Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2016
Абрам Рейтблат («Новое литературное обозрение»; кандидат педагогических наук) reitblat@nlo.magazine.ru.
УДК: 93
Аннотация: Несмотря на то что российская власть не поощряла публичного обсуждения крепостного права, в первой половине XIX века появляются несколько заметных сочинений, в которых выдвигаются как экономические, так и моральные аргументы в защиту крепостного права. Аргументация во всех подобных сочинениях придерживалась двух стратегий: одну из них можно назвать «универсалистской», а другую — стратегией «особого пути». В статье подробно разбираются аргументы сторонников обеих риторических стратегий.
Ключевые слова: крепостничество, Крестьянская реформа 1861 года, полемические стратегии, оправдание крепостничества, XIX век
Abram Reitblat (New Literary Observer; PhD) reitblat@nlo.magazine.ru.
UDC: 93
Abstract: Regardless of the fact that the Russian authorities did not encourage public discussion of serfdom, the first half of the nineteenth century saw the appearance of several notable works that advanced both economic and moral arguments in favor of serfdom. The argumentation in all these works adhered to two strategies: one of them was ‘universalist’ and the other argued for Russia’s ‘special path.’ Reitblat’s article offers a detailed examination of the arguments made by representatives of both rhetorical strategies.
Key words: serfdom, The Emancipation reform of 1861 in Russia, polemic strategies, justification of serfdom, 19th century
В конце XV—XVII веке рядом государственно-правовых актов крестьяне в России были закрепощены, и в течение достаточно долгого времени крепостное право воспринималось как вполне естественное установление. Практически никто не выступал против него, по крайней мере публично, речь могла идти только о более мягком обращении с крепостными. Только во второй половине XVIII века, с проникновением в Россию просветительских идей, ситуация начинает меняться. Обсуждение этого вопроса инициировала императрица Екатерина II, которая в 1765 году, когда было создано Вольное экономическое общество, предложила большую награду за наилучший ответ на вопрос: «В чем состоит собственность землевладельца, в земле ли его, которую он обрабатывает, или в движимости, и какое он право на то или другое для пользы общенародной иметь может?» В большинстве ответов речь шла об экономической невыгодности крепостного права, хотя часть ответов (в основном — российских авторов) содержала выступления против освобождения крестьян [Семевский 1888: 48—91]. Так, известный поэт и драматург А.П. Сумароков утверждал, что «свобода крестьян не токмо обществу вредна, но и пагубна!», Степанов, тоже выступая против освобождения, писал: «Крестьяне наши столько отягощены и утороплены, столь больше ленивы, упорны, нерадетельны, злобны, наклонны к обману и воровству, а единственно, по присловице, исполняют платье с ношу, а хлеба с душу, затем что излишнее пропьет, а о размножении хлебопашества попечения не имеют» [там же: 48, 90]. Вопрос этот обсуждался и в созванной вскоре Комиссии для сочинения нового уложения.
Таким образом, процесс обсуждения и, тем самым, подрыва крепостного права был запущен. Ряд мыслителей начинают подвергать его критике. Отношение к крепостному праву в России в конце XVIII века можно сравнить с современным отношением к праву людей как владеть животными, так и убивать их для употребления в пищу, изготовления одежды и обуви и т.д. Подавляющее большинство наших современников не видит в этом ничего плохого, в лучшем случае речь идет о гуманном обращении с ними. И лишь немногие маргиналы говорят о правах животных и ставят под вопрос право человека иметь их в своей собственности.
Сторонников крепостного права в XVIII и самом начале XIX века было во много раз больше, чем противников. Правда, в печати они выступали редко, но в практической деятельности ожесточенно боролись против любых шагов по освобождению крестьян. Например, когда в 1803 году был подписан указ о вольных хлебопашцах, давший юридическую основу для освобождения помещиками крестьян, Г.Р. Державин, занимавший тогда пост министра юстиции, усиленно уговаривал Александра I не приводить его в действие и пытался отложить его публикацию.
В целом российская власть избегала публичного обсуждения крепостного права и стремилась не пропускать в печать высказывания по этому вопросу, даже оправдывающие крепостное право. Как правило, этот запрет был негласным, но в апреле 1850 года Николай I повелел следующее: «Сочинения, в которых изъявляется сожаление о состоянии крепостных крестьян, описываются злоупотребления помещиков или доказывается, что перемена в отношениях первых к последним принесла бы пользу, не должны быть вообще разрешаемы к печатанию, а тем более в книгах, предназначенных для чтения простого народа» [Из цензурной старины 1903: 348]. Но были периоды (особенно в начале царствования Александра I), когда этот запрет, по сути дела, отменялся, кроме того, иногда авторам удавалось издать свое сочинение за границей или обойти отечественную цензуру.
Представители просвещенческой идеологии осуждали крепостное право с экономических и моральных позиций и настаивали на немедленной его ликвидации. Одни из них (А.С. Кайсаров, И.П. Пнин, А.П. Куницын) смогли обнародовать свои взгляды, рассуждения других (М.М. Сперанского, В.Ф. Малиновского, ряда декабристов) были опубликованы гораздо позже. Критиковали крепостное право и зарубежные философы, публицисты и историки.
Критика крепостного права шла с просвещенческих позиций. Очень наглядно это видно в диссертации А.С. Кайсарова «Об освобождении крепостных в России», в 1806 году защищенной в Гёттингенском университете и опубликованной на латинском языке. Кайсаров исходит из того, что «человек рождается свободным и никому не дано права быть господином над другим, говорит каждому явственно его здравый смысл. <…> благополучие граждан должно представлять первую и конечную цель государства», а рабство этому мешает [Кайсаров 1966: 360, 361]. Причина этого, по мнению Кайсарова, в том, что крепостные трудятся хуже свободных людей, у них ниже рождаемость. Натуральное хозяйство в поместье препятствует развитию торговли, обращению денег.
Близкое по характеру сочетание социально-экономических и морально-этических аргументов можно найти у В.Ф. Малиновского. С одной стороны, он в 1802 году писал, что «свобода есть как воздух необходима для бытия человеческого, не только для размножения, но и сохранения оного. <…> Земляки и братья по христианству, рабы, живут как пленники в своем отечестве, отчуждены всех прав его и преимуществ и даже покровительства и обережения законов в рассуждении собственности и самой безопасности жизни» [Малиновский 1958: 111]. Отмечал Малиновский и развращающее влияние крепостного права, причем не только на крепостных, но и на их владельцев. Одни приучаются к страху, покорности и слепому повиновению, даже раболепному поведению по отношению к своим помещикам, другие — к неограниченному самовластию и заносчивости [Малиновский 1966: 255]. С другой стороны, в цитировавшейся записке 1802 года он подчеркивал, что освободить крепостных нужно и для экономического развития страны, в частности по той причине, что для заселения пустующих земель не хватает людей.
Аналогичные доводы можно найти и у других критиков крепостного права.
И.П. Пнин отмечал, что рабство противоречит «цели гражданских обществ» и правосудию [Пнин 1966: 193]; В.Ф. Попугаев писал, что «привести человека в такое состояние, чтоб он был привязан к одному месту, лишить его воли, заглушить в нем чувства — есть привести его в состояние растения, вещества бездушного <…> просвещение несогласно с рабством» [Попугаев 1966: 286—287].
Можно встретить критику крепостничества и с точки зрения естественного права. Так, А.П. Куницын утверждал, что «никто не может приобресть права собственности на другого человека ни противу воли, ни с его на то согласия, ибо право личности состоит в свободе располагать самим собою. Следовательно, произвольное завладение человеком противно праву, согласие же лица не может служить предлогом завладения, ибо право личности неотчуждаемо» [Куницын 1966: 246—247][1].
В 1809 году в Вильне вышел перевод на русский язык с польского книги В.С. Стройновского «О условиях помещиков с крестьянами», в которой автор писал, что рано или поздно помещики осознают необходимость освободить крепостных, и подробно излагал возможный механизм подобного освобождения. Издание труда Стройновского вызвало шумную реакцию. Попечитель Московского учебного округа П.И. Голенищев-Кутузов писал в Петербург, что в Москве «добрые люди говорят, что и автора, и переводчика надо бы повесить, ибо это зажигатели и враги отечества» [цит. по: Семевский 1888: 300]. Поскольку, в отличие от других публикаций, в которых авторы только аргументировали необходимость освобождения крестьян, книга Стройновского описывала и практические шаги в этом направлении, она побудила сторонников крепостного права выступить в его защиту.
Ряд консервативных мыслителей предприняли попытки продемонстрировать достоинства крепостного права, по крайней мере в российских условиях. Они оказались в достаточно трудной ситуации — просвещенческая идеология оказала к этому времени сильное влияние на самосознание русского общества, во многом сформировала его взгляды на мир и социальные отношения и даже стала в значительной степени основой государственной политики, особенно в области образования и воспитания (характерно, что соответствующее министерство называлось Министерством народного просвещения).
Проводимый далее анализ риторических стратегий, применявшихся для оправдания крепостного права, основывается как на текстах, опубликованных в ту эпоху, так и на текстах, циркулировавших в рукописном виде и напечатанных лишь впоследствии. В николаевскую эпоху публикация текстов, в которых шла речь о крепостном праве, пресекалась цензурой, но при Александре I, особенно в первую половину его царствования, такие тексты время от времени проникали в печать (например: [Правдин 1817]). Кроме того, в первой половине XIX века были популярны жанры «мнений» и «записок». «Мнения» нередко оглашались в Государственном совете, а потом (как и записки, подававшиеся влиятельным сановникам) довольно широко циркулировали в рукописном виде (например, «мнения» Н.С. Мордвинова, анонимная записка «Размышления о неудобствах в России дать свободу крестьянам и служителям или делать собственность имений» (1785), атрибутируемая В.И. Семевским М.М. Щербатову; обширный рукописный трактат В.Н. Каразина «Практическое защищение против иностранцев существующей ныне в России подчиненности поселян их помещикам, или Соглашение сей подчиненности со всеобщими началами монархического правления и государственной полиции, также и с истинным благосостоянием человечества» (1810), до сих пор в полном объеме не опубликованный[2]; записка графа Ф. Ростопчина «Замечание на книгу г-на Стройновского» (1811), «Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» (1811) Н.М. Карамзина, «Послание российского дворянина к князю Н.Г. Репнину, малороссийскому военному губернатору и генерал-адъютанту» (1818) калужского губернатора Н.Г. Вяземского, записки А.С. Шишкова, В. Зубова и других.
Кроме того, различные аспекты крестьянского вопроса время от времени обсуждались в гласных и негласных комитетах, и в протоколах их заседаний до нас тоже дошли мнения защитников крепостного права. И, наконец, привлечены (в очень небольших объемах) мемуарные и эпистолярные источники. Сразу же отметим, что мы имеем дело не с изолированными высказываниями, а с диалогом сторонников и противников освобождения крестьян, причем и те, и другие были знакомы со взглядами своих предшественников, иногда ссылаясь на них. В дискуссиях использовался достаточно ограниченный набор аргументов, в том или ином сочетании встречающихся в выступлениях полемистов.
Можно выделить две риторические стратегии оправдания существования крепостного права. Они использовали в значительной степени одни и те же аргументы, но по-иному расставляли акценты и делали из своих рассуждений разные выводы.
К числу сторонников первой (условно говоря, «универсалистской») можно отнести члена Государственного совета и председателя Вольного экономического общества графа Н.С. Мордвинова, президента Академии наук С.С. Уварова, флигель-адъютанта Александра I П.Д. Киселева, выполнявшего его ответственные поручения, директора Архива Коллегии иностранных дел А.Ф. Малиновского, министра финансов Е.Ф. Канкрина, поэта А.С. Пушкина, журналиста и тайного консультанта III отделения Ф.В. Булгарина. Представители этой стратегии в целом разделяли просвещенческие установки и пытались «вписать» крепостное право в общую просвещенческую схему. Для этого был использован образ дикаря, играющий важную роль в просвещенческой идеологии. Этот персонаж, фигурирующий в описаниях путешествий, в этнографических трудах и художественных произведениях, демонстрировал как природную добродетельность человека, не тронутого развращающим влиянием цивилизации, так и его суеверие, незнание законов природы и общества, общественных условностей и порядков, которые это общество скрепляют и являются предпосылками его существования. Дикаря нужно просветить и цивилизовать, и в результате он станет равноправным членом общества. Но сразу принять его в обществе нельзя. По отношению к дикарю просвещенный человек занимает покровительственную, патерналистскую позицию.
Поскольку, в отличие, например, от американской или французской ситуации, в России в положении собственности оказывались этнически и конфессионально такие же люди, то в чистом виде применить метафору дикарей было трудно (хотя некоторые публицисты использовали и ее). Поэтому русские мыслители нередко использовали по отношению к крестьянам другую, близкую по характеру метафору — детей, младших членов семьи, нуждающихся в знаниях, в том числе в знаниях, касающихся человеческого общежития. Помещик при этом выступал в качестве отца, а крестьяне — его детей.
Обучение и воспитание ребенка — это длительный процесс. Поэтому, не отвергая в принципе желательности и даже неизбежности освобождения крестьян, представители подобных взглядов говорили и писали, что освобождать их пока рано, что это может иметь весьма нежелательные социальные последствия и только потом, когда крестьяне будут к этому готовы, можно будет дать им свободу.
По сути, многие из представителей этой категории стояли перед дилеммой: освобождение крепостных может привести к обострению социальных противоречий и бунту, но и затягивание освобождения опасно, поскольку сохранение существующего положения вещей тоже может привести к бунту.
Так, Н.С. Мордвинов в принципе считал освобождение крепостных желательным, однако пока несвоевременным и осуществимым постепенно, в течение долгого времени. Он писал: «Человек одарен деятельностью, умом и свободною волей; но младенец не может пользоваться сими драгоценными дарами, законом можно дать людям гражданскую свободу, но нельзя дать уменья пользоваться ею. Поэтому и свободу следует давать не сразу, а постепенно, в виде награды трудолюбию и приобретаемому умом достатку: ибо сим только ознаменовывается всегда зрелость гражданская» [цит. по: Гневушев 1904: 100]. Поэтому нужно проводить освобождение постепенно и назначать выкуп, за который крестьянин всегда сможет освободиться. Цена должна быть достаточно высокой, чтобы тот, кто хочет быть свободным, старался усовершенствовать свою деятельность и больше трудиться. Постепенно доля свободных людей будет расти. В итоге все получат выгоду: и крестьяне, и их владельцы, и общество в целом.
С.С. Уваров в секретной записке «О крепостном праве в России», переданной Николаю I в конце 1830 или в 1831 году через А.Х. Бенкендорфа, констатируя, что «крепостное право, в принципе, не может быть защищено никаким разумным и искренним аргументом» и «должно быть отменено» [Уваров 2006: 181], отмечал чрезвычайную сложность и трудность его ликвидации и полагал, что на это уйдет два-три поколения. Мотивировал это он неподготовленностью крестьян к свободе и опасностью революции, предлагая принять во внимание «малую зрелость простого народа, огромное интеллектуальное пространство, которое отделяет его в России от высших классов, наследственную привычку к того рода гражданской и политической опеке, которую представляет в наши дни крепостничество, ряд религиозных и нравственных идей, который установил иерархическую связь между троном и хижиной, внутреннюю и домашнюю организацию с общим отпечатком феодального строя со всеми их преимуществами и изъянами» [там же: 182]. Уваров полагал, что «самым вероятным результатом государственного переворота, упразднявшего крепостное право, рано или поздно была бы демагогическая реакция и анархия, высшие классы погибли бы вместе с теми идеями, которые они представляют, а трон был бы наверняка обрушен вместе с ними» [там же: 183]. Чтобы избежать этого, Уваров предлагал просвещать крестьян, постепенно приучая их к новому порядку вещей, и «внушить господам нравственную невозможность продолжать отношения, которые не находятся больше в гармонии с их чувствами так же, как и с их интересами» [там же: 187]. Он надеялся, что постепенно помещики добровольно будут освобождать крестьян.
Подобно Уварову, и А.С. Пушкин считал, что освобождение крестьян несвоевременно, им можно дать свободу только тогда, когда они будут к этому готовы.
Путешествовавший по России в 1830—1831 годах англичанин записал после беседы с ним, что Пушкин «того мнения (как все разумные и хорошие люди), что никакая большая и существенная перемена не может иметь места в политическом и общественном строе этой обширной и разнородной империи иначе, как постепенными и осторожными шагами, каждый из которых должен быть поставлен на твердую основу культурного подъема; или, другими словами, на просветлении человеческих взглядов и на расширении разумений. Многое еще остается сделать среди высших классов; когда они будут научены понимать свои истинные интересы и интересы своих бедных крепостных, тогда кое-что можно будет сделать, чтобы улучшить положение последних, — все это требует времени. Никакая перемена не может быть длительной, если не покоится на хорошей и прочной основе.
Русский крепостной находится еще не в таких условиях, чтобы желать и заслуживать освобождения от крепостной зависимости; если бы даже они однажды были освобождены от нее, то бóльшая часть добровольно или по необходимости возвратились бы под ярмо. Покровительство помещика подобно крылу матери, простертому над беспомощными птенцами; часто, очень часто они [помещики] несут из собственных запасов издержки по содержанию целых деревень, которые собрали плохой урожай или пострадали от болезни или других бедствий»[3]. И в предназначенной для публикации статье Пушкин отмечал, что «судьба крестьянина улучшается со дня на день по мере распространения просвещения… <…> Конечно: должны еще произойти великие перемены (по-видимому, речь идет об освобождении крестьян. — А.Р.); но не должно торопить времени и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества…» [Пушкин 1949: 258].
Близки к пушкинским и высказывания Ф.В. Булгарина. Он в 1820-х подал записку в III отделение[4], в которой высказывал мнение, что «крестьяне не могут всегда оставаться в нынешнем положении — и рано или поздно дойдет до топорной экспликации. <…> Для каждого сословия: дворянского, среднего и крестьянского — должен быть особенный, но один закон, т.е. права. <…> я полагал, что начать надобно с того, чтоб все хорошее, существующее в обычаях, сделать законом, т.е., разделив Россию по климатам, на три полосы, северную, среднюю и южную, все благоустройство (т.е. избрание в рекруты, барщину или оброк, сельское управление), существующее в образцовых имениях, — ввести законом во все имения. Это был бы первый шаг на этом поприще <…> объявить свободу вдруг — страшно, но можно действовать исподволь, так что чрез 50 лет дело сделается легко. Но начать когда-нибудь надобно» [Видок Фиглярин 1998: 562—563][5].
Стоит упомянуть еще записку П.Д. Киселева «О постепенном уничтожении рабства в России» (1816)[6], в которой выражено опасение народных восстаний и речь идет о необходимости дать свободу крепостным. Но в записке в то же время говорится, что «свобода может стать источником буйства», и предлагаются на первое время скромные меры, в частности запрещение иметь много дворовых. Аналогичный характер имело «Предположение о удобнейшем и безопаснейшем способе даровать свободу крепостным земледельцам в Великороссии» (1817) А.Ф. Малиновского, написанное по указанию А.А. Аракчеева [Дворянские проекты… 2003: 95—104]. Автор утверждал, что «привычка превратила состояние и тех, и других [помещиков и крестьян] в природное. <…> За добрым помещиком они рады век вековать. Поистине между сими земледельцами и помещиком существует издавна такая же связь, какая бывает в большой семье между отцом и детьми. Разрушать ее, как для тех, так и для других, вредно» [там же: 99]. Малиновский опасался, что освобождение крестьян может привести к упадку земледелия, исчезновению заботы помещиков о крестьянах, уменьшению подушной подати и числа рекрутов, распространению тяжб, своеволию крестьян, обеднению дворянства и т.д. На случай, если верховная власть все же решит освободить крепостных, Малиновский предлагал дать свободу тем, кто будет рождаться после 1812 года, с тем чтобы остальные оставались в крепостной зависимости. К этой же группе принадлежал подготовленный министром финансов Е.Ф. Канкриным проект освобождения крестьян (1818), в котором также шла речь о том, что держать крестьян в крепостной зависимости опасно, но и сразу отпускать их на волю нельзя, поскольку «такой внезапный переход расстроил бы до крайности народную производительность, взимание доходов общественных и частных, остановил бы движение большей части народных капиталов и имел бы самое пагубное влияние на нравственность многочисленнейшего класса русского народа», «крестьяне, не приготовленные к новому порядку, могли бы предаться необузданным порывам страстей» [Канкрин 1865: 1367]. Канкрин предлагал провести освобождение поэтапно, причем последний этап должен был завершиться в 1880 году [там же: 1369—1373].
Представители другой стратегии защиты крепостного права (ее можно назвать стратегией «особого пути») полагали, что крепостное право — очень полезное установление. Н.Г. Вяземский писал, например, что нужно только «исправить некоторые известные недостатки и, устранив злоупотребления, надлежит решительно бодрствовать в поддержании ныне существующего порядка вещей <…>» [Дворянские проекты… 2003: 123]. Защитники крепостного права подвергали критике просвещенческую идеологию, хотя во многом испытали ее влияние (В.Н. Каразин, Ф.В. Ростопчин, А.С. Шишков, Н.М. Карамзин, О.А. Поздеев, Правдин). Так, они тоже исходили из идеи всеобщего блага, однако совмещали ее с феодальным по происхождению положением об исходном, «природном» характере сословного неравенства, о разных социальных функциях у разных сословий. Тезису о договорном происхождении государства они противопоставляли тезис о религиозных, сакральных его истоках и патриархальном характере (монарх выступал как отец подданных, а помещик — как отец своих крестьян). Кроме того, важное место в их аргументации занимало положение о специфике истории, масштабов и природных условий России, имеющих следствием неприменимость к ней европейских стандартов и представлений.
Трактат В.Н. Каразина, наиболее яркая и подробная из работ такого типа, теоретически фундирован; этот апологет крепостного права подробно разбирает аргументы в пользу освобождения крестьян и стремится опровергнуть их[7]. Он, в отличие от других защитников крепостного права, обсуждает не только его, но и те общие представления об обществе, на которых оно основывается.
Каразин — довольно любопытный представитель русского просвещения. С одной стороны, сам он был человеком энциклопедических знаний, по его инициативе был основан университет в Харькове, в своем имении он создал школу для крестьян, с другой — в труде, о котором идет речь, он стремился продемонстрировать, что «смысл наших коренных законов (в том числе о крепостном праве. — А.Р.) совершенно основан на религии и природе и что стоит его только объяснить, следуя просвещению века, чтоб усовершить его» [Каразин 1910: 303].
Он излагает взгляды французского философа-просветителя Габриэля Мабли (тезис о природных равенстве и свободе людей и соответственно о рабстве как противоречащем им, теорию договора, трактовку власти как выражения общей воли, а монарха — как репрезентанта народа и т.д.). Пишет он и о выводах, сделанных из этих положений французским историком России Никола-Габриэлем Леклерком и другими социальными мыслителями, утверждавшими, что рабство препятствует росту численности населения, не стимулирует трудолюбие и предприимчивость, развращает нравы, вследствие чего просвещенные европейские государи уничтожили его.
В ответ Каразин излагает свои взгляды, согласно которым ни в природе, ни в обществе нет равенства. Подданные зависят от государя, дети — от родителей, существует, наконец, «зависимость всякого, сделавшего условие, от того лица, в пользу которого оно сделано» [там же: 318]. В отличие от просветителей Каразин по-настоящему не верит в силу просвещения, он считает, что низший слой людей в принципе нельзя просветить: «Природная человеку леность во всех состояниях делает его равнодушным к тем пользам, которые сколько-нибудь отдалены. И сия леность одолевает особливо непросвещенного, ибо потребности его ограниченнее; грубые же его страсти скорее способны возбудить вредную деятельность, нежели труд. Простолюдство, не быв управляемо, в самых счастливых климатах едва может приобретать на необходимые свои нужды» [там же: 65]. Согласно Каразину, и в природе, и в обществе господствует монархический принцип, никакого социального договора никогда не было. Каразин утверждает, что монарх — не репрезентант народа, власть дана ему богом.
Это ключевое положение Каразина, в котором он решительно порывает с просвещенческой идеологией, обращаясь к традиционным (средневековым) положениям о характере государства. Поскольку именно в этом пункте и сама государственная власть не хотела отступать от традиционных представлений, в российском идеологическом контексте аргументация Каразина выглядела достаточно убедительно.
Каразин считал, что в монархическом государстве должно быть последовательно проведено монархическое начало и для крестьян помещик должен быть тем же, что монарх для страны. Он писал: «Помещика разумею я наследственным чиновником, которому верховная власть, дав землю для населения, чрез то вверила ему попечение о людях (поселянах), на оной жить имеющих, и за них во всех случаях ответственность. Он есть природный покровитель сих людей, их гражданский судья, посредник между ими и высшим правительством, ходатай за них, попечитель о неимущих и сиротах, наставник во всем, что принадлежит к добру их, наблюдатель за благоустройством и нравами» [там же: 67].
Отмечу, что Уваров также подчеркивал тесную связь самодержавия и крепостного права, утверждая, что «крепостничество выросло и укрепилось с той формой правления, которое существует в России» [Уваров 2006: 181].
Каразин писал, что крестьяне — не собственность, а их зависимость — не рабство. Они принадлежат владельцу так, «как дети принадлежат своим отцам и подданные во всяком монархическом правлении своим государям. Самая продажа поместьев, в отношении к людям, на них поселенным, есть ли что другое, как уступка права управления, отречение от оного в пользу другого лица?» [Каразин 1910: 67—68].
И другие защитники крепостного права всячески подчеркивали, что крепостное право — это не рабство. Например, Н.С. Мордвинов различал право собственности, утверждая, что человек не может быть собственностью другого человека, и право зависимости, когда человек подвластен другому. Крепостное право, по его мнению, — это право зависимости, оно строго ограничено законом и не дает полной власти над человеком, в России «крестьяне в отношении помещиков их суть домочадцы» [цит. по: Гневушев 1904: 104]. А поскольку в России условия сильно отличаются от европейских (тут большое пространство и низкая плотность населения, более суровый климат, низкий уровень просвещения и т.д.), то зависимость крестьян от помещиков для общего благосостояния должна быть сильнее, чем на Западе [там же].
Из представлений о семейном, патриархальном характере связи помещика с крепостными у Каразина вытекало сравнение русских крестьян с западными: «Боже, сохрани нас, русских дворян, иметь в виду, довести когда-нибудь земледельцев своих до того состояния, в котором они находятся в других (слишком превозносимых) краях Европы, состояния жалостнейшего, где они, имея полную свободу, обязаны скотоподобно работать у того или другого фермера от петухов до темной ночи, не зная ни сладкого отдыха в семействе, ниже других жизненных наслаждений, едва самым законом не лишены возможности приобрести какой-либо избыток, и не могут иметь другой мысли, кроме мысли о дневном пропитании!» [Каразин 1910: 73].
Подобное сравнение с положением крестьян на Западе мы встречаем и у Мордвинова. Он утверждал, что «землевладелец в России не есть дневной работник дневного пропитания и без всякой оседлости. Он имеет дом свой, скот, орудия, хозяйство и удел земли, не токмо питающий все его семейство и удовлетворяющий его нуждам и повинностям общества иных, но и наполняющий еще запасную его житницу. За работу же и посевы на помещиков получают трудящиеся в награду почти везде лучшую половину из поместья и невозбранное владение всеми различными угодьями оного. И где таковым вознаграждением, кроме России, пользуются они? — Оставя все отвлеченные умствования и не предаваясь пылкости воображения, увлекаемого обманчивыми мечтами, когда исчислим все потребности удовлетворения, коим природа положила начальные степени благополучия человеческого и не придала их умствованию, но ощущению чувств, то усмотрим чрез беспристрастное сравнение, что люди сего состояния в России наслаждаются участью счастливейшею, нежели таковую имеют равные им во многих, если не во всех других землях» [цит. по: Гневушев 1904: 105].
Подробно разбирает Каразин экономические аргументы против крепостного права. Он полагает, что росту численности населения препятствует не крепостное право, а пьянство, нехватка врачей и т.п. Утверждает он также, что крепостные крестьяне трудолюбивы, доказательством чему вывоз из России зерна в больших объемах. А что касается нравов, то, напротив, «в целой Европе только лишь между земледельцами Гишпании, Швейцарии, в Швеции, маленькой части Германии и в России сохранилась чистота нравов» [Каразин 1910: 332]. Деятельность помещиков Каразин трактует как человеколюбие, заботу о крестьянах и даже пишет о «прелести владычества» [там же: 336]. От «неистовств власти» помещиков предохраняют, по его мнению, «три важные узды: обычай, религия, совесть» [там же: 335]. Давать свободу крестьянам, считает Каразин, нельзя ни в каком случае, поскольку это «отворит дверь к своеволию», за объявлением свободы могут последовать «всеобщая праздность и пьянство» и т.п. [там же: 338].
В следующем году (1811) после труда Каразина была подготовлена записка графа Ф. Ростопчина «Замечание на книгу г-на Стройновского», которая не была тогда опубликована, но широко распространилась в рукописи. Ростопчин, скорее всего не знакомый с сочинением Каразина, воспроизводил многие ее положения, что было обусловлено общими мировоззренческими посылками.
Ростопчин тоже считал, что «распутство, лень и нерадение их (крепостных. — А.Р.) превышает понятие» [Ростопчин 1914: 130] и что к обработке земли их можно только принудить. Получив свободу, они бросят земледелие и запишутся в мещане или купцы. Заставляя крестьян трудиться, помещики, по мнению Ростопчина, оказывают им благодеяние, «ни один честный и добродетельный человек не захочет отказаться добровольно от драгоценного права быть благодетелем части людей, под защитой его живущих, и сим уподобляется в милосердии и человеколюбии великодушному своему Государю» [там же: 138]. Помещик снабжает крестьянина лошадью, домом, хлебом на посев и т.д. Еще один приводимый им аргумент — длительность существования крепостного права в России: «…всякое государственное постановление, хотя и сопряженное с некоторыми неудобствами, но давно существующее, долгим бытием своим всегда доказывает, что оно или полезно, или не могло быть заменено лучшим» [там же: 128]. Можно встретить в «мнении» Ростопчина и указание, что английские фермеры живут хуже русских крестьян.
Через несколько лет под псевдонимом Русский дворянин Правдин была опубликована статья «Сравнение русских крестьян с иноземными», в которой автор рисовал идиллическую картину жизни крестьян, которые «в своей неволе благоденствуют» [Правдин 1817: 356]. Для доказательства этого тезиса он использовал по сути те же доводы. Автор писал: «Мы любим и слушаемся Царя как Богом данного нам Властителя и Отца; и мужички так же нас любят и слушаются в таком же отношении» [там же: 370]. Правдин утверждал, что помещик дает крестьянину достаточное количество земли, собственный дом и двор, в случае голода снабжает зерном, а в ответ крестьянин должен отработать на него только три дня в неделю; «помещик бережет своих крестьян как собственность свою, как источник своего богатства и, смело можно сказать, как членов своего семейства» [там же: 359]. Писал Правдин и о том, что зарубежный крестьянин не имеет никаких гарантий и в случае неурожая или несчастного случая разоряется. Многие из них переселяются в Америку или в Россию. Русские же крестьяне, по Правдину, гораздо счастливее.
В. Усолкин в 1830-е годы, оперируя теми же аргументами, экономически доказывал взаимовыгодность крепостного права для крестьян и помещиков. Он утверждал, что крепостное право, «целию коего было утверждение благосостояния господина и крестьянина, везде и всегда обеспечивается их общею пользою. <…> если господин увеличит чрезмерно свой доход, то тем уменьшит свой капитал, ибо разорит крестьян. <…> Ни в каком другом государстве крестьянин не получает такого возмездия за свои труды, как по всему пространству России — разумеется, возмездие относительное, а не прямое, т.е. удовлетворение крестьянина плодами от земли, а не денежную плату за поденную работу» [Усолкин 1839: 226—227]. Проведя разного рода расчеты, Усолкин приходил к следующему выводу: «…можно наверное утверждать, что во всяком случае крестьянин вознаграждается в полтора раза за принесенный им господину доход, и верно нет такой страны в Европе, где крестьянин, по вольной цене определяющийся, получал бы такое щедрое возмездие. <…> крестьянин трудится за господина, который платит ему за то землею» [там же: 228].
Н.Г. Вяземский в упоминавшейся выше записке 1818 года воспроизводил традиционный набор аргументов, в том числе указание на давнее существование крепостного права и его тесную связь с существующим порядком, сравнение помещика и крестьян с членами семьи, неприемлемость для России европейских представлений: «…самодержавная власть почла за самое полезное, безопасное и успешное наделить дворянство поместьями в идее награды за службу, препоручив попечению его благоустройство и благоденствие подвластных ему крестьян, и тем полагала воскресить древнее и мудрое патриархальное правление. Сим благообдуманным соображением правительства помещик поставлен в виде отца обширного семейства домочадцев своих; тесная и неразрывная связь соединяет его с детьми своими, — все нужды и недостатки их должны равномерно тяготить его, всякая неудача и потеря их убыточны и для него, благосостояние их существенно соделывает богатства его» [Дворянские проекты 2003: 122].
Против освобождения крестьян в упоминавшейся выше «Записке о древней и новой России…» выступал и Н.М. Карамзин. Он полагал, что освобожденные крестьяне станут хуже работать, ссориться между собой и судиться, пьянствовать, совершать преступления и т.д. В результате государству будет нанесен вред [cм.: Карамзин 1991: 72—73]. Карамзин писал: «Не знаю, хорошо ли сделал Годунов, отняв у крестьян свободу <…>, но знаю, что теперь им неудобно возвратить оную. Тогда они имели навык людей вольных — ныне имеют навык рабов. Мне кажется, что для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным» [там же: 73—74]. Все надежды на изменение ситуации он возлагал на просвещение: «…для истинного благополучия земледельцев наших желаю единственно того, чтобы они имели добрых господ и средство просвещения, которое одно, одно сделает все хорошее возможным» [цит. по: Погодин 1866: 359—360].
Осуществленное нами выделение двух риторических стратегий защиты крепостного права («универсалистская» и «особого пути») имеет идеально-типический характер. На практике конкретные мыслители могли совмещать положения и аргументы обеих версий.
В заключение выделим основные аргументы, использовавшиеся для апологетики крепостного права или для утверждений, что отмену его следует отложить на значительный срок.
Прежде всего, это стремление не использовать обладающий в просвещенческой идеологии весьма негативными коннотациями термин «рабство». Многие из защитников крепостного права заявляли, что его нельзя отождествлять с рабством. Они отмечали, что, в отличие от рабовладельца, помещик не может убить принадлежащего ему крепостного. Второй довод был связан с распространенным в то время метафорическим сравнением отношений помещика и крестьян с семейными.
Следующий аргумент — давность и привычность существования крепостного права, его укорененность в образе жизни. Этот аргумент увязывался с другим — о тесной связи крепостного права с самодержавным образом правления. При этом проводилась аналогия управления помещика в поместье и управления монарха в государстве.
Важным аргументом в полемике со сторонниками освобождения крестьян было утверждение, что из-за специфических условий (громадные масштабы страны, наличие разных народов, разных климатических условий и т.д.) европейский опыт и европейские рецепты не подходят для России.
Еще один аргумент апологетов крепостного права — утверждение о сложности проведения освобождения крестьян. Он исходит из представления о крестьянах как о людях ленивых, не думающих о будущем, любящих пьянствовать, злобных, распутных и.д. Согласно ему, крестьяне не готовы к свободе. Получив ее, они бросят земледелие, частично перейдут в мещане и купцы, частично сопьются, начнут ссориться и драться, заводить тяжбы и т.д. Наступит упадок земледелия, в армию будет идти мало рекрутов, дворяне обеднеют, и в итоге монархия окажется в опасности.
Все эти аргументы, как, впрочем, и аргументы критиков крепостного права, не основывались ни на исторических данных (история закрепощения крестьян была в тот период изучена слабо), ни на материалах статистических или экономических обследований (поскольку в тот период они не проводились) и носили чисто риторический и моральный характер. При этом с ними не было знакомо подавляющее большинство владельцев крепостных, и, соответственно, они могли влиять только на высшую власть, но не на общественное мнение, которое, пусть и в зачаточной форме, все же существовало в то время.
Для изменения отношения к крепостному праву должны были произойти изменения в общественных настроениях. Ведь как у защитников крепостного права, так и у его критиков крестьянин долгое время выступал как объект, а не как субъект действия. Подобная теоретическая аргументация, даже если она проникала на страницы печати, не способна была увлечь широкие слои читающей публики. С повышением уровня образования дворянства, появлением интеллигенции, ликвидацией крепостного права в большинстве государств Европы, ростом числа посещающих европейские страны и т.д. ситуация постепенно изменилась, особенно после того, как в 1840-х годах ряд литераторов (Д.В. Григорович, И.С. Тургенев и др.) представили крестьянина «изнутри» — как любящее, страдающее, мыслящее существо. Идя далее, славянофилы и особенно близкий к ним в этом вопросе Л.Н. Толстой меняли полюса местами, заявляя, что крестьяне — хранители нравственных ценностей русского народа и что теперь уже образованному обществу (в том числе и помещикам) следует учиться у крестьян. Изменение образа крестьянина в культуре, а затем и социальные сдвиги в стране после Крымской войны привели к переменам в отношении к крепостному праву значительной части дворянства и позволили добиться его отмены в 1861 году.
Библиография / References
[Булгарин 1858] — Ф.Б. [Булгарин Ф.В.] Журнальная всякая всячина // Северная пчела. 1858. № 235.
(F.B. [Bulgarin F.V.] Zhurnal’naya vsyakaya vsyachina // Severnaya pchela. 1858. № 235.)
[Видок Фиглярин 1998] — Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф.В. Булгарина в III отделение / Издание подготовил А.И. Рейтблат. М., 1998.
(Vidok Figlyarin: Pis’ma i agenturnye zapiski F.V. Bulgarina v III otdelenie / Ed. by A.I. Reytblat. Moscow, 1998.)
[Гневушев 1904] — Гневушев А.М. Политико-экономические взгляды гр. Н.С. Мордвинова. Киев, 1904.
(Gnevushev A.M. Politiko-ekonomicheskie vzglyady gr. N.S. Mordvinova. Kiev, 1904.)
[Дворянские проекты 2003] — Дворянские проекты решения крестьянского вопроса в России конца XVIII — первой четверти XIX века: Сб. документов. Липецк, 2003.
(Dvoryanskie proekty resheniya krest’yanskogo voprosa v Rossii kontsa XVIII — pervoy chetverti XIX veka. Lipetsk, 2003.)
[Заблоцкий-Десятовский 1882] — Заблоцкий-Десятовский А.П. Граф П.Д. Киселев и его время. СПб., 1882. Т. 4.
(Zablotskiy-Desyatovskiy A.P. Graf P.D. Kiselev i ego vremya. St Petersburg, 1882. Vol. 4.)
[Из цензурной старины 1903] — Из цензурной старины // Щукинский сборник. М., 1903. Вып. 2.
(Iz tsenzurnoy stariny // Shchukinskiy sbornik. Moscow, 1903. Vol. 2.)
[Казанский 1936] — Казанский Б.В. Разговор с англичанином // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1936. Вып. 2.
(Kazanskiy B.V. Razgovor s anglichaninom // Pushkin: Vremennik Pushkinskoy komissii. Moscow; Leningrad, 1936. Vol. 2.)
[Кайсаров 1966] — Кайсаров А.С. Об освобождении крепостных в России // Русские просветители. М., 1966. Т. 1.
(Kaysarov A.S. Ob osvobozhdenii krepostnykh v Rossii // Russkie prosvetiteli. Moscow, 1966. Vol. 1.)
[Канкрин 1865] — Канкрин Е.Ф. Записка об освобождении крестьян в России от крепостной зависимости, составленная в 1818 году, по повелению Александра Павловича // Русский архив. 1865. Вып. 10/11.
(Kankrin E.F. Zapiska ob osvobozhdenii krest’yan v Rossii ot krepostnoy zavisimosti, sostavlennaya v 1818 godu, po poveleniyu Aleksandra Pavlovicha // Russkiy arkhiv. 1865.)
[Каразин 1910] — Сочинения, письма и бумаги В.Н. Каразина. Харьков, 1910.
(Sochineniya, pis’ma i bumagi V.N. Karazina. Khar’kov, 1910.)
[Карамзин 1991] — Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М., 1991.
(Karamzin N.M. Zapiska o drevney i novoy Rossii v ee politicheskom i grazhdanskom otnosheniyakh [1811]. Moscow, 1991.)
[Куницын 1966] — Куницын А.П. Право естественное [1818—1820] // Русские просветители. М., 1966. Т. 2.
(Kunitsyn A.P. Pravo estestvennoe [1818—1820] // Russkie prosvetiteli. Moscow, 1966. Vol. 2.)
[Малиновский 1958] — Малиновский В.Ф. Записка об освобождении рабов // Малиновский В.Ф. Избранные общественно-политические сочинения. М., 1958.
(Malinovskiy V.F. Zapiska ob osvobozhdenii rabov [1802] // Idem. Izbrannye obshchestvenno-politicheskie sochineniya. Moscow, 1958.)
[Малиновский 1966] — Малиновский В.Ф. Из дневника // Русские просветители. М., 1966. Т. 1.
(Malinovskiy V.F. Iz dnevnika // Russkie prosvetiteli. Moscow, 1966. Vol. 1.)
[Пнин 1966] — Пнин И.П. Опыт о просвещении относительно России [1804] // Русские просветители. М., 1966. Т. 1.
(Pnin I.P. Opyt o prosveshchenii otnositel’no Rossii [1804] // Russkie prosvetiteli. Moscow, 1966. Vol. 1.)
[Погодин 1866] — Погодин М.П. Николай Михайлович Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. М., 1866. Ч. 1.
(Pogodin M.P. Nikolay Mikhaylovich Karamzin po ego sochineniyam, pis’mam i otzyvam sovremennikov. Moscow, 1866. Vol. 1.)
[Попугаев 1966] — Попугаев В.В. О благополучии народных тел [1801—1802] // Русские просветители. Т. 1. М., 1966.
(Popugaev V.V. O blagopoluchii narodnykh tel [1801—1802] // Russkie prosvetiteli. Vol. 1. Moscow, 1966.)
[Правдин 1817] — Русский дворянин Правдин. Сравнение русских крестьян с иноземными // Дух журналов. 1817. № 49.
(Russkiy dvoryanin Pravdin. Sravnenie russkikh krest’yan s inozemnymi // Dukh zhurnalov. 1817. № 49.)
[Пушкин 1949] — Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. М., 1949. Т. 11.
(Pushkin A.S. Polnoe sobranie sochineniy. Moscow, 1949. Vol. 11.)
[Ростопчин 1914] — Ростопчин Ф. Замечание на книгу г-на Стройновского // Ростопчин Ф. Мысли вслух на Красном крыльце. М., 1914.
(Rostopchin F. Zamechanie na knigu g-na Stroynovskogo // Idem. Mysli vslukh na Krasnom kryl’tse. Moscow, 1914.)
[Семевский 1888] — Семевский В.И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века. СПб., 1888. Т. 1.
(Semevskiy V.I. Krest’yanskiy vopros v Rossii v XVIII i pervoy polovine XIX veka. St. Petersburg, 1888. Vol. 1.)
[Тимофеев 2006] — Тимофеев Д.В. Европейские идеи в России: восприятие либерализма правительственной элитой в первой четверти XIX века. Челябинск, 2006.
(Timofeev D.V. Evropeyskie idei v Rossii: vospriyatie liberalizma pravitel’stvennoy elitoy v pervoy chetverti XIX veka. Chelyabinsk, 2006.)
[Уваров 2006] — Уваров С.С. О крепостном праве в России / Пер. с фр. и примеч. М.М. Шевченко // Русский сборник. М., 2006. Т. 2.
(Uvarov S.S. O krepostnom prave v Rossii // Russkiy sbornik. Moscow, 2006. Vol. 2.)
[Усолкин 1839] — Усолкин В. О выгодах помещика и крестьянина // Сын Отечества. 1839. Т. 8.
(Usolkin V. O vygodakh pomeshchika i krest’yanina // Syn Otechestva. 1839. Vol. 8.)
[1] О риторических стратегиях критиков крепостного права из среды правительственной либеральной бюрократии см.: [Тимофеев 2006: 125—152].
[2] Рукопись хранится в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ. Ф. 109. Оп. 229. Ед. хр. 11).
[3] Дневник К. Фрэнкленда (в переводе с английского) цит. по: [Казанский 1936:308].
[4] Эта записка либо не сохранилась, либо Булгарин излагает ее очень вольно, имея в виду размышления о крестьянах, посланные М.Я. Фоку 7 августа 1826 г. (см.: [Видок Фиглярин 1998: 60—62]).
[5] В 1858 г. Булгарин писал: «В нынешнем году, в апреле минуло ровно тридцать лет с тех пор, как я, продав мое именьице в западном крае России, переселился в Лифляндию. Признаюсь вам, что вновь заведенный тогда в Лифляндии порядок побудил меня к этому. Это тот же самый порядок, который предполагается теперь ввести во всех населенных имениях в России. Я не мог отдельно завести этого порядка в помянутом моем именьице, и потому решился отказаться от него, и переселиться туда, где этот новый порядок уже существовал. Вот уже тридцать лет прошло с тех пор, и я испытал пользу того, что теперь намерены сделать во всей России. По долгу веры и по всем законам человечества так быть должно, и наконец, мы дождались, что так будет у нас в России» [Булгарин 1858].
[6] Опубликована в: [Заблоцкий-Десятовский 1882: 197—199].
[7] Любопытно, что, ознакомившись с рукописью труда Каразина, министр духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицын писал министру полиции и петербургскому военному генерал-губернатору С.К. Вязмитинову, что нашел «чрезвычайное множество таких мест, кои он хотя и приводит из книг разных иностранных писателей только для ссылки на них и опровержения их потом, однако оные все вообще составляют самую язвительную сатиру не только на помещиков в России, но и на все высшие и низшие состояния, и на самое правительство здешнее, не исключая никого. Таким образом, книга сия может показаться как бы более с умыслом писанною против обычаев и учреждений российских, нежели в защищение их <…>» (ГАРФ. Ф. 109. Оп. 229. Ед. хр. 11. Л. 8).