содержала сильный элемент «европейскости». Ценности Евромайдана оказались определены как европейские ценности, а процесс реинтерпретации «украинскости» в значительной степени заключался в инкорпорировании европейских ценностей, таких как демократия, верховенство права и права человека, в новое понимание украинской нации. Речь здесь идет не столько о включении Украины в Евросоюз, сколько о европеизации национальной идентичности. Конструирование внешней угрозы было важным элементом переопределения «украинскости»: Россия воспринималась как агрессор, против которого украинская нация должна объединиться.
В докладе Фернандо Авакяна (Высшая школа социальных наук, Франция) была поднята тема дискурсивного строительства исламской угрозы в Российской Федерации как политического инструмента, затрудняющего примирение. Докладчик рассмотрел создание и воспроизводство российского антитеррористического дискурса, а также его влияние на русско-чеченские отношения. Этот дискурс основан на культурных клише, имеющих основой характерную для русской культуры нарративную традицию описания кавказцев, и в особенности чеченцев, как культурно других, которых следует опасаться. При этом режим Кадырова установил внутри самого чеченского общества ясное различие между «хорошим» и «плохим» исламом: идеологически выверенным «традиционным» суфизмом и так называемым ваххабизмом. Любая религиозная и политическая девиация рассматривается здесь как экстремизм и подвергается преследованию, будь то со стороны местных правоохранительных органов или военизированных формирований. Антитеррористический дискурс представляет собой препятствие на пути эффективного правосудия и, следовательно, примирения на двух уровнях. Прежде всего, в отношениях русских и чеченцев он позволяет поддерживать стереотипный имидж последних и способствует их стигматизации (хотя он и был в некоторой степени смягчен в течение последних лет). Кроме того, путинская политика секьюритизации ислама может иметь лишь негативное влияние на мусульман в России. Особый случай представляет собой дело Зары Муртазалиевой, которая в 2004 году была признана виновной в терроризме в ходе постановочного судебного процесса. Кроме того, использование антитеррористического дискурса властями Чечни после применения путинской политики чеченизации мешает подлинному примирению внутри чеченского общества. Идеологизированное деление между приемлемым исламом и его девиациями отчуждает многочисленные группы внутри общества, которые не связаны с официальной версией суфизма. Более того, делигитимация всех форм несогласия под маской борьбы с исламским экстремизмом оказывается выгодной существующим джихадистским организациям, которые воспринимаются как единственная реальная оппозиции. Таким образом, прошлые события — две войны и то, что послужило им причиной, — остаются неосмысленными на обоих уровнях. Антитеррористический дискурс становится инструментом в руках федеральных властей, используемым для укрепления вертикали власти; таким образом, создаются препятствия для примирения, которое могло бы привести к долгосрочному миру и подлинной стабильности.
О национализме и демократии и новых аргументах в пользу реабилитации идеи нации и гражданского национализма в эпоху кризиса постмодернизма говорилось в докладе Эмиля Паина (НИУ ВШЭ, Россия) и Сергея Федюнина(Национальный институт восточных языков и цивилизаций, Франция). Национальный принцип с конца XVIII века кардинально изменил господствующие представления о публичной власти и ее организации. Провозглашение народного суверенитета и гражданской солидарности как основы жизни современных, индустриальных и секулярных обществ позволило создать модель национального государства и представительской демократии. До недавнего времени национальный принцип не ставился под сомнение ни как естественная историческая форма организации мира, ни как способ восприятия реальности. Переломными в этом отношении стали 1970-е годы. Именно тогда понятие «нация», вместе со всем символическим и историческим багажом значений, скрывающимся за ним, впервые стало восприниматься в негативном ключе. Широко распространенными стали интеллектуальная, социологическая, моральная, политическая критика нации. Однако, на взгляд авторов, к началу 2000-х годов становилось все яснее, что идея постнационального общества оказалась иллюзией даже в Европе, находящейся в мировом авангарде по показателям демократии, уважения к праву и человеческого развития, не говоря уже об остальном мире, в частности России и иных странах постсоветского пространства. Новые кризисные явления современности побуждают вернуться к реабилитации идеи нации. В России реальной (а не желаемой) альтернативой идее гражданской нации является архаичный вождизм — культ сильного государства, подъем империализма, дегражданизация. В Европе альтернативой нации на практике является, как правило, не космополитизм, а коммунитаризм. В России идее нации до сих пор противостоят, с одной стороны, этатизм, а с другой — цивилизационные и неоимперские схемы, препятствующие формированию политического субъекта. В Европе забвение нации приводит к увеличению спроса на ксенофобный и антиглобалистский национализм, к торжеству радикального популизма. Нация является условием и залогом существования демократии; без национально-гражданской идентичности режим институционализированной свободы существовать не может. Неинтегрированное общество не способно интегрировать мигрантов: ослабление или отсутствие национальной «рамки» способствуют «империализму меньшинств» и архаизации жизни.