Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2016
*
Мария Майофис (РАНХиГС (Москва); доцент Института общественных наук; старший научный сотрудник Лаборатории историко-культурных исследований Школы актуальных гуманитарных исследований (Москва); кандидат филологических наук) mayofis-ml@ranepa.ru.
Maria Mayofis (RANEPA (Moscow); associate professor, School of Public Policy; senior researcher, Laboratory of Historical-Cultural Studies, School of Advanced Studies in the Humanities; PhD) mayofis-ml@ranepa.ru.
Илья Кукулин (НИУ ВШЭ (Москва); доцент Школы культурологии факультета гуманитарных наук, старший научный сотрудник Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий; РАНХиГС (Москва); старший научный сотрудник Лаборатории историко-культурных исследований Школы актуальных гуманитарных исследований; кандидат филологических наук) ikukulin@hse.ru.
Ilya Kukulin (HSE (Moscow); associate professor, School of Cultural Studies, Faculty of Humanities; senior researcher, The International Centre for the History and Sociology of World War II and Its Consequences; RANEPA (Moscow); senior researcher, Laboratory of Historical-Cultural Studies, School of Advanced Studies in the Humanities; PhD) ikukulin@hse.ru.
Не только экономисты и социологи, но и журналисты в 2010-е годы, обсуждая социальные и культурные проблемы современной России, все чаще используют язык институциональной теории — важнейшего направления в современной социальной мысли[1]. Оно оформилось в 1960-е как экономическая теория (так называемый неоинституционализм[2]), но уже вскоре, в 1970—1980-е, институты стали предметом изучения социологов, антропологов, политологов и историков. Все они заинтересовались социальными структурами, из которых «прорастали» общественные процессы — и которые менялись под влиянием этих процессов [Laudan 1977; Kohlstedt 1985; Graff 1987 и мн. др.]. Впрочем, внимание к институтам было подготовлено не только развитием экономической науки, но и, например, исторической школой «Анналов» с ее интересом к устойчивым механизмам воспроизводства социальных отношений[3].
Один из крупнейших институционалистов, лауреат Нобелевской премии по экономике 1993 года Дуглас Норт, определял институты как совокупность устойчиво воспроизводимых правил социального взаимодействия [Норт 1997]. «Институты задают структуру стимулов, действующих в обществе», — писал он [Норт 2004]. В состав институтов входят также формальные и неформальные механизмы принуждения к соблюдению правил (этим оборотом российские экономисты переводят английский термин «enforcement»). И экономические, и социологические представители нового интеллектуального движения полагают, что важнейшим «регулятором» институтов являются историко-культурные особенности конкретного общества и / или социальной группы [Vries 2001; Hay 2009].
Участие каждого индивида в таких взаимодействиях всегда проблематично. Его / ее могут изгнать, отказаться признать участником институционального взаимодействия, он(а) сам(а) может не согласиться с функционированием установленных правил, раскритиковать их и / или покинуть рамки социального взаимодействия — начать игнорировать установленные правила, выйти из партии или иной организации, эмигрировать из страны [Хиршман 2009].
Развитие институтов зависит от культурных особенностей общества. Но и само оно начинает влиять на культурные процессы. Именно это обратное воздействие и становится предметом исследования авторов, чьи статьи представлены в этом разделе. Мы полагаем, что анализ влияния институтов на культуру позволяет заново взглянуть на историю послесталинского периода в СССР.
В 2000-е годы в российских социальных науках институциональные исследования резко активизировались. Однако новые работы относятся почти исключительно к постсоветской России [Фролов 2002; Кирдина 2015а; 2015б]. Изучение институциональной истории СССР — не только в России, но и в других странах — оказалось затруднено. Историки и социологи исходили из предположения, принятого основателями неоинституционализма — такими, как Норт или Рональд Коуз: важнейшие институты в Европе Нового времени возникли в ходе более или менее свободного взаимодействия акторов, опосредованного законодательными регуляторами и социокультурными традициями и осложненного прямым вмешательством политических элит. В имперской России и особенно в СССР ситуация была устроена иначе. Главным создателем институтов и организаций было государство, при этом в СССР оно было «сращено» с важнейшей квазиобщественной организацией — КПСС, которая реально и осуществляла власть, и придавала ей идеологическое обеспечение. Более того, любые альтернативные институты или их зачатки последовательно уничтожались или маргинализировались как опасные.
Эта традиция восходит к имперским временам, хотя законченный вид практика подобного «социоцида» приобрела при советской власти. Алексей Левинсон, автор термина «социоцид», пишет:
Спецификой нашей социальной истории является слабость, а затем и отсутствие этажа вторичных отношений. <…> Жестко отмеренная совокупность полностью подконтрольных государству официальных вторичных организаций — партия, комсомол, профсоюзы, затем колхозы — должна была не иметь никаких соперников на своем социальном этаже. <…> Обвинение в создании «организации», подозрение в создании «организации» стало главной паранойей времени [Левинсон 2009].
И все же новые институты и организации в СССР создавались. Советское институциональное строительство было очень сложной комбинацией жесткого государственного менеджмента и контроля и низовой инициативы, которая подспудно изменяла установленные «сверху» правила — или придавала им не предусмотренные прежде значения. Институты оказывались погружены в «паутину» неформальных сетей и отношений, очень важных для советского общества [Kryshtanovskaya, White 2011; Хлевнюк, Горлицкий 2011], и эти неформальные сети тоже придавали правилам некоторые непредусмотренные значения, не кодифицированные и не обсуждаемые публично.
Как показывают публикуемые нами статьи, наиболее важным и в то же время наименее изученным периодом, оказавшим существенное влияние на развитие институциональных стратегий в постсоветской России, являются первые пятнадцать лет после смерти Сталина.
Норт со ссылкой на частное письмо историка Грегори Гроссмана утверждает: «Реформы [в СССР периода “оттепели”] сохраняли в неприкосновенности существующий набор институтов и были призваны лишь повысить их эффективность» [Норт 2010: 216]. Однако уже существующие исследования «оттепели» позволяют увидеть, что в это время, напротив, резко усиливается институциональное строительство и взаимодействие между государством и обществом. Этот процесс стал одним из элементов важнейшего социального феномена послесталинского периода — резкой диверсификации и усложнения общественной жизни, приведших к становлению в СССР элементов публичной сферы модерного общества, хотя и очень деформированных.
Советские институты «оттепели», как мы предполагаем, связаны с проектом создания «новой лояльности», выработанным политическими элитами — по-видимому, начиная еще с первых популистских мероприятий, предпринятых Л. Берией в 1953 году [Таубман 2008: 272—274]. Лояльность в целом мы понимаем в соответствии с определением А. Левинсона: «…отношения между <…> социальным субъектом <…> и каким-либо институтом, нормам которого этот субъект по тем или иным причинам намеревается следовать» [Левинсон 2015][4].
После освобождения миллионов политических заключенных и существенного уменьшения масштаба репрессий по сравнению с предшествующим периодом политические руководители страны попытались выработать формы новой общественной поддержки государственной идеологии и мобилизационной экономики, основанные не столько на страхе репрессий, сколько на эмоциях энтузиазма, групповой солидарности и придания личностного смысла политическому и экономическому участию (agency). Выработка таких форм вылилась в создание новых институтов: например, партийного контроля за индивидуальными моральными нормами, индивидуализированной социальной интеграции молодого поколения, популярной моды, включенной в советское идеологизированное общество и ставшей относительно автономным институтом.
Требованию «культурности», которое было выдвинуто в 1920-е годы Л.Д. Троцким, было придано новое, моральное значение[5]. Участие в «строительстве коммунизма» было неявно, «по умолчанию», соединено с нормами модерного урбанизированного общества, а «модулем» связи между этими двумя разнородными типами норм была сделана идея морального контроля со стороны партийных и комсомольских организаций, печати и «советской общественности». Сочетание апелляций к «личному» пониманию коммунизма и моральному контролю в СССР невольно, непреднамеренно имитировало «психологизацию веры» в раннем протестантизме. (Кстати, это конвергентное сходство — одна из причин усиления борьбы с религией в 1960-е годы: для государства и партии, резко усиливших внимание к моральным вопросам, любая религия становилась особенно опасным конкурентом.)
В целом, можно выделить четыре функции, которые имели институты и общественные организации в период 1953—1968 годов:
1) Контролирующая.
2) Перформативная — ее имели как официальные (например, Всероссийское хоровое общество[6]), так и неофициальные институты (например, чтения у памятника Маяковского в Москве). «Означаемым» разрешенных институциональных перформансов должны были стать эмоционально выраженный энтузиазм и «современность» — иначе говоря, конкурентоспособность советской молодежи в международном соревновании. Концепты «молодежь» и «современный» в период «оттепели» приобрели актуальный политический смысл (в чем СССР отчасти совпадал со странами Западной Европы и США, где выход на авансцену нового поколения был замечен политиками, социологами, писателями, кинематографистами и т.д.).
3) Диверсифицирующая — создание дополнительных моделей и путей общественного участия в жизни страны, контролируемое увеличение общественного разнообразия. Насколько можно судить по работам историков, политику такой диверсификации лидеры советских политических и культурных элит проводили во многом вынужденно, но вполне сознательно [Brudny 1998; Lygo 2006; Varga-Harris 2006].
4) Воспитание «нового человека» или перевоспитание «прежних / ветхих людей» в «новых».
Публикуемые здесь статьи написаны на основе докладов, представленных на конференции «Стратегии институционального строительства в послесталинском СССР (1953—1968)», прошедшей в Российской академии народного хозяйства и государственной службы (РАНХиГС) 25—27 июня 2015 года. В дальнейшем, на основе материалов конференции мы планируем подготовить коллективную монографию, которая, как предполагается, выйдет в издательстве «Новое литературное обозрение» в 2017 году. В этом разделе представлены три — с нашей точки зрения, наиболее репрезентативные — главы будущей монографии.
Олег Лейбович на материале региональных (прежде всего, пермских) архивных источников выявляет в своей работе «моральный поворот», который лежал в основе советского институционального строительства середины 1950-х и 1960-х годов. Партия осталась в неприкосновенности, но «партийность» как социальный институт была в начале 1950-х фактически переучреждена — как новый инструмент принудительной кодификации городской повседневности[7]. К работе Лейбовича по теме примыкает статья Татьяны Дашковой. В ней показывается, как мода становится в СССР 1940—1950-х годов новым институтом — в период «оттепели» уже полностью легализованным — и как кинематограф, говоря о моде или даже просто показывая модную одежду, работает как важнейший медиум, определяющий нормы поведения внутри нового института. Наконец, Ирина Каспэна материале публикаций журнала «Юность» анализирует, как в середине 1950-х в СССР создается принципиально новый социально-культурный институт — молодежный литературный журнал; а он, в свою очередь, становится площадкой для конструирования послесталинского «молодого поколения». Это поколение с самых первых посвященных ему публикаций было обозначено как особого рода социальный институт, наделенный мобилизационными и контролирующими функциями. Однако, как известно из исторических источников, реальное поколение «шестидесятников» оказалось гораздо более автономным и внутренне разнообразным, чем предполагали его журнальные провозвестники[8].
Библиография / References
[Вайль, Генис 1998] — Вайль П., Генис А. 60-е: мир советского человека. 2-е изд. М.: Новое литературное обозрение, 1998.
(Vail P., Genis A. 60-e: mir sovetskogo cheloveka. 2nd ed. Moscow, 1998.)
[Воронков 2005] — Воронков В.М. Проект «шестидесятников»: Движение протеста в СССР // Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России / Под ред. Ю.А. Левады и Т. Шанина. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 168—200.
(Voronkov V.M. Proekt «shestidesyatnikov»: Dvizhenie protesta v SSSR // Ottsy i deti: Pokolencheskiy analiz sovremennoy Rossii / Ed. by Yu.A. Levada and T. Shanin. Moscow, 2005. P. 168—200.)
[Демьяненко, Дятлова, Украинский 2011] — Демьяненко А.Н., Дятлова Л.А., Украинский В.Н. Школа «Анналов» и ее вклад в исследование экономического пространства // Ойкумена. 2011. № 3. С. 56—72.
(Dem’yanenko A.N., Dyatlova L.A., Ukrainskiy V.N. Shkola «Annalov» i ee vklad v issledovanie ekonomicheskogo prostranstva // Oykumena. 2011. № 3. P. 56—72.)
[Жарков 2015] — Жарков В. Россия и Европа: Вечное возвращение // Новая газета. 2015. 9 декабря (www.novayagazeta.ru/politics/71070.html (дата обращения: 21.01.2016)).
(Zharkov V. Rossiya i Evropa: Vechnoe vozvrashchenie // Novaya gazeta. 2015. December 9 (www.novayagazeta.ru/politics/71070.html (accessed: 21.01.2016)).)
[Кирдина 2015а] — Кирдина С.Г. Институционализм в России: XX — начало XXI в.: Научный доклад. М.: Институт экономики РАН, 2015.
(Kirdina S.G. Institutsionalizm v Rossii: XX — nachalo XXI v.: Nauchnyy doklad. Moscow, 2015.)
[Кирдина 2015б] — Кирдина С.Г. Институционализм в России в 1930—2010-е гг.: инверсионный цикл? // Journal of Institutional Studies (Журнал институциональных исследований). 2015. Т. 7. № 2. С. 6—37.
(Kirdina S.G. Institutsionalizm v Rossii v 1930—2010-e gg.: inversionnyy tsikl? // Journal of Institutional Studies. 2015. Vol. 7. № 2. P. 6—37.)
[Левинсон 2009] — Левинсон А.Г. Предварительные замечания к рассуждениям о приватном // НЛО. 2009. № 100. С. 567—582.
(Levinson A.G. Predvaritel’nye zamechaniya k rassuzhdeniyam o privatnom // NLO. 2009. № 100. P. 567—582.)
[Левинсон 2015] — Алексей Левинсон: Общественного контракта в России не существует // Гефтер.ру. 2015. 27 мая (gefter.ru/archive/15289 (дата обращения: 21.01.2016)).
(Aleksey Levinson: Obshchestvennogo kontrakta v Rossii ne sushchestvuet // Gefter.ru. 2015. May 27 (gefter.ru/archive/15289 (accessed: 21.01.2016)).)
[Норт 1997] — Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики / Пер. с англ. А.Н. Нестеренко, предисл. и науч. ред. Б.З. Мильнера. М.: Фонд экономической книги «Начала», 1997.
(North D.C. Institutions, Institutional Change and Economic Performance. Moscow, 1997. — In Russ.)
[Норт 2004] — Норт Д. Функционирование экономики во времени: [Нобелевская лекция] / Пер. с англ. Вяч. Малыгина // Отечественные записки. 2004. № 6 (21) (www.strana-oz.ru/2004/6/funkcionirovanie-ekonomiki-vo-vremeni (дата обращения: 21.01.2016)).
(North D.C. Economic Performance through Time // Otechestvennye zapiski. 2004. № 6 (21) (www.strana-oz.ru/2004/6/funkcionirovanie-ekonomiki-vo-vremeni (accessed: 21.01.2016)). — In Russ.)
[Норт 2010] — Норт Д. Понимание процесса экономических изменений / Пер. с англ. К. Мартынова и Н. Эдельмана. М.: Издательский дом ГУ-ВШЭ, 2010.
(North D.C. Understanding the Process of Economic Change. Moscow, 2010. — In Russ.)
[Павленко 2013] — Павленко С. Хотели как лучше: Почему реформа полиции только усилит давление на бизнес // Forbes.ru. 2013. 25 июня (www.forbes.ru/mneniya-column/siloviki/241203-hoteli-kak-luchshe-pochemu-… (дата обращения: 21.01.2016)).
(Pavlenko S. Khoteli kak luchshe: Pochemu reforma politsii tol’ko usilit davlenie na biznes //
Forbes.ru. 2013. June 25 (www.forbes.ru/mneniya-column/siloviki/241203-hoteli-kak-luchshe-pochemu-… (accessed: 21.01.2016)).)
[Таубман 2008] — Таубман У. Хрущев / Пер. с англ. Н.Л. Холмогоровой. 2-е изд. М.: Молодая гвардия, 2008.
(Taubman W.Ch. Khrushchev: The Man and His Era. 2nd ed. Moscow, 2008. — In Russ.)
[Фокин 2014] — Фокин А.А. Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об усилении борьбы с пьянством и о наведении порядка в торговле крепкими спиртными напитками» и антиалкогольная кампания 1960-х годов // Вестник Челябинского государственного университета. 2014. Вып. 60: История. № 12 (341). С. 109—115.
(Fokin A.A. Postanovlenie TsK KPSS i Soveta Ministrov SSSR «Ob usilenii bor’by s p’yanstvom i o navedenii poryadka v torgovle krepkimi spirtnymi napitkami» i antialkogol’naya kampaniya 1960-kh godov // Vestnik Chelyabinskogo gosudarstvennogo universiteta. 2014. Vol. 60: Istoriya. № 12 (341). P. 109—115.)
[Фролов 2002] — Фролов Д.П. «Институциональная оттепель» в экономической истории и политической экономии СССР // Экономическая история России: Проблемы, поиски, решения: Ежегодник. Волгоград, 2002. Вып. 4. С. 108—118.
(Frolov D.P. «Institutsional’naya ottepel’» v ekonomicheskoy istorii i politicheskoy ekonomii SSSR // Ekonomicheskaya istoriya Rossii: Problemy, poiski, resheniya: Ezhegodnik. Volgograd, 2002. Vol. 4. P. 108—118.)
[Хиршман 2009] — Хиршман А.О. Выход, голос и верность: Реакция на упадок фирм, организаций и государств / Пер. с англ. Б. Пинскера. М.: Новое издательство, 2009.
(Hirschman A.O. Exit, Voice, and Loyalty: Responses to Decline in Firms, Organizations, and States. Moscow, 2009. — In Russ.)
[Хлевнюк, Горлицкий 2011] — Хлевнюк О., Горлицкий Й. Холодный мир: Сталин и завершение сталинской диктатуры / Пер. с англ. А. Пешкова. М.: РОССПЭН, 2011.
(Khlevniuk O. V., Gorlizki Y. Cold Peace: Stalin and the Soviet Ruling Circle, 1945—1953. Moscow, 2011. — In Russ.)
[Чудакова 1998] — Чудакова М.О. Заметки о поколениях в советской России // НЛО. 1998. № 30. С. 73—91.
(Chudakova M.O. Zametki o pokoleniyakh v sovetskoy Rossii // NLO. 1998. № 30. P. 73—91.)
[Шаванс 2011] — Шаванс Б. Институциональная экономика / Пер. с франц. М. Литвякова, О. Савкевич; общ. ред. Н.С. Бабинцевой. М.: Институт экономики РАН, 2011.
(Chavance B. L’économie institutionnelle. Moscow, 2011. — In Russ.)
[Brudny 1998] — Brudny Y.M. Reinventing Russia: Russian Nationalism and the Soviet State, 1953—1991. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1998.
[Fürst 2006] — Fürst J. The Arrival of Spring? Changes and Continuities in Soviet Youth Culture and Policy between Stalin and Khrushchev // The Dilemmas of De-Stalinization: Negotiating Cultural and Social Change in the Khrushchev Era / Ed. by P. Jones. London; New York: Routledge, 2006. P. 135—153.
[Graff 1987] — Graff G. Professing Literature: An Institutional History. Chicago; London: University of Chicago Press, 1987.
[Hay 2009] — Hay C. Constructivist Institutionalism // The Oxford Handbook of Political Institutions / Ed. by S.A. Binder, R.A.W. Rhodes, and B.A. Rockman. Oxford: Oxford University Press, 2009. P. 56—74.
[Kohlstedt 1985] — Kohlstedt S.G. Institutional History // Osiris. 1985. Vol. 1. P. 17—36.
[Kryshtanovskaya, White 2011] — Kryshtanovskaya O., White S. The Formation of Russia’s Network Directorate // Russia as a Network State: What Works in Russia When State Institutions Do Not? / Ed. by V. Kononenko and A. Moshes. London: Palgrave Macmillan, 2011. P. 19—38.
[Laudan 1977] — Laudan R. Ideas and Organizations in British Geology: A Case Study in Institutional History // Isis. 1977. Vol. 68. P. 527—538.
[Lygo 2006] — Lygo E. The Need for New Voices: Writers’ Union Policy towards Young Writers 1953—64 // The Dilemmas of De-Stalinization: Negotiating Cultural and Social Change in the Khrushchev Era / Ed. by P. Jones. New York: Routledge, 2006. P. 193—208.
[Mayofis 2016] — Mayofis M. The Thaw and the Idea of National Gemeinschaft: The All-Russian Choral Society // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2016. Vol. 17. № 1. P. 27—67.
[Varga-Harris 2006] — Varga-Harris C. Forging Citizenship on the Home Front: Reviving the Socialist Contract and Constructing Soviet Identity during the Thaw // The Dilemmas of De-Stalinization: Negotiating Cultural and Social Change in the Khrushchev Era / Ed. by P. Jones. New York: Routledge, 2006. P. 101—116.
[Vries 2001] — Vries P.H.H. The Role of Culture and Institutions in Economic History: Can Economics Be of Any Help? // NEHA-Jaarboek. 2001. Vol. 64. P. 28—60.
[Zubok 2011] — Zubok V. Zhivago’s Children: The Last Russian Intelligentsia. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2011
* Раздел подготовлен в рамках научно-исследовательского проекта Лаборатории историко-культурных исследований Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС «Стратегии институционального строительства в послесталинском СССР (образование, наука, культура)» (2015). Благодарим И.А. Болдырева за ценные консультации.
[1] Характерный пример см. в авторской колонке экономиста Сергея Павленко: «Первое правило любой реформы в России: реформировать институты нужно только в том случае, если без этого совсем невозможно обойтись. <…> Реформировать нужно не полицию как таковую, а систему правоприменения» [Павленко 2013]. Ср. также: «Приобретение изначально отсутствовавших, но необходимых для существования и развития институтов составляет содержание российско-европейских отношений на протяжении всей истории Нового времени до наших дней» [Жарков 2015]
[2] Приставка «нео-» появилась потому, что первый этап изучения экономических институций начался в американской науке 1890-х годов (работы Т. Веблена, Дж.Р. Коммонса и др.).
[3] О влиянии «Анналов» см., например: [Демьяненко, Дятлова, Украинский 2011; Шаванс 2011].
[4] В этом определении Левинсон фактически развивает концепцию А.О. Хиршмана.
[5] Об этом см. статью М. Раку в разделе «Социальное конструирование творческих профессий: советская идеология и практики» в этом номере «НЛО», а также статьи О. Лейбовича и Т. Дашковой в предлагаемом разделе.
[6] Подробнее см.: [Mayofis 2016].
[7] Более поздний период этой «морализации» обсуждается в статье: [Фокин 2014].
[8] См. об этом поколении и его репрезентациях: [Вайль, Генис 1998; Чудакова 1998; Воронков 2005; Fürst 2006; Zubok 2011].