Заметки о том, как в экспозициях некоторых российских музеев репрезентирован труд заключенных Гулага
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2016
Анке Гизен (Магдебургский университет им. Отто фон Герике, Германия; магистр славистики), anke.giesen@st.ovgu.de.
Андрей Завадский (Свободный университет Берлина; магистр публичной истории), a.zavadski@fu-berlin.de.
Артем Кравченко (МВШСЭН / РАНХиГС; магистр публичной истории), artemioskravchenko@gmail.com.
УДК: 930.85
Аннотации: В статье рассмотрены три российские музейные экспозиции, полностью или частично посвященные Гулагу и советской репрессивной системе послесталинской эпохи: Исторический парк «Россия — моя история» (Москва), Музей истории Гулага (Москва) и Мемориальный комплекс политических репрессий «Пермь-36» (Кучино, Пермский край). В центре внимания исследователей — части экспозиций, которые объясняют характер и форму труда заключенных. Авторы показывают, что в современной России заметно усилилась репрезентация подневольного труда как «продуктивной работы на благо Родины», что перекликается со сформировавшейся в раннесоветские времена репрезентацией труда заключенных как части советского социалистического строительства. В статье показано, что образы «социалистического труда» в российских музейных экспозициях, посвященных Гулагу, постепенно вытесняют образы, отсылающие к рабству.
Ключевые слова: память, Гулаг, музеи, репрессии, труд заключенных
Anke Giesen (Otto-von-Gericke-Universität Magdeburg; MA in Slavic Studies), anke.giesen@st.ovgu.de.
Andrei Zavadski (Freie Universität Berlin; MA in Public History), a.zavadski@fu-berlin.de.
Artem Kravchenko (MSSES / RANEPA; MA in Public History), artemioskravchenko@gmail.com.
UDC: 930.85
Abstract: This article examines three Russian museum exhibitions that either wholly or partly address the Gulag and the post-Stalin Soviet repressive system: the “Russia — My History” historical park (Moscow), the Gulag History Museum (Moscow) and the Perm-36 Memorial Complex of Political Repressions (Kuchino, Permsky Krai). The authors focus on the parts of the exhibitions that explain the character and form of prisoners’ labor. They demonstrate that in contemporary Russia, there has been a noticeable increase in representation of forced labor as ‘productive work for the good of the nation,’ which strongly recalls the early Soviet representation of prisoners’ labor as part of the Soviet building of socialism. The authors demonstrate that images of ‘socialist labor’ in Russian exhibitions about the Gulag are gradually displacing images that refer to slavery.
Key words: memory studies, museums, repressions, labor in prison
В 2014 году фильм Ридли Скотта «Исход: цари и боги», отсылающий к библейской истории исхода евреев из египетского плена, был запрещен к прокату в нескольких арабских странах. В том числе — в Египте. Министр культуры этой страны в качестве одной из причин запрета сослался на исторические неточности в картине, в том числе на то, что, согласно сюжету фильма, «Моисей и евреи строили пирамиды», а это «полностью противоречит установленным историческим фактам» [Egypt Axes 2014]. Не вдаваясь в тонкости арабо-израильских отношений и тем более не касаясь истории Древнего Египта, важно заметить, что министр тем самым продемонстрировал, насколько важной для современного египетского общества является сама тема строительства пирамид. Также можно предположить, что ключевым здесь является то, что возводить эти сооружения должны были именно предки современных египтян, тем самым через трудовой подвиг незримо протягивая руку своим далеким потомкам.
Рассуждения о современных музейных экспозициях, посвященных истории Гулага, мы не случайно начинаем отсылкой к событиям древней истории. Дело вовсе не в потенциальной продуктивности аналогий с восточными деспотиями (хотя и они могут принести свои плоды — достаточно вспомнить о применении на материалах тоталитарных режимов XX века концепции «холодной» и «горячей» культурной памяти египтолога Яна Ассмана). Причина скорее в том, что при разговоре о музее стоит помнить, что «это своего рода театр памяти, но с неодушевленной визуальностью и ограниченной вербальной составляющей» [Гнедовский 2013: 362]. Поэтому музейное пространство более, чем какое-либо другое, способствует возникновению аналогий и обобщающих образов. И при разговоре о Гулаге образ рабства здесь (со всеми соответствующими культурными ассоциациями) становится одной из возможных точек притяжения.
В самых разных текстах слова «раб», «рабский» постоянно (и, наверное, вполне оправданно) применяются по отношению к узникам системы Гулага и тому чудовищному положению, в котором они находились. Доходит даже до попыток прямых сравнительных аналогий между принудительным трудом в Гулаге и античным рабством [Бердинских 2013: 10]. Не случайно и Евгений Евтушенко в поэме «Братская ГЭС» обратился именно к образу египетской пирамиды, связанному с вековым рабством, и противопоставил его стремлению «за дело революционное стоять». В поэме снова и снова повторяется: «Коммунары не будут рабами».
Коммунистический проект, исходивший из просвещенческой по своему происхождению риторики освобождения, с самого начала делал акцент на том, что он противостоит рабству. «Мы не рабы», — гордо провозгласил в 1919 году первый советский букварь для взрослых [Долой неграмотность 1920: 3]. При этом рабство нередко связывалось с любой «эксплуатацией», в том числе — капиталистической. Так, в ленинской статье «Как организовать соревнование» речь заходит о «вчерашних рабовладельцах (капиталистах)» [Ленин 1974: 196]. Но, разумеется, с приходом социализма «впервые после столетий труда на чужих, подневольной работы на эксплуататоров является возможность работы на себя» [там же: 196]. Из необходимости перехода от «рабского» положения капитализма к новому миру и возникает в значительной степени категория «социалистического труда». Нам кажется, что во многом именно к ней восходят некоторые элементы рассматриваемых нами экспозиций. В этом контексте «социалистический труд» хотя обычно и лишается отчетливой связи со строительством именно коммунизма/социализма, но очевидно связан с общенациональным строительством. И как раз через обозначение общесоветского значения труда заключенных часто происходит попытка «усложнения» посыла экспозиции, включения его в контекст времени.
Тезис об особенности «социалистического труда» как труда «на себя», звучавший в статьях Ленина, сохранял важность для советского общества и позднее. Так, например, в книге «Экономика труда» 1957 года можно прочесть, что «при социализме труд осуществляется для себя, для своего общества» [Кудрявцев 1957]. Согласно автору, «социалистический труд является действительно добровольным и действительно свободным от какой-либо формы эксплуатации, так как эксплуатировать самого себя невозможно» [там же]. Речь, конечно, шла о некой «мы-группе», во благо которой происходит труд. Очертания этой «мы-группы» даже в советское время были расплывчатыми и вовсе не статичными: так, постепенно произошел отчетливый переход от общества первого советского десятилетия, строившегося на основе «классовых» ориентиров, к единому «советскому народу». Поэтому неудивительно, если сегодня место этой «мы-группы» занимает какая-либо другая: русский народ, россияне и т.п. Тем более, что «социалистический труд» — категория скорее не экономическая, а этическая и эстетическая: как отметил Евгений Добренко, «советский труд мало связан с экономикой, но больше с моралью» [Добренко 2007: 247]; он «в состоянии был произвести только “красоту труда” и заражал идеальностью» [там же: 248].
Кроме того, для «социалистического труда» особенно важен дисциплинирующий элемент, где дисциплина есть «технология власти», о которой писал Мишель Фуко. Это кажется закономерным, ведь коммунистический проект был просвещенческим по своим истокам, а именно «эпоха Просвещения, открывшая свободы, изобрела и дисциплины» [Фуко 2015: 271]. В контексте дисциплинизации лагеря выступали не просто возможным, но идеальным пространством для «социалистического труда»: «Здесь-то труд и становится по-настоящему социалистическим» [Добренко 2007: 263]. Благодаря труду могла произойти «перековка» «бывших врагов пролетариата-диктатора и советской общественности» [Горький 1998: 12]. Сегодня мало кто способен всерьез воспринимать пафос «перековки» в лагерях Гулага. Но стоит учитывать, что довольно долго даже для советской политической элиты «граница между ложью и самовнушением была расплывчатой» [Клейн 2005: 235].
Разумеется, «социалистический труд» как идеологическая категория сегодня вряд ли имеет существенное влияние и притягательность. Но зато, даже лишившись связи с идеями «перековки», даже потеряв связь с коммунизмом как утопическим идеалом, он может сохранять свое опосредованное влияние через эстетические и (до определенной степени) этические установки. От простой идеи, что «эксплуатировать самого себя невозможно», до представления о труде узников Гулага как о чем-то осмысленном и лишенном каких-либо «рабских» коннотаций — всего один шаг. Для этого нужно просто поверить в то, что и узники Гулага, и те, кому приносил (или приносит) пользу их труд, — это одна и та же группа людей, один и тот же народ. В подобной логике заключенных Гулага действительно можно рассматривать как людей, имевших «возможность работы на себя». Метафора рабства теряет в таком случае самоочевидность — и будто снова становится притягательной эстетика борьбы со стихией, пафос масштабных строек.
К тому же энтузиазм и «пафос преодоления и покорения стихии» был не чужд и некоторым узникам системы Гулага — «во всяком случае, в том восприятии, которое они для себя выстроили задним числом, об этом свидетельствуют их собственные мемуары» [Даниэль, Флиге 2013: 390]. Если же посетителя музея еще и подводят к тому, чтобы связывать собственную идентичность с реальными или мнимыми результатами труда узников, то заключенные могут предстать в его глазах уже в первую очередь как участники великого дела, «возвещающие славу нации», пусть иногда и «существующие в страдательной модальности» [Гнедовский 2013: 365].
Разумеется, образы рабства и созидательного труда на пользу общества — вовсе не единственные точки притяжения, которые могут присутствовать в музейных выставках, посвященных труду в Гулаге. Александр Даниэль и Ирина Флиге проанализировали более 400 музейных экспозиций, в которых присутствует тема Гулага, и предложили выделять четыре «концептуальных полюса», к которым тяготеют подобные выставки [Даниэль, Флиге 2013]. Наша статья гораздо более скромна по масштабам и задачам — мы рассмотрим только три экспозиции последнего времени. Две из них посвящены именно истории репрессий, а в третьей репрессии являются одной из ключевых тем. Объединяет эти экспозиции также то, что они задуманы как «общероссийские», то есть существуют в контексте, подразумевающем единый для всей страны нарратив. Именно такая потребность в большом нарративе оказалась в фокусе нашего внимания и подтолкнула к тому, чтобы сосредоточиться на тех базовых образах, которые присутствуют в этих экспозициях. Для нас это — «рабство» и «социалистический труд»[1].
Исторический парк «Россия — моя история»
В конце 2015 года на территории павильона № 57 на ВДНХ в Москве открылось обширное выставочное пространство — исторический парк «Россия — моя история», занимающий площадь в 22 000 кв. м [Исторический парк 2016; Добро пожаловать 2016]. Название «исторический парк» не случайно — речь идет не об обычной исторической музейной экспозиции. В основе выставки — не аутентичные предметы и сопровождающие их информационные панели, а размещенные на стенах постеры, фильмы, экраны со справочной информацией и т.п. На данный момент парк состоит из трех экспозиций, демонстрировавшихся ранее по отдельности в московском Манеже, а затем в ряде других российских городов: «Рюриковичи», «Романовы», «ХХ век. 1914—1945 гг. От великих потрясений к Великой Победе»[2]. Позже в состав исторического парка планируется включить также и последнюю, четвертую часть, посвященную отечественной истории второй половины XX века.
Генезис и особенности формирования исторического парка и составляющих его экспозиций, без сомнения, заслуживают отдельного и пристального изучения — хотя бы потому, что их экспонирование в Манеже вызвало определенный ажиотаж. Так, выставку «Романовы» менее чем за месяц посетило около 300 тысяч человек [Интерфакс 2013]. Но в контексте настоящей статьи мы сосредоточимся только на некоторых особенностях репрезентации репрессий и системы Гулага в хронологически третьей части экспозиции[3]. Тем не менее стоит отметить, что все три части «подготовлены Патриаршим советом по культуре при поддержке Правительства Москвы» [Исторический парк 2016], а непосредственное участие в их создании принимал епископ Тихон (Шевкунов)[4]. Это представляется важным, поскольку создатели исторического парка, вероятно, пытались представить и осмыслить историю России через призму истории Русской Церкви.
Выставочное пространство в историческом парке построено как цепь переходящих друг в друга залов, выстроенных в единую линию. По сути, речь идет о длинном виляющем коридоре. Но иногда сбоку от основной линии движения появляются также небольшие залы-«карманы». Из зала «Февральская и октябрьская революция» попадаешь в зал «Гражданская война», затем — в зал «20-е годы». Уже в этих залах есть информация о начале гонений на религию. Из зала «20-е годы» посетитель попадает в отдельный зал «Новомученики и исповедники земли Русской». Он устроен как своеобразное мемориальное пространство, посвященное жертвам советского террора 1920—1930-х годов, направленного, прежде всего, против священников, монахов и верующих. На стенах размещено несколько постеров с цитатами православных современников событий. Надписи призваны помочь посетителям осмыслить происходящую трагедию и гибель множества невинных людей. Например, слова священномученика Мефодия (Красноперова): «Пусть свет и тепло нашей чистой, благочестивой жизни светит и греет во тьме безбожия, неверия, во мраке греховном!»
Кажется, что нарратив экспозиции в отношении жертв советских репрессий выстроен более чем очевидно: революционные властители, захватившие страну, — безжалостные палачи и угнетатели. И осмысленность жертвы христианских мучеников придает этим репрессиям смысл (духовный). Но, продолжаясь хронологически, экспозиция приобретает немного иное звучание. После виляющего коридора с экранами со сменяющимися лицами мучеников посетитель неожиданно попадает в пространство большого «зала-панорамы “Народ”». На нижнем уровне панорамы на экранах двигаются изображения лиц людей 1920—1940-х годов. Коснувшись любого из них, можно прочесть небольшой биографический рассказ. Это поэты, писатели, режиссеры, полководцы, ученые, летчики, священники и т.д. А сверху от экранов развернута большая видеопанорама, где документальные кадры сменяются величественными и яркими полотнами этой эпохи. Печаль и полутьма предыдущего зала сменяется освещенным и по-своему величественным пространством. Аудиогид сообщает:
Народ — главный герой нашей экспозиции. Именно народ своим трудом, терпением, талантом, трудолюбием и массовым героизмом вынес все испытания той эпохи. Выжил и в чрезвычайном напряжении сил построил могучую страну, которая не побоялась встать перед лицом самых страшных вызовов, когда-либо стоявших перед человечеством.
Затем посетитель оказывается в зале, посвященном индустриализации и коллективизации. Начинается он с экрана, разделенного на две части. Там последовательно появляются высказывания с отрицательной и положительной оценкой Сталина. Черчилль говорит о «величайшем восхищении по отношению к этому великому человеку», Троцкий замечает, что «сталинизм — сгусток всех уродств исторического государства». В аудиогиде звучит цитата патриарха Кирилла, которая в контексте экспозиции, кажется, призвана уравновесить рассказ о людях той тяжелой эпохи и примирить с ней:
Мы отдаем исторические персонажи на суд Божий. Но никогда отрицательные стороны не должны давать права исключать все то положительное, что было сделано. Как и наоборот, то положительное, что было сделано теми или иными людьми, не должно исключать критического отношения к преступлениям, которые были совершены ими же.
После цитаты патриарха в аудиогиде продолжаются рассуждения о сложности и противоречивости эпохи, лейтмотив которых — это время «не зря именуют временем великих свершений». Иллюстрацией этим словам служит расположенный в зале вертикальный интерактивный стенд «Великие стройки первой пятилетки». Там, на громадном экране-карте, выполненном в графике, которая характерна для компьютерных игр вроде «Цивилизации», видны очертания вновь возведенных заводов. А еще чуть дальше на большом, закрепленном уже горизонтально экране можно собрать из фрагментов образцы техники той эпохи: танк, самолет, автомобиль.
Переход в следующий зал, «Сталинский социализм», почти не ощущается как перемена. Это повествование о той же эпохе 1930-х. В аудиогиде продолжают звучать нотки, отсылающие к стилистике официального языка советских времен: «страна жила в ритме великих строек и постоянных опережений планов», «то, что недавно казалось почти сказкой, становилось реальностью» и т.п. Не то чтобы подобная риторика воспроизводилась совсем некритично, но обаяние эпохи, кажется, затмевает все оговорки. Вот и транслируемая справа на экране яркая соцреалистическая «обложка», как отмечает аудиогид, «пусть отчасти, но отражает действительность той эпохи».
Добавим, что создатели выставки вовсе не пытаются скрыть, что «была и страшная изнанка у всей этой витрины советского рая». Справа от зала «Сталинский социализм» расположен боковой зал — «Репрессии»[5]. Он снова выдержан в красном тоне. Панорама Соловецкого лагеря, «Статистика репрессий» на противоположной стене. Пара планшетов со справочной информацией о системе Гулага, численном составе заключенных, лагерях в годы Великой Отечественной войны и т.д. На стенах экраны с биографиями и высказываниями нескольких знаменитых заключенных: Солженицын, Туполев, Королев и другие. Несколько цитат на постерах. После рассказа о великих стройках эпохи действительно несколько иначе, чем в исходном контексте, звучит фраза Солженицына: «Панамский канал длинною 80 км строили 28 лет, Суэцкий длиной в 160 км — 10 лет, Беломорско-Балтийский в 227 км — меньше 2 лет».
Аудиогид довольно подробно рассказывает об эволюции системы Гулага, превратившейся при Сталине в настоящую «империю», о репрессиях против «старой гвардии», перечисляет политические процессы, говорит о Большом терроре. Но все это уже вряд ли может поразить слушателя. Само место этого бокового зала и его роль в пространстве совсем иная, чем у зала, посвященного мученикам. Там — отчетливо выделенное мемориальное пространство и попытка осмысления произошедшего: там — не просто жертвы режима, а мученики, искупающие себя и других своим жертвенным страданием. Наконец, там — именно умершие, убитые. При этом сам террор против религии органично следует из нарратива предшествующей части выставки о становлении власти большевиков и нарастании гонений на Церковь.
В случае с залом «Репрессии» все иначе. Ему предшествует пространство, посвященное 1930-м годам, когда началось «возвращение к традиционной для России политике построения сильного и самостоятельного государства», когда происходит индустриализация (ведь «только так можно было обеспечить обороноспособность страны»). На постере посетитель видит обнадеживающие зеленые стрелки статистики: растет население, расширяется территория, увеличивается ВВП. Все это, как сообщает аудиогид, — «результат энтузиазма советских людей, поверивших в свои силы». Не удивительно, ведь «стали пробуждаться внутренние защитные силы народного духа».
Да, у описываемой эпохи по-прежнему имеется темная сторона — вынесенная в боковой зал. И хотя сообщается, что «репрессивная система — детище Ленина и Троцкого, непрерывно расширяясь, при Сталине превратилась в настоящую империю Гулага», эта информация не способна омрачить общий позитивный настрой этой части выставки. Угнетение в Гулаге оказывается в тени больших строек эпохи и подготовки к главному испытанию — испытанию войной.
При этом речь не идет о хронологическом и/или социальном разделении жертв: в зале о мучениках множество биографий людей, погибших в 1930-е годы, а в зале о репрессиях сталкиваемся с информацией о канонизированном архиепископе Луке (Войно-Ясновецком). Но сама логика нарратива выставки препятствует тому, чтобы образ подневольного труда в Гулаге обрел достаточный вес. Позитивный пафос образов «великих строек» 1930-х годов оказывается сильнее, чем образы рабского существования узников Гулага.
Вряд ли здесь стоит говорить о сознательной попытке устроителей выставки породить именно такой эффект. Дело скорее в общей структуре — в том, что ключевым объектом избран единственный и очень гомогенный образ, образ «народа»[6]. Но чтобы выстроить вокруг этого образа отчетливый сюжет и драматургию, он должен сохранять внутреннюю целостность, но едва ли легко с энтузиазмом участвовать в строительстве страны и одновременно быть объектом безжалостной эксплуатации. Гомогенность образа требует отчетливо расставленных акцентов: что основное и что второстепенное. И подобная расстановка происходит.
Музей истории Гулага
В экспозиции нового Музея истории Гулага, открывшегося в Москве в конце октября 2015 года, спорных моментов немного. В целом, первую выставку, заявленную создателями как временную (хотя когда именно откроется постоянная — неизвестно), можно назвать вполне удачной. В ней честно рассказывается о сталинской репрессивной системе — самой ужасной составляющей истории советского государства [Завадский 2015].
Тем не менее раздел про роль лагерной экономики в народном хозяйстве СССР производит не такое однозначное впечатление. Сказать, что в нем искажены исторические факты, пожалуй, нельзя, но акценты, сделанные создателями этой части экспозиции, представляются спорными. Нарратив выставки выстроен вокруг детального описания использования труда заключенных в разных отраслях советской экономики. Казалось бы, это естественное решение — ведь труд, по выражению Энн Эпплбаум, был «главной задачей подавляющего большинства советских лагерей», «главным занятием заключенных и главной заботой администрации», а структура лагерной экономики фактически повторяла «спектр экономической деятельности всего СССР» [Эпплбаум 2015: 234—235]. Поэтому желание посвятить музейный зал экономике Гулага объяснимо и оправданно.
При этом повседневной жизни заключенного — в том числе условиям принудительного труда — отведено сравнительно мало места. (В скобках стоит отметить, что лагерной повседневности в экспозиции музея в целом уделено недостаточно внимания — хотя расположенные в одном из залов подсвеченные витрины, в которых представлены письма, нацарапанные заключенными на кусочках ткани; самодельные записные книжки; маски из ткани, которые защищали заключенных от мороза и ветра и т.п., способны рассказать внимательному зрителю о лагерном быте хоть и кратко, но весьма красноречиво.) В силу этого экономико-хозяйственный аспект истории Гулага рассмотрен под углом вклада в экономику Советского Союза и индустриализацию страны, но не как часть истории сталинского террора. По сути, в этой части экспозиции создатели музея не смогли уйти от того, что Михаил Гнедовский и Никита Охотин называют «героизаци[ей] трудовых достижений и отраслев[ым] пафос[ом]» [Гнедовский, Охотин 2011]. Так, одна из первых информационных панелей этого зала («Котлован. Лагерно-промышленный комплекс») гордо, почти в интонациях газеты «Правда», сообщает:
Принудительный труд заключенных активно использовался в советской экономике. Хозяйственная деятельность Гулага охватывала 20 отраслей промышленности, наиболее крупными из которых были горно-металлургическая, лесная и топливная. Сотни тысяч заключенных направлялись в капитальное строительство. Силами заключенных возводились не только здания, предприятия, каналы, дороги и плотины, но и целые города — Норильск, Магадан, Воркута, Салехард, Комсомольск, Находка, Братск и десятки других.
Поскольку продолжение этой экспликации носит совершенно иной характер, позволим себе привести его полностью:
Бесплатность принудительного труда создавала иллюзию его дешевизны. На самом деле подконвойный труд дорого обходился государству. Расходы на содержание лагерей и колоний не покрывались доходами от эксплуатации заключенных, поэтому Гулаг ежегодно получал большие суммы дотаций из государственного бюджета. Преобладание ручного труда сказывалось на производительности, которая на предприятиях и стройках Гулага была в среднем в полтора раза ниже, чем в отраслях, где работали вольнонаемные рабочие. При высокой себестоимости лагерной продукции, ее качество оставалось неизменно низким. Несмотря на то, что лагерная экономика носила убыточный характер, труд заключенных, благодаря своей доступности и мобильности, использовался на строительстве практически всех крупнейших сооружений сталинской эпохи.
В отличие от первой части текста, написанной в «социалистической» парадигме репрезентации труда «на благо Родины» (несмотря на использование словосочетания «принудительный труд», характерного скорее для модели репрезентации труда заключенных как «рабского»), второй абзац более амбивалентен. Излагаемые в нем факты, в общем, бесспорны: Гулаг действительно был неэффективным с экономической точки зрения, а советское руководство, несмотря на отрицательные экономические показатели использовавшее принудительный — то есть «рабский» — труд, расписывалось в своей некомпетентности. Однако форма высказывания, построенного на использовании лексики экономической теории («мобильность», «доступность», «убыточный характер» и т.п.), позволяет прочитать его и иначе — сквозь призму той же «социалистической» модели репрезентации лагерного труда. На фоне убыточного характера лагерной экономики, которая требует постоянных вливаний из центра, заключенные представляются если и не лентяями-тунеядцами, то по крайней мере безответственными гражданами, не желающими делать все возможное для «строительства светлого будущего», живущими за счет московских дотаций (всё это невольно воспринимается по ассоциации со знаменитым националистическим лозунгом «Хватит кормить Кавказ», который поднимают на щит правые радикалы).
Модель «социалистического» труда поддерживается и расположенными в этом зале многочисленными информационными панелями. Логика экспликационных текстов проста: они посвящены отраслям советской экономики, развитие которых считалось особенно важным, — «Железнодорожное строительство», «Строительство каналов», «Горнодобывающая промышленность», «Градостроительство», «Промышленное строительство», «Объекты энергетики». За исключением буквально нескольких пассажей (скажем, «Каналы <…> становились символами эпохи. В советской прессе восхвалялись экстремальные темпы строительства, а широчайшее использование ручного труда выдавалось за проявление трудового энтузиазма» или «Строительство [железнодорожной линии Чум — Салехард — Игарка] <…> так и не было завершено. В настоящее время дорога, за исключением участка от Чума до Лабытнанги, находится в заброшенном состоянии»), остальные тексты могли бы появиться в советском учебнике экономики. Приведем несколько примеров — они словно списаны с передовиц газеты «Правда»:
Строительство каналов сыграло большую роль в становлении советской экономики. Сооружение судоходных водных путей относится к числу самых масштабных сталинских проектов («Строительство каналов»).
В начале 1950-х годов Гулаг обеспечивал 100% добычи платины, слюды и алмазов, а также более 90% золота, свыше 70% олова, 40% меди («Горнодобывающая промышленность»).
В совокупности «энергетическая зона» Гулага представляла собой крупный лагерно-производственный комплекс, включавший в себя как сравнительно небольшие объекты местного значения, так и огромные «стройки коммунизма» («Объекты энергетики»).
В начале 1950-х годов на долю МВД приходилась примерно десятая часть от всего объема капитального строительства, осуществлявшегося в стране. Возводились предприятия черной металлургии, целлюлозно-бумажной и спиртовой промышленности, алюминиевые, судостроительные заводы, а также предприятия оборонного назначения («Промышленное строительство»).
Помимо основной деятельности по добыче полезных ископаемых, строительству металлургических гигантов, дорог, аэродромов, фабрик и заводов, заключенные Гулага возвели сотни рабочих поселков, многие из которых со временем выросли в большие города, являющиеся сегодня крупными административными центрами («Градостроительство»).
Можно легко представить, как эти строки произносит Юрий Борисович Левитан — гордо, размеренно, торжественно. Впрочем, для этого не нужно прикладывать особых усилий: у посетителей есть возможность воспринять содержание панелей на слух — из расположенных в зале колонок раздается голос хоть и не Левитана, но другого диктора (женщины) с поставленным по-советски голосом. Звучащий словно из черно-белого телевизора, голос торжественно декламирует приведенные выше тексты.
В этой же части экспозиции можно брать в руки деревянные таблички, каждая из которых лаконично рассказывает какую-нибудь историю — о строительстве порта Дудинка, о Воркутинском исправительно-трудовом лагере, о Дальстрое («Государственном тресте по дорожному и промышленному строительству в районе Верхней Колымы»), о строительстве поселка Норильск и т.д. Эти экспозиционные объекты отличает сухость изложения фактов и отсутствие каких-либо интерпретаций. Взять, к примеру, табличку «Железная дорога Сорока — Обозерская»:
Сорокский ИТЛ действовал с 7 мая 1938 года до 8 апреля 1942 года. Дислоцировался в городе Беломорске в Карелии и селе Кодино Архангельской области. Максимальное количество заключенных — 52 379 на 1941 год.
Никаких акцентов на использовании при строительстве железной дороги «принудительного» или «рабского» труда здесь нет — только сухие факты о «заключенных». В условиях большого объема информации, которая предлагается посетителю музея в этом и других залах, такие таблички в большей степени создают дополнительный информационно-статистический шум, а не добавляют конструктивности всей экспозиции.
Интересно, что таблички сопровождаются проецируемыми на экран фотографиями. Как сообщает экспликация,
они демонстрируют производственную деятельность лагерей и колоний, быт и отдых заключенных, работу лечебных учреждений и другие стороны жизни в Гулаге. Будучи постановочными, фотоснимки не отражают реального положения дел в лагерях и колониях, а передают официоз советской исправительно-трудовой системы.
Тем не менее, какими были быт и отдых заключенных на самом деле, почти ничего не сообщается. Труд заключенных Гулага репрезентируется как «рабский» разве что в подписи к маленькой фотографии на одной из главных информационных панелей зала. В частности, там говорится: «Труд заключенных, как правило работавших в чрезвычайно неблагоприятных климатических условиях, рассматривался НКВД как пополняемый, мобильный и бесплатный ресурс». В остальном же условия принудительного труда в Гулаге уступают музейное пространство макроэкономическим описаниям. Как и в Советском Союзе, в этой части экспозиции Музея истории Гулага экономике государства придается гораздо большее значение, чем человеку.
Мемориальный комплекс политических репрессий «Пермь-36»
Выставки Мемориального комплекса политических репрессий «Пермь-36», находящегося в деревне Кучино, в 150 км от Перми, представляют собой, пожалуй, самый яркий пример отстаиваемого нами тезиса. Чтобы понять причины такого положения дел, необходимо кратко рассмотреть условия создания этого музея и разобраться в его недавнем прошлом.
Мемориальный комплекс «Пермь-36» был основан в 1996 году на территории бывшей колонии ВС389/36. Эту заброшенную колонию, построенную в 1942 году на берегу реки Чусовой, нашли в начале 1990-х годов несколько пермских историков и общественных деятелей. Впоследствии они, совместно с бывшими заключенными последнего периода существования колонии, политзэками 1970—1980-х годов, создали на территории колонии музей.
Из-за ужасного состояния, в котором находились в то время оригинальные постройки, понадобилось немало финансовых средств и труда (в том числе помощь пермских и международных волонтеров), чтобы восстановить колонию — привести ее в состояние, которое позволило бы посетителям получить представление об условиях содержания репрессированных в разные периоды Советского Союза. В результате через несколько лет после начала восстановительных работ энтузиастам удалось открыть музей на участке «особого режима» — той части лагеря, где с брежневских времен и до перестройки[7] находились в заключении ряд правозащитников и борцов за независимость прибалтийских республик и Украины.
Открывшийся музей привлек внимание региональных властей, которые решили поддержать курировавшую музей автономную некоммерческую организацию (АНО) ежегодной субсидией из краевого бюджета. Благодаря этой финансовой помощи руководство музея смогло отремонтировать участок «строгого режима» колонии, а также подготовить и открыть несколько выставок — в частности, выставку о системе Гулага и фотовыставку о лагерях на Колыме [Обухов 2010]. Кроме того, АНО «Пермь-36» занималась и рядом других проектов: «Школой музеологии», курсами повышения квалификации для учителей истории и гражданским фестивалем «Пилорама».
В основе всех выставок и проектов АНО «Пермь-36» лежало убеждение, что значительная часть заключенных в лагерях Гулага и пермских «политзонах» были жертвами политических репрессий. В музейном нарративе большинство заключенных 1930-х, 1940-х и начала 1950-х годов представлялись как осужденные по ложным доносам или за бытовые пустяки — просто чтобы удовлетворить спрос государства на дешевую рабочую силу. При этом Гулаг представлялся как система, с помощью которой государство закрепощало и эксплуатировало собственных граждан. Большинство политических заключенных, содержавшихся в лагере в последний период его существования, назывались в текстах информационных панелей и объяснениях экскурсоводов «узниками совести», которые попали в лагерь за деятельность, не выходящую за рамки конституционных или зафиксированных Хельсинкской декларацией прав. Их принуждение к труду являлось актом криминального характера со стороны неправового государства[8].
В июле 2012 года пермское издание еженедельника «Аргументы и факты» опубликовало интервью с бывшем надзирателем колонии ВС389/36 Владимиром Кургузовым, который обвинил руководство музея в фальсификации истории. По его словам, в политзоне «Пермь-36» сидели не жертвы репрессий, а «опасные государственные преступники», причем они якобы находились в условиях, похожих на «санаторий» [Волгина 2012]. Это интервью, интенсивно обсуждавшееся в пермской прессе, послужило началом кампании против руководства музея, которую инициировали пермские коммунисты, ветераны системы исполнения наказаний, а также местные активисты организации «Суть времени», цель которой — восстановление СССР (или, точнее, создание «СССР 2.0»). Центральным посылом кампании являлась мысль, что АНО «Пермь-36» «поливает грязью» славную советскую историю и поэтому не имеет права получать средства из государственного бюджета.
В начале 2012 года в Пермском крае сменилось руководство, но новые власти до середины 2013 года не обращали внимания на активную кампанию против музея. Однако когда стало известно, что федеральные власти намерены ежегодно выделять на поддержку «Перми-36» 400 млн рублей, региональные власти убедили руководителей музея пойти на создание государственного бюджетного учреждения, которое с января 2014 года должно было — в соответствии с кооперационным соглашением — совместно с АНО управлять музеем. АНО согласилась на эту фактическую национализацию музея, однако, несмотря на последовавшие за этим долгие переговоры, местные власти не подписали обещанное соглашение. Вместо этого в мае 2014 года они запретили основателям музея продолжать свою деятельность на территории «Перми-36» и назначили новых руководителей. Скандал, возникший из-за «рейдерского захвата музея» — так назвала произошедшее бывший исполнительный директор музея Татьяна Курсина [Полина 2014], — обсуждался во многих российских и зарубежных СМИ [Гизен 2015].
Новым директором музея стала бывший заместитель министра культуры Пермского края Наталья Семакова. Под предлогом борьбы с «фальсификациями истории» она сразу же закрыла несколько выставочных залов (например, часть выставки на участке «особого режима», где рассказывалось о его бывших заключенных — борцах за независимость в советских республиках). Кроме того, были закрыты и два зала на участке «строгого режима»: зал с предметами и фотографиями из лагерей на Колыме и зал, в котором были представлены биографические сведения о заключенных гулаговского периода колонии, а также биографии заключенных политзоны обоих учaстков колонии.
Вскоре пермские власти обнародовали несколько сценариев будущего развития музея. Среди них, например, была идея перепрофилировать учреждение в музей репрессий со времен Бориса Годунова [Звягинцева 2014]. Международное общество, интересующееся мемориальной культурой и выступающее за увековечение памяти жертв советских репрессий, с опасением ждало новых выставок музея. Среди них особое внимание привлекла выставка «Переломаны буреломами», которая открылась весной 2015 года в помещении мастерских рабочей зоны участка строгого режима колонии и была посвящена вкладу заключенных и жителей спецпоселков в Победу в Великой Отечественной войне. Информационная панель, которая вводила в тему выставки, гласила следующее:
Сверхтяжелые условия и важность конечного результата уравнивают значение вклада свободных граждан, спецпереселенцев и заключенных, трудившихся на лесосплаве и лесозаготовках, в дело Победы над фашистской Германией и послевоенное восстановление страны. Цена Победы — это здоровье и жизни многих тысяч людей, свободных граждан и осужденных за дело или без вины. Основным стержнем Победы стал «переломанный буреломами» человек [Heitzer 2015].
Хотя в этом тексте вклад переселенцев и заключенных в Победу оценивается как равный вкладу свободных людей (и переселенцы, и заключенные, и свободные граждане работали в «сверхтяжелых условиях»), представленные на выставке фотографии показывают иную картину событий. Изображенные на снимках люди не представлены как жертвы политических репрессий. Они осуждены и занимаются заготовкой леса на военные нужды, но при этом вполне тепло одеты и после работы ходят на рыбалку. Видимо, снимки призваны продемонстрировать, что условия принудительного труда были в военное время не такими уж «сверхтяжелыми» — по сравнению с условиями жизни находившихся на свободе советских граждан. На то, что некоторые снимки были сделаны уже после войны, вряд ли обращают внимание все посетители экспозиции (см. вторую фотографию ниже).
Неудивительно, что в репортаже, опубликованном на сайте Радио «Свобода», говорилось следующее: «В Перми по-новому взглянули на жизнь политзэков Гулага — в свободное от работы время они отлично питались, пели и плясали» [Данилович 2015].
Фотографии: Лиза Саволайнен
К 70-летию победы на территории музея появилась мемориальная доска, текст которой также свидетельствует об особом отношении к принудительному труду:
Во имя родины!
Подвиг советского народа, победившего фашизм, является главным событием не только ХХ-го столетия, но и всей истории человечества. Многонациональный народ СССР приближал день великой победы как на полях, так и в тылу.
Высокие духовные качества людей проявились и за колючей проволокой Гулага, под общим девизом «Все для фронта, все для победы».
В годы войны заключенные Гулага заготовили более 55 млн кубометров древесины, пошили 22 млн единиц обмундирования, произвели 2,5 млн пар разной обуви, более 2 млн комплектов трикотажного белья, 500 тыс. одеял, 70 тыс. полушубков. Они проектировали танки и самолеты…
В фонд обороны страны за 1941—1944 годы поступило свыше 30 млн рублей личных пожертвований от заключенных.
Благодарные потомки должны помнить и об этой странице нашей истории, о подвигах этих людей [Heitzer 2015].
Судя по всему, этот текст призван подчеркнуть, что заключенные были не такими плохими людьми, как обычно думают. Фраза о том, что они жертвовали на Победу личные средства, даже трогательна — ведь у заключенных, как правило, почти не было сбережений. Но эта попытка реабилитации заключенных кажется неудачной на фоне того, что многих из них посадили за малейшие проступки (прогулы, кражу продуктов в колхозе), из-за ложного доноса или, например, за политический анекдот.
На фотографиях, представленных публике в рамках выставки о лесозаготовках, заключенные и переселенцы изображаются не как жертвы политических репрессий, а как советские граждане, которые живут и работают во вполне приемлемых — если не сказать хороших — условиях.
В тексте, приуроченном к 70-летию Победы, уход от репрезентации заключенных как жертв репрессий осуществляется иначе: заключенный Гулага представляется совершившим ошибку человеком, который — если не был уголовником или «политическим» — получал во время войны возможность загладить свою вину перед советским обществом и вернуться на свободу. Работа на нужды фронта тем самым переставала быть принудительным трудом и становилась способом искупления вины, очищения от грехов — и поэтому приобретала духовный смысл.
То, что с приходом нового руководства отношение музея к заключенным сталинских времен изменилось, стало окончательно ясно, когда в День космонавтики в апреле 2016 года на официальном сайте музея появился следующий текст:
Сегодня исполняется 55 лет со дня знаменитого полета Юрия Алексеевича Гагарина.
Этот факт стал свидетельством превосходства советской науки, но нам важно помнить где и когда закладывались первые кирпичи величественного здания отечественной науки.
Будущие успехи советской космической отрасли закладывались еще в 1930-е годы. В этой связи хотелось бы рассказать о пресловутых «шарашках» — секретных НИИ, подчиненных НКВД. Суть этих заведений была в том, что заключенные, отбывающие срок, объединялись для работы над какими-либо научными проектами. Среди заключенных трудилось большое количество выдающихся советских ученых, инженеров, конструкторов, которые в 1930-е годы пострадали от политических репрессий. Среди них такие легендарные личности, как Валентин Петрович Глушко и Сергей Павлович Королев.
С точки зрения эффективности, «шарашки» себя оправдали. Концентрация в одном месте талантливых людей, отсутствие, ввиду их тюремного статуса, возможности для конкуренции за позиции: все это дало блестящие результаты. Отмечается, что большое количество изобретений было создано именно в «шарашках». Кроме того, в условиях надвигающейся войны «шарашки» были защитой от шпионажа и от физического устранения ведущих советских ученых враждебными силами.
Успехи в работе приводили к послаблению тюремного режима. В дальнейшем открывались возможности для отмены приговора. Ученые, трудившиеся в «шарашках», выходили на свободу, им в подчинение давали целые заводы, вручались премии. Яркий тому пример Андрей Николаевич Туполев, арестованный по делу Тухачевского, ученый будет выпущен на свободу в 1941 году, в дальнейшем получит четыре сталинские премии… [Гулаг 2016].
С одной стороны, в тексте признается, что заключенные в «шарашках» ученые были жертвами политических репрессий, но, с другой, вполне недвусмысленно подчеркиваются преимущества этих заведений. «Шарашки» не только внесли вклад в развитие советской науки; индивиду, который попадал в подобное заведение, якобы даже везло: защищенный от физического устранения, он мог заниматься любимым делом, получать премии, дожидаться послабления режима и даже — кто знает! — отмены приговора.
В связи с последовавшим публичным скандалом и осуждением со стороны местных властей текст был вскоре удален с сайта, а вместо него появилось официальное извинение. Однако в каком направлении нарратив музея о жертвах репрессий будет развиваться дальше, пока неясно.
Заключение
Три рассмотренных нами экспозиции отличаются друг от друга по многим параметрам. Но их объединяет отчетливое вытеснение образов, отсылающих к рабству, с помощью образов всеобщего «социалистического труда». Притягательность и мощь последних коренится как в героических ассоциациях, которые позволяют увидеть «позитивное прошлое», так и в ощущении причастности к «мы-группе», которая вершила великие дела. Наконец, не стоит упускать из виду и стилистическую привлекательность таких образов, часто тяготеющих к эстетике соцреализма.
Вряд ли стоит говорить о том, что создатели выставок (по меньшей мере — в первых двух случаях) сознательно пытались придать образам «социалистического труда» центральное место в рассказе о Гулаге. Вероятнее всего, ключевым фактором была попытка «усложнить» образы рабского подневольного труда с помощью исторического контекста — посмотреть на труд в лагерях как на неотъемлемую часть эпохи. Но в итоге образы «социалистического труда» не усложняют, а скорее редуцируют образы, связанные с рабством и угнетением. Труд заключенных обретает смысл и достойную сочувствия цель, которая должна быть близка как заключенным той эпохи, так и зрителям выставки. В таком контексте образы рабства кажутся мало уместными, а рассказ о тяжелых условиях труда заключенных нивелируется посредством описания трудностей, переживаемых всем советским народом.
Важно подчеркнуть, что, говоря об образах рабства, мы вовсе не утверждаем, что они — достаточная основа для создания экспозиции о труде узников Гулага. Хотя, пожалуй, эти образы и кажутся более уместными, чем образы «социалистического труда». Но все же и они апеллируют к весьма условному набору клише. Труд в Гулаге не может быть представлен как некое повторение каких бы то ни было событий (рабского труда на Древнем Востоке, восточно-европейской формы крепостничества, ссылки царских времен и т.п.). Это было явление, рожденное в специфических условиях Советской России, так что осмысление подневольного труда в лагерях невозможно без учета этого контекста. Как писали Александр Даниэль и Ирина Флиге: «Основные аспекты Гулага могут быть раскрыты лишь в сопоставлении их с соответствующими аспектами жизни на свободе» [Даниэль, Флиге 2013: 395]. При этом «сущностный аспект — это воспроизводство Гулагом базовых черт труда, быта и социальных отношений в сталинском Советском Союзе в их крайнем, идеальном выражении» [там же]. Как успешно ввести этот аспект в пространство выставок — отдельный сложный вопрос. Но что кажется понятным уже сейчас — простое воспроизводство риторики «социалистического труда», апелляция к образам народного энтузиазма и великих строек не могут здесь помочь. Они будут приводить только к механическому возврату внутрь советской риторики (пусть и модифицированной), а вовсе не к ее осмыслению.
Библиография / References
[1914—1945 2015] — «1914—1945. От великих потрясений к Великой Победе». Пресс-конференция организаторов выставки // Православие.Ру. 2015 (http://www.pravoslavie.ru/87166.html).
(«1914—1945. Ot velikikh potryaseniy k Velikoy Pobede». Press-konferentsiya organizatorov vystavki // Pravoslavie.Ru. 2015 (http://www.pravoslavie.ru/87166.html).)
[Бердинских 2013] — Бердинских А. Гулаг в Советском Союзе: идеология и экономика подневольного труда. Сыктывкар; Воркута, 2013.
(Berdinskikh A. Gulag v Sovetskom Soyuze: ideologiya i ekonomika podnevol’nogo truda. Syktyvkar; Vorkuta, 2013.)
[Волгина 2012] — Волгина О. Бывший надзиратель «Перми-36» уличил «Пилораму» в фальсификации истории // Аргументы и факты Пермь. 2012. 25 июля (http://www.perm.aif.ru/culture/details/122423).
(Volgina O. Byvshiy nadziratel’ «Permi-36» ulichil «Piloramu» v fal’sifikatsii istorii // Argumenty i fakty Perm’. 2012. 25 July (http://www.perm.aif.ru/culture/details/122423).)
[Все чудеса 2011] — Все чудеса Урала. Пермский край. Мемориальный музей Пермь-36 // ОТВ. 2011 (https://www.youtube.com/watch?v=94o293iiPVI).
(Vse chudesa Urala. Permskiy kray. Memorial’nyy muzey Perm’-36 // OTV. 2011 (https://www.youtube.com/watch?v=94o293iiPVI).)
[Гизен 2015] — Гизен А. Расколотая память: отражение конфликта вокруг Мемориального центра Пермь-36 в российских медиа // Журнал исследований социальной политики. 2015. № 3. С. 363—376.
(Giesen A. Raskolotaya pamyat’: otrazhenie konflikta vokrug Memorial’nogo tsentra Perm’-36 v rossiyskikh media // Zhurnal issledovaniy sotsial’noy politiki. 2015. № 3. P. 363—376.)
[Гнедовский 2013] — Гнедовский М. Страдание как экспонат, или Музей строгого режима // История сталинизма: Принудительный труд в СССР. Экономика, политика, память / Отв. ред. Л.И. Бородкин, С.А. Красильников, О.В. Хлевнюк. М.: РОССПЭН, 2013. С. 362—296.
(Gnedovskiy M. Stradanie kak eksponat, ili muzey strogogo rezhima // Istoriya stalinizma: Prinuditel’nyy trud v SSSR. Ekonomika, politika, pamyat’ / Ed. by L.I. Borodkin, S.A. Krasil’nikov, O.V. Khlevnyuk. Moscow, 2013. P. 362—296.)
[Гнедовский, Охотин 2011] — Гнедовский М., Охотин Н. Страдание как экспонат, или Музей строгого режима: Как показывать в музеях «негативную» историю // Уроки истории. ХХ век. 2011. 31 октября (http://urokiistorii.ru/current/view/2528).
(Gnedovskiy M., Okhotin N. Stradanie kak eksponat, ili Muzey strogogo rezhima: Kak pokazyvat’ v muzeyakh «negativnuyu» istoriyu // Uroki istorii. XX vek. 2011. 31 October (http://urokiistorii.ru/current/view/2528).)
[Горький 1998] — Горький М. Правда социализма // Беломоро-Балтийский канал имени Сталина: История строительства. 1931—1934 / Под ред. М. Горького, Л. Авербаха, С. Фирина. М., 1998. С. 11—22.
(Gor’kiy M. Pravda sotsializma // Belomoro-Baltiyskiy kanal imeni Stalina: Istoriya stroitel’stva. 1931—1934 / Ed. by M. Gor’kiy, L. Averbakh, P. Firin. Moscow, 1998. P. 11—22.)
[Гулаг 2016] — Гулаг как двигатель прогресса. Бывший музей репрессий рассказал об эффективности «шарашек» // Медуза. 2016. 13 апреля (https://meduza.io/feature/2016/04/13/gulag-kak- dvigatel-progressа).
(Gulag kak dvigatel’ progressa. Byvshiy muzey repressiy rasskazal ob effektivnosti «sharashek» // Meduza. 2016. 13 April (https://meduza.io/feature/2016/04/13/gulag- kak- dvigatel-progressa).)
[Данилович 2015] — Данилович М. Гулаг. Новейшая история // Радио «Свобода». 2015. 9 июля (http://www.svoboda.org/content/article/27116078.html).
(Danilovich M. Gulag. Noveyshaya istoriya // Radio «Svoboda». 2015. 9 July (http://www.svoboda.org/content/article/27116078.html).)
[Даниэль, Флиге 2013] — Даниэль А., Флиге И. Тачка, кирка, лопата: концепции музейной подачи принудительного труда // История сталинизма: Принудительный труд в СССР. Экономика, политика, память / Отв. ред. Л.И. Бородкин, С.А. Красильников, О.В. Хлевнюк. М.: РОССПЭН, 2013. С. 384—396.
(Daniel’ A., Flige I. Tachka, kirka, lopata: kontseptsii muzeynoy podachi prinuditel’nogo truda // Istoriya stalinizma: Prinuditel’nyy trud v SSSR. Ekonomika, politika, pamyat’ / Ed. by L.I. Borodkin, S.A. Krasil’nikov, O.V. Khlevnyuk. Moscow, 2013. P. 384—396.)
[Добренко 2007] — Добренко Е. Политэкономия соцреализма. М.: Новое литературное обозрение, 2007.
(Dobrenko E. Politekonomiya sotsrealizma. Moscow, 2007.)
[Добро пожаловать 2016] — Добро пожаловать в исторический парк «Россия — моя история» // Исторический парк «Россия — моя история». 2016 (http://
myhistorypark.ru/about).
(Dobro pozhalovat’ v istoricheskiy park «Rossiya — moya istoriya» // Istoricheskiy park «Rossiya — moya istoriya». 2016 (http://myhistorypark.ru/
about).)
[Долой неграмотность 1920] — Долой неграмотность: Букварь для взрослых. [Гомель]: Государственное издательство, 1920.
(Doloy negramotnost’: Bukvar’ dlya vzroslykh. [Gomel’]: Gosudarstvennoe izdatel’stvo, 1920.)
[Завадский 2015] — Завадский А. Резервация для памяти? // Русский журнал. 2015. 15 ноября (http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/Rezervaciya-dlya-pamyati).
(Zavadskiy A. Rezervatsiya dlya pamyati? // Russkiy zhurnal. 2015. 15 November (http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/Rezervaciya-dlya-pamyati).)
[Звягинцева 2014] — Звягинцева В. Формат ушел в прошлое // Новые известия. 2014. 31 июля (http://www.newizv.ru/culture/2014-07-31/205563-format-ushel-v-proshloe. html).
(Zvyagintseva V. Format ushel v proshloe // Novye izvestiya. 2014. 31 July (http://www.newizv.ru/culture/2014-07-31/205563-format-ushel-v-proshloe.html).)
[Интерфакс 2013] — Выставку «Православная Русь. Романовы» в Москве посетили более 300 тысяч человек // Интерфакс. 2013. 25 ноября (http://www.interfax.ru/culture/342938).
(Vystavku «Pravoslavnaya Rus’. Romanovy» v Moskve posetili bolee 300 tysyach chelovek // Interfax. 2013. 25 November (http://www.interfax.ru/culture/342938).)
[Исторический парк 2016] — Исторический парк «Россия — моя история» // ВДНХ. 2016 (http://vdnh.ru/events/vystavki/obrazovatelno-vystavochnyy-kompleks-rossi…).
(Istoricheskiy park «Rossiya — moya istoriya» // VDNKh. 2016 (http://vdnh.ru/events/vystavki/obrazovatelno-vystavochnyy-kompleks-rossi…).)
[Клейн 2005] — Клейн И. Беломорканал: литература и пропаганда в сталинское время / Пер. с нем. М. Шульмана // НЛО. 2005. № 71. С. 231—262.
(Klein J. Belomorkanal. Literatur und Propaganda in der Stalinzeit // NLO. 2005. № 71. P. 231—262. — In Russ.)
[Кудрявцев 1957] — Кудрявцев А. и др. Характер социалистического труда и его принципиальные отличия от труда при капитализме // Кудрявцев А. и др. Экономика труда. М.: Профиздат, 1957 (http://www.malb.ru/tehly/geo1.html).
(Kudryavtsev A. et al. Kharakter sotsialisticheskogo truda i ego printsipial’nye otlichiya ot truda pri kapitalizme // Kudryavtsev A. et al. Ekonomika truda. Moscow, 1957 (http://www.malb.ru/tehly/geo1.html).)
[Ленин 1974] — Ленин В.И. Как организовать соревнование // Полное собрание сочинений. 5-е изд. М.: Издательство политической литературы, 1974. Т. 35. С. 196—205.
(Lenin V.I. Kak organizovat’ sorevnovanie // Polnoe sobranie sochineniy. Moscow, 1974. Vol. 35. P. 196—205.)
[Обухов 2010] — Обухов Л. История колонии, ставшей музеем // Труды Томского областного краеведческого музея. 2010. ХVI. С. 218—225.
(Obukhov L. Istoriya kolonii, stavshey muzeem // Trudy Тomskogo oblastnogo kraevedcheskogo muzeya. 2010. Vol. XVI. P. 218—225.)
[Овсиенко 2012] — Овсиенко В. А чтоб ты долго жил, Кургузов! // Права людини в Україні. Харьков, 2012 (http://khpg.org/pda/index.
php?id=1345540426).
(Ovsienko V. A chtob ty dolgo zhil, Kurguzov! // Prava lyudini v Ukraїnі. Kharkov, 2012 (http://khpg.org/pda/index.php?id=1345540426).)
[Полина 2014] — Полина Д. АНО тебе надо? // Коммерсантъ Прикамье Пермь. 2014. 24 мая (http://www.kommersant.ru/doc/2478954).
(Polina D. ANO tebe nado? // Kommersant Prikam’e Perm. 2014. 24 May (http://www.kommersant.ru/doc/2478954).)
[Православная Русь 2015] — Православная Русь. Россия — Моя история // Манеж. Музейно-выставочное объединение. 2015 (http://moscowmanege.ru/ru/pravoslavnaya-rus- rossiya-moya-istoriya-1914-1945-gg-ot-velikix-potryasenij-k-velikoj-pobede).
(Pravoslavnaya Rus’. Rossiya — Moya istoriya // Manezh. Muzeyno-vystavochnoe ob”edinenie. 2015 (http://moscowmanege.ru/ru/pravoslavnaya-
rus-rossiya-moya-istoriya-1914-1945-gg-ot-velikix-potryasenij-k-velikoj-pobede).)
[Фуко 2015] — Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / Пер. с фр. В. Наумова. М.: Ад Маргинем Пресс, 2015.
(Fоucault M. Surveiller et punir. Naissance de la prison. Moscow, 2015. — In Russ.)
[Эпплбаум 2015] — Эпплбаум Э. Гулаг / Пер. с англ. Л. Мотылева. М.: АСТ: CORPUS, 2015.
(Applebaum A. Gulag: A History. Moscow, 2015. — In Russ.)
[Egypt Аxes 2014] — Egypt Аxes ‘Exodus’ Film, Citing Historical Mistakes // Al Arabia. English. 2014. 26 December (http://english.alarabiya.
net/en/media/digital/2014/12/26/Egypt-axes-exodus-film-citing-historical-mistakes-.html).
[Gulag 2008] — Gulag: Many days, Many Lives // Roy Rosenzweig Center for History and New Media. 2008 (http://gulaghistory.org/exhibits/
perm).
[Heitzer 2015] — Heitzer E. Neuigkeiten zur Gedenkstätte Perm-36 // enricoheitzer.de. 2015. 27. September (http://www.enricoheitzer.de/2015/
09/27/neuigkeiten-zur-gedenkst%C3%A4tte-perm-36).
[1] В целом, они перекликаются с тремя из четырех предложенных А. Даниэлем и И. Флиге «концептуальных полюсов». «Рабство» близко к главе «Куда, тов. Сталин, сдавать металлолом?», в которой «труд недвусмысленно трактуется как принудительный, более того как рабский и бесправный» [Даниэль, Флиге 2013: 392]. «Социалистический труд» перекликается с главами «Таинственный остров» и «Ура, построили!». Единственным «концептуальным полюсом», который не укладывается в дихотомию между «рабством» и «социалистическим трудом», оказывается глава «Племя зэка», содержащая в себе отчетливый этнографический посыл. Но в нашем случае им можно пренебречь по той причине, что мы пытается сосредоточить внимание на тенденциях, имеющих место в построении в музеях «больших» нарративов, касающихся истории Гулага. Потому для нас важнее видеть именно те «большие» смыслы, которые сегодня более или менее осознанно вкладываются в подобные экспозиции их создателями.
[2] Более полное название выставки: «Православная Русь. Россия — Моя история. 1914—1945 годы. От великих потрясений к Великой Победе. XIV выставка-форум». См.: [Православная Русь 2015].
[3] По устройству залов выставка в ВДНХ в некоторой степени отличается от экспозиции, продемонстрированной в Манеже.
[4] Епископ Тихон (Шевкунов), помимо своего церковного служения и административной работы в Московском патриархате (в том числе в качестве ответственного секретаря Патриаршего совета по культуре), успел несколько раз заявить о себе и в сфере литературы и кинематографа. Этот выпускник ВГИКа является автором вызвавшего довольно широкий общественный резонанс фильма «Гибель империи. Византийский урок», а также книги «Несвятые святые», ставшей бестселлером.
[5] В этом зале неоднократно указывается, что данные предоставлены Музеем истории Гулага. О нем отдельно см. далее.
[6] Епископ Тихон (Шевкунов) прямо заявил, что в центре выставки «народ, который и творил историю; был и объектом, и субъектом истории». Об этом см.: [1914—1945 2015].
[7] В письме бывшего узника Василя Овсиенко сообщается: «…а я — в зоне особого (камерного) режима, где тоже отбыл 6 лет среди таких “особо опасных рецидивистов”, как Иван Кандыба, Левко Лукьяненко, Юрий Литвин, Михайло Горынь, Валерий Марченко, Иван Сокульский, Микола Горбаль, Василь Курило, Семен Скалич (Покутник), Григорий Приходько, эстонцы Март Никлус, Энн Тарто, литовцы Викторас Пяткус и Балис Гаяускас, латыш Гунар Астра, армяне Азат Аршакян и Ашот Навасардян, русские Юрий Федоров, Леонид Бородин. Это известные деятели правозащитного и национально-освободительного движения, а после освобождения — депутаты парламентов и общественные деятели». Кроме того, Овсиенко упоминает и украинского поэта Василя Стуса [Овсиенко 2012].
[8] Ср. записи экскурсий: «Все чудеса Урала» [Все чудеса 2011] и «Gulag: Many days, Many Lives» [Gulag 2008].