(Рец. на кн.: Terra Europa: интеллектуальное пространство московских историков второй половины XIX века. М., 2014)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2017
Terra Europa: интеллектуальное пространство московских
историков второй половины XIX века / Под общ. ред. Д.А. Цыганкова.М.: Политическая энциклопедия, 2014. — 671 с. — 500 экз. — (Ubi universitas, ibi Europa).
Интерес историков к истории исторического знания, формированию и развитию исторических институций, разнообразию практик исторических исследований и к тому, как последние были организованы в социальном плане, как осуществлялась, например, коммуникация учителей и учеников, какие карьерные траектории были возможны для тех, кто занимался историей профессионально и как можно было «войти в профессию», каковы были критерии включения, — вполне объясним и предсказуем совершенно независимо от того, разделяется ли он кем-либо за пределами сообщества, это «собственная история», интерес к которой вполне самодостаточен. Такого рода исследованиям присущи черты, отнюдь не столь часто встречающиеся в работах, посвященных другим сферам прошлого, — знание «изнутри», многоуровневое понимание того, как устроены сейчас аналогичные изучаемым в прошлом процессы, наличие личного опыта, обеспечивающего чувствительность к деталям, кажущимся незначительными для постороннего взгляда. Следует отметить, что подобные исследования имеют высокую методологическую ценность — они учат ставить вопросы, которые оказываются продуктивными применительно и к другим исследовательским областям, стимулируют изучение истории институций и сообществ, более далеких от непосредственного опыта авторов.
Одной из таких работ является и рассматриваемая публикация. Она имеет сложный состав: включает в себя авторское исследование Д.А. Цыганкова о сообществе московских всеобщих историков во второй половине XIX столетия, публикацию «Моих воспоминаний» В.И. Герье, дневника ученика В.И. Герье, М.С. Корелина, за 1888—1896 гг. и переписки Герье с Корелиным, хронологически охватывающей практически всю научную жизнь последнего, с 1881 по 1898 г. Владимир Иванович Герье (1837—1919) — центральная фигура в истории формирования московской школы всеобщих историков. Если его собственно исследовательские заслуги не очень велики, то вне всяких сомнений значимость его педагогической и научно-организационной роли. Уже к 1880-м гг. он стал патриархом исторического отделения Московского университета, во многом этому способствовало то вполне случайное обстоятельство, что его учителя и старшие коллеги не отличались долголетием — Грановский умер довольно молодым, в 1855 г., недавно избранный на должность декана, его коллега, биограф и преемник по кафедре Кудрявцев скончался в следующем году, приглашенный из Казани Ешевский ушел из жизни в 1865 г. Таким образом, еще совсем молодым Герье стал старшим в коллегии преподавателей всеобщей истории в Московском университете, а с кончиной в 1879 г. Соловьева — и старейшиной всего исторического цеха.
Укрепление административных позиций Герье пришлось на время окончательного закрепления истории в качестве академической исследовательской дисциплины, одной из основных в системе научного знания. Как отмечает Цыганков, в это время университетам удалось монополизировать «право на вхождение в профессию историка» (с. 18), можно уточнить, что именно в это время понятие «профессионального историка» получает свое содержательное наполнение. Отныне это «человек, вошедший в профессию под руководством профессоров историко-филологических факультетов университетов в процессе обучения в нем» (с. 18).
Сам Герье в этом отношении предстает фигурой промежуточной — он одновременно и старейшина сообщества, и судья, чей голос имеет если не решающее, то очень большое значение в определении того, является ли данная конкретная работа исторической или нет, является ли ее автор историком или же он не может быть принят в качестве члена «цеха». В то же время его понимание роли истории как университетской дисциплины определяется скорее опытом предшествующих поколений, университетский курс истории должен иметь воспитательное и образовательное значение, не только и даже не столько формировать научные знания у слушателей, сколько быть наставлением, преподанием исторического опыта.
Это противоречие в требованиях Герье будет разрешать через систему семинарских занятий, нацеленных на подготовку исследователей и одновременно выстраивающих неформальные контакты между участниками (значимо, например, то обстоятельство, что семинары профессор проводил у себя дома), и через разграничение общих курсов, предназначенных для студентов первых курсов, еще до специализации (по уставу 1884 г. специализация приходилась на 3—4-й курсы, до этого будущие филологи и историки слушали дисциплины совместно) и углубленных, предназначенных для тех, кто выбрал историческое направление. В рассматриваемом издании приведен целый ряд примеров, демонстрирующих, что тот компромисс, который выстроил Герье, перестал устраивать его учеников — понимание исторической науки менялось, «всеобщая история» уходила в прошлое, сменяясь специальными исследованиями. Теперь область преимущественных интересов Герье понималась скорее как сфера популяризации, «обзоров» — сам профессор «держался на правах старейшины, но терял исследовательское реноме» (с. 60). Даже для тех учеников, которые не только не пытались встать в оппозицию к учителю, но всячески опирались на него и составляли его академическую клиентелу, было характерно расхождение в этом отношении со взглядами учителя. Так, М.С. Корелин в письмах к учителю из своей зарубежной командировки для приготовления к профессорскому званию весьма критически отзывался о чтении лекций в Берлинском университете, в частности по поводу Трейчке и Дельбрюка — курс первого определялся как предназначенный, «по-видимому, для политического воспитания юношества» (с. 524, письмо от 17/29 ноября 1885 г.) — отзыв, вроде бы должный прийтись по душе московскому профессору, весьма негативно относившемуся к попыткам привнести «политику на кафедру», однако Герье в ответ встает на защиту берлинских преподавателей, так что Корелину в дальнейшем приходится смягчать свои отзывы (см. с. 526—533). Тем не менее для Корелина первостепенным критерием оценки преподавания оказывается уровень читаемых специальных курсов, семинаров; в еще большей мере это можно сказать о других, куда менее приверженных к быстро устаревающим, по их мнению, взглядам наставника учениках Герье, таких, как П.Г. Виноградов или Н.И. Кареев. При всем различии их научных подходов понимание ими исторической науки и того, как должны выглядеть научные исследования, быстро отдалялось от присущего Герье. В этом отношении показательно, что Герье потерпел неудачу в попытке подготовить себе преемника по кафедре — наиболее близкий к нему по взглядам Корелин, в котором Герье видел своего продолжателя, умер в 1899 г., в весьма раннем возрасте, кафедру занял Р.Ю. Виппер, который хотя и являлся учеником Герье, но пребывал в конфликте с учителем как по личным причинам, так и из-за радикального расхождения в представлениях об истории как науке.
Как уже отмечалось, Герье сложно назвать глубоким и оригинальным ученым, чьи воззрения могли бы лечь в основание программы научных исследований — «московская школа» возникла и развивалась как сообщество, связанное лишь общей подготовкой, общими навыками преподавания и исследовательской работы. Герье создавал сеть учеников, добывая для них министерские или университетские стипендии и денежные пособия, организуя научные стажировки, проводя на освободившиеся должности в провинциальных университетах и в Москве. Существенную роль в этом плане играли Высшие женские курсы — в особенности в первый период их существования как частного начинания под руководством Герье (1872—1888): чтение лекций на них давало его ученикам не только опыт университетского преподавания, но и существенную материальную поддержку и репутационнные приобретения, в том числе знакомства в московском «хорошем обществе» (девушки из него составляли значительную часть слушательниц). Другим важным репутационным приобретением было сближение с другими членами профессорской корпорации, также читавшими лекции на курсах, — молодые ученики Герье благодаря этому меняли статус «учеников» на младших членов корпорации, что облегчало их дальнейшее вхождение в университет.
Разногласия и конфликты между членами «московской школы» могли быть очень остры, они оказывались способны навсегда развести между собой отдельных ее членов, но в чем они были практически всегда согласны — это в противопоставлении себя иным, сознанием и культивированием своей принадлежности к сообществу. Так, в начале XX столетия один из учеников Герье, Е.Н. Щепкин, писал другому ученику, П.Н. Ардашеву: «“Москвич” для меня понятие не романтическое, а реальное. Все мы знаем, что получить степень в Москве магистранта или доктора совершенно не то, что те же имена в других университетах. Особенно по истории» (с. 165). Не менее показательны — правда, не столько на уровне прямых высказываний, сколько интонационно — дневниковые записи Корелина тех лет, когда он был уже избран экстраординарным профессором и почувствовал укрепление своего статуса. В заметках, оставленных им об археологических съездах, примечателен не только слабый интерес к коллегам из провинциальных университетов (по вполне понятной логике, это они должны интересоваться положением дел в центре, быть заинтересованными в том, чтобы донести свои интересы, свои представления до него), но и оценивающий взгляд — наблюдатель в лице Корелина не сомневается в своем праве выносить вердикт. Встреча же с петербуржцами — единственный раз, когда автор реагирует враждебно и обеспокоенно, записывая: «…Платонов — чистенькая ничтожность, университетский чиновник, но обладает уже свитой: Середонин, Пресняков, Соболевский — тупой нахал» (с. 355).
Петербург выступает центром, по меньшей мере сопоставимым по возможностям в академическом мире с Москвой, — и потому Корелин, только что столь нелестно аттестовав петербургскую делегацию, тем не менее заводит разговор с Платоновым об Академии и отмечает: «…академия ко мне не так враждебна, как я думал» (с. 358).
Сочетание обстоятельного авторского введения и разнообразных по жанровой природе текстов — воспоминаний, дневника, переписки — создает достаточно объемную картину функционирования сообщества московских всеобщих историков в годы наибольшего влияния Герье, с начала 1880-х и до середины 1890-х гг. Вместе с тем заметна и слабость, внутренне присущая той системе, которую выстроил Герье, — покоящаяся на личных связях, она страдала от недостатка способности привязывать к себе: профессор был человеком не только с тяжелым характером, но и весьма закрытым — даже наиболее близкий к нему Корелин в дневнике неоднократно отмечает свои опасения по поводу того, как относится к нему учитель, не произошло ли охлаждение и т.п. По мере того, как профессор старел и как поднимался статус его учеников, последние все в меньшей степени были склонны идти на уступки и терпеть эмоциональные издержки в общении с бывшим наставником, тем более что эмоциональное было сопряжено с репутационным. Так, напряженные отношения вышли на поверхность в период основания Исторического общества при Московском университете, когда из-за обсуждения списка членов, предложенных Виноградовым, Герье заявил Милюкову: «Вы забываете, где вы и с кем вы [говори]те» (с. 380, запись от марта 1894 г.). Герье никогда не отличался деликатностью характера, но теперь у его выросших учеников становилось все меньше резонов терпеть подобное. Впрочем, вплоть до 1904 г. эти противоречия оставались по большей части подспудными, достаточно явный характер конфликт приобретет уже в обстановке политизации, предшествующей революции 1905 г., когда прежние противоречия приобретут политическое обрамление. В итоге Герье утратил значительную часть своего влияния в университете и историческом сообществе; он все больше воспринимался как «переживший себя», почитаемый за былые заслуги, но не способный мирно принять свою изменившуюся роль. Впрочем, независимо от личных отношений, во многом им лично созданная «московская школа» стала легко узнаваемым научным и педагогическим феноменом, чьи методы преподавания вышли за пределы всеобщей истории и были восприняты специалистами по истории отечественной, и принадлежность к этой школе определяла и последующие поколения учеников, теперь уже научных «внуков» и «правнуков» Герье.