Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2017
В № 4 журнала «НЛО» за 2016 г. в рубрике «Новые книги» была опубликована рецензия на нашу монографию «Книга стихов как феномен культуры России и Беларуси». Мы благодарны уважаемой И. Булкиной за внимание к монографии и повод для полемики, возможность которой любезно предоставлена редакцией журнала.
Судя по первому абзацу рецензии, И. Булкина исходит из неверного понимания предмета нашего исследования, строя критические замечания на изначально ошибочной предпосылке. Монография посвящена не «теории и истории стихотворных книг от начала и до последних времен», а современной книге стихов. Это обосновано уже в предисловии, в первой главе представлены начала истории и теории, при этом обзорный материал не предполагал и не мог вместить детального рассмотрения всех книг стихов. Обзор истории книги стихов предлагается впервые, и, как и всякий первый подступ, он, конечно, не лишен недостатков, но из замечаний рецензента видно, что суть и смысл вводного обзора были, к сожалению, тоже поняты превратно. И. Булкина пишет: «Можно не задаваться вопросом, почему выбран именно “Вертоград”, а не “Псалмы” или “Рифмологион” — эти сборники Симеона Полоцкого здесь вовсе не упомянуты. Равно никоим образом не ставится вопрос о том, какое отношение имеет “Вертоград” к традиции авторских книг стихов». Это не так. Упоминать все книги всех авторов не было необходимости, в обзоре предполагалось проследить начала и становление книги стихов как сверхтекстового единства. Однако поясним. В основе «Вертограда многоцветного» С. Полоцкого, в отличие от «Псалмов» и «Рифмологиона», лежит упорядочивающий принцип, что и послужило основанием сделать эту книгу точкой отсчета в истории книг стихов. Значение «Вертограда» в истории русской поэзии, на наш взгляд, достаточно полно и широко освещено в научной литературе, из последних значительных работ можно назвать монографию Л.И. Сазоновой «Литературная культура России. Раннее Новое время» (2006), в которой метафоре «мир как книга» и «мир как сад», ставшей основой формирования «Вертограда», уделено особое внимание.
В полемике И. Булкина не всегда последовательна. Если вначале она утверждает, что сборник С. Полоцкого становится «едва ли не единственным объективным основанием выбора “общего культурного пространства”», то затем все же склоняется к мысли, что «во всем этом разделе идея о российско-белорусских поэтических связях прослеживается подробно и убедительно».
Создается впечатление, что непониманием сути проблемы продиктованы и «исправления» рецензентом дат пушкинских изданий, которые, по ее мнению, следовало рассмотреть вместо предложенных нами. В книгах 1826, 1829 и замысле 1836 гг. прослеживается эволюция составительских принципов поэта и демонстрируется движение к становлению феномена книги стихов, а именно смешение жанрового и хронологического принципов и движение к циклизации (см.: Сидяков Л.С. «Стихотворения Александра Пушкина» и русский стихотворный сборник первой трети XIX в. // Проблемы современного пушкиноведения. Псков, 1994).
Неясна и суть резкого выпада против «школы Орлицкого», которая будто бы учит «рассматривать заглавия без связи с историческим рядом». Какой именно исторический ряд не был учтен и освещен должным образом, не уточняется. Тезис «авторские творческие концепции и стилистические особенности самого разного плана находят отражение в названиях книг», вызвавший несогласие рецензента, в монографии подкреплен анализом, выявляющим творческие концепции и стилистические особенности, этому в обсуждаемой работе посвящен отдельный параграф.
Не всегда корректны частные замечания рецензента, например относительно преобладания четверостишия в последнем разделе итоговой книги А. Решетова «Темные светы». 99,9% поэтов, отмечает рецензент, пользуются четверостишиями. Однако в случае последней книги Решетова четверостишие — не строфа, а целое стихотворение, сжатое до четырех строк («Нужны всего четыре слова: / Земля и небо, жизнь и смерть»). Подобный лаконизм не был присущ ни раннему Решетову, ни многим другим авторам (от многословия советской лирики и отталкивались позднее поэты-минималисты). Другой момент: для того, чтобы «забавное» истолкование фотографии Юлия Гуголева стало еще забавнее, советуем рецензенту перечитать стихотворение «Диалог с шашлычной колбаской», тогда атмосфера карнавализации, заданная уже оформлением книги и фотографией автора — отнюдь не серийной, может быть, покажется более оправданной.
Из всех критических замечаний отчасти можно принять лишь одно, которое касается неточного указания первой русской антологии. Действительно, об антологии 1828 г., как справедливо пишет И. Булкина, «сообщается по ходу», и, вероятно, стоило уточнить, что тогда впервые на обложке русского поэтического сборника появилось слово «антология», этот вид издания был явно обозначен и составитель ориентировался на французский образец. Однако рецензент ошибочно считает это издание вторичным: М.А. Яковлев высказывает авторам признательность за «новые, нигде не напечатанные пиесы», именно это качество подчеркивалось в исследовании. Свои собственные представления в области истории антологий и поэзии С. Полоцкого, ссылаясь на Википедию, И. Булкина изложила в заметке «Право на антологию» («Гефтер», 13.01.2016 http://gefter.ru/archive/17171), в рецензии на монографию О. Галеты «Від антології до онтології: антологія як спосіб репрезентації української літератури кінця XIX — початку XXI століття» (НЛО. 2016. № 139), из которых следует, что И. Булкина, не представляя всей сложности проблемы, не делает различия между антологией и сборником, хрестоматией и альманахом, в то же время упрекая авторов монографии в том, что «с историей русских антологий авторы знакомы приблизительно так же, как с историей сборников». «Собрание русских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев российских и из многих русских журналов, изданное Василием Жуковским» можно рассматривать как первую русскую антологию, сделав ряд уточнений. Это издание имело объединяющий характер, в противоположность альманахам, публиковавшим произведения определенного круга авторов, часто противостоящего другому кругу. Исследователь текстовых ансамблей русской прозы конца XVIII — первой трети XIX в. В.С. Киселев назвал «Собрание русских стихотворений» В.А. Жуковского «сборником-антологией», и это, на наш взгляд, наиболее терминологически корректное определение (см.: Киселев В.С. Метатекстовые повествовательные структуры в русской прозе конца XVIII — первой трети XIX века: автореф. дис. … д-ра филол. наук. Томск, 2006). История антологий как предмет специального исследования была рассмотрена в статье У. Вериной «Современная поэтическая антология: генезис, типология» (Ученые записки Орловского государственного университета. 2016. № 1(70)).
Рецензент полагает также, что авторы работы «Книга стихов как феномен культуры России и Беларуси» не осведомлены о разнице между «сборником и циклом, сборником и любым другим “метатекстовым” образованием», и все, что можно узнать «из этой объемной монографии о сборниках и “книге стихов”, в одинаковой степени может относиться к любому метатексту (или так называемому “текстовому ансамблю”) — авторскому или издательскому». Позволим себе не согласиться. Один из подразделов первого параграфа озаглавлен «Циклизация, понятие серии, ансамблевое единство» (с. 19), в нем говорится о видах циклизации и проблеме жанра, освещены исследовательские подходы; в подразделе «Теория и практика исследования книг стихов» (с. 24) сказано и о разнице между лирической книгой и сборником стихотворений, лирической книгой и книгой стихов. Проблеме неавторской книги, собранной издателем, редактором, исследователем, посвящен параграф 3.4 (с. 341—377), эта проблема сформулирована и исследована на примерах посмертных книг стихов русских и белорусских поэтов.
«Вторичность» монографии, ее собранность из разрозненных статей отмечается в рецензии как главный недостаток. Позволим себе отметить, что каждая монография — это итог многолетней работы, результаты которой проходят апробацию на конференциях и публикуются в научных журналах. Еще в 1999 г. под руководством Н.В. Барковской была защищена кандидатская диссертация Н.П. Уфимцевой, в которой книга стихов М. Цветаевой «После России» исследовалась в аспекте ее художественной целостности. С 2008 г. в Омске (отнюдь не в Челябинске, как пишет рецензент) — при нашем участии — прошел ряд конференций, посвященных разным аспектам исследования лирических книг. В разделе «Библиографическая справка» мы привели сведения о первых публикациях, и можно видеть, какие именно материалы публикуются в монографии впервые и писались специально для нее, как и в каких направлениях двигалась исследовательская работа. Раздел «Указатель имен» насчитывает сотни фамилий ученых и поэтов.
Книга стихов как сверхтекстовое единство — одно из явлений, определяющих специфику литературного процесса рубежа XX—XXI вв., и до сих пор оно не рассматривалось в этом аспекте. В монографии предложен анализ структуры поэтических книг (глава 2), выявлены наиболее важные функции данного феномена в судьбе поэта (глава 3) и в социокультурном контексте (глава 4). В рецензии И. Булкиной мы не увидели полемики с предложенной нами концепцией: аргументированных возражений нет ни по анализу структуры книг, ни по определению их функций.
Нина Барковская, Ульяна Верина
Ответ на письмо в редакцию
Я уже два десятка лет пишу рецензии для отдела «Библиография» «НЛО» и не только, но отвечать на антикритику приходится впервые. Это новый для меня жанр, но я попытаюсь отвечать по порядку.
Итак, уважаемые авторы монографии «Книга стихов как феномен культуры России и Беларуси», прежде всего, обвиняют меня в том, что я неверно поняла предмет исследования и «строю критические замечания на изначально ошибочной предпосылке», между тем «монография посвящена не “теории и истории стихотворных книг от начала и до последних времен”, а современной книге стихов». Если бы монография, в самом деле, называлась «Современная книга стихов как феномен…» и если бы в аннотации к ней не было написано: «В монографии исследуются вопросы теории и истории стихотворных книг», я бы этот упрек приняла. Если бы в первой главе не было того самого «краткого курса» теории и истории с упоминанием «Вертограда» Симеона Полоцкого, сборников Пушкина и Баратынского и если бы в целом все статьи этой главы не были посвящены Серебряному веку, я бы не приняла своих «ошибочных предпосылок». Но коль скоро монография называется так, как называется, я читаю в ней о «Вертограде», «Сумерках» и сборниках Серебряного века, я пытаюсь найти в ней историческую логику. Теперь мне говорят, что никакой истории там искать не нужно. На нет и суда нет.
Что же до «Вертограда», то авторы антикритики, говоря о его «исторической роли», забыли упомянуть тот факт, что составлен он был Сильвестром Медведевым, и составлен в соответствии с традиционными принципами такого рода «энциклопедических сборников» — по алфавиту. Мое замечание насчет «авторских сборников», к которым «Вертоград» имеет опосредованное отношение, именно об этом. Мы должны различать авторский сборник как жанр (и это стало возможно с конца XVIII — начала XIX вв.) и другие книжные жанры, в частности средневековые энциклопедические сборники вроде «Цветников», «Физиологов», к которым по своей структуре близок «Вертоград» Симеона Полоцкого.
Что же до всего этого раздела, то он, в самом деле, посвящен русско-белорусским литературным связям начала ХХ в., и я не вижу, в чем же я непоследовательна, говоря о том, что «во всем этом разделе идея о российско-белорусских поэтических связях прослеживается подробно и убедительно».
Одна из главных и принципиальных для меня лично претензий касается раздела о пушкинских сборниках. Он построен как пересказ известной статьи Л.С. Сидякова 1994 года. Эта статья посвящена, главным образом, неосуществленному замыслу сборника 1836 года и его отличию от предыдущих книг. Но это не единственная статья о пушкинских сборниках вообще и этом (неосуществленном, повторю!) сборнике в частности. Сошлюсь на вполне доступную (она есть в Сети) статью Ек. Ларионовой («Неосуществленное собрание стихотворений Пушкина 1836 года» // Пушкинская конференция в Стэнфорде, 1999: Материалы и исследования. М., 2001). Что же до «осуществленных» сборников, то мне придется сослаться на свою статью «Особенности поэтики стихотворных сборников А.С. Пушкина» (Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1994). Там речь идет не о плане и замысле, но о реальных 4-х частях «Стихотворений», которые соответственно выходили в 1829, 1832 и 1835-м. Я упоминаю об этом не из авторского тщеславия, но из библиографического педантизма, и принципиально для меня это еще не в последнюю очередь потому, что статья эта написана на основании моего диплома и оппонировал мне на защите Лев Сергеевич Сидяков. Суть же моей претензии не в том даже, что авторы монографии в соответствующем разделе попросту пересказали статью Сидякова, но в том, что, представляя историю пушкинских сборников исключительно по этой статье (у которой, в свою очередь, были другие задачи), они упустили те самые четыре части «Стихотворений», выходившие последовательно с 1829-го по 1835-й.
Наконец, собственно о заявленном предмете монографии — «современной книге стихов» и о сборниках Юлия Гуголева и Алексея Решетова. Я не вполне понимаю, зачем авторы антикритики советуют мне прочесть стихотворение Гуголева о колбасках, если в рецензии речь идет о том, что составитель серии и сборника — Мих. Айзенберг, т.е. проблема здесь именно в соотношении авторского и издательского компонентов, и эта проблема в соответствующей главе не поставлена. Что касается Решетова, то если бы смысл посвященной ему статьи состоял именно в программном минимализме последней книги, вопросов бы не было. Однако из цитаты, которую я привела, это никак не следует. Я воспроизведу ее здесь снова: «Итак, базовой формой в поэзии А. Решетова можно считать четверостишие» (с. 314). То есть в поэзии Решетова вообще, а не в последней книге!
Но самым удивительным в этой антикритике является все же пассаж, который касается антологий и моей рецензии на монографию Олены Галеты об украинских антологиях (авторы не поленились и прочли также мою статью о сравнительном опыте российских и украинских антологий в интернет-журнале «Гефтер»). Я им чрезвычайно благодарна за такое, пусть и избирательное, внимание к моим публикациям, но статьи эти они либо прочли невнимательно, либо просто не поняли, о чем там речь. В статье, в самом деле, упоминается Википедия, — на украинскую Википедию ссылается О. Галета, и я, к слову, усомнилась в приведенной там «википедической» статистике. Затем, уже в гефтеровской статье, я сравниваю украинскую и российскую википедические статьи об антологиях: украинская — на современном материале с современной статистикой, российская скопирована из Брокгауза и соответственно заканчивается началом ХХ века. Именно автор той брокгаузовской статьи писал о близости, вплоть до «неразличения», антологий, хрестоматий и сборников. И я его процитировала. Что имели в виду авторы антикритики, переадресовав этот упрек мне, я не понимаю.
Единственное «критическое замечание», которое авторы готовы принять, это указание на «антологию» Жуковского («Собрание русских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев российских и из многих русских журналов, изданное Василием Жуковским»). В монографии они о ней «забыли», теперь вспомнили, сослались на одну работу и уточнили: «Это издание имело объединяющий характер, в противоположность альманахам, публиковавшим произведения определенного круга авторов, часто противостоящего другому кругу». Это утверждение, в принципе, не имеет смысла: речь идет о сборнике, задуманном в 1805-м, собранном и изданном в 1810—1811 гг. Объединительный принцип там был, и Жуковский, в самом деле, был раскритикован Вяземским за «неизбирательность», вот только практика альманаха для его критиков на тот момент вряд ли была релевантна: эпоха альманахов наступит лет через 10.
Что же касается заключительного утверждения авторов антикритики о том, что вторичность, собирание написанных разными людьми в разное время и по разному поводу статей в одну книгу, называемую монографией, — это нормальная академическая практика, — тут сложно спорить. И я не стану. Если издательство «Кабинетный ученый» считает это нормой, — так тому и быть.
И. Булкина