Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2016
Александр Гольц («Ежедневный журнал», заместитель главного редактора)
УДК: 930.85
Аннотация: Отталкиваясь от предположения, что институт армии оказал определяющее влияние на российское самосознание, автор прослеживает историю этого института на протяжении всей русской модерности, начиная от эффективной военной машины, созданной Петром I по образцу прусской армии, и заканчивая новейшими попытками реформировать армию, избавив ее от тех пережитков, которые она наследует из XVIII—XIX веков. В основе российской военной культуры лежит представление о том, что достижение победы в войне определяется, во-первых, наличием многомиллионной армии в мирное время, во-вторых, наличием неисчерпаемых человеческих резервов и возможностью постоянно замещать выбывших солдат новым пополнением, в-третьих, способностью государства с помощью административных средств концентрировать все имеющиеся в стране средства для обороны. Эти положения оказывают прямое воздействие на состояние российского общества в целом, так как вооруженные силы, с точки зрения как элит, так и значительной части населения, являются прообразом всего государства как такового.
Ключевые слова: армия, Россия, рабство, военные реформы
Alexander Golts (Ezhednevnyj zhurnal, deputy chief editor)
UDC: 930.85
Abstract: Pushing back against the idea that the institution of the army had a definitive influence on Russian self-awareness, Golts traces the history of this institution over the course of Russian modernity, beginning from the efficient military machine created by Peter the Great on the example of the Prussian army, and ending with the latest attempts to reform the Russian army by eliminating the holdovers it inherited from the eighteenth and nineteenth centuries. Russian military culture is based on the idea that the achievement of victory in war is determined, first of all, by having a multi-million-member standing army, and second, by having endless human reserves and the possibility of constantly replacing fallen soldiers with new replacements; and third, by the ability of the state to use administrative resources to concentrate all of the country’s resources on defense. These premises have direct consequences for the state of Russian society as a whole, since the military is seen by both the elites and most of the population as the prototype of the country as such.
Key words: military forces, Russia, slavery, military reforms
Россия не есть держава промышленная, земледельческая или торговая, Россия есть держава военная, и назначение ее — быть грозой остальному миру.
Приписывается Николаю I
Военная служба как тягло
Вот уже несколько лет наша страна охвачена военной истерией, связанной с «возвращением» Крыма, гибридной войной на Донбассе, действиями российской группировки в Сирии. Вновь наши сограждане готовы отправляться воевать по первому приказу властей. Вновь российский народ спокойно относится к тому, с какой безответственностью государство распоряжается жизнями людей. Вновь общество уверено, что страна окружена врагами и посему не существует большей ценности, нежели могучие вооруженные силы. Признаемся, это стремительное и мощное возрождение российского милитаризма во всех его проявлениях стало неожиданным для многих исследователей, включая и автора этой статьи. Ведь еще недавно казалось, что российский милитаризм благополучно умер вместе с Советским Союзом. Чтобы объяснить такое возрождение, необходимо обратиться к истории отечественного милитаризма и, главное, к его неразрывной связи с рабством, которое принимало в нашей стране разные формы — от крепостного права до сталинских колхозов.
По-видимому, в головах подавляющего большинства россиян намертво, на уровне подсознания, засел миф о том, что для нашей огромной страны армия и есть основа государства. И это при том, что сомнения на сей счет высказывались еще в середине ХIX века. «Что армии обеспечивают безопасность государства, это совершенно справедливо, — писал полтора века назад Н.Н. Обручев, будущий начальник Главного штаба, — но чтобы они были опорной точкой его самобытности, — это чистый софизм. Самобытность государства укореняется и развивается гражданской его жизнью, а не военною, иначе царства Чингисханов, Тамерланов и других были бы прочны и монголы до сих пор владели бы Россией» [цит. по: Государственная оборона России 2002: 83].
Однако нельзя не видеть, что именно военная составляющая государственного устройства оказала очень сильное влияние на российское национальное самосознание. Официальная пропаганда настойчиво распространяет миф о том, что Россия веками оборонялась от бесчисленного множества внешних врагов, и потому стремление защищать Отчизну (а стало быть, и уважение к армии) стало чуть ли не врожденным у любого достойного гражданина См., например: [На службе Отечеству 1999]. Как всякое крупное государство, Россия вела и оборонительные, и захватнические войны. Элементарная логика подсказывает, что страна, столь существенно расширившая свою территорию, должна была быть успешной не только в самообороне. В докладной записке Александру II Генеральный штаб с гордостью сообщал, что в 1700—1870 гг. Россия воевала 38 раз, причем все эти войны, за исключением двух, были наступательными [см.: Сухотин 1898: 113—114].
Очевидно, объяснение тому, откуда у россиян появилось преувеличенное представление об армии как о главном государственном институте, следует искать у историков школы Ключевского, которые акцентировали связь между развитием российского государства и реализацией его военных потребностей. «Содержание служилого сословия, — писал, к примеру, А.А. Корнилов о России XVII века, — сделалось господствующим интересом в Московском государстве, поглощавшим все остальные интересы страны. Этому интересу все приносилось в жертву <…>. Эта же неизбежность постоянного многовекового напряжения средств страны, малонаселенной и вынужденной отстаивать, охранять и постоянно расширять и без того непомерно растянутые границы, привела к тому, что население обращено было к отбыванию тяжелой государственной повинности того или иного рода. В поисках за платежными силами возникает и укореняется мало-помалу своеобразная финансовая система, в основание которой кладется идея всеобщего тягла» [Корнилов 1993: 20].
Петр Великий многократно усилил многовековую традицию «тягла». По сути дела, Петровские реформы, создавшие в конце концов империю, имели одну главную цель — построить и содержать огромную армию. Сами же реформы, которые впоследствии были признаны великими, зачастую носили характер импровизации, вызванной сиюминутными потребностями длившейся двадцать лет Северной войны. «Военная реформа <…> имеет очень важное значение для нашей истории, — писал В.О. Ключевский, — это не просто вопрос о государственной обороне: реформа оказала глубокое воздействие и на склад общества и на дальнейший ход событий <…>. Война была главным движущим рычагом преобразовательной деятельности Петра, военная реформа — ее начальным моментом. <…> Преобразованием государственной обороны начиналось дело Петра, к преобразованию государственного хозяйства оно направлялось» [Ключевский 1958: 64—65]. Великий реформатор строил новое государство как огромную казарму. «Идеальными Петру представлялись учреждения, уподобленные казарме, а служители учреждений — военным чинам, с такой же неукоснительностью выполняющими указы, как солдаты и офицеры выполняли военные уставы», — пишет историк Н.И. Павленко [Павленко 1975: 276]. «Когда анализируешь развитие идей Петра о государстве, реформе управления, бросается в глаза сознательная ориентация на военные образцы, на придание государству черт единого грандиозного военного механизма, — указывает Е.В. Анисимов. — При этом собственно страна, ее народ были не более, чем источником ресурсов — людских и финансовых — для содержания гигантских по тем временам вооруженных сил» [Анисимов 1989: 261]. «Вся государственная реорганизация в целом, — отмечает П.Н. Милюков в своем классическом труде “Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого”, — есть продукт военно-финансовых потребностей государства <…>. В своем осуществлении она вызвана обстоятельствами Северной войны» [Милюков 1905: 303].
Очень важно отметить, что с момента создания регулярной армии западного образца военная служба стала в России «тяглом», одной из самых тяжелых повинностей для всех сословий. Сначала Петр сделал службу в армии обязательной для всех дворян. А в 1705 г. он начинает формировать армию исключительно за счет рекрутских наборов. Каждые двадцать крестьянских дворов должны были поставить в армию одного солдата, который должен был служить тридцать лет (что, по сути дела, означало пожизненную службу). Заимствованная у противника — Швеции — рекрутская система обеспечила Россию на два века источником живой силы, который казался властителям государства совершенно неисчерпаемым. В условиях, когда прочие европейские государи содержали наемные армии, размеры которых естественным образом ограничивались возможностями казны, русским императорам предоставлялась возможность содержать гигантские по тем временам вооруженные силы. И в эпоху, когда численное превосходство оставалось решающим фактором победы, это изначально обеспечивало абсолютное преимущество над любым противником. Чтобы пополнять армию в случае необходимости, не нужно было ничего, кроме росчерка императорского пера.
Эта система просуществовала 170 лет, потому что идеально соответствовала социальной и экономической структуре государства. Она была плотью от плоти крепостного права. Показательно, что чрезвычайно успешные военные реформы шли практически параллельно с процессом полного и окончательного закабаления крестьян. Петровские победы, Петровские реформы вот уже почти три столетия объявлены непревзойденным примером для подражания для российских военных. «Петр Великий первый добился того, что Россия, наконец, имела счастливую армию», — утверждал известный дореволюционный публицист М.О. Меньшиков [цит. по: Государственная оборона России 2002: 49].
Это вовсе не соответствует действительности. Вряд ли был счастлив рекрут, которого, отправляя на службу, оплакивали как покойника. Дезертирство из петровской армии имело огромные размеры. По данным американского историка Уильяма Фуллера, с 1703 по 1706 г. из этой «счастливой армии» сбегало более 10% рекрутов [cм.: Fuller 1992: 47]. Новобранцев заковывали в колодки, на руки им наносили татуировку. Чтобы остановить повальное бегство, Петр пытался использовать систему круговой поруки. Каждого третьего из пойманных дезертиров казнили, двух других отправляли на каторгу.
При этом заявления о том, что «в основу организации вооруженной силы русская национальная военная доктрина всегда кладет принцип качества и принцип отбора» и что как раз Петр начал строить армию по принципу отбора [работа А.А. Керсновского цит. по: Государственная оборона России 2002: 549], возможно, не столь уж далеки от истины. Однако все дело в том, что это был естественный отбор в научном значении этого термина — те немногие, кому удавалось выжить, действительно становились лучшими солдатами в мире. Остальным было суждено погибнуть. Многим — от рук соотечественников. По данным Б.Ц. Урланиса, из 120 тысяч российских солдат, погибших в 1700—1725 гг., лишь 40 тысяч пали на поле боя или умерли от ран [см.: Fuller 1992: 49]. Возможно, жертвы были еще выше. По крайней мере, считается, что к концу царствования Петра русская армия насчитывала 210 тысяч человек [см.: Государственная оборона России 2002: 490], а с 1705 по 1725 г. было проведено свыше 50 рекрутских наборов, которые дали вооруженным силам 400 тысяч человек [см.: История военной стратегии России 2000: 47]. По существу, созданная Петром армия перемалывала мужское население империи.
Но «тягло» этим не ограничивалось. Практически все налоги, собираемые в России, расходовались исключительно на обеспечение вооруженных сил. Петр довел эту систему до совершенства: армия сама собирала предназначенные для ее содержания налоги. «И результатом этой необходимости (содержать армию. — А.Г.), — писал А.А. Корнилов, — явилось расквартирование армии по стране, для чего Россия была разделена на семь губерний. При этом вся губернская администрация была приспособлена к удовлетворению одной нужды — нужды на содержание армии» [Корнилов 1993: 20]. Сбор налогов обернулся тем, что как раз армия исполняла на территории Российской империи основные функции государства. «Тем самым командир полка и его подчиненные, — отмечает Е.В. Анисимов, — участвовали во всех этапах работы финансово-податного аппарата» [Анисимов 1989: 365]. Кроме того, полковнику предписывалось выполнять полицейские функции. Наконец, по завершении Северной войны Петр тут же решил использовать армию для строительства крепостей, прокладки каналов, расширения гаваней. Таким образом, отечественный стройбат тоже ведет историю с петровских времен.
Нельзя не признать: Петру удалось создать чрезвычайно эффективную военную машину. «Российская отсталость была источником огромной военной мощи. Как раз обстоятельства, которые делали Россию отсталой и менее развитой, чем Западная Европа, — самодержавие, крепостное право, бедность — парадоксальным образом превращались в источники военной мощи, — пишет Уильям Фуллер. — Безжалостное самодержавие могло мобилизовать российскую экономику для ведения войны. Режим несвободы позволял полностью выкачивать людскую силу и материальные ресурсы из деревни» [Fuller 1992: 82—83].
Представляется, что эта связь между отсталостью, самодержавием и рабством является ключевой для понимания дальнейшего развития военной организации России, ее военной культуры как совокупности исторических, социальных, экономических факторов, которые определили особенности военного мышления и системы принятия стратегических решений. В условиях, когда численное превосходство над противником было решающим фактором победы, рабство жителей страны вкупе с безоговорочным подчинением воле императора создавали возможность концентрации всех ресурсов государства (прежде всего людских, но также финансовых и экономических) на ведении войны.
Собственно говоря, именно благодаря этой системе, в которой отсталость и угнетение стали источниками невиданной военной мощи, и стали возможны победы над великими полководцами ХIX века. Победы, которые и составили «золотой век» русской военной истории. Этот век начался Полтавой и победой над Карлом XII, продолжился Семилетней войной, где победы были одержаны над Фридрихом Великим, и завершился разгромом Наполеона. Отнюдь не ставя под вопрос полководческие таланты Апраксина, Румянцева, Миниха, Потемкина, Суворова и Кутузова, нельзя не видеть, что они всегда опирались на казавшийся неисчерпаемым источник живой силы. Как раз эта способность «расходовать» любое количество живой силы, чтобы одержать верх в битве, и стала основой русского военного искусства. Без нее были бы невозможны знаменитые суворовские переходы, во время которых терялась значительная часть личного состава. Без нее была бы невозможна суворовская тактика в Итальянской кампании. Он «возобновлял атаку десять раз сряду и всегда под конец заставлял неприятеля рассыпаться, между тем как у него самого оставалась под рукой хотя бы только горсть, стоявшая плотно и бывшая в состоянии возобновить бой», — восторгается Р.А. Фадеев, названный Достоевским «генералом-мыслителем». И бесстрастно констатирует при этом, что к концу победоносной кампании «из 40 с лишком тысяч русского войска осталось только 12» [цит. по: Государственная оборона России 2002: 136]. Вполне вероятно, что, не будь петровской системы рекрутского набора, не имел бы смысла и знаменитый тарутинский маневр М.И. Кутузова. Наполеон знал о том, что русская армия пополняется. Но при этом он и мысли не допускал, что рекрутов можно бросить в бой без серьезной военной подготовки, о чем и заявил графу А.Д. Балашову, посланному на переговоры с ним. «Рекруты набора 1812 года, хоть и были плохо вымуштрованы, — пишет У. Фуллер, — однако были способны беспокоить наполеоновские войска на всем их пути до польской границы» [Fuller 1992: 199]. Рекрутская система, созданная Петром, подарила ему победу над шведами и обеспечила триумф Александра над Наполеоном.
Следует признать, что российский опыт «военного рабства» полностью опровергает довольно популярную теорию, что создание массовой регулярной армии неизбежно влечет и демократизацию, поскольку, получив оружие, человек получает и некие права. В этом смысле примером могут служить прусские военные реформы начала XIX века. Прусские реформаторы исходили из того, что введение всеобщей воинской повинности возможно только после отмены крепостного права. Отчасти этот же аргумент можно применить и к России: милютинские реформы и переход к всеобщей воинской обязанности произошли только после отмены крепостного права. Однако эта теория совершенно не объясняет тот факт, что Петру I удалось вооружить сотни тысяч крепостных, которые истово служили самодержавию с оружием в руках, отнюдь не требуя свободы.
Безоговорочное послушание вырабатывалось в российских солдатах долгими годами муштры. Только этим обстоятельством и можно, наверное, объяснить то уникальное для Европы XVIII—XIX веков обстоятельство, что российские императоры не боялись вооружать крепостных. «Во времена Пугачева ее (смуту. — А.Г.) еще можно было подавить — благодаря тому, что созданная Петром I постоянная профессиональная армия пожизненно изолировала солдат от населения», — замечают А.С. Ахиезер, И.М. Клямкин и И.Г. Яковенко [Ахиезер, Клямкин, Яковенко 2008: 303].
В XIX веке российская элита, ослепленная блеском победы над Наполеоном, оказалась не способна увидеть, что промышленная революция лишает ее военного превосходства, которое, казалось, пребудет с российскими военными всегда. Как дореволюционные, так и советские военные историки и публицисты практически едины в своем обличении военной политики Николая I, которого вполне заслуженно упрекают в парадомании, стремлении подменить муштрой героическую сущность российской армии. Однако они предпочитали не видеть того, что николаевская армия — такое же дитя Петровских реформ, как и екатерининская. Только дитя позднее и поэтому изначально больное. Сохранявшаяся ставка на поддержание численного превосходства над любым возможным противником требовала содержать огромную армию, которую в отсутствие большой войны надо было занимать бессмысленными экзерсисами. Николай отдавал себе отчет, что эта ноша изнуряет силы России. Именно по этой причине он в сугубо петровской манере пытался направить армию на строительство дорог и сооружение мостов. С 1825 по 1850 г. 2500 регулярных батальонов были заняты на государственных работах. Собственно говоря, и печально известные военные поселения представляли собой попытку найти выход из этого замкнутого круга. Однако военные поселения оказались неспособны себя содержать. В конце концов царь вынужден был просто увеличивать количество рекрутских наборов. И все это, чтобы Россия соответствовала предназначению, которое, согласно легенде, император для нее определил. Он якобы написал на полях учебника географии: «Россия не есть держава промышленная, земледельческая или торговая, Россия есть держава военная, и назначение ее — быть грозой остальному миру» [Николай I 2014: 5].
Впрочем, вся эта система оказалась полностью дискредитирована в ходе осады Севастополя. Российская армия потерпела поражение, которое с полным основанием можно назвать позорным. Она была побеждена на своей территории вражеским десантом. Главной причиной принято считать, что русская армия в отличие от противника не имела возможности воспользоваться достижениями промышленной революции, прежде всего нарезным стрелковым оружием, паровым флотом. Однако куда важнее то, что государство, мобилизовав огромную армию, оказалось неспособно перебросить ее в район боевых действий, а сражавшиеся под Севастополем войска не получали в достаточном количестве провианта и боеприпасов. И то, и другое происходило из-за неразвитости коммуникаций, общей отсталости страны.
Однако прошло еще более двадцати лет, прежде чем Россия решилась на проведение военной реформы. Рекрутская система набора просуществовала до 1877 г. Не случайно от нее отказались лишь после отмены крепостного права (напомним, что как раз Петр, руководствуясь прежде всего интересами содержания армии, окончательно закрепил крепостнические отношения в России). Рекрутчина была заменена всеобщей воинской обязанностью. Причина тому была отнюдь не гуманитарного характера. «Война франко-прусская, — пишет в своем дневнике автор реформ военный министр Д.А. Милютин, — произвела громадное впечатление <…>. Умы поражены громадностью военных сил, развернутых Пруссией, быстрыми ударами, нанесенными могущественному врагу» [цит. по: Государственная оборона России 2002: 505]. Россия брала на вооружение прусский вариант создания мобилизационного резерва.
При всей прогрессивности милютинских реформ они, удивительное дело, не привели к победам русского оружия. Скорее наоборот, с началом формирования вооруженных сил на основе всеобщей воинской обязанности российская армия потерпела два страшных поражения, в 1904—1905 и 1914—1917 гг. Более того, каждое из них оборачивалось революцией. Последняя, как известно, уничтожила трехсотлетнюю империю. Однако было бы совершенно неверно винить в произошедшем милютинские реформы. Дело в том, что реформы эти отвечали общемировым тенденциям развития вооруженных сил: наступала эпоха массовых армий.
Главная проблема заключалась в том, что эти вполне современные на тот период времени формы военной организации никоим образом не соответствовали ни интеллектуальному уровню военных мыслителей и правителей российского государства, ни, что самое главное, уровню развития общества и государства. «Русских я считаю хуже, чем они обычно бывали, они приняли систему всеобщей воинской повинности, для которой они недостаточно цивилизованны, к тому же им определенно очень не хватает хороших офицеров для такой системы» [Маркс, Энгельс 1965: 28], — чрезвычайно точно предсказывал будущие проблемы Фридрих Энгельс (мы еще вернемся к этому при анализе недавних армейских реформ А.Э. Сердюкова). Всю вторую половину XIX столетия в российской армии господствовали взгляды генерала М.И. Драгомирова, который максимально примитизировал знаменитую суворовскую максиму: «Пуля дура — штык молодец». В эпоху господства пулеметов и тяжелой артиллерии русские генералы продолжали уповать на рукопашный бой и штыковую атаку, которые, безусловно, были чрезвычайно эффективны, но только против турецкого войска XVIII столетия. В следующую эпоху это вылилось в бессмысленные фронтальные атаки на огневые точки противника. Несмотря на кардинально изменившиеся условия ведения боевых действий, российские генералы, как и столетие до того, предпочитали воевать, не считая своих потерь, в полной уверенности, что они могут быть восполнены. При этом они не допускали, что российские солдаты, люди вооруженные, могут взбунтоваться против своих командиров. В этой своей уверенности они опирались на опыт Петра, не побоявшегося вооружить крепостных.
Между тем безоговорочное послушание офицеру вырабатывалось в российских солдатах долгими годами муштры. Призывная же армия живет по иным законам. Разумеется, германские или японские милитаристы преследовали корыстные цели, однако последовательно стремились (и не без успеха) к тому, чтобы заразить своими идеями солдат. Скажем, немецкая призывная армия формировалась благодаря идее о «солдате-гражданине», стремящемся к объединению родины во второй половине XIX века. Главное же, основой такой армии являются офицеры-профессионалы, постоянно повышающие свое боевое мастерство и образование. «Власть вышестоящих офицеров предполагает более высокий профессионализм, — пишет в книге “Солдат и власть” известный философ и военный теоретик Самюэль Хантингтон. — Если это не так, командная иерархия проституируется в непрофессиональных целях» [цит. по: Шлыков 2000: 16].
Милютин начал готовить инициативных офицеров-профессионалов, но был остановлен Александром III, который, руководствуясь сословными соображениями, запретил «кухаркиным детям», фактически сыновьям вчерашних крепостных, получать военное образование. В результате оторванные от солдатской массы русские офицеры начала XX столетия оказались неспособны превратить миллионы крестьян в настоящих солдат (что, разумеется, представляло собой частное следствие неудачи попытки модернизации России в целом). И снова действовал чудовищный естественный отбор, когда выживал тот, кого природа наделила качествами, позволявшими сохранить себя в мясорубке Первой мировой войны (очень показательно, что практически все советские маршалы Великой Отечественной войны — унтеры или прапорщики, отличившиеся в годы Первой мировой). Как только власть офицеров заколебалась, солдатская масса, нахлынув на Россию, установила ту власть, которая первым делом пообещала остановить войну.
На первых порах большевики, следуя своим социалистическим взглядам, пытались формировать добровольческую армию милиционного типа. Однако, как только встал вопрос о выживании советской власти, она тут же прибегла к массовой мобилизации. Уже 29 мая 1918 г. Всероссийский центральный исполнительный комитет принимает постановление с высшей степени откровенным названием «О принудительном наборе в рабоче-крестьянскую Красную Армию». По завершении Гражданской войны довольно короткий период — с 1925 по 1935 г. — в СССР существовала небольшая кадровая армия и территориальная милиция. Начиная же со второй половины 1930-х происходит постепенный переход к кадровым вооруженным силам. В 1939 г. принимается Закон о всеобщей воинской обязанности, позволивший в кратчайшие сроки развернуть огромную армию. Если в 1935 г. под ружьем в СССР находилось 930 тысяч человек, то к середине 1941 г. — 5 миллионов. При том, что развертывание огромных вооруженных сил было вызвано стремительным приближением Второй мировой войны, нельзя не отметить и то, что с ростом армии одновременно шло возвращение феодальных отношений в общество: крестьяне лишились возможности покинуть село, они не могли распоряжаться результатами своего труда. Безропотный крестьянин — идеальный солдат для армии такого типа. И глубоко закономерно то, что создание массовой мобилизационной армии советского образца шло рука об руку с закабалением населения.
Следует отметить, что победа над гитлеровской Германией — это величайшее достижение русской военной школы (оплаченное ни с чем не сопоставимыми жертвами) — на десятилетия ослепила советское военное руководство. В результате более чем на полвека была сохранена в неприкосновенности организационная структура Советской армии времен Великой Отечественной. Ни у кого не возникало даже вопроса о необходимости изменения системы формирования вооруженных сил.
Советский Союз и во времена Сталина и после него всегда представлял собой огромный военный лагерь, который жил по законам войны. Целью образования и воспитания было растить не свободных людей, а солдат, готовых к безоговорочному подчинению. Не случайно это воспитание именовалось тогда (как, впрочем, именуется и теперь) военно-патриотическим. Изначально предполагалось, что невозможно полюбить Родину, не научившись за пару минут разбирать и собирать автомат Калашникова, а также автоматически поворачиваться только через левое плечо. Цель экономики заключалась не в способности производить конкурентоспособные товары, а в способности производить или быть готовым к производству вооружений. ТЭК, металлургическая промышленность и большинство машиностроительных заводов через систему мобподготовки были точно так же ориентированы на потребности войны, как и предприятия девяти оборонных министерств. По существу, это был ВПК № 2. Дошли до того, что на гражданских заводах создавали мобилизационные мощности для производства элементов межконтинентальных баллистических ракет и атомных подводных лодок. Установка на всеобщую мобилизационную готовность, по мнению В.В. Шлыкова, предопределила банкротство советской промышленности [см.: Шлыков 2002].
Таким образом, на протяжении почти трех веков (с небольшими перерывами в 1860—1880, 1905—1914, 1925—1935 гг. и с 1987 г. по настоящее время) главной, если не единственной, задачей российского государства было, прежде всего, содержание огромной военной машины. Государство такого типа пытается регулировать все и вся в стране, оно максимально принижает, если не просто сводит к нулю, роль гражданского общества и частной жизни. Верховенство закона, независимый суд, политические и гражданские свободы — все это, в конце концов, не более чем препятствия для максимально быстрой концентрации военной мощи с целью победы на поле боя. Поэтому та или иная форма зависимости граждан (повторим, триада «отсталость — самодержавие — крепостное право» здесь просто идеальна и не случайно была повторена в сталинском СССР) необходима для функционирования такой системы.
Российский милитаризм
И слово «милитаризм», как ни трудно его произнести в отношении России, страны, потерявшей миллионы своих граждан во Второй мировой войне, является наиболее точным для описания идеологии и системы управления нашей страной в течение трех последних столетий. Вот как немецкий историк Герхард Риттер описывает характерные черты германского милитаризма: в основе важнейших политических решений лежат военно-технические расчеты, а не всесторонний анализ с точки зрения государственных интересов, безусловное доминирование военных подходов в отношении народа к тем или иным проблемам [см.: The Political Role of the Military 1996: 143]. Другой немецкий ученый, Вилфред фон Бредов, добавляет еще одну характерную черту — глубокое проникновение военных отношений и военных ценностей в гражданскую сферу [ibid.]. При этом показательно, что Артур Вагтс, автор классического труда «История милитаризма», разграничивает милитаризм и стремление укрепить обороноспособность и подготовить армию к возможной войне, естественное для любого государства: «Это различие фундаментально, и оно имеет определяющий характер. Для военного подхода прежде всего характерно стремление сконцентрировать людские и материальные ресурсы, чтобы с максимальной эффективностью решать конкретные задачи. Милитаризм же представляет собой концентрацию обычаев, представлений и интересов, которые хоть и связаны с войнами и армиями, но в любом случае требуют гораздо большего, чем просто удовлетворение военных потребностей. Отказываясь от научного подхода, милитаризм опирается на подход кастовый и культовый, на власть и веру. Армия, построенная так, что служит не целям подготовки к возможной войне, а интересам военных, является по своей сути милитаристской» [Vagts 1959: 13—15].
Для России гораздо дольше, чем для Пруссии — страны, которая является классической моделью милитаристской державы, были характерны вышеперечисленные качества. Как Петр объяснял строительство дорог и каналов военными потребностями, так и И.В. Сталин объяснял необходимость индустриализации потребностями защиты социалистического отечества: «Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» [Сталин 1947: 329]. Точно так же брежневское руководство объясняло, что строительство Байкало-Амурской магистрали необходимо для обеспечения безопасности страны на востоке [см.: Известия 2001]. Заметим, что и современными российскими руководителями научно-техническая модернизация страны рассматривается прежде всего в качестве средства получения вооружения для противостояния Западу. «Если мы не решим задачи модернизации страны, то Россия станет добычей глобальных мировых игроков. Так что наша обязанность — сделать это до 2020 года, иначе нас просто сомнут», — заявлял к примеру вице-премьер Дмитрий Рогозин. Слово в слово как Сталин на совещании хозяйственников в 1931 г. И рецепт спасения вполне большевистский: «Нам бессмысленно сегодня догонять Запад в вопросах создания вооружения и военной техники. По некоторым направлениям мы здорово отстали. Но есть смысл в другом — попытаться понять тенденцию развития ВВТ [вооружений и военной техники], способы ведения вооруженной борьбы и “срезать угол”» [Рогозин 2012]. Одним словом, придумать нечто эдакое, чтобы догнать и перегнать…
На протяжении трех веков Россия практически не знала другого способа концентрации государственных ресурсов, кроме военной мобилизации. Причем жертвы и лишения, с нею связанные, оправдывались необходимостью противостоять окружающему миру. Совершенно очевидна генетическая связь петровских указов, николаевских военных поселений, трудармий Троцкого и советских стройбатов. Три века человек интересовал российских руководителей в первую очередь как будущий солдат, а во вторую как источник финансовых и материальных средств, необходимых для содержания огромной армии. Военные ценности и отношения пронизывали гражданскую жизнь. В царской России высший администратор нередко был генералом. Хотя в СССР высшие руководители не носили мундира, все равно они были милитаристами до мозга кости. Альфред Вагтс так характеризует гражданских милитаристов: «Гражданский милитаризм следует определить как безоговорочное принятие военных ценностей, подходов, принципов и отношений. Приоритет отдается военным соображениям перед всеми другими. Героическое обнаруживается преимущественно в военной службе и в военных действиях, в подготовке к которым и состоит главный интерес государства и для которых должны расходоваться главные ресурсы. <…> Как и милитаристы в военной форме, милитаристы гражданские презирают гражданскую политику, парламентаризм, партии и т.д.» [Vagts 1959: 453].
Это полностью приложимо как к советским руководителям от Сталина до Брежнева и Андропова, так и к нынешним лидерам страны. Надо сказать, что специфический военный уклад российского государства не остался незамеченным западной наукой. Один из основоположников социологии Герберт Спенсер в «Принципах социологии» разделял типы государственного устройства на «воинственный», где все направлено на подготовку войны с другими государствами, и «индустриальный», чьи нормы, законы и институты направлены на мирное экономическое совершенствование на благо членов общества. И вот в конце XIX века Спенсер приводил следующие примеры «воинственных обществ»: «Современные Дагомея [ныне — Бенин] и Россия, а также древние Перу, Египет и Спарта, в социальной системе которых жизнь, свобода и имущество гражданина принадлежат государству, целью которого является война» [Spencer 1895: 602]. Весьма показательно, что для Спенсера Россия была самым удачным примером воинственного государства.
Через полвека после Спенсера американский политолог Гарольд Лассуэлл пишет свои эссе о «государстве-гарнизоне». По его мнению, в результате развития современной военной техники и наступления эпохи тотальных войн главную роль в государстве начинают играть специалисты по применению насилия. «В государстве-гарнизоне специалист по применению насилия находится на вершине, а организация экономической и социальной жизни систематически подчиняется потребностям вооруженных сил. Это означает, что в обществе доминируют те, кто применяет насилие» [Lasswell 1997: 12]. Лассуэлл предполагал, что практически все государства будут скатываться к гарнизонному типу. Эта теория не подтвердилась. Но СССР в 1930-х давал отличное доказательство ее правильности: «В странах, подобных России, где долгие годы существовал режим восточных деспотий, объявленное движение к сообществу свободных людей сначала затормозилось, а потом остановилось вовсе, сосредоточившись на противостоянии военной опасности, русские элиты вернулись к деспотии» [ibid.: 119].
В описываемом Лассуэллом государстве-гарнизоне с чудовищной концентрацией власти в руках немногих на каждом уровне административной вертикали можно без труда увидеть черты СССР с его сверхцентрализацией: «Централизованы не только административные структуры, но и любое проявление социальной активности должно концентрироваться в немногих руках» [ibid.: 67].
Нетрудно сделать вывод, что это трехвековое существование весьма специфической государственной организации самым серьезным образом повлияло на общественное сознание, и прежде всего сознание правящих элит. Вооруженные силы в полном соответствии с традицией милитаристского мышления представляются олицетворением государства как такового.
Длящееся последние двадцать пять лет сопротивление реформе армии со стороны генералитета и гражданских чиновников, проникнутых милитаристским духом, вызвано отнюдь не только тем, что они защищают собственные интересы. Попытка всерьез строить профессиональные, отвечающие современным требованиям вооруженные силы означала бы для военных такой же разрыв с традициями, такую же ломку сознания, которые произошли три века назад при создании регулярной армии.
В западной социальной науке существует и широко используется понятие национальной военной культуры. Под этой культурой понимается совокупность исторических, социальных, экономических факторов, которые определили особенности военного мышления в той или иной стране. В основе российской военной культуры и лежит представление о том, что достижение победы в войне определяется, во-первых, наличием многомиллионной армии в мирное время, во-вторых, наличием неисчерпаемых человеческих резервов и возможностью постоянно замещать выбывших солдат новым пополнением, в-третьих, способностью государства с помощью административных рычагов концентрировать все имеющиеся в стране средства для обороны. Эта особенность нашей военной культуры объясняет, почему российские генералы упорно настаивали на том, что отражать широкомасштабную агрессию можно только с помощью массовой мобилизации.
Основой российской армии долгое время являлся отнюдь не офицерский корпус, а плохо обученная солдатская масса, сила которой заключается в способности постоянно пополняться. Следствием этого является отсутствие инициативы у офицеров, с чем в России без всякого успеха борются со времен осады Севастополя. Офицер не в состоянии проявить инициативу, командуя наспех обученными новобранцами или резервистами. Поэтому и офицеров в России готовят, если пользоваться терминологией Самюэля Хантингтона, не как людей, способных управлять насилием (management of violence), а лишь как специалистов по его применению (use violence), своего рода военных ремесленников, чей «профессионализм» ограничен знанием одной-двух систем оружия. При этом руководители военного ведомства не видят никакой необходимости в широком гуманитарном образовании офицерского корпуса. Но именно оно является главным условием выработки профессионального мировоззрения и профессиональной этики. Однако корпоративное мировоззрение и этика — лишь помеха для того, чтобы командовать массовой армией, которая функционирует исключительно на принципах безоговорочного выполнения приказов старших начальников.
Ставкой на способность мобилизовать огромные людские и материальные ресурсы (что лучше всего может сделать самодержавная власть или диктатура) объясняется и то удивительное обстоятельство, что российская армия воюет тем хуже, чем больше в стране политических свобод. Этой же особенностью российской военной культуры, которая проникла во все поры общества, можно объяснить и двойственное отношение российского народа к армии. Принудительная военная служба существует в России столько же, сколько и регулярная армия (просто она меняет формы — от совершенно зверских в петровские времена до вполне вегетарианских сегодня). Военное дело для подавляющего большинства населения никогда не являлось свободно избранной профессией, а было самой тяжелой частью государственного «тягла». Трехвековое принуждение породило вполне специфическую народную психологию: никто не оспаривает право государства призывать людей в армию и распоряжаться их жизнью, не неся при этом сколько-нибудь серьезной ответственности за их гибель (недавно российское общество продемонстрировало полную индифферентность к фактам гибели и тайных похорон российских военнослужащих, воевавших в Донбассе).
К сожалению, есть все основания согласиться с рассуждениями бывшего начальника Генштаба А. Квашнина о том, что сознание россиян изначально милитаризовано[1]. Подавляющее большинство россиян в самом деле готовы вслед за лидерами страны верить в то, что страна окружена врагами, и в то, что защитить Россию может только мощная армия, в которой они, вслед за лидерами, видят едва ли не святыню и самодостаточный «государствообразующий» институт, являющийся непреходящей ценностью.
Более того, армия воспринимается как модельный государственный институт. «Как раз “армейские безобразия”: дедовщина, насилие, бессмысленная муштра — и есть та необходимая нашей стране “дисциплина” в понимании провинциальных во всех смыслах групп и слоев, — делает чрезвычайно точное наблюдение Л.Д. Гудков. — Это, собственно говоря, и есть тот необходимый опыт привыкания к репрессивному обществу, которое и расценивается уходящим поколением как “порядок”, т.е. равенство всех перед командной властью» [Социально-экономические аспекты милитаризма 2005]. Это модель наиболее консервативного, архаического по сути своей института, доставшегося современной России в наследство от России петровской. Сегодня армия в глазах значительной части населения есть такая же идеальная и справедливая модель жизненного устройства, каким некогда представлялось коммунистическое общество. Точно так же, как это было с коммунистическим учением, большинство полагает, что проблема не в самой армии, а в искаженной, неверной практике.
Россияне склонны считать, что общественное устройство страны похоже на армейское. Во главе — президент, он же главнокомандующий, который вместе со штабом принимает судьбоносные решения, а простым гражданам отводится роль рядовых солдат, которым надлежит выполнять приказы. От «маленького человека» ничего не зависит, власти народ не слышат, сделать ничего нельзя и т.п. — это тоже милитаристские стереотипы. Обычный «советский» человек не верит в возможность позитивной общественной солидаризации и в изменения к лучшему. С одной стороны, народ не одобряет силовые действия правительства, с другой — безмолвствует, когда эти действия предпринимаются не по его воле. Люди предпочитают решать общие, типовые для всех проблемы поодиночке, в частном порядке, откупаясь или увертываясь тем или иным образом от власти, в том числе и от службы в армии.
Реформа, остановленная на полпути
Что касается модернизации самих вооруженных сил, то вот уже по меньшей мере полтора века она характеризуется борьбой между двумя школами российского стратегического мышления. У. Фуллер называет это конфликтом между «технологами» и «волшебниками». «Технологи» — это военные интеллектуалы, полагающие, что традиционный российский способ ведения боевых действий, который в значительной степени базируется на расточительном расходовании живой силы, а также выносливости и отваге рекрутов-крестьян, более не соответствует требованиям современной войны. По мнению «технологов», Россия не может больше позволить себе игнорировать возможности военной техники.
«Волшебники», напротив, полагают, что особые качества русского солдата позволяют компенсировать техническое превосходство любого противника и победить, несмотря ни на что. Генерал М.И. Драгомиров в 1870—1880-х гг. всерьез доказывал, что способность превозмогать смерть и страдания является основой «удальства», особенно присущего русскому солдату. В разные времена «волшебники» по-разному объясняли свой расчет на беззаветную стойкость русского солдата — его религиозным чувством, особенностями национального характера, верой в идеи коммунизма. И как в 1870 г. «технократ» Милютин противостоял Драгомирову, так Тухачевский противостоял Буденному, так в последнюю четверть века министр обороны Игорь Сергеев противостоял начальнику Генштаба Анатолию Квашнину, а Анатолий Сердюков — Сергею Иванову. Как легко заметить, в России «технократы» всегда оказывались в проигрыше, а «волшебники» безнаказанно расплачивались чужими жизнями за собственные предрассудки.
Последние двадцать пять лет «волшебники» просто зубами держались за сохранение концепции массовой мобилизации, что, конечно же, требовало сохранения призыва, принуждения к военной службе. По существу, речь шла о попытках сохранить один из важнейших элементов советской тоталитарной системы, унаследованный ею от самодержавия. Отказ от нее означал бы окончательный отказ от государственного «тягла», военная служба могла бы постепенно превратится в профессию, которую будут свободно выбирать. Это сопротивление, которое полностью поддерживалось «гражданскими милитаристами» в руководстве страны, предопределило неудачи четырех попыток военной реформы. Создалась парадоксальная ситуация. С одной стороны, военные настаивали, что никакая иная концепция, кроме массовой мобилизации, не может обеспечить безопасность страны, которая обречена противостоять Западу, превосходящему Россию по всем показателям. С другой стороны, реализовать эту концепцию было в принципе невозможно: страна стремительно летела (и продолжает лететь) в демографическую дыру. Количество юношей, которые будут ежегодно до 2025 г. достигать 18 лет, не превышает 600 тысяч человек. Чтобы сформировать необходимый мобилизационный резерв, необходимо их всех «прогонять» через службу в армии. Более того, архаическая система, в рамках которой каждое армейское соединение требует, перед тем как вступить в бой, обязательной «отмобилизации» (а на самом деле доукомплектования резервистами), не позволяла оперативно реагировать на возникающие угрозы.
На то, что мобилизационная концепция безнадежно устарела, прямо указывал нынешний председатель думского комитета по обороне генерал В.А. Шаманов: «Радикально изменившиеся со времен Второй мировой войны формы и методы вооруженной борьбы позволяют без ущерба для обороноспособности государства отказаться от армады кадрированных частей и соединений. Назовем вещи своими именами: эти предназначенные для приема мобресурса и развертывания в угрожаемый период полки и дивизии давно стали затратным анахронизмом. Потому что с появлением ядерного оружия войны, во время которых в позиционном противостоянии сходятся многомиллионные армии сверхдержав, безвозвратно канули в Лету. И при этом из-за нагрузки на военный бюджет, создаваемой содержанием бесполезных частей и соединений кадра, мы не можем решить целый ряд жизненно важных для вооруженных сил вопросов. Если говорить о силах общего назначения, под которыми понимаются воюющие на земле сухопутные войска, ВДВ и морская пехота, то нам необходимо создать ядро относительно компактной, численностью не более 200 тыс., но обладающей высочайшим боевым потенциалом группировки быстрого реагирования. То есть мобильные, великолепно обученные и постоянно готовые к боевому применению на любом театре военных действий войска» [Шаманов 2009].
Прекрасно понимал суть проблемы и верховный главнокомандующий. В своем Послании Федеральному собранию в 2006 г. В.В. Путин вспоминал события второй чеченской войны: «Для эффективного ответа террористам нужно было собрать группировку численностью не менее 65 тысяч человек. А во всех Сухопутных войсках, в боеготовых подразделениях — 55 тысяч, и те разбросаны по всей стране. Армия — 1 миллион 400 тысяч человек, а воевать некому. Вот и посылали необстрелянных пацанов под пули» [Путин 2006].
Но, несмотря на это, желающих взяться за чрезвычайно болезненные реформы не находилось. Казалось, в Кремле вполне смирились с ситуацией, что все возрастающие денежные вливания позволяют держать вооруженные силы на определенном уровне разложения, не давая им полностью деградировать. Ситуация кардинально изменилась в 2008 г. в результате пятидневной войны с Грузией. После одержанной победы военно-политическое руководство России осознало: несмотря на серьезное финансирование, вооруженные силы чудовищно неэффективны, и, будь противник хоть чуть-чуть сильнее, все могло бы кончиться поражением. Это обстоятельство и дало толчок самой радикальной за 150 лет военной реформе. В результате проведенных в течение трех лет кардинальных сокращений численности офицерского корпуса (свыше 100 тыс. военнослужащих) и ликвидации соединений неполного состава (на которые приходилось около 80 процентов всех сухопутных войск) Россия фактически отказалась от концепции массовой мобилизационной армии. До сокращений избыток командного состава — один офицер на двух рядовых — и преобладание кадрированных соединений позволяли, по крайней мере теоретически, в короткий срок мобилизовать миллионы резервистов (к которым Генштаб относит практически все мужское население страны).
Однако проблема заключалась в том, что отказ от массовой мобилизационной концепции означал массовые увольнения тех, кто является путинским ядерным электоратом. Тот, кто брался за армейскую реформу, неизбежно обрекал себя на роль козла отпущения. А.Э. Сердюкову позволили сделать самую «грязную» часть работы — уволить из вооруженных сил тысячи офицеров и прапорщиков, а потом под предлогом борьбы с коррупцией уволили и его самого. В образе жизни Сердюкова едва ли было что-то необычное, что отличало его от других функционеров высокого ранга.
Что до самой военной реформы, то ее объявили успешно завершенной еще в 2012-м. На самом деле была успешно проведена лишь «количественная» часть преобразований: уволены лишние офицеры, ликвидированы небоеготовые части и соединения. Напомню, что, с точки зрения Генштаба, боеготовыми считаются соединения, укомплектованные (количественно) по штатам военного времени. Достичь такой степени укомплектования можно, только перейдя к комплектованию на контрактной основе. Однако такое комплектование в какой-то момент дает и качественный эффект (солдаты мотивированы, они получают неплохое жалованье и т.д.). Но реформу остановили (было это сделано сознательно или нет — тема отдельного разговора), так и не приступив к качественным изменениям.
К примеру, у Сердюкова и его команды были серьезные планы по реформе системы военного учиться и самосовершенствоваться. В программах военных вузов все большее место отводилось гуманитарным предметам, прежде всего изучению иностранных языков. Новый министр обороны С.К. Шойгу быстро положил этому конец, вернул военные вузы в подчинение главкоматам видов вооруженных сил, чем обрек будущих офицеров на роль военных ремесленников, способных за время карьеры освоить лишь одну-две системы вооружений. Как и в армии советского образца, большего от них не требовалось.
Реформа вооруженных сил, продлись она до «качественного» этапа, могла бы в долгосрочной перспективе оказать серьезное влияние не только на военную организацию, но и на российское общество в целом. Отказ от концепции массовой мобилизации, переход к добровольческим вооруженным силам способен был кардинальным образом изменить отношения гражданина и государства.
Но реформы были остановлены.
В стране формально по-прежнему существуют вооруженные силы численностью в миллион военнослужащих. Реальная же численность вооруженных сил составляет около 900 тыс. Это практически исключает ведение широкомасштабных наземных операций. Так, на всей гигантской территории России сегодня развернуто несколько десятков общевойсковых бригад. Военная сила — это главный инструмент, которым сегодня располагает правительство в общении с окружающим миром, и поэтому на армию возлагают все новые задачи. Действия на Украине спровоцировали страны НАТО на размещение сил быстрого реагирования и тяжелой техники в странах Балтии, Польше и Румынии. Теперь уже России нужно отвечать. Недавно объявлено о создании трех новых дивизий на «западном направлении». Всего же, если верить публикациям в СМИ, только в последнее время «появилось восемь новых оперативных объединений (другими словами, армий), более 25 дивизий (общевойсковых, авиационных, ПВО, надводных кораблей), 15 бригад» [Поросков 2016]. С.К. Шойгу уже отрапортовал, что с начала 2015 г. в Западном военном округе были созданы около 30 соединений и воинских частей. Министр сообщал также, что в Южном военном округе к тому моменту сформировали свыше 15 соединений и частей, причем формирование еще двух соединений находилось в завершающей стадии. Ранее сообщалось, что в 2015 г. в Западном военном округе была создана новая 1-я танковая армия. При этом, по данным печати, 20-я общевойсковая армия округа фактически была сформирована заново в связи с передачей большей части ее войск в состав 1-й танковой. Не исключено, что новые дивизии и должны составить 20-ю армию.
Однако власти не могут изменить демографическую ситуацию. По планам Минообороны, численность вооруженных сил в этом году должна вырасти всего на 10 тысяч военнослужащих. Этого ничтожно мало для того, чтобы сформировать 40 новых соединений. В 2009 г. в рамках «сердюковской военной реформы» произошел мучительный переход от дивизионной структуры сухопутных сил к бригадной. Тогда наша армия еще не собиралась воевать с НАТО, а бригада, которая формирует батальонные тактические группы, куда эффективнее в локальном конфликте. Но для большой войны полноценные дивизии, представляющие собой фактически маленькие армии, являются более удобным инструментом. И, увы, не исключено, что решение о создании новых дивизий — лишь начало новой болезненной реорганизации. Увеличение количества частей неизбежно ведет к появлению «бумажных» кадрированных дивизий, где офицеров будет больше, чем рядовых. Не случайно тут же выяснилось, в вооруженных силах вдруг образовался недостаток командиров (а еще недавно из-за избытка лейтенантов их назначали на сержантские должности).
Военная стратегия России строится сегодня на стратегических силах сдерживания и силах быстрого развертывания. Сдерживать любого потенциального противника предполагается с помощью ядерного оружия. Сегодня страна располагает 525 носителями ядерного оружия — почти на треть меньше, чем у США. Однако этого более чем достаточно для того, чтобы любое государство, будь то США или Китай, отказалось от планов агрессии. Имея в виду относительную слабость обычных сил по сравнению с американскими или китайскими, правительство предполагает не только сохранять, но и наращивать свой ядерный потенциал.
Уже сейчас в составе ВДВ находятся до 20 батальонов, полностью сформированных из контрактников. Есть все основания полагать, что 30—40 тыс. военнослужащих, переброшенных в феврале 2014 г. к юго-восточной границе Украины, и являются костяком будущих сил быстрого развертывания. Если верить официальным сообщениям, уже в 2015 г. количество контрактников составило 355 тысяч и впервые превысило количество срочников. Как следует из планов военного ведомства, к 2017 г. российская армия должна состоять из 310 тысяч солдат срочной службы, 425 тысяч контрактников [cм.: Комплектование Вооруженных Сил личным составом] (руководители Минобороны даже обещали довести их численность к 2020 г. до 499 тысяч (см.: [В 2020 г. в российской армии 2014]), но потом эта цифра благополучно исчезла из официальных планов), 220 тысяч офицеров и неопределенного (25—30 тысяч)[2] количества курсантов военно-учебных заведений. Это означает, что вооруженные силы фактически подходят к ситуации, когда без особого ущерба для безопасности можно отменить принудительный призыв. Служба по призыву должна стать добровольной: для тех, кто хочет служить в дальнейшем в качестве контрактника в армии или других силовых структурах.
Однако противостояние с Западом делает практически неизбежным возвращение к концепции массовой мобилизации, воссоздание соединений кадра и неполного состава, то есть сохранение огромного мобилизационного ресурса (даже если в нынешней демографической ситуации он будет существовать лишь на бумаге). Для этого необходимо сохранять и призыв. Не исключено, что властям придется поставить крест на «сердюковской реформе».
Пока же реформа, остановленная на середине, предоставила режиму несколько боеспособных частей, которых оказалось достаточно для успеха крымской операции. Получается, что современная организационная модель вооруженных сил наложилась на идеологию, оправдывающую существование массовой мобилизационной армии. Неплохо подготовленные и хорошо оплачиваемые военные части, сформированные из добровольцев, выполнили приказ об агрессии.
Военная составляющая крымской операции поставила перед исследователями важный вопрос: как может развиваться «либеральная» военная реформа в условиях, когда страна остается авторитарной. Здесь представляется интересным сравнить Россию с Пруссией начала XIX века. Основные принципы формирования немецких вооруженных сил были заложены «либералами в мундирах»: Клаузевицем, Шарнхорстом и Гнейзенау. Речь шла о постоянном процессе самообразования офицеров, о призывной армии, которая, по мысли организаторов, представляла бы собой сообщество «граждан в военной форме». Следует признать, что, когда эта «либеральная» модель была применена в сугубо авторитарном государстве, это привело к созданию почти идеальной военной машины, слепо исполнявшей приказы «вождя». Не ждет ли и Россию зарождение «нового милитаризма», в котором современные модели военного строительства соединятся с идеологией массовой мобилизационной армии?
Ведь уже сейчас ясно: даже «правильная» реформа, проводимая в какой-то отдельной сфере, будь то военные дела или налоговые отношения, вовсе не гарантирует позитивной эволюции авторитарного режима. Наоборот, порой она даже укрепляет этот режим, предоставляя в его распоряжение весьма эффективные инструменты, будь то современные финансовые институты или модернизованные вооруженные силы.
«Контрактизация» определенной (пусть даже большей) части армии, не сопровождаемая решительными изменениями в системе образования и прохождении службы офицерами и сержантами, превратит военнослужащих не в профессионалов, а в наемников. Такая армия, безусловно, будет представлять опасность для общества. В перспективе она может представлять опасность и для государства. Постепенно уйдут в отставку офицеры, прошедшие советскую систему военной подготовки, на командные должности придут те, кто не отягчен даже минимальным уважением к гражданским властям. Но в то же время у этих офицеров не будет никакой профессиональной морали вовсе. После того как они пройдут двадцатилетней дорогой ежедневных унижений и доберутся наконец до высших командных должностей, у них сформируется психология дворни. А дворовые люди никогда не упускали возможности унизить барина, когда переставали его бояться…
Библиография / References
[Анисимов 1989] — Анисимов Е.В. Время петровских реформ. Л., 1989.
(Anisimov E.V. Vremya petrovskikh reform. Leningrad, 1989.)
[Ахиезер, Клямкин, Яковенко 2008] — Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М., 2008.
(Akhiezer A., Klyamkin I., Yakovenko I. Istoriya Rossii: konets ili novoe nachalo? Moscow, 2008.)
[В 2020 г. в российской армии 2014] — В 2020 г. в российской армии будут служить полмиллиона контрактников // Аргументы недели. 2014. 14 февр.
(V 2020 g. v rossiyskoy armii budut sluzhit’ polmilliona kontraktnikov // Argumenty nedeli. 2014. 14 Feb.)
[В Минобороны 2016] — В Минобороны сообщили о беспрецедентном конкурсе в военные училища // Lenta.ru. 2015. 29 июня (https://lenta.ru/news/2015/06/29/yourinthearmynow/).
(V Minoborony soobshchili o bespretsedentnom konkurse v voennye uchilishcha // Lenta.ru. 2015. 29 Jun. (https://lenta.ru/news/2015/06/ 29/yourinthearmynow/).)
[Государственная оборона России 2002] — Государственная оборона России: Императивы русской военной классики. М., 2002.
(Gosudarstvennaya oborona Rossii: Imperativy russkoy voennoy klassiki. Moscow, 2002.)
[Известия 2001] — Известия. 2001. 2 апр.
(Izvestiya. 2001. 2 Apr.)
[История военной стратегии России 2000] — История военной стратегии России. М., 2000.
(Istoriya voennoy strategii Rossii. Moscow, 2000.)
[Квашнин 2003] — Квашнин А. Геополитическое положение России и ее национальные интересы // Вестник Академии военных наук. 2003. № 4.
(Kvashnin A. Geopoliticheskoe polozhenie Rossii i ee natsional’nye interesy // Vestnik Akademii voennykh nauk. 2003. № 4.)
[Ключевский 1958] — Ключевский В.О. Сочинения. М., 1958. Т. 4.
(Klyuchevskiy V.O. Sochineniya. Moscow, 1958. Vol. 4.)
[Комплектование Вооруженных Сил личным составом] — Комплектование Вооруженных Сил личным составом // Сайт Министерства обороны РФ (http://mil.ru/mod_activity_plan/constr/lvl/plan.htm).
(Komplektovanie Vooruzhennykh Sil lichnym sostavom // Sayt Ministerstva oborony RF (http://mil.ru/mod_activity_plan/constr/lvl/plan.htm).)
[Корнилов 1993] — Корнилов А.А. Курс истории России ХIX века. М., 1993.
(Kornilov A.A. Kurs istorii Rossii KhIX veka. Moscow, 1993.)
[Маркс, Энгельс 1965] — Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. М., 1965. Т. 37.
(Marx K., Engels F. Werke. Moscow, 1965. Vol. 37. — In Russ.)
[Милюков 1905] — Милюков П.Н. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого. СПб., 1905.
(Milyukov P.N. Gosudarstvennoe khozyaystvo Rossii v pervoy chetverti XVIII stoletiya i reforma Petra Velikogo. St. Petersburg, 1905.)
[Министр обороны Сергей Шойгу 2016] — Министр обороны генерал армии Сергей Шойгу выступил на приеме в честь лучших выпускников военных вузов // Сайт Министерства обороны РФ. 2016. 28 июня (http://function.mil.ru/news_page/country/more.htm?id=12088746@egNews).
(Ministr oborony general armii Sergey Shoygu vystupil na prieme v chest’ luchshikh vypusknikov voennykh vuzov // ayt Ministerstva oborony RF. 2016. 28 June. (http://function.mil.ru/news_page/country/more.htm?id=12088746@egNews).)
[На службе Отечеству 1999] — На службе Отечеству: Книга для чтения по общественно-государственной подготовке солдат (матросов), сержантов (старшин) Вооруженных Сил Российской Федерации. М., 1999.
(Na sluzhbe Otechestvu: Kniga dlya chteniya po obshchestvenno-gosudarstvennoy podgotovke soldat (matrosov), serzhantov (starshin) Vooruzhennykh Sil Rossiyskoy Federatsii. Moscow, 1999.)
[Николай I 2014] — Николай I. Мое самодержавное служение: дневники, письма, документы. Свидетельства современников. М., 2014.
(Nikolay I. Moe samoderzhavnoe sluzhenie: dnevniki, pis’ma, dokumenty. Svidetel’stva sovremennikov. Moscow, 2014.)
[Павленко 1975] — Павленко Н.И. Петр Первый. М., 1975.
(Pavlenko N.I. Petr Pervyy. Moscow, 1975.)
[Поросков 2016] — Поросков Н. Неколокольные интересы России // Независимое военное обозрение. 2016. 19 февр.
(Poroskov N. Nekolokol’nye interesy Rossii // Nezavisimoe voennoe obozrenie. 2016. 19 Feb.)
[Путин 2006] — Путин В.В. Послание Федеральному собранию Российской Федерации // Российская газета. 2006. 11 мая.
(Putin V.V. Poslanie Federal’nomu Sobraniyu Rossiyskoy Federatsii // Rossiyskaya gazeta. 2006. 11 May.)
[Рогозин 2012] — Рогозин Д. Отношения ОПК и МО не могут быть рыночными // Военно-промышленный курьер. 2012. № 5.
(Rogozin D. Otnosheniya OPK i MO ne mogut byt’ rynochnymi // Voenno-promyshlennyy kur’er. 2012. № 5.)
[Социально-экономические аспекты милитаризма 2005] — Социально-экономические аспекты милитаризма // Фонд «Либеральная миссия». 2005. 21 февраля (http://www.liberal.ru/articles/1197).
(Sotsial’no-ekonomicheskie aspekty militarizma // Fond «Liberal’naya missiya». 2005. 21 Feb (http://www.liberal.ru/articles/1197).)
[Сталин 1947] — Сталин И. Вопросы ленинизма. 11-е изд. М., 1947.
(Stalin I. Voprosy leninizma. Moscow, 1947.)
[Сухотин 1898] — Сухотин Н.Н. Война в истории русского мира. СПб., 1898.
(Sukhotin N.N. Voyna v istorii russkogo mira. St. Petersburg, 1898.)
[Шаманов 2009] — Шаманов В. Необходимость реформ подтвердила война // Красная звезда. 2009. 11 февр.
(Shamanov V. Neobkhodimost’ reform podtverdila voyna // Krasnaya zvezda. 2009. 11 Feb.)
[Шлыков 2000] — Шлыков В. Не ремесло и не искусство // Итоги. 2000. № 27.
(Shlykov V. Ne remeslo i ne iskusstvo // Itogi. 2000. № 27.)
[Шлыков 2002] — Шлыков В.В. Что погубило Советский Союз? Генштаб и экономика // Военный вестник МФИТ. 2002. № 9.
(Shlykov V.V. Chto pogubilo Sovetskiy Soyuz? Genshtab i ekonomika // Voennyy vestnik MFIT. 2002. № 9.)
[Fuller 1992] — Fuller W.C. Strategy and Power in Russia 1600—1914. N.Y., 1992.
[Lasswell 1997] — Lasswell H. Essays on the Garrison State. New Brunswick, N.J.; L., 1997.
[Spencer 1895] — Spencer H. Principles of Sociology. N.Y. 1895. Vol. 2.
[The Political Role of the Military 1996] — The Political Role of the Military: An International Handbook. Westport, Conn., 1996.
[Vagts 1959] — Vagts A. A History of Militarism: Civilian and Military. N.Y., 1959.
[1] Анатолий Квашнин в бытность начальником Генерального штаба Вооруженных Сил писал: «Народу России присуща традиционная система собственного миропонимания, приоритетов, моральных ценностей и даже милитаризованное сознание <…>. Российские ценности существенно отличаются и будут отличаться от ценностных установок цивилизованного Запада» [Квашнин 2003: 7].
[2] В 2016 г. из училищ было выпущено всего около 2 тысячи офицеров (см.: [Министр обороны Сергей Шойгу 2016]), что явилось следствием того, что в 2010—2012 гг. набор был резко сокращен. Зато в 2013 г. было принято сразу 14 тысяч курсантов (см.: [В Минобороны 2016]).