(Рец. на кн.: Утгоф Г. Синтактические исследования. Тарту, 2015)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2017
Утгоф Г. Синтактические исследования
Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2015. — 145 с.
«Синтактические исследования» таллиннского литературоведа Григория Утгофа посвящены проблемам поэтики. Рецензируемая работа делится на две части. Первая, в которой анализируется проза В. Набокова, представляет собой раздел из диссертации автора «Проблема синтактического темпа», защищенной еще в 2007 году. Вторую составляют три небольшие заметки, в которых рассматриваются английские переводы стихотворения О. Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков…», поэма В. Маяковского «Облако в штанах» и стихотворение Чеслава Милоша «Баллада» в русском переводе Н. Горбаневской. Все три заметки также выходили уже в качестве отдельных статей.
Объединение столь разнородных работ в монографию, объем текста которой без учета списка литературы и указателя имен составляет 111 страниц, мотивировано, по словам автора, задачей «изложить (по возможности — конспективно) методические основы описания текста per se — вне контекста (и без оглядки на значение и назначение)» (с. 7). В тексте как семиотическом явлении Утгофа интересует прежде всего синтактика: если следовать классификации основных разделов науки о знаках, предложенной Ч. Моррисом, то речь идет об отношении слов между собой. Семантику (то есть отношение слова к предмету) и прагматику (то есть отношение автора и читателя к слову) Утгоф изучать декларативно отказывается. При этом прагматика самих «Синтактических исследований» тоже остается непроясненной. Недоумение по этому поводу уже высказал первый рецензент книги Утгофа: «Оказывается, что, исследуя синтактику (синтагматику), автор по сути совершенно игнорирует (какую-либо) прагматику <…>. Как известно, прагматика предполагает вопросы “зачем?”, “для чего?”. Какова конечная цель статистических подсчетов, какие выводы автор намеревается проиллюстрировать и какие пресуппозиции доказать? Этот вопрос остается открытым»[1].
Таким образом, «главным героем» монографии Утгофа является текст как таковой. Однако в рецензируемой книге отсутствует внятная дефиниция того, что же такое текст. Да, в теории текста достаточно своих нерешенных вопросов, однако отмахиваться от нее одним-единственным определением из «Краткой литературной энциклопедии» 40-летней давности, как это делает Утгоф в примечании 1 на с. 7 (ссылка на это же определение повторена в примечании 11 на с. 18—19), вряд ли допустимо. Аналогичная проблема — с такими терминологическими сочетаниями, как «синтактический темп» или «динамическая поэтика», которые Утгоф вводит, но никак в своей книге не определяет. По всей видимости, об их значении читатель должен догадаться сам.
Немногим лучше обстоит дело с рефлексией Утгофа по поводу собственной методологии. Свой подход к материалу автор называет «точноведением» (см. примеч. 60 на с. 123), имея в виду использование точных (квантитативных) методов исследования и ссылаясь при этом на авторитет классика русского стиховедения М.Л. Гаспарова. Однако слово «точноведение» никак не может быть синонимом «точного литературоведения»: в русском языке сложное слово, заканчивающееся корнем «-ведение», может означать только изучение того, что обозначено в первой части данного слова (ср., например, «пушкиноведение», «природоведение», «стиховедение» и т.д.). «Точноведение» — это изучение точности (например, точности перевода). Приведу целиком цитату из Гаспарова, на которую опирается Утгоф: «Точноведение. “В переводе, кроме точности, должно быть еще что-то”. Я занимаюсь точноведением, а чтотоведением занимайтесь вы»[2]. Гаспаров говорит именно об измерении точности перевода, а не об использовании в литературоведении точных методов вообще. Ср. другую формулировку исследователя: «Показатель точности перевода — это процент знаменательных слов оригинала, сохраненных в переводе»[3].
Возникает впечатление, что Утгоф придает своим рассуждениям как можно больше внешних примет научности. К таким приметам могут быть отнесены многочисленные повторы хорошо известных цитат (зачастую на нескольких языках) и дублирующие друг друга ссылки. Например, не самая редкая цитата из Ю.Н. Тынянова зачем-то дана со ссылкой на два издания (с. 14, затем она же повторена на с. 101), а приводимая следом цитата из Ю.М. Лотмана дана со ссылкой аж на три книги. Для иллюстрации того, что М.И. Шапир говорил о трех координатах прозы (языковой, речевой и семиотической), приведено девять (!) дублирующих друг друга ссылок на его работы (с. 36). Выписка из хрестоматийной статьи Якобсона «Лингвистика и поэтика», и без того пространная, для чего-то дается сначала в английском оригинале и тут же в русском переводе — для напоминания об общеизвестном достаточно было бы чего-то одного (см. примеч. 14 на с. 37). В этот же ряд могут быть поставлены явно излишние элементы библиографического описания — как, например, подзаголовки названий журналов, обычно не рекомендуемые к воспроизведению в притекстовых списках литературы: «Philologica: Двуязычный журнал по русской и теоретической филологии» (с. 133 и 137), «Вопросы языкознания: Теоретический журнал по общему и сравнительному языкознанию» (с. 133) или «Новый мир: Ежемесячный журнал художественной литературы и общественной мысли» (с. 129). Это не просто досадные мелочи — во всех этих излишествах выражается научный темперамент автора «Синтактических исследований»: скудость содержания маскируется тщательным внешним оформлением. Хочется верить, что ненужные амплификации вызваны безобидным стремлением к украшательству, а не желанием всеми доступными способами увеличить объем текста — хотя чем еще можно объяснить появление примечаний такого рода: «Все подсчеты в этой части книги были сделаны мной “вручную” в программах “Microsoft Excel for Mac 2011” и “Microsoft Word for Mac 2011”, а также в программах “Numbers’09” и “Pages’09”. Тексты “Приглашения на казнь” (экземпляр из собрания Национальной библиотеки Финляндии) и “Invitation to a Beheading” были переведены в “небумажный” вид с помощью сканнера “Epson Perfection V300 Photo” и программы “ABBYY Fine Reader: Express Edition for Mac” (недочеты в работе программы корректировались вручную)» (с. 87, примеч. 38). Невольно вспоминаются маргиналии средневековых писцов на полях манускрипта: «Псалъ есмь павьимь перомь» (псковский «Апостол», 1307).
Обратимся теперь к содержанию монографии. «Новым» и «неклассическим» в своем подходе Утгоф называет «привлечение элементов квантитативной поэтики», а «классическим» — со ссылкой на книгу Тынянова «Проблема стихотворного языка» (1924) — «представление о протеичности художественного текста» (с. 8). Начнем с того, что элементы квантитативной поэтики есть уже в книге Андрея Белого «Символизм» (1910), а исследования одного из пионеров статистического изучения литературы Б.И. Ярхо появились одновременно с тыняновскими. Но даже Белый не был абсолютным новатором: он неоднократно ссылается на диссертацию филолога-классика Н.И. Новосадского «Орфические гимны» (1900), датировавшего древнегреческие стихи на основании анализа их стиля и метрики[4].
Утгоф вообще довольно небрежен к истории собственной научной дисциплины. Так, главу «К основам динамической поэтики» он начинает с широко известного тезиса Тынянова о том, что «форма литературного произведения должна быть осознана как динамическая». Суждение Тынянова призвано заменить собой определение того, что же такое «динамическая поэтика», стать для читателя своего рода системой координат, в которой возводит свои построения Утгоф. Однако уяснить смысл тыняновского суждения вне обращения к контексту его появления не так-то просто. Понятие динамики Тынянов применял сразу к нескольким областям литературной формы. Это: «1) динамика как неустойчивость деформированного словесного материала в художественном произведении, противопоставленная стабильности недеформированного (то есть эстетически нейтрального) материала; 2) динамика как появление “колеблющихся признаков значения” в стихе, противопоставленное стабильному основному значению слов в практической речи; 3) динамика как длительность (сукцессивность) текста, противопоставленная симультанности (это противопоставление было отрефлектировано М.Л. Гаспаровым, отмечавшим, что первочтение и перечтение противостоят друг другу как “установка на становление и установка на бытие; на текст как процесс и текст как результат”[5] — иначе говоря, как гумбольдтовские ἐνέργεια и ἔργον); 4) динамика как историческая изменчивость или литературная эволюция, противопоставленная вневременной статике»[6].
По-видимому, Утгоф имеет в виду третье из приведенных значений «динамики». Тыняновскому подходу он противопоставляет позиции В.В. Набокова, Ю.М. Лотмана и Вольфа Шмида, которые, по мнению Утгофа, «видели в тексте не динамическую целостность, а статическую целость, постижение смысла которой требует многократного перечитывания» (с. 16). С той же цитаты из тыняновской «Проблемы стихотворного языка» («форма литературного произведения должна быть осознана как динамическая») Лотман начинает свою статью «О некоторых принципиальных трудностях в структурном описании текста», опубликованную в IV томе «Трудов по знаковым системам», посвященном памяти Тынянова[7]. Но поскольку в книге Утгофа нет даже рабочего определения «динамической поэтики», то чем именно суждения Набокова или Лотмана по этому вопросу хуже тыняновских, читателю остается только гадать.
Не сделав базовых определений, Утгоф предпринимает анализ двух выборок в 1000 графических слов из первой и последней глав романа Набокова «Приглашение на казнь». И вот к какому выводу приходит: «…в рассмотренных фрагментах говорится о разном, а значит, и текст в “конце” — совершенно не тот, что в “начале” повествования» (с. 33). Через страницу несовпадение начала и конца текста названо «следствием его синтактико-семантической динамизации»: «…о разном в тексте романа по-разному повествуется» (с. 35).
Как видим, семантика, выставленная Утгофом за дверь, немедленно возвращается через окно.
В завершающей главе первой части русский текст «Приглашения на казнь» сопоставляется с переводом романа на английский язык, выполненным под руководством Набокова его сыном Дмитрием, а также с переводом на эстонский, сделанным Рейном Салури. Сопоставив первые 1000 предложений русского оригинала с английским переводом, Утгоф отмечает, что в данной выборке выявляются 54 изменения (или 5,4%). Много это или мало? Для ответа на этот вопрос предлагается провести дополнительное сравнение с переводом романа Набокова на эстонский. Однако сам упомянутый вывод Утгофа скорее напоминает простую констатацию в духе уже приводившихся выше: «Даже при беглом взгляде на эти сопоставления (русского и английского текстов. — М.Т.), между двумя редакциями (здесь имеются в виду оригинал и авторизованный перевод набоковского романа, вопрос о том, насколько правомерно именовать их «двумя редакциями», оставляем в стороне. — М.Т.) обнаруживается рассогласованность: на каких-то отрезках — бóльшая, на каких-то отрезках — меньшая» (с. 75).
Затем, сопоставив выборку в 1000 предложений из русского оригинала набоковского романа с аналогичной выборкой из эстонского перевода, Утгоф обнаружил всего 15 изменений (то есть 1,5%). Вопроса о том, является ли разница между 5,4% изменений и 1,5% изменений статистически значимой, Утгоф даже не ставит. При этом у него показано, что эстонский текст точнее передает русский оригинал, но показано не на всем тексте, а на произвольной выборке, о репрезентативности которой судить трудно.
Гораздо более серьезная проблема заключается в другом: для чего предпринимаются и какой смысл для автора «Синтактических исследований» имеют его подсчеты по прозе? Если некоторое явление не противоречит обыденному опыту, то есть является самоочевидным, сам факт его наличия просто-напросто тривиален (неинформативен). Иначе говоря, любое научное утверждение может представлять интерес лишь постольку, поскольку оно несет новую информацию. Вообразим астронома, изучающего восход солнца. Какой факт будет для него научным? Не тот, что солнце всходит и заходит (это очевидно), а тот, что солнце всходит в разные дни в разное время и заходит в разные дни в разное время. Научная теория обнаруживает закономерность в изменениях времени восхода и захода и находит объяснение для этой закономерности. Именно здесь полезны и нужны квантитативные методы. Но астроном, который удовлетворяется утверждением, что солнце встает на востоке, ничем не лучше биолога, потратившего восемь лет работы на доказательство того, что крокодилы не летают. Оба «исследования» остаются за гранью науки. Между тем именно это и делает Утгоф: выдвигает спекулятивный тезис, противоречащий самоочевидному (текст якобы гомогенен), а затем пускается опровергать его, таким образом доказывая самоочевидное, да еще и с использованием всего доступного ему арсенала квантитативных средств. Оказывается, что разные фрагменты текста по многим параметрам отличаются друг от друга, — но этого никто никогда не ставил под сомнение!
Сказанное можно отнести и к заметке, посвященной переводам стихотворения Мандельштама на английский язык, открывающей вторую часть книги Утгофа. Сравнив лексику оригинала с лексикой двух переводов, автор демонстрирует, что перевод Роберта Лоуэлла имеет больше отступлений от оригинала, чем перевод Набокова (с. 101). Но что дают читателю эти подсчеты? И без того известно, что Набоков критиковал Лоуэлла за вольность его перевода Мандельштама, а работая над собственным, стремился максимально приблизить его к оригиналу (этот сюжет изложен и в книге Утгофа на с. 92—95). Для того чтобы подтвердить этот факт, не стоило писать целую статью — достаточно одного предложения. Исследовательской удачей стало бы обнаружение чего-то неочевидного или неожиданного — например, того, что Лоуэлл, несмотря на вольность своего перевода, в каких-то параметрах оказывается очень близок к оригиналу или что Набоков с его установкой на точность в каких-то параметрах, наоборот, от оригинала отдаляется. Однако ничего подобного не обнаруживается.
Перед тем как перейти к рассмотрению двух последних глав монографии, позволю себе небольшое отступление. Основоположник методологии науки Нового времени Фрэнсис Бэкон разделил явления, стоящие на пути человеческого познания, на четыре группы, назвав их призраками или идолами (idola mentis). Первый вид призраков — это призраки рода (idola tribus), или такие утверждения, которые кажутся самоочевидными, но при этом неверны. Второй вид — это призраки пещеры (idola specus), или то, что принимается кем-то на веру, но при этом ошибочно: у каждого своя пещера, искажающая свет природы. В обоих случаях Бэкон говорит о ложных самоочевидностях, требующих опровержения. Для Утгофа такого рода призраками могли бы стать презумпции того, что текст гетерогенен или что в вольном переводе мы найдем больше отступлений от оригинала, а в переводе, стремящемся к точности, — меньше. Однако опровержения таких гипотез в «Синтактических исследованиях» не обнаруживается — автор книги лишь подтверждает общепринятые самоочевидности.
Третий тип призраков, по Бэкону, — призраки рынка (idola fori), или неудачное или некорректное употребление слов. Этот призрак рынка неприкаянно бродит по двум главам, завершающим книгу Утгофа, самое неудачное слово в которых — «синтактика». В одной из них, посвященной поэме Маяковского «Облако в штанах», Утгоф подсчитывает среднюю длину графической строки в указанной поэме[8] и говорит о «неровном распределении [стихов] в рамках текста как такового» (с. 109). О синтактике можно было бы говорить, если бы в этом распределении наблюдалась какая-то закономерность, связанная с последовательным развертыванием текста. Однако таких закономерностей в «Облаке в штанах» не обнаруживается, поскольку ни одна из частей поэмы, на которые ее произвольно делит Утгоф, не развертывается каким-либо особенным образом (либо это не выявляется проведенным анализом). Значит, либо «синтактика “Облака в штанах”» — это имя несуществующей вещи, либо эта вещь существует, но читателю книги не явлена (das Ding an sich).
Вывод, к которому приходит автор в главе о Маяковском, снова связывается не с синтактикой, а с семантикой: «Очевидно, несходство фрагментов обусловлено тематически: разность формы является следствием разности содержания» (с. 109).
Но даже этот вывод не бесспорен, ибо невозможно доказать, что в данном случае первично: содержание или форма? Почему бы, наоборот, не утверждать, что разность содержания явилась следствием разности формы? Более того, согласно манифестам футуризма именно форма рождает содержание — как резюмировал эту позицию Сергей Бобров, «на вопрос: каково новое искусство и чем оно отличается от старого?» — последовал ответ: «1) искусство досимволическое: содержание превалировало над формой; 2) искусство символистов: равенство формы и содержания; 3) искусство футуризма: форма превалирует над содержанием»[9].
Последняя глава книги Утгофа озаглавлена «Проблема стиховой синтактики». Заголовок скопирован с тыняновской «Проблемы стиховой семантики» (таково было первоначальное заглавие книги «Проблема стихотворного языка»). Однако и у Утгофа речь идет не о синтактике, а — опять! — о семантике, или, точнее, о том, что в стиховедении принято называть «семантическим ореолом метра»: Наталья Горбаневская перевела стихотворение польского (то есть западнославянского) поэта Чеслава Милоша «Баллада» размером пушкинских «Песен западных славян». Автор книги, озаглавленной «Синтактические исследования», изучает всё, что угодно, кроме собственно синтактики!
Сам разбор ритмических форм проведен автором корректно, однако общий вывод вновь неубедителен. Утверждение Утгофа: «…то, что кажется неупорядоченным, не является таковым. Ритм — изменчивое начало — порождает систему, которая метризует себя самое» (с. 116) — применимо к любому неклассическому размеру, поскольку его метр изначально не задан и определить его мы можем, лишь проанализировав стихотворение целиком. Что же касается длины стихотворных строк, то на отсутствие закономерности в их распределении уже обратил внимание первый рецензент «Синтактических исследований»: «Действительно, все строки в тексте Горбаневской имеют длину 10, 11 или 12 слогов, одна длина (10) более частотна, две другие менее частотны, мы имеем колебания вокруг средней длины (10,5), все строки являются реализацией одного неклассического размера <…>. Синтактическая закономерность проявилась бы в неслучайной последовательности 10-, 11- и 12-строчных строк, а не в свободном их комбинировании»[10].
Иначе говоря, приведенные Утгофом наблюдения над текстом «Баллады» никак не связаны с синтактикой, то есть с тем, как развертывается текст стихотворения: все частные выводы сохраняли бы свою справедливость, даже если бы строфы, например, шли в другом порядке.
Последняя разновидность призраков, о которых говорил Бэкон, — это призраки театра (idola theatri): сколько существует псевдонаучных, но претендующих на научность построений, столько сыграно комедий, представляющих несуществующие миры. Именно таким призраком per se является книга «Синтактические исследования». Особенно выразительно финальное 60-е примечание на с. 123, где автор пытается излагать свои выводы на языке математики. Выражая в числовых соотношениях наличие или отсутствие отклонений «от показателя средней длины форманты синтактической протяженности» (то есть, попросту говоря, от среднего арифметического), Утгоф забывает, что в разных текстах измеряет разные сущности: в романе Набокова «Приглашение на казнь» — единства синтаксические (предложения), в стихотворениях Мандельштама и Горбаневской — единства метрические (стихи), а в поэме Маяковского — единства ритмические (графические строки). Варьирование длины предложения у Набокова Утгоф сравнивает не с варьированием длины предложения у Мандельштама, Горбаневской и Маяковского, а с варьированием длин стихотворных строк у этих поэтов, причем варьирование длины метрического стиха у Мандельштама и Горбаневской исследователь сопоставляет не с аналогичным параметром, характеризующим стих Маяковского, а с варьированием длины графических строк в его поэме.
Автор преподносит свою работу как пионерскую, сулящую в будущем открытие новых горизонтов. Однако приходится констатировать, что «Синтактические исследования» Григорию Утгофу не удались. Задуманная как апология точных методов в литературоведении, книга, к сожалению, читается как явная их дискредитация.
[1] Ioffe D. [Рец. на кн.:] Utgof G. Синтактические исследования. Tartu, 2015 // Nabokov Online Journal. 2016/2017. Vol. X—XI. URL: http://www.nabokovonline.com/uploads/2/3/7/7/23779748/27_review_ioffe.pdf (дата обращения: 16.02.2017).
[2] Гаспаров М.Л. Записи и выписки. М., 2001. С. 177.
[3] Он же. И. Анненский — переводчик Эсхила // Классическая филология как компонент высшего гуманитарного образования. М., 1989. С. 62.
[4] Белый А. Символизм: Книга статей. М., 1910. С. 523, 566, 596—597.
[5] Гаспаров М.Л. Первочтение и перечтение: К тыняновскому понятию сукцессивности стихотворной речи // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 19.
[6] Пильщиков И.А. Динамика текста и динамика литературы (формализм — функционализм — структурализм) // Текст как динамический объект. Kraków, 2017 (в печати). Ср. также комментарии Е.А. Тоддеса, А.П. Чудакова и М.О. Чудаковой к статье Тынянова «Литературный факт» (Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 509—510).
[7] Лотман Ю.М. О некоторых принципиальных трудностях в структурном описании текста // Ученые записки Тартуского государственного университета. Тарту, 1969. Вып. 236. С. 478. (Труды по знаковым системам; IV).
[8] Текст Маяковского разбит на графические строки, меньшие, чем метрическое единство. Впоследствии, когда Маяковский начал сдвигать их относительно друг друга, такая форма записи получила название «лесенки».
[9] Бик Э.П. [Бобров С.П.] Два слова о форме и содержании // Русский футуризм: Стихи. Статьи. Воспоминания. СПб., 2009. С. 304.
[10] Ioffe D. Указ. соч.