Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2017
писать слова
наборчик словарчик
задуматься и чертить
знаки ударения
меняя на па( )узы
ограничиваясь
страницы форм
матом
исписать страницу
записать шумы радио
грозы дождя ждя
осознать волю руки
сергей сигей, 1975
В том тысячелетии, когда компьютеры еще не говорили и был жив последний обэриут Игорь Владимирович Бахтерев, получил он однажды письмо из Ейска, к которому были приложены книги Ры и Сигея.
Они были рукодельными, напечатанными на машинке со скачущим, как конь из «Лесного царя», шрифтом, с обложками, сделанными в технике трафарета. Игорь Владимирович дал раритеты на просмотр Владимиру Эрлю. Тот показал их мне, а вскоре в Ленинграде появился сам Сергей Сигей.
Наше знакомство с ним быстро переросло в приятельство, а потом и вовсе в родство: я женился на сестре его жены Анны-Ры Никоновой-Таршис — Надежде.
Сначала с Надеждой, а потом с малолетним сыном Львом я стал ездить в Ейск, постоянно участвовать, с третьего номера, в самиздатском журнале «Транспонанс», несколько раз выступал с ними в «Клубе-81».
Первые номера «Транса», напечатанные на бешено скачущей машинке, было нелегко читать, авангардный характер текстов делал иногда эти трудности непреодолимыми.
Генрих Сапгир, хорошо относившийся к транспоэтам, привез в Ейск пишущую машинку («Оптима»). Полиграфия журнала, утратив свой первобытный фовизм, позволила расширить круг его читателей.
Сигей, поступивший на театроведческий факультет Института театра и кино на Моховой, регулярно, по крайней мере два раза в год, стал ездить в Ленинград, иногда заодно и в Москву, в течение пяти лет. А еще шла активная переписка (ныне почившая в архиве Института Восточной Европы в Бремене).
Может показаться, что все эти обстоятельства дают мне право сказать, что я знал Сергея Всеволодовича.
Это не так. Сигей для меня на всю жизнь остался загадкой.
Он был оксюмороном.
Воспитанность, граничащая с жантильностью ХVIII века, сочеталась с эпатажными стихами и перформансами. Да вспомним хотя бы картину, состоящую из слова «Заштрихуй», на стене выставочного зала Дворца молодежи.
До тонкостей он разбирался в направлениях современного искусства и энергично транспонировал их в своей практике. Но так же представлялось, что с самого детства он знал досконально (наизусть!) всю футуристическую когорту от Хлебникова до Подгаевского. С Василиском Гнедовым Сигей состоял в переписке. Я видел эти письма эгофутуриста из Херсона, в которых он живо интересовался, является ли Сергей членом партии. К столетию вождя бывший политзэк Гнедов в течение всего юбилейного года ежедневно писал по стихотворению, посвященному Ильичу, и отсылал их в Москву Харджиеву. Эту лениниану, со слов Сергея, Николай Иванович уничтожил.
Бахтерев и Харджиев успели стать авторами «Транспонанса». Что говорить о десятках младших современников.
Выставки, выступления в Москве и Питере.
Научные статьи, которые читались как захватывающие детективы или приключенческие романы. Например, характерное название одной из них: «Тайны Матюшинского двора». Дюма был у Сергея в чести.
Мейл-арт, из-за которого пришлось вести длительную войну с почтовым ведомством. Письма из-за границы доходили с большим скрипом.
Три работы по совместительству. Денег вечно не хватало.
Приготовление пищи для многочисленных гостей и семейства. Сергей был еще и выдающимся кулинаром. Он исповедовал принципы тибетской кухни.
Столетний саманный, обложенный кирпичом домик требовал перманентного ремонта…
Подвижническая деятельность рыцаря авангарда сочеталась с глубочайшей подозрительностью. Ко всем и ко всему. Опасность перлюстрации, прослушивания, слежки была такой же неизбывной константой существования, как воздух и вода.
Даже прожив полтора десятка лет за границей, Сергей и Ры не переставали ощущать себя под прицелом Большого брата.
Компьютер так и не смог прижиться в их кильской квартирке. Он постоянно ломался. И в очередной раз приехавший из Лондона к родителям старший сын Август, профессиональный программист, сказал, что с фатумом бороться больше не имеет смысла. Поэтому только несколько раз мне удалось побеседовать с Сергеем по скайпу. Осторожные разговоры велись по телефону, прерываемые цензорским умоляющим окриком Анны: «Сережа!» Письма и бандероли шли месяцами, как будто это была не Европа, а какая-нибудь альфа Центавра.
Я неоднократно призывал Сергея приехать в Питер, соблазнял оплаченной дорогой, но все это было бесполезно. Сигей пребывал в твердой убежденности, что по пересечении границы он будет немедленно интернирован.
Уже после смерти Анны (10 марта 2014 года) Сергей спросил, нет ли у меня пишущей машинки. Их агрегаты вышли из строя. Я сказал, что она уже много лет пылится за пианино, но кто к тебе ее привезет?! Оказалось, что Юлия Валиева, доцент СПбГУ, едет в Бремен, а Сергей с ней там встретится. И вот я влачусь с машинкой на Васильевский остров, сочувствуя бедной Юлии, которой придется тащиться с ней в Германию.
Прошли десятилетия, техника преобразила мир, а к трансфуристу, которому, как потом выяснилось, оставалось жить всего несколько месяцев, летела «из России с любовью» архаическая пишущая машинка.
Альфа и омега судьбы эти две, сапгировская и моя, машинки.
На ней Сигей успел отпечатать автобиографию для нового проекта Юлии Валиевой, а Ры свою написала от руки, закончив ее незадолго до смерти.
Казалось бы, мощь их разнообразных талантов, этот симфонический оркестр дарований должен бы быть услышан.
Но кильские затворники, Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович, Филемон и Бавкида мирового авангарда, ежедневно и ежечасно расширяющие свою трансфуристскую вселенную, не дождались от современников той реакции, которой, с моей точки зрения, они были достойны.
Громада их архива требует кропотливого и долговременного изучения. А картины, которые они писали всю жизнь, должны быть, наконец, выставлены. Ейский феномен, во всей его противоречивой сложности, заслуживает пристального осмысления.
Это дело, хочется надеяться, не самого отдаленного будущего.
А Сергей Сигов умер из-за любви, все эти оставшиеся ему полгода жизни он каждый день ходил на могилу Анны Таршис, заполнил квартиру фотографиями Ры и занимался приведением в порядок ее бумаг. Как жалко, что он не сумел довести эту работу до конца.
Архив и урны с прахом родителей сын Август увез в Лондон. Потом он их похоронил в Шотландии, на родине своей жены. Мог ли Сигей представить себе этот пируэт, читая Вальтера Скотта?
Эпопея двух транспоэтов еще не закончена, да и в принципе не может быть закончена никогда…
Мне кажется, Универсум уже подарил им машинку со вселенским шрифтом.
писать слова
наборчик словарчик
задуматься и чертить
знаки ударения
меняя на па( )узы
ограничиваясь
страницы форм
матом
исписать страницу
записать шумы радио
грозы дождя ждя
осознать волю руки
сергей сигей, 1975
В том тысячелетии, когда компьютеры еще не говорили и был жив последний обэриут Игорь Владимирович Бахтерев, получил он однажды письмо из Ейска, к которому были приложены книги Ры и Сигея.
Они были рукодельными, напечатанными на машинке со скачущим, как конь из «Лесного царя», шрифтом, с обложками, сделанными в технике трафарета. Игорь Владимирович дал раритеты на просмотр Владимиру Эрлю. Тот показал их мне, а вскоре в Ленинграде появился сам Сергей Сигей.
Наше знакомство с ним быстро переросло в приятельство, а потом и вовсе в родство: я женился на сестре его жены Анны-Ры Никоновой-Таршис — Надежде.
Сначала с Надеждой, а потом с малолетним сыном Львом я стал ездить в Ейск, постоянно участвовать, с третьего номера, в самиздатском журнале «Транспонанс», несколько раз выступал с ними в «Клубе-81».
Первые номера «Транса», напечатанные на бешено скачущей машинке, было нелегко читать, авангардный характер текстов делал иногда эти трудности непреодолимыми.
Генрих Сапгир, хорошо относившийся к транспоэтам, привез в Ейск пишущую машинку («Оптима»). Полиграфия журнала, утратив свой первобытный фовизм, позволила расширить круг его читателей.
Сигей, поступивший на театроведческий факультет Института театра и кино на Моховой, регулярно, по крайней мере два раза в год, стал ездить в Ленинград, иногда заодно и в Москву, в течение пяти лет. А еще шла активная переписка (ныне почившая в архиве Института Восточной Европы в Бремене).
Может показаться, что все эти обстоятельства дают мне право сказать, что я знал Сергея Всеволодовича.
Это не так. Сигей для меня на всю жизнь остался загадкой.
Он был оксюмороном.
Воспитанность, граничащая с жантильностью ХVIII века, сочеталась с эпатажными стихами и перформансами. Да вспомним хотя бы картину, состоящую из слова «Заштрихуй», на стене выставочного зала Дворца молодежи.
До тонкостей он разбирался в направлениях современного искусства и энергично транспонировал их в своей практике. Но так же представлялось, что с самого детства он знал досконально (наизусть!) всю футуристическую когорту от Хлебникова до Подгаевского. С Василиском Гнедовым Сигей состоял в переписке. Я видел эти письма эгофутуриста из Херсона, в которых он живо интересовался, является ли Сергей членом партии. К столетию вождя бывший политзэк Гнедов в течение всего юбилейного года ежедневно писал по стихотворению, посвященному Ильичу, и отсылал их в Москву Харджиеву. Эту лениниану, со слов Сергея, Николай Иванович уничтожил.
Бахтерев и Харджиев успели стать авторами «Транспонанса». Что говорить о десятках младших современников.
Выставки, выступления в Москве и Питере.
Научные статьи, которые читались как захватывающие детективы или приключенческие романы. Например, характерное название одной из них: «Тайны Матюшинского двора». Дюма был у Сергея в чести.
Мейл-арт, из-за которого пришлось вести длительную войну с почтовым ведомством. Письма из-за границы доходили с большим скрипом.
Три работы по совместительству. Денег вечно не хватало.
Приготовление пищи для многочисленных гостей и семейства. Сергей был еще и выдающимся кулинаром. Он исповедовал принципы тибетской кухни.
Столетний саманный, обложенный кирпичом домик требовал перманентного ремонта…
Подвижническая деятельность рыцаря авангарда сочеталась с глубочайшей подозрительностью. Ко всем и ко всему. Опасность перлюстрации, прослушивания, слежки была такой же неизбывной константой существования, как воздух и вода.
Даже прожив полтора десятка лет за границей, Сергей и Ры не переставали ощущать себя под прицелом Большого брата.
Компьютер так и не смог прижиться в их кильской квартирке. Он постоянно ломался. И в очередной раз приехавший из Лондона к родителям старший сын Август, профессиональный программист, сказал, что с фатумом бороться больше не имеет смысла. Поэтому только несколько раз мне удалось побеседовать с Сергеем по скайпу. Осторожные разговоры велись по телефону, прерываемые цензорским умоляющим окриком Анны: «Сережа!» Письма и бандероли шли месяцами, как будто это была не Европа, а какая-нибудь альфа Центавра.
Я неоднократно призывал Сергея приехать в Питер, соблазнял оплаченной дорогой, но все это было бесполезно. Сигей пребывал в твердой убежденности, что по пересечении границы он будет немедленно интернирован.
Уже после смерти Анны (10 марта 2014 года) Сергей спросил, нет ли у меня пишущей машинки. Их агрегаты вышли из строя. Я сказал, что она уже много лет пылится за пианино, но кто к тебе ее привезет?! Оказалось, что Юлия Валиева, доцент СПбГУ, едет в Бремен, а Сергей с ней там встретится. И вот я влачусь с машинкой на Васильевский остров, сочувствуя бедной Юлии, которой придется тащиться с ней в Германию.
Прошли десятилетия, техника преобразила мир, а к трансфуристу, которому, как потом выяснилось, оставалось жить всего несколько месяцев, летела «из России с любовью» архаическая пишущая машинка.
Альфа и омега судьбы эти две, сапгировская и моя, машинки.
На ней Сигей успел отпечатать автобиографию для нового проекта Юлии Валиевой, а Ры свою написала от руки, закончив ее незадолго до смерти.
Казалось бы, мощь их разнообразных талантов, этот симфонический оркестр дарований должен бы быть услышан.
Но кильские затворники, Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович, Филемон и Бавкида мирового авангарда, ежедневно и ежечасно расширяющие свою трансфуристскую вселенную, не дождались от современников той реакции, которой, с моей точки зрения, они были достойны.
Громада их архива требует кропотливого и долговременного изучения. А картины, которые они писали всю жизнь, должны быть, наконец, выставлены. Ейский феномен, во всей его противоречивой сложности, заслуживает пристального осмысления.
Это дело, хочется надеяться, не самого отдаленного будущего.
А Сергей Сигов умер из-за любви, все эти оставшиеся ему полгода жизни он каждый день ходил на могилу Анны Таршис, заполнил квартиру фотографиями Ры и занимался приведением в порядок ее бумаг. Как жалко, что он не сумел довести эту работу до конца.
Архив и урны с прахом родителей сын Август увез в Лондон. Потом он их похоронил в Шотландии, на родине своей жены. Мог ли Сигей представить себе этот пируэт, читая Вальтера Скотта?
Эпопея двух транспоэтов еще не закончена, да и в принципе не может быть закончена никогда…
Мне кажется, Универсум уже подарил им машинку со вселенским шрифтом.