(Рец. на кн.: Altieri C. Reckoning with the Imagination: Wittgenstein and the Aesthetics of Literary Experience. Ithaca, 2015)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2017
Altieri C. Reckoning with the Imagination:
Wittgenstein and the Aesthetics of Literary Experience.Ithaca: Cornell University Press, 2015. — 280 p.
Как изучать воображаемый опыт, который мы получаем при чтении литературы? Существуют ли теоретические модели, адекватно схватывающие его аффективно-чувственную динамику? Чем аффективное измерение литературного опыта важно и продуктивно для «внелитературной» жизни? Этим вопросам посвящена книга известного специалиста по американской поэзии и теории литературы Чарльза Алтьери «Считаясь с воображением: Витгенштейн и эстетика литературного опыта».
Положения, разрабатываемые в этой книге, содержатся и в прошлых работах автора, например в монографии «Детализируя восторг: эстетика аффектов». В ней природа чувственного переживания (аффекта) проблематизировалась в широкой антропологической перспективе[1]. Алтьери выступил как критик двух редукционистских, по его мнению, подходов к анализу аффекта: когнитивистского и этического. Оба они обедняют богатую оттенками палитру аффективного опыта, сводя его либо к рациональным эпистемическим установкам, либо к отвлеченным обобщениям догматического толка. Словом, сторонников обоих подходов аффективный опыт не занимает сам по себе — и именно в таком качестве, как самоцель (end in itself), а не как средство, он интересует Алтьери. Внимание ученого сосредоточено не на том, к чему приводит аффективное переживание, а на том, как оно разворачивается. При этом акцент делается не на эмпирическом переживании аффекта отдельным субъектом, а на его феноменологическом восприятии, абстрагированном от конкретной эмпирики.
В феноменологической перспективе аффект рассматривается как интенсивное, «сфокусированное ощущение» (с. 22). Его природа, по сути, перформативна: аффект ощущается, поскольку разыгрывается. Составляющие аффект импульсы сменяют друг друга и оказывают воздействие на того, кто этот аффект испытывает. Аффект изменяет установки своего носителя: последний начинает обращать внимание на одни аспекты действительности и игнорировать другие, тем самым трансформируя порядки организации и интерпретации собственного опыта. Важен, впрочем, не конечный результат, а сам процесс изменения, то, «кем мы становимся, будучи вовлечены в аффективный опыт», «как меняет нас то, что мы чувствуем» (с. 5). Переживание как процесс, по Алтьери, приводит к возникновению эстетической ценности, которая альтернативна по отношению к ценностям когнитивным и моральным.
Препятствием на пути к разработке эстетики аффективного опыта вне когнитивистской и этической перспектив, как заявлял ученый еще в монографии 2003 г., является отсутствие хорошо разработанного языка описания (или системы языков). Эту недостачу он пытался тогда восполнить, обращаясь к наследию Спинозы и Гуссерля и к работам современных теоретиков, например Р. Воллхейма[2]. Двенадцать лет спустя Алтьери смещает фокус с аффективного опыта вообще на его конкретную разновидность — переживание чтения художественных текстов. Поиск нового метаязыка (или, может быть, метаязыков) продолжается уже в этом новом контексте.
Рецензируемая книга состоит из семи глав. Каждая глава (как и книга в целом) обладает ясной риторической организацией, что указывает на полемический характер излагаемой автором концепции. Вначале выдвигается тезис (или ряд тезисов), зачастую развертываемый в разборе теоретического текста, то есть в диалоге-споре с ним. Затем следуют аргументация и развитие тезиса при помощи авторской системы терминов. Теоретический очерк может сопровождаться практическим приложением системы терминов к конкретным художественным текстам. Главы часто завершаются выводами, за которыми может последовать еще приложение: оно содержит дополнительное разъяснение отдельных аргументов.
Как постулирует Алтьери, взаимодействие с художественным текстом — это опыт особого рода, единичное событие аффективного смыслообразования. Благодаря ему меняются режимы чувственной восприимчивости и «привычки суждения». Осмыслить этот тип чувственного опыта автор предлагает через призму немецкой идеалистической эстетики (в частности, кантианской). Приверженность этой традиции — интеллектуальная позиция, избранная в пику разного рода «инструментальным» литературоведческим дискурсам: историко-социологическому, этико-философскому, когнитивистскому. Претензия к ним у Алтьери все та же: литературный опыт в этих дискурсах не цель, а средство разрешения дисциплинарных вопросов, внеположных науке о литературе. Сторонники этих подходов не учитывают богатого эмоциональными оттенками переживания чтения и его сложной динамики.
Кант — или, точнее, кантовское наследие (включая ревизию Канта последователями) — обеспечивает Алтьери четырьмя базовыми теоретическими предпосылками. Первая: эстетический опыт по природе своей чувственен. Он переживается, но не облекается в компактные, емкие формулировки-максимы. Этот чувственный опыт нельзя отделить от плана выражения произведения, даже если речь идет о нескольких томах прозы. Вторая посылка: восприятие произведения искусства предполагает «формирование целого с опорой на интуицию (making in accord with an intuition)» (с. 7). Художественный текст организован не как последовательность тезисов и аргументов, а как соотношение эмоционального гештальта, совокупности чувственных импульсов и вербальных структур. Третья посылка: произведение искусства не заканчивается там, где видит конец его создатель. Достаточно очевидный тезис о том, что ни одна интерпретация, в том числе авторская, не может быть окончательной, Алтьери раскрывает через кантовское различение целесообразности и цели. Художественное произведение обладает целесообразностью, не имея конечной цели. Поэтому количество возможных целеполаганий, которые читатель способен помыслить по мере чтения, может быть бесконечно. Наконец, четвертая посылка: опыт восприятия художественного текста изменяет эстетическую восприимчивость субъекта. Этот опыт позволяет читателю по-новому осмыслять описанную в произведении ситуацию, выносить оценочные суждения и тем самым создавать «новые ценности» (с. 11). При этом речь идет не о готовом суждении, а о длящемся процессе оценивания. Ценностное суждение складывается в процессе чтения-переживания, и палитра наших чувственных переживаний преображается при нашем активном участии.
В трактовке Алтьери изучение эстетического опыта применительно к восприятию художественной литературы (и языковых конфигураций, и вызываемых ими аффективных откликов) есть не что иное, как исследование работы читательского воображения. Сверхзадачей книги, таким образом, становится разработка системы терминов, которые описывают динамику имагинативного опыта читателя, его взаимодействие с текстом, происходящее в чувственном и одновременно воображаемом измерениях. Чтобы решить эту задачу, нужно, по мнению Алтьери, подвергнуть ревизии кантовское понимание эстетического опыта и кантовскую трактовку литературного воображения при помощи иных, неклассических философских языков, употребляемых в современных критических практиках. Таким возможным метаязыком — посредником между немецким идеализмом и современным философским контекстом — Алтьери считает концепцию «языковых игр» Витгенштейна.
Феноменологический взгляд на литературное воображение (то есть работу воображения при чтении произведения) представлен во второй главе книги. Если абстрагировать работу воображения от конкретной эмпирики, то можно назвать четыре присущие ей черты: 1) полная свобода в выборе сценария, по которому может пойти представленная в тексте ситуация; 2) свобода от причинно-следственных порядков;[3]) возможность «домысливать сколь угодно подробные варианты развития ситуации» (с. 45); 4) необходимость в интерпретации и одновременно затруднение в истолковании. Писатели, утверждает Алтьери, используют эти свойства работы воображения, создавая вымышленные миры и ситуации посредством языка. Этот тезис раскрывается в анализе стихотворений «Инструкция по эксплуатации» Дж. Эшбери и «Леда и лебедь» У. Йейтса. Оба они содержат яркие детали (см. третью особенность воображения), посредством которых авторы создают миры и ситуации, неподвластные логике повседневного мира и представляющие «иные порядки бытия» (с. 55). Подобные «автономные события» смыслообразования вызывают интерпретативное желание — побуждают читателя анализировать грезу наяву (у Эшбери) и сцену изнасилования (у Йейтса) во внеморальной перспективе.
Что из этого следует? Реализуясь на основе текста, осуществляемый читателем акт воображения понуждает его обратить внимание и на то, как текст написан, а не только на то, что в нем сказано. Мы сосредоточиваемся не только на сюжете и тематическом содержании (например, на насилии бога по отношению к смертной женщине в сонете Йейтса), но и на выразительных деталях и существующих между ними отношениях. Эта система отношений не всегда подчиняется привычным нам «нормам», которые соблюдаются в мире повседневности. От читателя ожидается акт «сонастройки» (attuning). Его суть — в повторении акта воображения и осмыслении его структуры. Таким образом, читатель усваивает имагинативную структуру, которую затем способен проецировать на будущий опыт для его осмысления.
Опираясь на труды Витгенштейна, Алтьери выделяет два вида «протоколов» — языковых игр, или устойчивых сценариев употребления языка в рамках социальных практик: эпистемические (имеющие целью получение некоего знания) и неэпистемические. Первый тип языковых игр имеет место, когда необходимо, по выражению Алтьери, «устранить сомнение», то есть узнать достоверную информацию, отделить факт от домысла. Подобный тип языковых игр характерен для ситуаций, связанных с познанием мира, его исследованием. Однако порой познание не первостепенно, скажем, в повседневном взаимодействии людей, в социальных практиках, имеющих целью установление контакта, обмен эмоциями и опытом, выражение сочувствия. В подобных ситуациях важнее предварительное опытное знакомство с контекстом, умение сориентироваться в правилах, согласно которым эти ситуации организованы. Здесь действуют неэпистемические протоколы.
Нетрудно догадаться, что работа воображения и переживание литературного опыта соотнесены со вторым типом протоколов. Воображаемый опыт не сообщает знание, не устраняет сомнение и потому не является критерием определения ложности или истинности чего-либо. Акты воображения, таким образом, обслуживают неэпистемические языковые игры и структурируют нашу вовлеченность в них.
Специфика актов воображения и сопряженных с ними неэпистемических протоколов, особенности читательских режимов вовлеченности в воображаемый опыт частично освещены в третьей главе и подробно описаны в четвертой, опять же с опорой на Витгенштейна. Языковые игры, которые активируются в работе воображения, основаны на особом действии — «показе», или «демонстрации» (display). Результат «показа» — «смена аспекта», угла зрения. Алтьери приводит простой пример: человек смотрит на некий предмет и говорит: «Красный!» Это восклицание указывает на то, что определенный аспект предмета (яркий цвет) теперь выдвинут на первый план. Изменился при этом, конечно, не сам предмет, а воспринимающий его агент: в его сознании цвет становится определяющей характеристикой объекта. Будучи примером «показа», высказывание «Красный!» есть одновременно пример перформативного высказывания (в его деконструктивистском понимании).
Далее, Алтьери различает два режима «показа» — «признание» (avowal) и «выражение» (expression). В случае признания имеет место свидетельствование от первого лица, как, например, во фразе «Мне больно». Выражение же «обладает теми признаками, к которым отсылает» (с. 94). Признание «Мне больно», переведенное в модус выражения, можно представить как изображение скрюченной фигуры или как метафору, схватывающую чувство боли («Тело разрывает пополам»). Каждый режим задает модус ответной реакции — уже упомянутую сонастройку в случае выражения или же «участие» (participation) в случае признания. Сонастройка означает мысленное повторение разворачивающегося в выражении акта воображения; участие предполагает аффективную идентификацию с агентом. Воспроизводство перформатива сообщает субъекту новую идентичность, и именно здесь возникает самый интересный для Алтьери вопрос: «Кем <…> мы становимся в результате того или другого способа употребления языковых конструкций?» (с. 116).
Рассмотрев, что текст «делает», какие эффекты производит, Алтьери переходит к тому, насколько и каким образом эти эффекты значимы в социальной жизни. Здесь терминология Витгенштейна инкорпорируется в разработанный самим Алтьери концептуальный аппарат.
Применение литературного опыта в реальном мире описывается при помощи витгенштейновского термина «экземплификация», предполагающего наблюдение за тем, как абстрактная грамматическая структура обретает значение в конкретном единичном контексте. У Алтьери этот термин означает объяснение или убеждение на примере. Пережитый акт воображения становится предикатом, моделью для понимания реальных жизненных ситуаций. Становится возможной идентификация с воображаемыми носителями структур аффективного опыта: например, в XIX в. молодые аристократы сравнивали себя с юным Вертером, а сегодня чернокожие женщины могут уверенно заявить: «Я — Изабелла Арчер» (с. 139). Так литературный опыт становится ситом, через которое мы профильтровываем наше восприятие действительности: негритянка, солидарная с героиней романа «Женский портрет», волей-неволей будет рассуждать в категориях, заданных Г. Джеймсом. Она будет отождествлять себя, по сути, со своей противоположностью — белокожей девушкой-аристократкой, которая анализирует сложные хитросплетения социальных отношений в кастово замкнутом сообществе новоанглийской буржуазии. В качестве примера экземплификации Алтьери анализирует сборник скабрезных пародий, книгу, в которой стихи откровенно сексуального содержания сочинены в стиле тридцати двух англоязычных писателей (от Дж. Чосера до Э.Э. Каммингса). Стиль (как совокупность «показов») и ассоциируемый с ним акт воображения организуют описываемый опыт — изменяют отношение читателя к этому опыту, открывают эстетическое измерение этого переживания.
При этом, как настаивает Алтьери, роль актов воображения в социальном мире не может быть сведена к задачам прикладной этики. Результат экземплификации — вовсе не этическая максима («Нельзя поступать так, как Изабелла Арчер!»). В противовес разнообразным этическим изводам литературоведения (защитником которых выступает Д. Аттридж, а оппонентом — А. Крэри3) Алтьери выдвигает собственную концепцию. Ее суть в том, что промежуточные акты оценивания, основанные на субъективном, личностном переживании («Чем этот опыт продуктивен для меня?»), могут вести к конструированию ценности. Ценность не универсальна: она организует внутреннюю систему приоритетов читателя, но не обязательно разделяется кем-то другим. Распространение ценности осуществляется за счет «признания» (appreciation). Признание предполагает критическую переоценку чьего-либо акта оценивания («Правильна ли эта оценка?»). Акты признания осуществляются коллективно: это необходимо для того, чтобы индивидуальное суждение было либо отвергнуто, либо разделено какой-либо социальной группой. Так, по Алтьери, осуществляется циркуляция продуктов воображения в социальной жизни.
Книга Алтьери — это попытка по-новому теоретизировать специфику взаимодействия с литературными текстами, в понимании ученого — коллективно разделяемыми продуктами воображения, чья значимость в социальной жизни очевидна, но трудноопределима. Воображение — концепт-посредник, «мост» между микроуровнем текста (его формальными особенностями) и макроуровнем бытования текста в коммуникативных ситуациях (производимым эффектом). Стремление сопрячь текст и его функционирование в контексте через понятие «воображение» и приводит к тому, что автор выстраивает сложный терминологический аппарат. Гибридный метаязык, в котором немецкая классическая философия прочитана через Витгенштейна, претендует на точное и богатое описание работы литературного воображения, при этом не грешит редукционизмом, как когнитивистская и этическая парадигмы. Другой вопрос, достаточно ли этот метаязык техничен, чтобы служить прикладным задачам, анализу конкретных текстов и производимых ими эффектов. Возможно, выигрывая у других литературоведческих подходов в неинструментальном понимании литературного опыта, предложенная Алтьери модель теряет в своей инструментальности, поскольку отличается слишком высоким уровнем обобщения. Нельзя, однако, сказать, что эта очередная попытка философии литературы бесполезна: вполне возможно, что именно здесь пролегает путь продуктивного междисциплинарного синтеза, в котором поэтика переосмысляется через прагматику воздействия текста и его бытования в социальной жизни.
[1] Алтьери определяет аффект как «модус немедленного чувственного отклика <…>, сопровождаемый воображаемым измерением» (Altieri C. The Particulars of Rapture: An Aesthetics of Affects. Ithaca, 2003. P. 3).
[2] См.: Wollheim R. On the Emotions. New Haven, 1999.
[3] См.: Attridge D. The Singularity of Literature. L., 2004; Crary A. Beyond Moral Judgment. Cambridge, MA, 2009.