(Рец. на кн.: Discourse and Digital Practices: Doing Discourse Analysis in the Digital Era. L.; N.Y., 2015)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2016
DISCOURSE AND DIGITAL PRACTICES: Doing Discourse Analysis in the Digital Era
Eds. R.H. Jones, A. Chik, C.A. Hafner. L.; N.Y.: Routledge, 2015. — XII, 250 p.
*
Расхожий тезис, что цифровые технологии и «новейшие медиа» меняют наши коммуникативные практики, связан с важной методологической проблемой. Распространение электронных массмедиа, как до этого — появление письменности и изобретение печатного станка, повлекло за собой очередную глобальную коммуникационную революцию, состоящую на сей раз в «дигитализации» повседневной жизни и социальных отношений. Эта революция уже происходит, но мы далеко не всегда знаем, что и как мы можем знать о ней. Изменились не только способы связи. Сами тексты, которые порождают и которыми обмениваются люди, стали структурно, стилистически и содержательно другими. Реакция на сообщение облекается в новые формы. То, что не имело никакого значения раньше, приобретает особый смысл и начинает играть ключевую роль в коммуникации. Но всегда ли мы располагаем адекватным инструментарием для фиксации этих перемен? Не нужны ли принципиально новые средства получения знаний о новейших цифровых практиках?
Системы мгновенного обмена сообщениями, симуляционные 3D-игры, «интернет вещей», «умные технологии», техники «мобильного репортажа» и прочие атрибуты современной социальной реальности, бесспорно, упрощают нашу жизнь, делая ее более комфортной и более интерактивной (то есть — социальной), но в то же время все еще являются «закрытыми» для изучения. Что нового в коммуникативном отношении делают люди, когда используют «Viber»? Что в большей мере определяет нашу интерпретацию контента, размещенного в Сети, — сам контент или комментарии к нему? Что социально значимого делает человек, когда лайкает пост в соцсети? Формируют ли компьютерные игры системы знания, сравнимые с теми, которые формируют книги или повседневная речевая коммуникация? К чему в большей степени имеет отношение хэштег — к содержанию сообщения или к условной классификации действительности? Влияет ли просмотр роликов на «YouTube» на картину мира пользователей Сети? Эти вопросы до сих пор остаются без ответов в значительной степени потому, что мы пока не знаем, как искать на них ответ.
Традиционные подходы и методы, обращенные к анализу преимущественно устных и письменных вербальных текстов, все в меньшей степени удовлетворяют наши потребности в изучении поликодовых, мультимодальных и мультимедийных цифровых феноменов. Классические теоретические модели коммуникации (от Гарольда Лассуэла до Умберто Эко) все реже оказываются способны объяснить характер общения между людьми в социальных сетях. Инструментарий критического анализа идеологии и власти оказывается малочувствительным к новым формам «мягкой власти» и идеологического контроля, которые применяются в цифровом коммуникативном пространстве. Все это делает проблему описания новейшей коммуникационной революции в полном смысле методологической проблемой.
Возможны ли в принципе конструктивные решения этой проблемы в момент самих изменений в коммуникации? Мишель Фуко давал отрицательный ответ: с его точки зрения, мы можем получить объективное и достоверное знание о предмете только в момент исторического или пространственного отстранения от него. На этом принципе была построена его модель анализа дискурса. Когда исследователь «выходит» из дискурса, он получает возможность конструирования метадискурса, дискурса о дискурсе как объекте познания.
Между тем, за десятилетия, прошедшие с момента публикации работ Фуко, дискурс-анализ существенно расширил свою методологическую и инструментальную базу, позволяющую теперь проводить «актуальные» исследования «изнутри» дискурса. Более того, сегодня это воспринимается как существенное преимущество дискурс-анализа, отличающее его от других подходов к феноменам коммуникации. Однако новые коммуникационные реалии таковы, что требуют от исследователей если не обновления дискурс-аналитических принципов и инструментария, то проверки их на прочность, на адекватность изучаемым явлениям. Сборник «Дискурс и цифровые практики: дискурс-анализ в цифровую эпоху» написан именно в таком ключе: это подборка впечатляющих по предметному охвату и глубине результатов интерпретации современных цифровых коммуникационных практик с использованием дискурс-аналитической оптики.
У авторов книги сразу два объекта: новейшие цифровые коммуникативные практики и новые методологические возможности дискурс-анализа. При этом практика выступает в книге как вызов дискурс-аналитическому подходу, требующий расширения его методологической рамки. Сама публикация этого сборника и его название говорят о положительном ответе авторов на вопрос о релевантности дискурс-анализа вызовам цифровой эпохи.
Своевременность и актуальность книги связаны как минимум с двумя обстоятельствами: во-первых, она касается новейших трендов в медиакоммуникациях, текущей коммуникационной революции; во-вторых, дискурс трактуется в ней не как совокупность тематически связанных высказываний, текстов или речевых ситуаций, а как социальная практика, что соответствует современному состоянию теории коммуникации и дискурса. Составители сборника — профессор Гонконгского университета Родни Джонс, доцент Педагогического колледжа Университета Маккуори Элис Чик и доцент Гонконгского университета Кристоф Хафнер — указывают во Введении на широкий теоретический контекст и парадигмальные основания обращения авторов к социальной практике. Дело не ограничивается достаточно традиционным в таких случаях обращением к Бурдьё и Фуко; социальная практика рассматривается в сборнике «не столько в контексте диспозиций или режимов знания, сколько в контексте конкретных ситуативных действий, которые люди совершают с помощью определенных коммуникативных средств (письменных текстов, компьютеров, мобильных телефонов) в целях выполнения своей социальной роли в определенной социальной группе <…>. Поэтому сложно говорить о “практике” общения в социальных сетях или “практике” видеоигр, не имея в виду способы реализации этой практики реальными людьми в реальных ситуациях» (с. 2).
Внимание не к «продуктам» или «инструментам» коммуникации (как это часто бывает в лингвистических структуралистских подходах), а к процессу производства текстов, смыслов и знания в цифровой коммуникации — это общая позиция авторов всех разделов книги, но также и общее место в современном дискурс-анализе. Эта исследовательская установка в наиболее конденсированном виде была выражена еще двадцать лет назад Норманом Фэрклафом, определявшим дискурсную практику как частный вид социокультурной практики: «Под дискурсной практикой я понимаю процессы производства и потребления текстов. Под социокультурной практикой я понимаю социальные и культурные процессы, частью которых является коммуникативное событие»[1].
В соответствии с этой релятивистской установкой выстраивают свои исследования авторы каждого раздела книги. Релятивизм проявляется в следующем. Во-первых, авторы убеждены, что одна и та же практика (например, «теггинг» — маркирование сообщения тегами) может приобретать различные значения и преследовать различные социальные цели в зависимости от используемого интернет-ресурса. Во-вторых, на первый взгляд самостоятельные практики, например чтение с ребенком книги с планшета или участие в онлайн-вечеринке, фактически интерпретируются как частные случаи более общих практик (рассказывание историй, праздное общение), но «с применением» цифровых средств коммуникации. Таким образом, цифровая коммуникационная практика рассматривается авторами не как кардинально новый тип социальной практики, а как частный, контекстный, ситуативно зависимый вид взаимодействия, в котором использование цифровых технологий становится социально важным.
«Поворот к практике» существенно отличает рецензируемый сборник от множества других работ, авторы которых последовательно и настойчиво транслируют идею «виртуальной коммуникации» и «виртуальной реальности». Они трактуют «виртуальное» как сущность, онтологически (или даже метафизически) противопоставленную (и даже враждебную) «живой коммуникации» и «физической реальности». Авторы сборника далеки от подобных суждений и противопоставлений. Само слово «виртуальный» встречается у них либо как синоним понятия «онлайновый» (например, в статье Кристофа Хафнера «Со-конструирование идентичности в виртуальных мирах для детей»), либо в контексте критики теории «виртуализации». Авторы убеждены: «Цифровые практики всегда стирают границы между физическим и виртуальным, между технологическими и социальными системами» (с. 3). Любой опыт коммуникации с использованием цифровых технологий является живым, реальным и физическим при условии реальности социальных целей и идентичностей коммуникантов. Так, например, чат-румы, в которых ведутся беседы на темы секса (они рассматриваются в статье доцента Гонконгского университета Брайана Кинга «Исследование цифровых практик разговора о сексе: размышление о корпусном дискурс-анализе»), не виртуализируют отношения между людьми и тем более не являются площадками для киберсекса. Чат-румы социализируют коммуникантов, поскольку разговоры о сексе фактически преследуют такие социальные цели, как флирт и ухаживание, а эти цели вполне достижимы в контексте цифровых практик.
Стирание границ между офлайновыми и онлайновыми практиками наблюдается не только в отношении социализации «виртуальных пространств», но и в аспекте «виртуализации» оффлайновой реальности. Доцент Гонконгского университета Кармен Ли описывает коммуникативную прагматику использования так называемого «интернет-языка» в повседневной публичной коммуникации и приходит к схожим выводам: в цифровую эпоху граница между офлайновым и онлайновым дискурсами условна, «цифровой дискурс постепенно становится неотъемлемой частью социолингвистической среды коммерциализированных городов мира» (с. 190), а интердискурсная интерференция становится важным атрибутом цифровых практик.
Собственно говоря, под цифровыми коммуникативными практиками в книге понимаются совокупности «действий, предполагающих использование цифровых технологий, которые воспринимаются определенными группами людей как способы достижения тех или иных социальных целей, актуализации конкретных социальных идентичностей и воспроизводства определенного набора социальных отношений» (с. 3). Сугубо коммуникативный (не технологический) взгляд на цифровые технологии и цифровой контент предполагает, что они делают возможными ряд практик общения, которые были немыслимы в доцифровую эру (например, «сервомеханизм», описанный Родни Джонсом в статье «Дискурс, кибернетика и энтекстуализация Я»[2]) и дополняют и развивают «старые» практики (такие, как компьютерно опосредованное дистанционное обучение, которому посвящена статьяЭлис Чик «Изучение языка как развлечение и цифровые практики: позиционирование и репозиционирование»). При этом определяющим в содержании понятия «цифровые практики» является комплекс не технологических или программных, а семиотических и дискурсных средств, которые обусловлены особой материальной средой цифровых технологий. Соответственно, задача исследователя — обнаружить и описать эти средства. Ключевой вопрос, который в той или иной форме обсуждается в статьях сборника, — как это сделать.
Авторы обращаются к ресурсам дискурс-анализа, чтобы определить условия, средства и эффекты смыслопорождения, в том числе в компьютерно опосредованной и цифровой коммуникации. Уточним, что под дискурсом авторы понимают совокупность «способов создания и управления социальными мирами с помощью семиотических систем. Это определение, конечно же, позволяет рассматривать дискурсы в тесной связи с социальными практиками. С одной стороны, все социальные практики в определенной степени опосредованы дискурсом, то есть дискурс используется как средство реализации социальной практики. А с другой стороны, дискурс играет важную роль в поддержке, воспроизводстве и трансляции социальных практик» (с. 4). В соответствии с этой социологизированной трактовкой дискурса, авторы очерчивают поле дискурс-анализа следующим образом: «“Дискурс-анализ” — это изучение того, как различные “технологии энтекстуализации [entextualisation]”[3] <…> (включая семиотические системы, среди которых и языки, и медиа, например телевидение и компьютеры) влияют на значения, которыми обмениваются люди в различных ситуациях, на действия, которые они совершают, взаимоотношения, в которых они участвуют, и на то, кем они являются» (там же).
Этот подход относится к «внелингвистическим» направлениям анализа дискурса и представлен сегодня целым рядом социолингвистических, культурологических и политологических школ, среди наиболее известных из которых можно назвать ланкастерскую школу критического дискурс-анализа (Рут Водак, Дэвид Бартон, Грег Мейерс, Пол Чилтон и др.), школу конверсационного анализа (Гейл Джефферсон, Гарви Сакс, Эммануил Щеглофф) и школу «анализа опосредованного дискурса» (mediated discourse analysis) (Рональд Сколлон, Зигрид Норрис и Родни Джонс — один из составителей рецензируемой книги). Этот подход отличается, среди прочего, установкой на критическое описание языковых практик как форм и условий реализации идеологии и социально-эпистемологической трактовкой языка как формы социального познания. Круг традиционных для этого направления предметов анализа — тексты СМИ, речи политиков, школьные учебники и т.п. — расширяется в сборнике до практически необозримого многообразия практик, характерных для цифровой эпохи.
Помимо уже названных, в книге подробно рассматриваются практики видеоигр как особого рода разговора, использования мобильных приложений, позволяющих осуществлять мониторинг состояния организма (как практика «энтекстуализации»), «теггинга» изображений, размещенных пользователями «Flickr», онлайн-дискуссий, создания мультимедийных текстов в «YouTube», конструирования идентичности в детских онлайн-играх; изучения иностранного языка с помощью развлекательных онлайн-инструментов, использования планшета во внутрисемейной педагогической коммуникации, академической реконтекстуализации компьютерно опосредованной коммуникации и цифрового дискурса, информационного и дискурсного «курирования» в медиасреде, создания музыкальных клипов участниками онлайн-вечеринки, цифрового обучения.
Такое тематическое разнообразие книги указывает на традиционную для дискурс-анализа разноплановость и разноуровневость предметной области, но также имеет и сугубо прагматическое основание: авторы разделов последовательно убеждают читателя в том, что принципы и инструментарий дискурс-анализа могут быть успешно применены для раскрытия содержания различных цифровых практик, на первый взгляд не сводимых к одной категории. Многообразие коммуникативных практик действительно становится вызовом для современных исследователей, сталкивающихся с принципиально новыми вопросами о характере цифровой коммуникации.
Авторы сборника отвечают на эти вызовы, синтезируя пестрое тематическое поле за счет следования единой методологической концепции. Они ожидаемо обращаются к взаимосвязи текстов, контекстов, (взаимо)действий, власти и идеологии, — эта логика вполне характерна для критического дискурс-анализа (КДА) и уже доказала свою результативность.
Цифровые практики, безусловно, текстоцентричны. Авторы сборника акцентируют внимание на двух ключевых аспектах текстоцентричности: во-первых, цифровой текст в большей степени, чем нецифровой, основан на когеренции различных семиотических элементов — вербальных единиц, изображений, элементов дизайна, видео и т.д.; во-вторых, цифровой текст воспринимается пользователями не только в семантико-синтаксических категориях, но и в аспекте «юзабильности» (usability), удобства пользования им. В этом смысле цифровой текст трактуется в рамках коммуникативно-прагматического подхода и рассматривается, скорее, в конструктивистской парадигме.
Напомним, что основная задача КДА — обнаружение случаев, способов и стратегий использования языка для (вос)производства властных отношений, злоупотребления властью, насильственного утверждения отношений доминирования и т.п., что предполагает своего рода академическую форму политического сопротивления несправедливости и неравенству. С этой задачей связан распространенный повод для критики КДА: определяя идеологию как обязательный атрибут дискурсной практики, исследователь настраивает свою оптику на поиск и выявление скрытых интенций, завуалированных намерений, имплицитных идей.
Это же относится к рецензируемой книге. Уже с первых строк многих статей ясно: читателю придется вместе с автором искать ответ на вопрос: «Cui prodest?» Так, в статье, посвященной дистанционному обучению иностранным языкам, структура профилей пользователей и самого сайта связывается с позиционированием пользователя как потребителя, а инфантилизация цифрового контента рассматривается в контексте «проявления властных отношений» (с. 127). В статье профессора Университета Монаша Иланы Снайдер, посвященной «курирующему» потенциалу дискурсов в медиапространстве, внимание сконцентрировано исключительно на проблеме реализации власти дискурсными средствами: «…социальный мир и его тексты не являются ни естественными, ни нейтральными; они являются конструктами, натурализующими властные и дискриминирующие действия» (с. 221). При этом автор реализует еще одну — конструктивную — установку КДА, формулируя на основе результатов критического исследования, например, требования к учителям и преподавателям по повышению медиаграмотности студентов: «Формирование критических возможностей детей и молодежи <…> непосредственно влияет на их личностное развитие, а также на их будущее влияние на общество и окружающую среду» (с. 222).
Все результаты исследований, представленные в сборнике, в высшей степени актуальны. Между тем, вне поля зрения остается ряд других проблем, активно обсуждаемых сегодня в дискурс-аналитической среде. Например, проблема определения таксономического статуса цифровых коммуникативных практик. Отсутствие эпистемологической строгости выражается в том, что в одной и той же статье электронная почта и «Википедия» могут обозначаться сначала как жанр цифровой коммуникации, а затем как коммуникационные каналы и средства.
Авторы сборника приходят к ряду выводов о возможностях дискурс-анализа как методологической рамки изучения коммуникации в цифровую эпоху. Во-первых, инструментарий дискурс-анализа позволяет достаточно точно описать особенности порождения смыслов в любой семиотической среде современной цифровой коммуникации. Проблемой и вызовом в данном случае является углубление существующих теорий и улучшение инструментов анализа речевого взаимодействия, которые позволили бы рассматривать в качестве субъектов обратной связи не только людей, но и, как утверждает профессор Университета Аризоны Джеймс Пол Джи, «игры, другие медиа и в целом мир» (с. 26). По мнению многих авторов, такой теорией могла бы послужить акторно-социальная теория Бруно Латура (с. 146, 147, 166), позволяющая рассмотреть цифровые артефакты в качестве субъектов коммуникации: они, по выражению Родни Джонса, «читают своих читателей» и «пишут своих писателей» (с. 29).
Во-вторых, дискурс-анализ подтверждает свою гибкость в плане изучения процессов ресемиотизации и реконтекстуализации контента. Ресемиотизация трактуется в книге как перевод данных из одной семиотической системы в другую. В процессе ресемиотизации семиотические элементы могут менять свои значения, и задачей дискурс-анализа становится описание механизмов и результатов такого рода трансформаций структур значений. Один из наиболее распространенных видов ресемиотизации в цифровом мире — квантификация данных. Соответственно, дискурс-анализ должен выработать более точный и чувствительный инструментарий перевода качественных данных в количественные и наоборот. На эту необходимость обращают внимание Родни Джонс и Брайан Кинг в уже упомянутых статьях.
Что касается реконтекстуализации, или «контекстуального рефрейминга» — использования контента в новом контексте, то в данном случае авторы указывают на необходимость более полного изучения новых цифровых контекстов, что предполагает тесную кооперацию дискурс-анализа с теорией и практикой информационных технологий. По мнению авторов, принятые в цифровой среде способы представления информации в текстах, обработки информации и ее трансляции от одного коммуниканта другому убеждают нас в том, что речь идет не об уникальных, а скорее об универсальных моделях текстопорождения. При этом последние предполагают интенсивную обратную связь, рефлексивность, интерактивность и визуальность — эти характеристики позволяют авторам сборника оценивать современные цифровые онлайн-пространства как информационную среду, которая развивается и изменяется на основе отражения дискурсной практики пользователей (с. 45). В этой связи не только дискурс-анализ «импортирует» знания из сферы информационных технологий в свои теоретические модели, но и эта сфера сама может теоретически и практически обогатиться за счет дискурс-анализа.
В-третьих, с помощью дискурс-анализа представляется возможным получить ответы на вопросы, связанные с «конструированием знания» в цифровой коммуникации. К одним из них относится проблема теггинга как формы «народной таксономии» (folksonomy). «Народная таксономия» — термин Томаса Вэндера Вэла[4], который в статье профессора Ланкастерского университета Дэвида Бартона «Теггинг во “Flickr” как социальная практика» определяется так: «таксономии, созданные на основе совокупности тегов многих пользователей» и представляющие собой «непреднамеренные последствия индивидуальных действий» (с. 49, 51). Логико-эпистемическое описание «народных таксономий», принципов и способов коллективного номинирования коммуникативных ситуаций и феноменов является серьезным вызовом для дискурс-анализа. Однако Бартон выбирает несколько иной путь проблематизации «народных таксономий»: его в большей степени интересует коммуникативная активность и мотивация пользователей, использующих теги, а это, к сожалению, неизбежно приводит автора к повторению трюизмов в выводах (некоторые люди не используют теги, а в аккаунтах других они занимают важное место; используя теги, люди создают новые концепты и т.п.). В то же время междисциплинарный потенциал современного дискурс-анализа таков, что он вполне может ориентироваться на решение сугубо эпистемологической задачи, связанной с использованием «народных таксономий».
В-четвертых, традиционный интерес дискурс-аналитиков к интертекстуальным и интердискурсивным связям в речевой коммуникации может быть использован в исследованиях цифровых практик не только для описания того, «что значат высказывания», но и для понимания процессов воспроизводства и конструирования социальных отношений и сообществ. Как отмечает доцент Университета Южной Флориды Камилла Васкес в статье «Интертекстуальность и интердискурсивность в онлайн-обзорах потребителей», «интертекстуальные ссылки способствуют как дискурсивному конструированию идентичностей авторов обзоров, так и созданию связей между автором и аудиторией» (с. 78). Это, в свою очередь, предполагает социологизацию дискурс-анализа — поворот к изучению дискурсивно конструируемых сетевых сообществ, что характеризует значительное количество исследований последних десятилетий. Однако, по всей видимости, новые нормы и правила социальной организации коммуникации вполне могут стать предметом дискурс-анализа, поскольку они по своей сути воспроизводят нормы и правила организации «традиционных» сообществ и также основаны на формах речевого взаимодействия.
В-пятых, общим почти для всех статей, представленных в сборнике, является консенсус относительно прагматики дискурс-анализа и его практической значимости, которую большинство авторов видят в использовании результатов исследований для повышения медиаграмотности и развития критического медиаобразования участников цифрового взаимодействия, особенно детей и подростков. Миссией дискурс-анализа (особенно его критического направления), по общему мнению, является не само получение знания о властных отношениях, реализуемых в цифровых практиках, а использование этого знания в просветительских целях, обучение критическому восприятию цифрового контента, распознаванию техник доминирования и принуждения — словом, медиаграмотности. Это еще одна базовая идея КДА, перенесенная из работ классиков в новый контекст. Т. ван Дейк так выражал эту идеалистическую мысль в одном из интервью: «Общее образование, начиная с младших классов, должно быть построено так, чтобы мы учили людей быть критически настроенными гражданами демократических государств, снабжали их интеллектуальными инструментами сопротивления злоупотреблениям дискурсивной властью символическими элитами, особенно в политике, СМИ и образовании. Мы учимся читать и писать, но нам стоит не только учить грамматику, но и учиться критически анализировать формы дискурса, влияющие на сознание людей»[5].
Наконец, в-шестых, с постулируемой медиаобразовательной миссией дискурс-анализа связаны новые перспективы сферы образования. В этом авторы единодушны: дискурс-анализ способен «снабдить интеллектуальными инструментами» участников образовательной коммуникации, уточняя дискурсную роль каждого из них. Онлайн-обучение, дистанционное компьютерно опосредованное образование, цифровые технологии обучения меняют традиционные модели порождения смыслов в образовательной коммуникации, и задачей дискурс-анализа является не столько раскрытие «внутреннего смыслового потенциала» образовательных текстов, сколько описание их коммуникативно-прагматических эффектов.
Для дискурс-анализа образовательной коммуникации характерна одна общая тенденция: его техники обращены не столько к смысловым структурам текстов, сколько к их «пользователям». Этим объясняется столь активное использование в статьях опросных методик (преимущественно неформализованного интервью с открытыми вопросами). Важным оказывается понять не столько то, что происходит на текстовом уровне цифровой коммуникации (не только образовательной), сколько то, какой смысл имеют порождение текстов и обмен ими для индивидов. Цифровые технологии способствуют совместному конструированию социального мира, но при этом могут быть использованы в целях подавления и злоупотребления властью в образовательной среде. Соответственно, дискурс-анализ позволяет, по мнению авторов, уточнить механизмы семиотического конструирования идентичностей и социально разделяемого мира участниками образовательной коммуникации в цифровую эпоху.
Книга «Дискурс и цифровые практики» не дает ответов на все вопросы, связанные как с содержанием цифровых практик, так и с возможностями дискурс-анализа. Но в ней обозначены основные стратегии адаптации традиционной «оптики» и инструментария дискурс-анализа к новым предметам исследования. Дискурс-анализ жив — даже в цифровую эпоху. Проблема в том, что «дигитализация» социальной реальности настолько интенсивна, что у «большой теории», увы, мало шансов поспеть за революционными изменениями. Все, что остается исследователям, — это «примерять» старый инструментарий к новым предметам. Исследования цифрового дискурса в определенном смысле обречены на инертность
и хроническую неполноту данных. Хотя подборка кейсов, рассмотренных в сборнике, достаточно типична и актуальна, но она не исчерпывает всего многообразия цифровых практик и даже не способствует их систематизации. Есть все основания полагать, что очередной этап переживаемой сегодня коммуникационной революции — распространение «интернета вещей» (Web 3.0) как принципиально новой смыслопорождающей среды — в одно мгновение сделает неактуальными и нетипичными многие из описанных в работе кейсов. Будет ли способен исследователь уловить и зафиксировать эти новые изменения с помощью дискурс-анализа?
* Первый блок рецензий на эту тему см. в: НЛО. 2014. № 128. С. 304–325
[1] Fairclough N. Media Discourse. L.: E. Arnold, 1995. P. 57.
[2] Джонс использует термин «сервомеханизм» для обозначения автоматического следящего мобильного устройства, позволяющего в беспрерывном режиме получать информацию о физическом и ментальном состоянии индивида.
[3] Под «энтекстуализацией» в теории дискурса понимается «процесс, посредством которого дискурсы последовательно или одновременно выделяются из контекста и переводятся в другой дискурсивный контекст таким образом, что становятся новым дискурсом, ассоциируемым с новым контекстом» (Bloemmart J. Discourse: A Critical introduction. Cambridge: Cambridge University Press, 2005. P. 47).
[4] См.: Vander Wal T. Folksonomy Coinage and Definition (2007) // http://vanderwal.net/
folksonomy.html.
[5] Ван Дейк Т. О трендах в дискурсном подавлении, европейском национализме и гуманитарной ядерной бомбе: [Интервью] // Современный дискурс-анализ: Электронный журнал. 2013. № 9. С. 6 (http://discourseanalysis.org/ada9.pdf).