Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2017
Евгений Сошкин (Еврейский университет в Иерусалиме; постдокторант; PhD) e_soshkin@ yahoo.com.
УДК: 82-143+801.733
Аннотация: Статья знакомит читателей с новыми аргументами в пользу давней гипотезы о том, что стихотворение Мандельштама «Отравлен хлеб и воздух выпит…» (1913) явилось реакцией на недавнюю ссору, несостоявшуюся дуэль и, наконец, примирение с Хлебниковым в связи с его антисемитской выходкой в артистическом кафе «Бродячая собака». Анализ этого стихотворения в его полемическом аспекте дает ключ к пониманию одной странности в «Четвертой прозе», где поэт изображает себя жертвой антисемитской травли, но при этом парадоксальным образом придает «советским писателям» — своим преследователям по злополучному «делу об “Уленшпигеле”» — карикатурные черты евреев антисемитского мифа.
Ключевые слова: продажа Иосифа в рабство, Хлебников и Мандельштам, антисемитизм и корпоративная солидарность, риторический парадокс «Четвертой прозы»
Evgenij Soshkin (The Hebrew University of Jerusalem; postdoctoral researcher; PhD) e_soshkin@yahoo. com.
UDC: 82-143+801.733
Abstract: Soshkin’s article acquaints readers with new arguments in favor of the old hypothesis that Osip Mandelstam’s poem “The bread is poisoned and the air all drunk up…” (1913) was a reaction to a disagreement, a duel that didn’t happen and an eventual reconciliation with Khlebnikov regarding the latter’s anti-Semitic remark in the “Stray Dog” cafe. An analysis of the poem in its polemical aspect renders the key to understanding a certain strangeness in Fourth Prose, in which Mandelstam describes himself as the victim of an anti-Semitic attack, while paradoxically endowing “Soviet writers” — his persecutors in the unfortunate “Ullenspiegel affair” — with the stereotypically “Jewish” features of anti-Semitic myth.
Key words: selling Joseph into slavery, Khlebnikov and Mandelstam, anti-Semitism and corporate solidarity, rhetorical paradox in “Forth Prose”
Одна из часто цитируемых монографий о творчестве Мандельштама обязана своим названием разноцветной одежде Иосифа Прекрасного, которая была подарена ему отцом, сорвана с него братьями и возвращена отцу разодранной и окровавленной. Выбор названия апеллирует к единодушно признанной константе личного мифа Мандельштама. Как обмолвилась вдова поэта, он «всегда помнил об египетском тезке, в честь которого был назван: “Иосиф, проданный в Египет, не мог сильнее тосковать”, — сказал он про себя» [Мандельштам 1999: 561].
В принципе, эта автопроекция не нуждается в особых доказательствах. Она естественна вообще для еврея, нареченного Иосифом[1] (аналогично христианской традиции почитания своего святого как личного покровителя[2]), и, можно сказать, предопределена в рамках мандельштамовской подтекстуальной поэтики. Выявление ее инвариантного семиозиса — вот задача, стоящая перед специалистами. Правда, она затруднена тем обстоятельством, что единственный в мандельштамовском корпусе пример манифестирования автопроекции на библейского Иосифа — это строки стихотворения «Отравлен хлеб и воздух выпит…»[3], процитированные Н.Я. Мандельштам. Попытки выявить скрытое присутствие Иосифа в других текстах Мандельштама подчас интересны, но заведомо спекулятивны. Тем не менее эта задача, как станет ясно из дальнейшего, разрешима с высокой степенью надежности благодаря автоцитации в прозаическом черновике 1930 года, объектом которой явилось «Отравлен хлеб…». Но подготовительным этапом, предшествующим такой реконструкции в масштабах поэтической системы в целом, несомненно, должен стать анализ самого этого стихотворения 1913 года в релевантных аспектах.
Отравлен хлеб и воздух выпит.
Как трудно раны врачевать!
Иосиф, проданный в Египет,
Не мог сильнее тосковать!Под звездным небом бедуины,
Закрыв глаза и на коне,
Слагают вольные былины
О смутно пережитом дне.Немного нужно для наитий:
Кто потерял в песке колчан,
Кто выменял коня, — событий
Рассеивается туман;И, если подлинно поется
И полной грудью, наконец,
Все исчезает — остается
Пространство, звезды и певец!
«Отравлен хлеб…» предвосхищает многое из того, что станет неотъемлемой частью позднейшей поэтики Мандельштама, но оно еще довольно далеко от нее отстоит и едва ли поддается интерпретации в качестве настолько же концентрированного и пластичного смыслового единства (семантического и метанарративного), что и произведения 1920—1930-х годов, отбрасывающие на него ретроспективную тень.
Прежде всего в этом тексте нужно отметить характерную впоследствии особенность риторического поведения Мандельштама: диффузное стирание различий, вплоть до путаницы, между полярно разведенными инстанциями — при сохранении, однако, исходного напряжения между ними (зачастую в форме трагически неразрешимой коллизии)[4]. В данном случае поэт в начале самоотождествляется с Иосифом-рабом, а в конце, как кажется, — с бедуином-работорговцем[5] (чей образ, по признанию И. Одоевцевой [Одоевцева 1988: 142], всегда вспоминался ей в связи с мандельштамовской манерой декламации стихов). Общим для них обоих качеством, лежащим в основе этого двойного самоотождествления, служит, разумеется, поэтическое призвание. Можно предположить, что стержневую роль в таком композиционном построении сыграла национальная принадлежность купцов, доставивших Иосифа в Египет, как она обозначена в Библии, — Измаильтяне[6], т.е. потомки Измаила, старшего сына Авраама, кочующие по той самой пустыне, куда Измаил и его мать-рабыня были отосланы отцом (на дочери Измаила женился и Исав, замысливший братоубийство). Одновременно и родня сынам Израиля, и враги им, Измаильтяне библейского рассказа и мандельштамовского стихотворения выступают символическими заместителями старших братьев Иосифа, которые через их посредство продают его в Египет[7].
Присвоение Иосифу статуса поэта фундировано тем, что он — сновидец-визионер и провидец (как толкователь чужих снов)[8]. Можно предположить, что Мандельштам называет Измаильтян бедуинами именно для того, чтобы обеспечить мотивировкой их причисление к поэтам: этим подсказывается их отождествление с первыми арабскими поэтами, жившими на рубеже V—VI веков н.э. и принадлежавшими к бедуинским кочевым племенам. Впрочем, мандельштамовский Иосиф относится к идеальному, а не реальному плану стихотворения, так что формально бедуины здесь не являются анахронизмом. По наблюдению О. Ронена, Мандельштам воспользовался образом поэта-бедуина из лермонтовского «Спора», откуда явился и мотив звезд над головой [Ronen 1983: 70] (тем самым, нужно добавить, обеспечив бедуинам дополнительный параллелизм с Иосифом, которому братья поклонились в его сне в образе звезд[9]):
Вот — у ног Ерусалима,
Богом сожжена,
Безглагольна, недвижима
Мертвая страна;
Дальше, вечно чуждый тени,
Моет желтый Нил
Раскаленные ступени
Царственных могил.
Бедуин забыл наезды
Для цветных шатров
И поет, считая звезды,
Про дела отцов.
У Лермонтова коллизия состоит в том, что мирный бедуин мечтательно воспевает своих разбойных предков. Мандельштам вполне мог знать, что бедуинские поэты древности были воинами и воспевали свои собственные подвиги и доблести[10], однако сообщаемые Мандельштамом якобы характерные мотивы их поэзии далеки от историко-литературных реалий: достаточно сказать, что в поэзии бедуинов, еще несущей на себе следы магических представлений, мотив потери воинского снаряжения был едва ли допустим. «Представление, что первобытные певцы (здесь — бедуины, увозящие Иосифа) бесхитростно поют обо всем, что видят, — комментирует стихотворение Мандельштама М.Л. Гаспаров [Гаспаров М. 2017: 81—82], — было в начале ХХ века общепринятым; для акмеистов это было образцом их приятия мира». Программно-акмеистическую мотивировку усматривает в этом бессвязном перечислении повседневных происшествий[11] и К.Ф. Тарановский [Тарановский 2000: 52]: «…потерянный колчан или выменянный конь тоже предмет “разговора ни о чем”, как спичка или мешок с тмином в “Сеновале”». Лермонтовское противопоставление поколений Мандельштам преобразовал в иное — между дневным и ночным бытием и, соответственно, между двумя последовательными этапами творческого процесса — реактивным, связанным с имманентным опытом, и медитативным, открывающим выход в трансцендентное. У Мандельштама, в отличие от Лермонтова, члены оппозиции не дизъюнктивны, а конъюнктивны друг другу: первый из них является подготовительным по отношению ко второму (поэтому 4-я строфа начинается с союза И, а не Но). Эта диалектика, поддерживающая мотив равенства раба и работорговца на общем для них поэтическом поприще, вносит коррективы в то утверждение О. Ронена, что «Отравлен хлеб…» содержит характерную для стихов Мандельштама данного периода оппозицию между звездами как знаком вселенской гармонии, космического вдохновения (на положительном полюсе оппозиции) и бредовым туманом повседневных происшествий, накопленных памятью (на отрицательном полюсе), входящую в более универсальную оппозицию «звезда vs. земля» [Ronen 1983: 70][12]. Вместе с тем представляется бесспорным отмеченное Роненом [Там же: 44] генетическое значение стихов об Иосифе, наряду с тютчевским «Святая ночь на небосклон взошла…», для одного из этапов изображенного в «Грифельной оде» (1923) творческого процесса[13].
Пожалуй, наибольшая семантическая нагрузка в стихотворении 1913 года приходится на первую строку (особенно с учетом ее «ретроактивной» обогащенности так называемыми надтекстами, своими и чужими): «Отравлен хлеб и воздух выпит». Мотив воздуха как питья (или еды) впоследствии возникает у Мандельштама не раз, но существенней другое: в стихах об Иосифе поэт едва ли не впервые тематизирует творческое удушье и его преодоление, причем поэтическая немота сопрягается с потерей свободы, что дает начало одному из самых узнаваемо «мандельштамовских» метафорических комплексов. Именно в «Отравлен хлеб…» прослеживает Тарановский «тем[у] воздуха вообще и тем[у] затрудненного дыхания в частности», которая «лейтмотивом проходит через всю поэзию Мандельштама двадцатых и тридцатых годов, соприкасаясь с семантическими полями Свобода / несвобода, с одной стороны, и Поэтическое творчество / отсутствие творчества — с другой» [Тарановский 2000: 51][14].
Христианская экзегеза традиционно трактовала фигуру Иосифа в префигуративном ключе[15]. В свете этой традиции и при учете евхаристической символики хлеба и вина парность образов хлеба и воздуха-питья у Мандельштама может быть истолкована как эквивалент формулы «плоть и кровь» в ее неосновном значении «родное дитя / кровная родня». В таком случае характеристики хлеба и воздуха — «отравлен», «выпит» — должны относиться к предательству со стороны братьев[16].
Отравленный хлеб (рассматриваемый в отвлечении от его парности с выпитым воздухом) представляет собой, по мнению М.Б. Мейлаха и В.Н. Топорова [Мейлах, Топоров 1972: 64], самый ранний у Мандельштама случай реминисцирования знаменитой фразы Данте об участи изгнанника, для которого хлеб чужих мест имеет соленый привкус (в русской традиции — горек чужой хлеб) и тяжелы (для подъема по ним) ступени чужих лестниц (Par. XVII). В пользу этого подтекста говорит то, что Иосиф, проданный в Египет, аналогичен изгнаннику[17].
Преобразование горького хлеба (как удела изгнанника) в отравленный, возможно, предположительно опирается на построенное в форме эротической загадки стихотворение Кузмина «Голый отрок в поле ржи…» (1912)[18]. Его включение в подтекстуальный субстрат стихов об Иосифе может объясняться столь напрашивающейся параллелью между ее центральным образом — подобным Купидону прекрасным голым отроком среди хлебных колосьев-стрел — и Иосифом Прекрасным, с которого дважды срывали одежду в поворотные моменты его судьбы и вся история которого теснейшим образом связана с хлебом (от пророческих снов и продажи в рабство[19] до государственных дел и воссоединения с родными).
Вообще, вне зависимости от тех или иных мотивировок отравленного хлеба и выпитого воздуха, собственно образ хлеба в зачине стихотворения Мандельштама, несомненно, апеллирует к соответствующему доминантному семиозису фигуры Иосифа. Э. Мачерет даже настаивает на скрытом присутствии Иосифа в тех мандельштамовских стихах и статьях начала двадцатых годов, где конституируется оригинальная мифологема хлеба и его семантических коррелятов, и в этой связи отмечает, что «в Европе долгое время считали, что пирамиды были созданы с практической целью заготовки и хранения зерна: их называли "закромами Иосифа"» [Мачерет 2008: 382] (сведения, которые поэт мог почерпнуть, например, из статьи о пирамидах в словаре Брокгауза – Ефрона). Проверка этой гипотезы могла бы дополнить результаты известной работы Е.А. Тоддеса, в которой вышеназванная мифологема намеренно рассмотрена в отвлечении от некоторых своих аспектов, включая и метанарративный [Тоддес 1988]. Возможно, аналогичным образом мог бы быть расширен и подход к символике зерна и чернозема в стихах и высказываниях Мандельштама 1935 года, которая в этот период прочно срастается с давней темой поэтического дыхания, как было показано в статье Б.М. Гаспарова со знаменательным названием «Севооборот поэтического дыхания» [Гаспаров Б. 2003].
В поздний воронежский период образ библейского Иосифа мог приобрести новое значение в контексте усилий Мандельштама, направленных на выработку лояльной позиции по отношению к Сталину. В качестве объекта мандельштамовской автопроекции Иосиф был тем, кого фараон выделил и возвысил из ничтожества. Но как тот, кто управлял страной от имени фараона и тем самым, в некотором смысле, воплощал его собой, Иосиф представал уже прообразом своего другого тезки — жнеца рукопожатий. Как писал в этой связи В.Б. Микушевич, «[н]овый Иосиф — тоже провиденциальный иноплеменник. Он тоже “горечь знал тюрьмы”. Библейский Иосиф разработал первый в истории человечества план (семилетний). Аналогия со сталинскими пятилетками прямо-таки напрашивалась. <…> “И каждое гумно и каждая копна сильна, убориста, умна — добро живое”, — так и вспоминаются снопы братьев, кланяющиеся в пророческом сне снопу Иосифа <…>» [Микушевич 1991: 72—73].
*
И все же единственное прямое обращение Мандельштама к фигуре Иосифа относится к одной из негативных, а не позитивных фаз биографии этого персонажа. Согласно гипотезе Г.Г. Амелина и В.Я. Мордерер[20], написанное в декабре 1913 года «Отравлен хлеб…» явилось откликом на общественно-политическую и литературно-богемную злобу дня [Амелин, Мордерер 2001: 39—45].
28 октября был вынесен оправдательный приговор по делу Бейлиса. Спустя месяц, 27 ноября, на «Вечере поэтов» в «Бродячей собаке»[21] имел место инцидент, о котором известно, во-первых, по купюрованной записи в дневнике Хлебникова; во-вторых, по рассказу Мандельштама в 1930-е годы в записи Н.И. Харджиева [Харджиев 1992] и, в-третьих, по рассказам Шкловского в магнитофонных записях В.Д. Дувакина и А.Е. Парниса соответственно 1967 и 1981 годов. Как поведал Шкловский Дувакину, «Хлебников прочел в “Бродячей собаке” стихи, в которых были слова “Ющинский — 13”, посвященные Мандельштаму, то есть он обвинил Мандельштама в ритуальном убийстве. <…> Ющинский был человек по делу Бейлиса. А там было 13 уколов, ритуальное число» [ОиН 2001: 47][22]. Как известно, процесс над Бейлисом сопровождался разнообразными оккультистскими публикациями, содержавшими, в частности, конспирологические теории по поводу количества и расположения ран на голове мальчика[23]. Они в особенности известны благодаря Розанову, который с энтузиазмом их штудировал и цитировал. Они же, очевидно, питали и воображение Хлебникова. Насколько можно судить по его дневнику, его выступление в «Бродячей собаке» не было направлено лично против Мандельштама и тем более не было непосредственно к нему обращено. Но именно так оно было Мандельштамом воспринято[24]. То ли с ходу, то ли позднее он вызвал Хлебникова на дуэль, причем формула вызова, сообщенная Шкловским Дувакину, выражала как раз не личный, а принципиальный характер обиды: «Я, как еврей, русский поэт, считаю себя оскорбленным и Вас вызываю» [Там же]. Секунданты — Шкловский со стороны Мандельштама и Филонов со стороны Хлебникова — сумели помирить противников.
По утверждению Амелина и Мордерер, рефлексия по поводу недавней, но уже оставшейся в прошлом ссоры нашла выражение в творчестве обоих поэтов, а именно в «Отравлен хлеб…», появившемся в январском выпуске «Новой жизни» за 1914 год, и в писавшейся уже после этой публикации поэме-дневнике Хлебникова «Жуть лесная», в ее 14-й главе[25]. «Отравлен хлеб…» — «это непосредственный отклик на несостоявшийся поединок с Хлебниковым <…>, — убеждены соавторы. — Однако в стихотворении не только <…> безысходность, но и врачевание сердечных ран и — через библейскую историю Иосифа — возможность вырваться из египетского плена оскорблений и обид. Поэты помирились» [Амелин, Мордерер 2001: 43].
Аргументация соавторов в пользу того, что в 14-й главе «Жути лесной» идет речь о ссоре с Мандельштамом, наряду с меткими наблюдениями (в частности, относительно зашифрованных Хлебниковым фамилий, включая собственную и Мандельштама), содержит крайне сомнительные приемы обращения с материалом при попытке доказать генетическую связь 14-й главы с «Отравлен хлеб…». Доказательство строится на следующем. С одной стороны, концовка стихотворения Мандельштама — «Все исчезает — остается / Пространство, звезды и певец!» — полемически реминисцирует вторую и последнюю строфу предсмертных стихов Державина: «А если что и остается / Чрез звуки лиры и трубы, / То вечности жерлом пожрется / И общей не уйдет судьбы!» С другой же стороны, в 14-й главе «Жути лесной» звучит призыв к Державину («Державина сюда!»), а вслед за этим воспроизводится зачин тех же самых державинских стихов о реке времен: «…Река времен не терпит льда» [Там же: 45]. По мнению Амелина и Мордерер, хлебниковский жест был реакцией на подтекстуальный прием Мандельштама, расшифрованный Хлебниковым как отсылка к прецедентной фигуре Державина, великого русского поэта — и гонителя евреев [Амелин, Мордерер 2001: 42]. К сожалению, соавторы процитировали 14-ю главу поэмы Хлебникова без первых четырех строк, даже не обозначив купюру и не смутясь тем, что текст, который они приводят, начинается с придаточной части сложноподчиненного предложения, основная часть которого оставлена за пределами цитаты. А между тем какое-либо интеллигибельное отношение цитации Хлебниковым Державина к Мандельштаму представляется формально не совместимым с теми начальными строками 14-й главы, которые Амелин и Мордерер не приводят и в которых идет речь исключительно о Владимире Пясте — одном из участников того вечера. Вот начало 14-й главы[26]:
Сюда нередко вхож и част
Пястецкий или просто Пяст.
В его убогую суму
Бессмертье бросим и ему,
Хотя (Державина сюда!)
Река времен не терпит льда.
Если и можно здесь допустить некий спонтанный скачок авторской мысли, спровоцированный именно стихами Мандельштама об Иосифе, то шансы подобного допущения получить в дальнейшем подтверждение — исчезающе малы.
Тем не менее сама догадка насчет полемического задания стихов Мандельштама, несмотря на ее недоказанность, кажется весьма правдоподобной. В ее пользу, между прочим, свидетельствует реплика Хлебникова, произнесенная в разгар скандала. По сообщению Харджиева, Хлебников, отвечая Мандельштаму,
дал отрицательную оценку его стихам. Заключительная часть выступления Хлебникова озадачила всех присутствующих своей неожиданностью:
— А теперь Мандельштама нужно отправить обратно к дяде в Ригу…
Привожу устный комментарий Мандельштама:
— Это было поразительно, потому что в Риге действительно жили два моих дяди. Об этом ни Хлебников, ни кто-либо другой знать не могли. С дядями я тогда даже не переписывался. Хлебников угадал это только силою ненависти (цит. по: [Парнис 2000: 642—643]).
Возможно, фраза насчет дяди из Риги как раз и послужила первоимпульсом к мобилизации фигуры Иосифа[27], а точнее, к актуализации ее «хлебного» семиoзиса: имплицитно подводя квазиэтимологию под астионим Рига, Мандельштам, так сказать, предлагал Хлебникову отправиться обратно в ригу[28]. Вместе с тем на более высоком уровне плана содержания «Отравлен хлеб…», предположительно, постулирует братство Мандельштама и Хлебникова под сенью библейской фигуры Иосифа-хлебодара. Шифровка фамилии оппонента посредством простого введения в текст в самом его начале слова хлеб, будучи, казалось бы, чересчур прямолинейным для Мандельштама приемом, тем не менее превосходно согласуется со своим актуально-полемическим назначением. Возможно и то, что Хлебников, в свой черед, именно потому предпринял в поэме каламбурные операции над фамилиями, включая собственную[29], что принял отравленный хлеб на свой счет. При этом отравленный хлеб и выпитый воздухдолжны были звучать не только метафорой оскверненного таинства евхаристии, но и вполне внятным для посвященных намеком на мацу кровавого навета.
В контексте ссоры и примирения с Хлебниковым пуант мандельштамовского стихотворения может быть сформулирован так: раб и работорговец, полярно разведенные в социальной плоскости дневных отношений, в ночные часы равны перед вечными далекими звездами и породнены общим поэтическим призванием. Иными словами, поэт-еврей и поэт-антисемит прежде всего суть оба поэты.
*
Повторное самоотождествление Мандельштама с Иосифом, преданным братьями, связано с историей вокруг «Уленшпигеля». На мой взгляд, оно служит надежным подтверждением гипотезы Амелина и Мордерер относительно бытовой подоплеки стихов 1913 года. В черновом фрагменте «Открытого письма советским писателям» (нач. 1930-го) сказано:
Я удивляюсь, как вы терпели меня столько лет в своей среде. Очевидно, это было недоразумением. Я спрашиваю в упор: за кого вы меня принимали? Какая цена вашим рукопожатиям?
Теперь я с горечью оглядываюсь на весь свой жизненный путь. Собачий юбилей был мне наградой. Какой пример уважения к труду и к личности работника даете вы, писатели, нашей стране? Не в том беда, что вы надвое преломили мою жизнь, варварски разрушили мою работу, отравили мой воздух и мой хлеб, а в том, что вы умудрились этого не заметить [ПСС 2009—2011: III, 809].
В связи с автоцитацией стихов 1913 года[30] здесь выделяются слова «надвое преломили мою жизнь», в основу которых положена евхаристическая символика хлеба.
«Триггером», подтолкнувшим Мандельштама к этой автоцитации, могли послужить финальные строки последней из песен Тиля в романе де Костера, где проводится аналогия между коллаборационистами, предающими своих соотечественников-повстанцев, и продажей Иосифа братьями. В мандельштамовской редакции перевода эти строки звучат так:
Здесь, Бельгия, воскресла повесть
О том, как был Иосиф продан
Родными братьями в Египет[С 1993—1999: IV, 302].
Но дело было не только в случайном тематическом раздражителе. Для правильной оценки этого обращения Мандельштама к собственным ранним стихам нужно принять во внимание, что главными его обвинителями в плагиате и негровладельчестве (см.: [ПСС 2009—2011: III, 596]) были литераторы-евреи и в этом, очевидно, для него заключалась дополнительная горечь. Вопрос о причинах, побудивших Мандельштама в «Открытом письме…» и «Четвертой прозе» всячески акцентировать еврейство своих гонителей, несмотря на то что суть конфликта вроде бы не затрагивала национальные материи, уже ставился и обсуждался на многих страницах (см.: [Кацис 2002: 389 след.]), но так и не получил внятного ответа.
Отчасти этот вопрос разрешается просто: атмосфера всей кампании против Мандельштама, который в домашнем обиходе называл ее делом Дрейфуса[31], явственно отдавала антисемитской травлей. Достаточно упомянуть о том, что в фельетоне Д. Заславского, напечатанном в «Литературке» от 7 мая 1929 года, Мандельштам клеймил самого себя как отравителя литературных колодцев[32]. Но еще до этого, в связи со слухами о сумасшествии Мандельштама, А. Горнфельд жаловался в письме А. Дерману: «…меня будут винить в том, что я затравил М., как Буренин Надсона» [Морозов 2002: 294]. В атмосфере, навевавшей подобные ассоциации, со стороны Мандельштама было естественным, с одной стороны, стилизовать собственный облик под карикатурный объект юдофобской атаки, а с другой — изображать атакующую писательскую братию в виде толпы собственных двойников.
Этим, однако, не упраздняется вопрос о поэтическом генезисе мандельштамовской реакции на травлю. Стихи об Иосифе донесли из 1913 года боль, причиненную собратом по перу, который презрел поэтическое родство, повинуясь антисемитскому императиву[33]. В теперешней ситуации положение Мандельштама давало даже больше оснований для параллелей с библейским Иосифом: на сей раз предателей было много, и, как это должно было видеться ему, они предали его, своего брата по крови и собрата по профессии, из ненависти к его душевному благородству и зависти к превосходящему таланту[34]. Существенно, что Горнфельда, не говоря уже о Заславском и ему подобных, Мандельштам далеко превосходил в собственных глазах — чего не было и не могло быть с Хлебниковым[35]. Мы знаем, что у Мандельштама были основания причислить к своим обидчикам другого чтимого им поэта-футуриста. Как засвидетельствовал Горнфельд в частном письме от 27 мая 1929 года, среди членов Конфликтной комиссии Союза писателей «особенно ругал Мандельштама» Маяковский, причем «едва ли по принципиальным, верно по личным мотивам». «Тем не менее, — отмечает О.А. Лекманов, приведя эту цитату по рукописи, — Мандельштам, никогда не поддававшийся соблазну мелкого мщения, в тридцатые годы восторженно отзывался о стихах уже погибшего Маяковского» [Лекманов 2009: 189]. Думается, дело было не только в присущем Мандельштаму великодушии, но и в том, что Маяковский, гениальный поэт и русский по национальности, никак не вписывался в мандельштамовский групповой портрет «советских писателей».
Обвинения в плагиате интерпретировались Мандельштамом как попытка собратьев по перу погубить строптивый объект своих вожделений, выставив его нечестивым субъектом таковых. Эта классическая коллизия двойника-узурпатора, искусно разыгранная еще в «Египетской марке», на сей раз скрещивала идущий от Гоголя лейтмотив сорванной и похищенной одежды, в краже которой обвиняется сам потерпевший, с библейским рассказом о жене Потифара[36]. Братья, сорвавшие с Иосифа одежду, которая выделяла его среди них, и жена Потифара, тоже сорвавшая с Иосифа одежду, а затем предъявившая ее в доказательство его сексуальной агрессии, — и они, и она просвечивают сквозь коллективный образ проклинаемых Мандельштамом собратьев-писателей. Тем самым обе негативные фазы биографии Иосифа совпали в мандельштамовской автопроекции. Их совпадение было закономерным: в рамках фундаментальной установки Мандельштама на антитетизм и инверсность в разработке любой коллизии его реакция на обвинение в плагиате естественным образом аккумулировала подтексты, связанные с его магистральным метанарративом об искупительной гибели поэта-теурга. В этом контексте автопроекция на Иосифа оказывалась как бы побочным следствием проекции коллективного двойника-узурпатора на жену Потифара и ее мифологические аналоги — на старцев, которых Сусанна ждать должна (в стихах 1920 года), и, разумеется, на Федру-Россию («Скрябин и христианство»), испепелившую в огне преступной страсти своего еврейского пасынка[37],[38].
Библиография / References
[Амелин, Мордерер 2001] — Амелин Г.Г., Мордерер В.Я. Миры и столкновенья Осипа Мандельштама. М.; СПб., 2001.
(Amelin G.G., Morderer V.Ya. Miry i stolknoven’ya Osipa Mandel’shtama. Moscow; Saint Petersburg, 2001.)
[Бурмистров 2013] — Бурмистров К. Дело Бейлиса, каббала и русский оккультизм // Лехаим. 2013. № 9.
(Burmistrov K. Delo Beylisa, kabbala i russkij okkul’tizm // Lekhaim. 2013 № 9.)
[Гаспаров Б. 2003] — Гаспаров Б.М. Севооборот поэтического дыхания: Мандельштам в Воронеже, 1934—1937 // НЛО. 2003. № 63.
(Gasparov B.M. Sevooborot poeticheskogo dykhaniya: Mandel’shtam v Voronezhe, 1934—1937 // NLO. 2003. № 63.)
[Гаспаров М. 2017] — Гаспаров М.Л. О нем. Для него / Сост. М. Тарлинской. Под ред. М. Тарлинской и М. Акимовой. М., 2017.
(Gasparov M.L. O nem. Dlya nego / Comp. by M. Tarlinskaya. Ed. by M. Tarlinskaya and M. Akimova. Moscow, 2017.)
[Герштейн 1998] — Герштейн Э. Мемуары / Ред. Н. Кононов. СПб., 1998.
(Gershtein E. Memuary / Ed. by N. Kononov. Saint Petersburg, 1998.)
[Иванов 2000] — Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. II. М., 2000.
(Ivanov V.V. Izbrannye trudy po semiotike i istorii kul’tury. Vol. II. Moscow, 2000.)
[Ичин 2007] — Ичин К. Поэтика изгнания: Овидий и русская поэзия. Белград, 2007.
(Ichin K. Poetika izgnaniya: Ovidij i russkaya poeziya. Belgrade, 2007.)
[Кацис 2002] — Кацис Л. Осип Мандельштам: мускус иудейства. Иерусалим; М., 2002.
(Katsis L. Osip Mandel’shtam: muskus iudeystva. Jerusalem; Moscow, 2002.)
[Лекманов 1995] — Лекманов О. Заметки к теме «Мандельштам и Кузмин» // Русская филология, 6. Тарту, 1995.
(Lekmanov O. Zametki k teme «Mandel’shtam i Kuzmin» // Russkaya filologiya, 6. Tartu, 1995.)
[Лекманов 2009] — Лекманов О. Осип Мандельштам: Жизнь поэта. М., 2009.
(Lekmanov O. Osip Mandel’shtam: Zhizn’ poeta. Moscow, 2009.)
[Лившиц 1989] — Лившиц Б. Полутораглазый стрелец: Стихотворения, переводы, воспоминания / Вступ. ст. А.А. Урбана. Сост. Е.К. Лившиц и П.М. Нерлера. Подгот. текста П.М. Нерлера и А.Е. Парниса. Примеч. П.М. Нерлера, А.Е. Парниса и Е.Ф. Ковтуна. Л., 1989.
(Livshits B. Polutoraglazyj strelets: Stikhotvoreniya, perevody, vospominaniya / Preface by A.A. Urban. Comp. by E.K. Livshits and P.M. Nerler. Ed. by P.M. Nerler and A.E. Parnis. Notes by P.M. Nerler, A.E. Parnis, and E.F. Kovtun. Leningrad, 1989.)
[Мандельштам Н. 1999] — Мандельштам Н.Я. Вторая книга / Предисл. и примеч. А. Морозова. Подгот. текста С. Василенко. М., 1999.
(Mandel’shtam N.Ya. Vtoraya kniga / Preface and notes by A. Morozov. Ed. by S. Vasilenko. Moscow, 1999.)
[Мачерет 2008] — Мачерет Э. Египет Осипа Мандельштама: De nobis fabula narrator // «Сохрани мою речь». 2008. № 4/2.
(Macheret E. Egipet Osipa Mandel’shtama: De nobis fabula narrator // «Sokhrani moyu rech». 2008. № 4/2.)
[Мейлах, Топоров 1972] — Мейлах М.Б., Топоров В.Н. Ахматова и Данте // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 1972. № XV.
(Meylakh M.B., Toporov V.N. Akhmatova i Dante // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 1972. № XV.)
[Микушевич 1991] — Микушевич В. Ось: (Звукосимвол О. Мандельштама) // «Сохрани мою речь…»: Мандельштамовский сб. / Сост. П. Нерлера и А. Никитаева. М., 1991.
(Mikushevich V. Os’: (Zvukosimvol O. Mandel’shtama) // «Sokhrani moyu rech…»: Mandel’shtamovskij sb. / Comp. by P. Nerler and A. Nikitaev. Moscow, 1991.)
[Морозов 2002] — Морозов А.А. Примечания // Мандельштам О. Шум времени / Предисл. А. Битова. Примеч. А.А. Морозова. Подгот. текста С.В. Василенко и А.А. Морозова. М., 2002.
(Morozov A.A. Primechaniya // Mandel’shtam O. Shum vremeni / Preface by A. Bitov. Notes by A.A. Morozov. Ed. by S.V. Vasilenko and A.A. Morozov. Moscow, 2002.)
[Нерлер 2014] — Нерлер П. Con amore: Этюды о Мандельштаме. М., 2014.
(Nerler P. Con amore: Etyudy o Mandel’shtame. Moscow, 2014.)
[Одоевцева 1988] — Одоевцева И. На берегах Невы. М., 1988.
(Odoevtseva I. Na beregakh Nevy. Moscow, 1988.)
[ОиН 2001] — Осип и Надежда Мандельштамы в воспоминаниях современников / Вступ. ст., подгот. текста, сост. и коммент. О.С. Фигурновой и М.В. Фигурновой. М., 2001.
(Osip i Nadezhda Mandel’shtamy v vospominaniyakh sovremennikov / Preface, ed., comp., and notes by O.S. Figurnova and M.V. Figurnova. Moscow, 2001.)
[Панова 2006] — Панова Л.Г. Русский Египет: Александрийская поэтика Михаила Кузмина: В 2 т. М., 2006.
(Panova L.G. Russkij Egipet: Aleksandrijskaya poetika Mikhaila Kuzmina: In 2 vols. Moscow, 2006.)
[Парнис 2000] — Парнис А.Е. О метаморфозах мавы, оленя и воина: К проблеме диалога Хлебникова и Филонова // Мир Велимира Хлебникова: Статьи. Исследования (1911—1998) / Сост. Вяч. Вс. Иванов, З.С. Паперный, А.Е. Парнис. М., 2000.
(Parnis A.E. O metamorfozakh mavy, olenya i voina: K probleme dialoga Khlebnikova i Filonova // Mir Velimira Khlebnikova: Stat’i. Issledovaniya (1911—1998) / Comp. by V.V. Ivanov, Z.S. Papernyj, A.E. Parnis. Moscow, 2000.)
[Парнис, Тименчик 1985] — Парнис А.Е., Тименчик Р.Д. Программы «Бродячей собаки» / Илл. материал подобран и подгот. к печати В.Я. Мордерер // Памятники культуры. Новые открытия: Письменность. Искусство. Археология. Л., 1985.
(Parnis A.E., Timenchik R.D. Programmy «Brodyachej sobaki» // Pamyatniki kul’tury. Novye otkrytiya: Pis’mennost’. Iskusstvo. Arkheologiya. Leningrad, 1985.)
[Преображенский 2001] — Преображенский С.Ю. «Метонимические» прилагательные у Мандельштама в свете «тесноты стихового ряда» // Смерть и бессмертие поэта: Материалы междунар. науч. конф., посв. 60-летию со дня гибели О.Э. Мандельштама (Москва, 28—29 декабря 1998 г.) / Сост. М.З. Воробьева, И.Б. Делекторская, П.М. Нерлер, М.В. Соколова, Ю.Л. Фрейдин. М., 2001.
(Preobrazhenskij S.Yu. «Metonimicheskie» prilagatel’nye u Mandel’shtama v svete «tesnoty stikhovogo ryada» // Smert’ i bessmertie poeta: Materialy mezhdunar. nauch. konf., posv. 60-letiyu so dnya gibeli O.E. Mandel’shtama (Moscow, 28—29 Dec. 1998) / Comp. by M.Z. Vorob’eva et al. Moscow, 2001.)
[ПСС 2009—2011] — Мандельштам О.Э. Полное собрание сочинений и писем: В 3 т. М., 2009—2011.
(Mandel’shtam O.E. Polnoe sobranie sochinenij i pisem: In 3 vols. Moscow, 2001.)
[Сегал 1998] — Сегал Д. Осип Мандельштам: История и поэтика. Ч. 1. Кн. 1—2. Jerusalem; Berkeley, 1998.
(Segal D. Osip Mandel’shtam: Istoriya i poetika. Part 1. Books 1—2. Jerusalem; Berkeley, 1998.)
[Cошкин 2015] — Cошкин Е. Гипограмматика: Книга о Мандельштаме. М., 2015.
(Soshkin E. Gipogrammatika: Kniga o Mandel’shtame. Moscow, 2015.)
[C 1990] — Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. / Вступ. ст. С.С. Аверинцева. Сост. С.С. Аверинцева и П.М. Нерлера. Подгот. текста и коммент. П.М. Нерлера [Т. I—II] и А.Д. Михайлова [Т. II]. М., 1990.
(Mandel’shtam O. Sochineniya: In 2 vols. / Preface by S.S. Averintsev. Comp. by S.S. Averintsev and P.M. Nerler. Ed. and notes by P.M. Nerler [Vols. I—II] and A.D. Mikhajlov [Vol. II]. Moscow, 1990.)
[CC 1993—1999] — Мандельштам О. Собрание сочинений: В 4 т. / Сост. и коммент. П. Нерлера и А. Никитаева. М., 1993—1999.
(Mandel’shtam O. Sobranie sochinenij: In 4 vols. / Comp. and notes by P. Nerler and A. Nikitaev. Moscow, 1993—1999.)
[Суперфин, Тименчик 1972] — Суперфин Г.Г., Тименчик Р.Д. Письма А.А. Ахматовой к В. Брюсову // Зап. отд. рукописей ГБЛ. Т. 33. М., 1972.
(Superfin G.G., Timenchik R.D. Pis’ma A.A. Akhmatovoj k V.Ya. Bryusovu // Zap. otd. rukopisej GBL. Vol. 33. Moscow, 1972.)
[Сурат 2009] — Сурат И. Мандельштам и Пушкин. М., 2009.
(Surat I. Mandel’shtam i Pushkin. Moscow, 2009.)
[Тарановский 2000] — Тарановский К.Ф. О поэзии и поэтике / Сост. М.Л. Гаспаров. М., 2000.
(Taranovskij K.F. O poezii i poetike / Comp. by M.L. Gasparov. Moscow, 2000.)
[Тименчик 1995] — Тименчик Р. Дядя из Риги, или К анатомии литературной шутки // Даугава. 1995. № 6.
(Timenchik R. Dyadya iz Rigi, ili K anatomii literaturnoj shutki // Daugava. 1995. № 6.)
[Тоддес 1988] — Тоддес Е.А. Статья «Пшеница человеческая» в творчестве Мандельштама начала 1920-х годов // Тыняновский сб.: Третьи Тыняновские чт. / Отв. ред. М.О. Чудакова. Рига, 1988.
(Toddes E.A. Stat’ya «Pshenitsa chelovecheskaya» v tvorchestve Mandel’shtama nachala 1920-kh godov // Tynyanovskij sb.: Tret’i Tynyanovskie cht. / Ed. by M.O. Chudakova. Riga, 1988.)
[Фрейдин 1991] — Фрейдин Г. Сидя на санях: Осип Мандельштам и харизматическая традиция русского модернизма // Вопросы литературы. 1991. № 1.
(Frejdin G. Sidya na sanyakh: Osip Mandel’shtam i kharizmaticheskaya traditsiya russkogo modernizma // Voprosy literatury. 1991. № 1.)
[Хазан 1992] — Хазан В. О. Мандельштам и А. Ахматова: Наброски к диалогу. Грозный, 1992.
(Khazan V. O. Mandel’shtam i A. Akhmatova: Nabroski k dialogu. Groznyj, 1992.)
[Харджиев 1992] — «В Хлебникове есть все!» / Публ. Н.И. Харджиева // Литературная газета. 1992. 1 июня.
(«V Khlebnikove est’ vse!» / Pub. by N.I. Khardzhiev // Literaturnaya gazeta. 1992. 1 June.)
[Хлебников 1928—1933] — Собрание произведений Велимира Хлебникова: В 5 т. / Под общ. ред. Ю. Тынянова и Н. Степанова. Л., 1928—1933.
(Sobranie proizvedenij Velimira Khlebnikova: In 5 vols. / Ed. by Yu. Tynyanov and N. Stepanov. Leningrad, 1928—1933.)
[Хлебников 1940] — Хлебников В. Неизданные произведения: Поэмы и стихи / Ред. и коммент. Н. Харджиева; Проза / Ред. и коммент. Т. Грица. М., 1940.
(Khlebnikov V. Neizdannye proizvedeniya: Poemy i stikhi / Ed. and notes by N. Khardzhiev; Proza / Ed. and notes by T. Grits. Moscow, 1940.)
[Хлебников 2000—2006] — Хлебников В. Собрание сочинений: В 6 т. / Под общ. ред. Р.В. Дуганова. М., 2000—2006.
(Khlebnikov V. Sobranie sochinenij: In 6 vols. / Ed. by R.V. Duganov. Moscow, 2000—2006.)
[Cavanagh 1995] — Cavanagh C. Osip Mandelstam and the Modernist Creation of Tradition. Princeton, N.J., 1995.
[Freidin 1987] — Freidin G. A Сoat of Many Colors: Osip Mandelstam and His Mythologies of Self-Presentation. Berkeley, 1987.
[Ićin, Jovanović 1992] — Ićin K., Jovanović M. «Выхожу один я на дорогу» Лермонтова и поэзия Мандельштама // Wiener Slawistischer Almanach. 1992. № 30.
[Ronen 1983] — Ronen O. An Approach to Mandel’štam. Jerusalem, 1983.
[1] «Имена Иосиф и Осип сосуществуют в реальной биографической документации Мандельштама вплоть до 1917 года» [Нерлер 2014: 205]. И не только в документации: по свидетельству В. Чернявского, участника первого «Цеха поэтов», о Мандельштаме говорили: «Голову забросив, шествует Иосиф» [Суперфин, Тименчик 1972: 141].
[2] Ср.: [Freidin 1987: 1—2; Сурат 2009: 108—109].
[3] «Отравлен хлеб…» было написано в конце 1913 года, увидело свет в январе 1914-го («Новая жизнь». № 1) и вошло во второй и третий «Камень» (1916, 1923) и «Стихотворения» (1928).
[4] О психологической коллизии, вызванной, с одной стороны, тоской (мандельштамовского) Иосифа по родным, а с другой — жестокой на них обидой, см.: [Cavanagh 1995: 118—119].
[5] Ср.: [Микушевич 1991: 72].
[6] См.: (Быт. 37: 25, 27, 28; 39: 1). В одном случае купцы обозначены как Мадианитяне (37: 36).
[7] Формула Иосиф, проданный в Египет, соответствует как церковнославянскому, так и синодальному переводам: «Аз есмь Иосиф, брат ваш, егоже продасте во Египет»; «Я Иосиф, брат ваш, которого вы продали в Египет» (Быт. 45: 4).
[8] Именно в этом качестве Иосиф фигурирует в «Сновидении Фараона» Вяч. Иванова («Cor Ardens», 1911) и двухчастном стихотворении Александра Конге (посещавшего заседания «Цеха поэтов») «Сны Фараона», опубликованном незадолго до написания «Отравлен хлеб…», в № 9 «Северных записок» за 1913 год. В связи с «Отравлен хлеб…» стихотворение Иванова анализирует Л.Г. Панова [Панова 2006: I, 293], а стихотворение Конге — Д.М. Сегал [Сегал 1998: 224—225].
[9] Связь темы звезд в «Отравлен хлеб…» с образами сновидения Иосифа отмечалась: [Сурат 2009: 109—110].
[10] Об их творчестве, помимо французских переводов, он мог получить панорамное представление благодаря антологиям и хрестоматиям А.Е. Крымского (1906, 1911, 1912).
[11] Которое подготовлено нарочито аграмматичной структурой фразы о том как бедуины… слагают вольные былины о смутно пережитом дне, вообще очень характерной для Мандельштама: семантически определение вольные относится к былинам (здесь — в значении: «поэтическая фиксация текущих событий») не в большей степени, чем к самим бедуинам (причем в рамках оппозиции «раб — работорговцы» эта потенциальная субъектно-предикатная связь приобретает особую значимость), или к глаголу слагают ([вольно] слагают), или к причастию пережитом ([вольно] пережитом). Также и наречие смутно могло бы относиться не к причастию пережитом, а к глаголу слагают или, будучи преобразовано в прилагательное, — к былинам ([смутные] былины). Общий плавающий смысл фразы от этого обмена характеристиками практически не изменился бы (см.: [Преображенский 2001: 203]).
[12] Еще труднее согласиться с выводом К. Ичин и М. Йовановича (которые тоже привлекают «Отравлен хлеб…» в связи с лермонтовской генеалогией мотива звезд у Мандельштама) о том, что звезды, вообще принадлежащие в мандельштамовской поэзии «к негативному семантическому кругу», в данном редком случае являются нейтральным объектом, «с которым можно “соревноваться”» [Ićin, Jovanović 1992: 30].
[13] См. IV строфу «Грифельной оды».
[14] См. многочисленные примеры: [Тарановский 2000: 22—25]. В связи с зачином «Отравлен хлеб и воздух выпит» и разрешающим эту исходную мучительную ситуацию финалом «Пространство, звезды и певец» ср. прежде всего зачин «Концерта на вокзале» (1921): «Нельзя дышать, и твердь кишит червями, / И ни одна звезда не говорит».
[15] В частности, на основании того, что инициатором продажи Иосифа в Библии выступает его брат Иуда и что плата за Иосифа взимается сребрениками.
[16] О христологических коннотациях фигуры Иосифа в связи с текстами Мандельштама см.: [Сурат 2009: 110].
[17] Что было отмечено, безотносительно к Данте, В.И. Хазаном [Хазан 1992: 254] (который в качестве типологической параллели цитирует заметку Шкловского 1924 года «Гибель “русской Европы”», где в дантовскую парафразу вводится эпитет хлеба отравленный: «Я ел отравленный хлеб изгнания») и Корнелией Ичин [Ичин 2007: 35]. О последующих обращениях Мандельштама к мотиву хлеба изгнания см.: [Сошкин 2015: 217—222].
[18] Этот подтекст отмечен О.А. Лекмановым [Лекманов 1995: 117]. Нужно принять во внимание, что кузминский генезис отравленного хлеба допустим лишь с переменой значения, присвоенного определению отравленный, с положительного (или, если угодно, псевдоотрицательного в рамках стилизованной отказной риторики) у Кузмина на безусловно отрицательное у Мандельштама.
[19] «И взяли его и бросили его в ров; ров же тот был пуст; воды в нем не было. И сели они есть хлеб, и, взглянув, увидели, вот, идет из Галаада караван Измаильтян <…>» (Быт. 37: 25—26). В связи с мотивом выпитого воздухаобратим внимание на безводность рва, в котором томился Иосиф, пока его черствые братья вкушали хлеб.
[20] По-видимому, впервые эта гипотеза упоминается в печати в комментариях П.М. Нерлера: «По мнению В.Я. Мордерер, стихотворение является прямым откликом поэта на “дело Бейлиса” <…>» [C 1990: 465]. Принимает ее и А.А. Морозов: [Мандельштам Н. 1999: 712].
[21] См. программу этого вечера: [Парнис, Тименчик 1985: 217].
[22] Ср. рассказ Шкловского А.Е. Парнису: «Хлебников в “Бродячей собаке” прочел антисемитские стихи с обвинением евреев в употреблении христианской крови, там был Ющинский и цифра “13”. <…>» [Парнис 2000: 642].
[23] См. критический обзор этой продукции: [Бурмистров 2013].
[24] «”Бродячая собака” прочел <…> Мандельштам заявил, что это относится к нему (выдумка) и что не знаком (скатертью дорога). Шкловский: “Я не могу вас убить на дуэли, убили Пушкина, убили Лермонтова, и ей что это, скажут, в России обычай <…> я не могу быть Дантесом”. Филонов изрекал мрачные намеки, отталкивающие грубостью и прямотой мысли. Вот “и с ужасом отстранят от гордого чела своего из банного веника сделанный венок грошовой славы”» [Хлебников 1928—1933: V, 327]. Купюры в цитате принадлежат источнику. А.Е. Парнис комментирует: «Здесь Хлебников неточно цитирует один из тезисов декларации “Пощечина общественному вкусу”, направленный против Брюсова (намек на название сборника “Stephanos. Венок”, 1906), и переадресовывает его своим оппонентам — участникам конфликта»; «Из дневниковой записи Хлебникова неясно, был ли Филонов в подвале “Бродячей собаки”, когда возник конфликт, или упоминание о нем относится уже к другому эпизоду, когда все участники конфликта оказались в доме художника» [Парнис 2000: 642; 846]. По предположению Амелина и Мордерер [Амелин, Мордерер 2001: 41], Хлебников читал в подвале стихотворение «Па-люди» (1912); в нем, однако, не упоминаются детали, запомнившиеся Шкловскому. Примечательно, что другие стихи Хлебникова молва связала с делом Бейлиса еще в середине октября, до вынесения приговора, и при этом стихотворению (в действительности написанному несколькими годами ранее) в этом случае присваивалось юдофильское содержание: «…в Петербурге полиция перед вечером в Тенишевке изучала хлебниковское “Бобэоби”, заподозрив в нем анаграмму Бейлиса, и, в конце концов, совсем запретила наше выступление на лекции Чуковского, опасаясь, что футуристы хотят устроить юдофильскую демонстрацию» [Лившиц 1989: 438]; см. также комментарии к этому пассажу: [Там же: 659—660].
[25] Комментаторы последнего собрания сочинений Хлебникова [Хлебников 2000—2006: III, 453] усматривают возможный намек на конфликт с Мандельштамом в предыдущей, 13-й главе поэмы.
[26] Цитирую по первоизданию [Хлебников 1940: 235—236], на которое соавторы и ссылаются.
[27] С учетом активной роли многих деятелей «Мира искусства» в жизни подвала образу Иосифа, вероятно, прибавляла актуальности готовившаяся тогда дягилевская постановка балета Рихарда Штрауса «Легенда об Иосифе» (на либретто Гофмансталя), премьера которой состоялась в Париже в 1914 году, но проект вынашивался с 1912 года.
[28] О возможных отголосках этой хлебниковской «запальчив[ой] иде[и] депортации духовного чужака» в художественной и критической прозе Мандельштама 1920-х годов см.: [Тименчик 1995].
[29] По наблюдению Амелина и Мордерер, слова «О колос, падай!» кодируют фамилию автора с присвоением ей дополнительной этимологии: Хлеб-ников [Амелин, Мордерер 2001: 42].
[30] Она была отмечена в одном из комментариев: [СС 1993—1999: IV, 400].
[31] См. письмо к жене от 24 февряля 1930 года: [ПСС 2009—2011: III, 496].
[32] См. об этом: [Лекманов 2009: 181].
[33] О неизменной повышенной чувствительности Мандельштама к высказываниям о деле Бейлиса свидетельствует едкий отклик 1931 года на предисловие Блока к «Возмездию», зафиксированный Э. Герштейн [Герштейн 1998: 27].
[34] Одной из врачуемых ран, возможно, была обида на давние рассуждения Горнфельда в «Еврейском альманахе» (1923) о том, как «незначительны» «все эти русско-еврейские писатели от Осипа Рабиновича до Осипа Мандельштама», в которых пример Мандельштама знаменательным образом привлекался по признаку имени Осип. На эту уничижительную характеристику впервые указал Р.Д. Тименчик на мандельштамовской конференции 1991 года в Лондоне (см.: [Кацис 2002: 390—391]).
[35] Контраст нынешней ситуации с тем давним эпизодом мог ощущаться тем резче, что в свое время Горнфельд откликнулся на смерть Хлебникова заметкой в «Литературных записках» (1922. № 3. С. 13) за подписью Г-д, вполне прозрачной благодаря другим публикациям Горнфельда в том же выпуске журнала, подписанным его полным именем. Мандельштам совершенно справедливо назвал заметку «скудоумной, высокомерной» [ПСС 2009—2011: II, 102].
[36] Мотивы украденной визитки в «Египетской марке» и украденной шубы в «Четвертой прозе» Г. Фрейдин связывает с библейскими эпизодами, в которых Иосиф лишается одежды [Freidin 1987: 216—221].
[37] Ср.: «Для русской поэзии и поэтического театра XX века одной из существенных тем античного происхождения оказалась Федра. Сюжет античной трагедии не ограничивается рамками только греческой и римской литературы. Сравнительное литературоведение выявило почти универсальную распространенность того мотива, который фольклористы чаще всего обозначают ссылкой на его ветхозаветный вариант — повесть о жене Потифара» [Иванов 2000: 442]. О мандельштамовских обращениях к мифам «о ложных наветах на молодых героев» (Ипполита, Иосифа, Сусанну) см.: [Фрейдин 1991: 25—26].
[38] В основу статьи положен доклад, прочитанный 21 марта 2016 года на семинаре А. Кулика и Р. Тименчика в Иерусалимском университете и 21 июня 2016 года на международной научной конференции «К 125-летию со дня рождения О. Мандельштама: поэт-филолог» в Доме А.Ф. Лосева в Москве. Я признателен участникам и гостям иерусалимского семинара и московской конференции за обсуждение доклада. Благодарю М. Безродного, И. Вайсмана, Е. Козюру и И. Кукуя за библиографическую помощь.