Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2016
Александр Эткинд (Европейский университетский институт (Флоренция); профессор кафедры истории и цивилизации; PhD) alexander.etkind@eui.eu
УДК: 303.01+304.2+304.5+930.2
Аннотация:
В дискуссии собраны десять откликов на статью Майкла Дэвид-Фокса «Модерность в России и СССР: отсутствующая, общая, альтернативная или переплетенная?», представляющих достаточно широкую палитру мнений. В центре дискуссии — вопрос о советской и постсоветской модерности как таковой: была ли она в России в принципе, и если да, то в каком виде и качестве? Фактически каждый из участников дискуссии предлагает свой вариант концепции модерности и свое ви´дение того, что представляет собой российская модерность (либо аргументирует позицию, согласно которой о «модерности» применительно к России и СССР говорить некорректно). При этом не меньше внимания авторы откликов уделяют и историографии (пост)советской модерности, которая была основным объектом исследования в статье Дэвид-Фокса.
Ключевые слова: модерность, современность, историография, Россия, Российская империя, СССР, Майкл Дэвид-Фокс
Alexander Etkind (European University Institute (Florence); professor, Department of History and Civilization; PhD) alexander.etkind@eui.eu
UDC: 303.01+304.2+304.5+930.2
Abstract:
The ten responses gathered here in response to Michael David-Fox’s article Russian—Soviet Modernity: None, Shared, Alternative, or Entangled? represent a broad diversity of opinions. The discussion centers around the question of Soviet and post-Soviet modernity as such: did Russia have a modernity at all, and if yes, then in what form and of what quality? Each participant in the discussion suggests his or her own conception of modernity and vision of what Russian modernity looks like (or argues that there can be no discussion of “modernity” in connection with Russia or the USSR). Meanwhile, the respondents also comment at length on the historiography of (post-)Soviet modernity, the starting point for David-Fox’s article in the first place.
Key words: modernity, historiography, Russia, the Russian Empire, the USSR, Michael David-Fox
Обсуждение понятий в их нормативных значениях мне кажется довольно абстрактным занятием, больше подобающим философу. Все же я выскажу два соображения о понятии «современность» в связи со статьей Майкла Дэвид-Фокса, который подробно его обсуждает. Одно из моих соображений касается соотношения русского слова «современность» и английского «modernity»; другое связано с давней проблемой соотношений между «современностью» и «прогрессом» и относительно новой, как мне кажется, идеей обратимой современности.
Я видел только английский вариант статьи Дэвид-Фокса и не знаю, как будет передано слово «modernity» в русском переводе. Пока что русским переводчикам с английского часто казалось, что это слово выполняет в английских текстах некие особые функции, которые не передать словом «современность». Так в русских переводах появились неологизмы «модерность» и даже «модернити». При этом возможность поиграть с давно прижившимся в истории русской культуры словом «модерн» была проигнорирована. Если «современность» кому-то казалась слишком тривиальным словом, было бы правильнее и элегантнее расширить значение «модерна», чем вводить в наш многострадальный научный язык новые слова-кальки. К примеру, словосочетание «русская культура модерна» приятно колеблется между значением «культура Нового времени» и «культура модернизма», объемля эти пересекающиеся смыслы. Но язык, как известно, все терпит, и на страницах журнала «Ab Imperio», к примеру, стало употребляться слово «модерность». В истории русского языка такие лингвистические двойники появлялись нередко и всегда были связаны с туманными, слегка мистическими целями. Часто они приживались, что не способствовало прояснению языка.
Слова приходят и уходят, это тоже часть истории. Слово «современность», которое нашим претенциозным переводчикам кажется слишком обыденным, само появилось сравнительно недавно. Владимир Даль в своем словаре подробно занимался совсем вышедшим нынче из обихода словом «современять» (например: «А ты бы современил отъезд свой с моим приездом»). «Современность» он упоминал без особого интереса, определяя ее скорее как то, что происходит одновременно, чем как то, что происходит сейчас. В словаре Ожегова, однако, «современность» появляется в своем современном значении («Действительность в ее настоящем непосредственном состоянии, то, что происходит, существует сейчас»; например, «передовые идеи современности»). Современность здесь — это настоящее, которое определяется в его противоположности прошлому, а не в его преемственности от прошлого. В этом переходе слова от раннего значения, в котором со-временность определялась как одновременность разных событий, к новому значению, в котором она скорее определяется как вневременность и разрывность, и правда есть что-то от духа модерна.
Практика перевода полна целевых функций. Когда мы используем слова типа «модерность» или «модернити», заимствованные из другого языка и, в передаче кириллицей, полностью вырванные из языковой интуиции (английской так же, как и русской), мы утверждаем наивную, далеко уже не современную веру в «научность», которая в этом идеальном мире находится за пределами языка как такового, но, поскольку это вовсе невозможно, создает особый, искусственный язык, непонятный профану. Современная наука устроена прямо противоположным способом: сложные идеи выражаются простым языком; успех ученого — в том, чтобы сделать свои идеи понятными, интересными, меняющими других людей, предпочтительно профанов.
В современном употреблении идея современности мало отличима от старой уже идеи прогресса. Современное — это хорошее, качественное, эффективное; и наоборот, несовременное, отсталое, устаревшее — это плохое и неконкурентное. Несовременное — это то, что делали раньше и больше не делают, и делать этого больше не надо. Возможно, несовременное — это то, что не пользуется спросом, что нельзя продать; таковы очевидные отношения между современностью и капитализмом. Пример из советского словаря Ожегова, который иллюстрирует «современность» ее «передовыми идеями», показывает природу родства между современностью и прогрессом в его социалистическом варианте. В обоих случаях вера в современность — это вера в прогресс. Верно и обратное.
Мне кажется характерным, что в своей статье Дэвид-Фокс не пользуется словом «прогресс». В американской историографии, антропологии и более широком поле либеральной мысли вера в прогресс была прочно скомпрометирована XX веком, и употреблять это слово кажется неприличным. Однако мы здесь пишем и читаем по-русски, и на этом языке я готов предложить фривольное упражнение. Попробуйте случайным образом выбрать один параграф из статьи Дэвид-Фокса и заменить там слово «современность» (или, если на то пошло, «модерность») словом «прогресс». Скорее всего, выбранный вами параграф не утратит плавности и не поменяет содержания. Действительно, та интеллектуальная новость, которую предлагает Дэвид-Фокс (что современность может быть не единственной в своих формах, а множественной), органично связана с американской идеей плюралистичного, разнонаправленного, мультикультурного прогресса, каждая из форм которого заслуживает признания (recognition). Я вполне согласен с такой идеей, но надо понимать, что:
1. Она не очень нова; в интеллектуальной истории она восходит к Гердеру и потом к социальной антропологии начала прошлого столетия, а политически — к прогрессивному движению той же эпохи.
2. Речь идет не только о легко идентифицируемых единицах анализа, таких, как государства или политические режимы; логика множественности сообществ и их взаимного признания относится к великому разнообразию религиозных деноминаций, этнических групп и культурных идентичностей.
3. В целом мы имеем дело скорее с ценностной установкой, чем с исторической концепцией.
Возвращаясь к понятию современности и таким его производным, как модерн и модернизация, самым новым, важным и загадочным — увы, самым современным — явлением здесь представляется мне не множественность современности, а ее обратимость. В отличие от «прогресса», наивные представления о котором были свойственны нашим интеллектуальным предкам, у машины под названием «современность» есть задний ход. После страшного опыта XX века мало у кого, по крайней мере в России и вокруг нее, могли остаться сомнения в обратимости современности. Специалисты по России, однако, такими вопросами не задавались. В свое время, когда в России шла очередная волна модернизации, я сформулировал интересующее меня явление как «демодернизация», но ограничил свой анализ специально российскими проблемами ресурсозависимого государства [Эткинд 2013б]. Три года спустя мы наблюдаем настоящий взрыв демодернизации, которая распространяется по миру, подобно политической эпидемии, историческому шквалу, налету саранчи: после России демодернизация охватила Венгрию и Польшу, дошла до Англии, под угрозой Америка.
Похоже, в этом движении истории, обманчиво новом для современности, нет позитивной программы. Недовольство современностью пока не родило новых идей, институтов или практик. Разными способами, авторитарными или демократическими, идет чистое движение вспять: демонтируются институты, разрушается базовый для них консенсус, растут неравенства, возбуждается культурная паника и, конечно, вслед за всем этим происходит резкое падение уровня жизни. Такие обратные механизмы можно назвать по-разному — демодернизацией, историческим регрессом, обратимой современностью. Как их ни называть, в историографии, как и в политической философии, понимание этих механизмов отсутствует. Я хочу закончить этот короткий текст призывом объединить наши междисциплинарные усилия в исследовании демодернизации — глобального феномена XXI века.
Библиография / References
[Эткинд 2013] – Эткинд А. Петромачо, или Механизмы демодернизации в ресурсном государстве // Неприкосновенный запас. 2013. № 2 (88) (magazines.russ.ru/nz/2013/2/e16.html (дата обращения: 10.07.2016)).
(Etkind A. Petromacho, ili Mekhanizmy demodernizatsii v resursnom gosudarstve // Neprikosnovennyy zapas. 2013. № 2 (88) (magazines.russ.ru/nz/2013/2/e16.html (accessed: 10.07.2016)).)