(Рец. на кн.: Собо лев Д.М. Легенды горы Кармель: Четырнадцать историй о любви и времени. СПб., 2016)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2017
Соболев Д.М. Легенды горы Кармель:
Четырнадцать историй о любви и времени
СПб.: Геликон Плюс, 2016. — 245 с.
Новая книга Дениса Соболева продолжает «мифологическое городоведение»[1]Израиля, начатое им в романе «Иерусалим». На сей раз перед нами Хайфа, преображенная фантазией автора в свете мотивов и образов из разновременных иудейских, христианских, мусульманских источников, религиозных, этнографических, литературных, исторических и визуальных — от Книги Творения, записок Беньямина из Туделы, трактата святого Хуана де ла Круса (в тексте — Круза), статьи Мармадуке Пикталя, новелл Агнона и Борхеса, речей Бен-Гуриона до картин, напоминающих Вейдица и Доре, и прочая, прочая, прочая. Знакомя читателя с источниками, истинными и мнимыми, эрудированный, но недостоверный рассказчик умело окружает вымысел документально подтверждаемыми деталями. И среди вариантов названий Хайфы, наряду с Хефой и Нефасой (в официальном переводе — Нифасом), действительно упомянутых Беньямином из Туделы, вдруг появляется Хефбург, в котором угадывается неназванный Петербург. В отличие от cоболевского Иерусалима, раскинувшегося у реки с разводными мостами, под которыми идет ледоход, его Хайфа стоит на берегу моря. Но именно к ней, как в «Петербурге» Андрея Белого, мчится Летучий голландец, а на Запад, вместо Петра, смотрит призрак пирата Куриэля. А традиционное для русской литературы соперничество Москвы и Петербурга в новом контексте трансформировано в таковое между Хайфой и Акрой (Акко).
Как и в «Иерусалиме», в новой книге Соболева ориентация на большую форму сочетается с отсутствием сквозного сюжета и сквозных героев. Единство рассказчика неочевидно. Читатель о нем ничего не знает; его связь с другими персонажами не разработана. Но в роли гида-лектора-Вергилия он помогает читателям на пути по Хайфе сквозь времена и культуры. Роль тут сродни функциям действующих лиц, определенных для сказки Владимиром Проппом: она важна сама по себе, независимо от конкретного исполнителя. Соответственно, единство рассказчика оказывается под вопросом. Один ли он сопровождает читателя или сменяют друг друга рассказчики-близнецы, роль остается без изменений.
Вольному обращению с источниками соответствует и вольное употребление терминов. Рассказы, определенные в заглавии как легенды, в оглавлении, сохраняя преемственность с их журнальными публикациями, названы сказками[2]. В нашем семейном архиве хранится электронное письмо Соболева от 5 декабря 2010 года, в котором он предлагает обсудить шесть вариантов названий: «Книга сказок», «Четырнадцать сказок», «Четырнадцать сказок о спасении души», «Четырнадцать сказок о любви», «Четырнадцать сказок о любви и нелюбви» и «Книга времени», а в наших беседах речь шла о безымянных сказках о Хайфе. Как видно из списка, и количество текстов, и жанровое определение «сказки» стабильны. По сравнению с романом «Иерусалим» количество глав удвоилось, а число семь выделено в заключительной сказке «Про ретривера и бурундука» библейской интонацией: «И была великая битва черных собак и гопников, она длилась семь дней и семь ночей, и семь раз собаки переходили в наступление, и семь раз гопники их побеждали» (с. 242).
Символика семи и четырнадцати, значимая и для иудаизма, и для христианства, восходит к Сефер Йецира (Книге Творения), объясняющей значение определенных чисел для сотворения мира. В иудаизме цифры могут обозначаться буквами, а буквы бывают простые и двойные, т.е. обозначающие два звука, твердый и мягкий. Двойные буквы, которых в иврите семь (бет, гимель, далет, каф, пе, реш, тав), положены в основу жизни, мира, богатства, красоты или репутации, мудрости, плодородия и власти. Но, будучи двойными, они находятся также в основании смерти, войны, нищеты, уродства или позора, невежества, бесплодия и рабства[3].
Двойственность хорошо заметна, например, в одном из отброшенных вариантов названий — «Четырнадцать сказок о любви и нелюбви», в невзаимной любви и в некрофилии в сказке «О любящем и любимом» и в инцесте Игаля и Яэли («О человеческой пыли»). Да и сам инцест, строго запрещенный Рамбамом, осознавался им как следствие душевной близости[4]. Двойственен и лик Бога. Согласно Лурианской каббале, он может быть то огромным и милосердным, то узким и суровым, означающим Строгий Суд[5]. Оба лика видит на фоне шкафа для хранения Торы (арон-а-кодеш) умирающий в заброшенной синагоге старик (c. 175—176). В ответ на мольбу старика о любимом псе Рексе на узком лице появляется улыбка прощения. Тема спасения души, также звучавшая в одном из вариантов названий, сводит воедино иудаизм с христианством, а количество сказок ассоциируется и с четырнадцатью остановками на крестном пути Христа.
Итоговое определение рассказов как легенд и историй в заглавии книги, как и «жанровый зазор» между названием и оглавлением, симптоматичны. В нем и право на безудержный вымысел (сказки), и нейтральное повествование (истории), и утверждение сотворенной местной традиции (легенды). И, несомненно, очередная насмешка над коллегами-комментаторами с их терминологическими баталиями[6]. И, конечно, двойственность и на жанровом уровне.
В отличие от сказок с их тридевятым царством, действие легенд развивается в конкретном пространстве и времени. Например, в Хайфе середины XII века, когда ее посетил Беньямин из Туделы («Про Беньямина из Туделы и нашествие бабуинов»), или в ней же, но после второй ливанской войны, летом 2006 года («Про великого поэта Соломона ибн Габироля и фарфоровую куклу»). Легендарное пространство легко накладывается на реальную карту города, а ко многим домам, замку, монастырям и пещерам, упоминаемым в легендах, можно подвести в ходе туристических маршрутов. Но по странному стечению обстоятельств легенды, например, об Илье Пророке, которых в городе действительно много, в книге едва упомянуты. Вместо них в основе сюжетов — истории, корни которых не отыскать в Израильском архиве фольклорного рассказа. Соболев берет их где угодно, включая сказочный мир «Книги тысячи и одной ночи» («О любящем и любимом»), и искусно прививает на хайфскую почву, творя собственные легенды.
Целостность книги обеспечивает не перекличка сюжетов, заведомо минимальная, а «рифмовка» символики смыслов в этом своеобразном сонете. Лучшее в нем — мечты и фантазии, будь то красавица-голем, воображенный Израиль или царство бурундуков в обетованной земле на «обратной стороне горы Кармель» (с. 242). Самое страшное в нем — это быть материалом для построения чьей-то мечты, будь то некрофилия, нейролингвистическое программирование, нацистский рай, бабуинское стадо или сионистский проект. Переход из «я» к «мы» в этом случае означает «принудительную бабуинацию» или превращение в «человеческий пепел». Слова Бен-Гуриона о «человеческом пепле», сказанные в адрес евреев, прибывших в Израиль после нацистских концлагерей, Соболев цитирует дважды, в девятой и десятой сказках[7]. Люди, уцелевшие в огне Холокоста, в Израиле превращены в материал для строительства светлого будущего. Но таковым не стало оно и для их детей. И в ответ на «нейролингвистическое программирование» формулой «Армия, Танах, Трумпельдор» прозвучали слова с Валтасарова пира: «Мене, Текел, Фарес». Человеческий пепел «рифмуется» и с арабами, изгнанными из их хайфских домов, и с эмигрантами из СССР, объявленными в Израиле бандитами и проститутками. Их дети, обабуиненные или спивающиеся и нюхающие клей, не внушают надежды. Впрочем, Лену, подобранную в подъезде молодым математиком из бывшего СССР, корабль снов уносит в мир правды и тишины. Нет на нем алых парусов, и не стоит на палубе капитан. Есть только мачты и книги, да качка легкого шторма. Но Лена знает, что жизнь ее изменилась, и она сама будет совсем другой.
Как и «Иерусалим», новая книга Соболева, глубоко связанная с израильской реальностью и еврейской культурой, написана по-русски. В отличие от многих произведений писателей-эмигрантов, иврита в ней практически нет, разве что отдельные названия, например трактат «Брахот» из Талмуда, и некоторые топонимы, как Вади Салиб. Впрочем, топонимы иногда фигурируют только в переводе — скажем, Сад матери и Сад поминовения. Или включают в себя перевод как часть информации, предоставленной недостоверным рассказчиком, что происходит с долиной (вади) Сиах.
«Следует сказать, что, несмотря на то что теперь — из-за изменений, произошедших в значении ивритских слов, — название долины Сиах иногда переводят как “долину слова” или даже “долину дискурса”, — этот перевод ошибочен, а само название связано все с тем же кустарником, которым покрыты ее склоны» (с. 34). В слове сиах действительно существует омонимия «кустарника» и «дискурса», но «долина слова», как и «долина дискурса», — плод авторской фантазии, а «долина кустарника» — результат народной этимологии, поддержанной и путеводителями[8]. На самом деле название долины (или ущелья) происходит от ивритского глагола суах — гулять, поскольку долина эта с давних пор была излюбленным местом прогулок[9]. Отказ от «русита», «изруса» или «хебраша», как порой называют русско-ивритский суржик[10], особенно заметен в сказке «Про девочку и корабль», в которой воспроизведена устная речь эмигрантов, включая подростковый сленг. Отсутствие в ней ивритских слов или их русифицированных форм нарушает достоверность, одновременно приближая текст к русскому читателю.
Книга о Хайфе, в которой живет и работает Соболев, опубликована в Санкт-Петербурге, где он провел первые двадцать лет жизни. Созданная на основе израильского опыта и еврейской культуры, но недоступная ивритоязычным коллегам, она принесена русскому читателю. К какой из культур ее отнести? К русской, к которой она пришла напрямую? К израильской, ждущей ее перевода? Да и можно ли выбрать одну? Регионы культуры условны, их границы — размыты. Всюду бродят стада бабуинов, всюду грезит о потерянном рае бурундук. А когда иллюзиям его приходит конец, жить по-прежнему уже невозможно. Но «из тюрьмы, которая называется жизнь, есть выход, и этот выход — не смерть, а дорога» (с. 33).
Изданная «Геликон Плюс» в конце декабря 2016 года, книга вошла в лонг-лист претендентов на две литературные премии — «Национальный бестселлер» и премии в области фантастики имени Аркадия и Бориса Стругацких. Думаю, что это достойное начало. Надеюсь, что и продолжение нас не разочарует.
[1] Петровский М.С. Миф о городе и мифологическое городоведение // Петровский М. Мастер и город: Киевские контексты Михаила Булгакова. Киев: Дух і Літера, 2001. С. 252—312.
[2] Соболев Д.М. Четырнадцать сказок о Хайфе: Главы из романа // Нева. 2011. № 8. С. 6—69; Он же. Из книги «Четырнадцать сказок о любви и времени» // Артикль. 2012. № 13 (http://www.sunround.com/club/journals/13sobolev.htm).
[3] Rabbi Akiba Ben Joseph. Sefer Yetzirah / Trans. from the Hebrew with annotations by Knut Stenring. London: William Rider & Son, Limited, 1923. P. 27.
[4] Maimonides Moses. The Guide for the Perplexed / Trans. by M. Friedländer. 2nd ed. London: Routledge & Kegan Paul Ltd, 1904. Part 3. Chapter 49 (http://www.sacred-texts.com/jud/gfp/gfp185.htm).
[5] Шолем Г. Ицхак Лурия и его школа // Шолем Г. Основные течения в еврейской мистике. Москва; Иерусалим: Мосты культуры; Гешарим, 2004. С. 336.
[6] Соболев Д.М. Иерусалим: Роман. Ростов-на-Дону: Феникс, 2005. С. 202, 408—409; Фиалкова Л.Л. «Хазарский код» в современной прозе: Олег Юрьев, Денис Соболев, Дмитрий Быков // Хазары: миф и история / Сост. Е. Носенко-Штейн, В. Петрухин. Москва; Иерусалим: Мосты культуры, 2010. С. 334.
[7] В десятой сказке он назван по фамилии, а в девятой фигурирует иносказательно: «…первый премьер-министр Израиля — на индейский манер переименовавший себя в “Сына оленя”» (с. 153). Давид Бен-Гурион, действительно, был первым премьер-министром Израиля, но «сын оленя» — это Ицхак Бен-Цви, второй президент страны. Хотя сказке факт не указ, отмечу, что гур на иврите обозначает детеныша любого животного, будь то котенок, щенок или олененок.
[8] Полторак Ю. Хайфа: путеводитель по городу. Хайфа: GMC, 2016. С. 44.
[9] Бен-Арци Й. нахаль сиах ве-бустан хайат (Ручей Сиах и сад Хайат, иврит) // http://
www.masa.co.il/article/8063/%3למדכהA-טאיכ-ןתםובו-חיש-לחנ/. Благодарю Лилию Дашевскую, обратившую мое внимание на статью хайфского географа проф. Бен-Арци.
[10] Fialkova L. Immigrant Literature about the Fourth Wave of Russian Emigration: The Case of Germany // Fialkova L., Yelenevskaya M. In Search of the Self: Reconciling the Past and the Present in Immigrants’ Experience. Tartu: ELM Scholarly Press, 2013. P. 189.