Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2016
Олег Лейбович (Пермский государственный институт культуры; профессор, заведующий кафедрой культурологии и философии; доктор исторических наук) oleg.leibov@gmail.com
УДК: 94
Аннотация
В статье на основе архивных материалов рассматривается процесс выстраивания новых городских практик в Советском Союзе в первое послесталинское десятилетие. Эти практики были непосредственно связаны с институционализацией частной жизни в отдельных квартирах. Выдвигается гипотеза, что партийные организации являлись важнейшим инструментом для формирования социального самоконтроля для людей, осваивавших урбанистический стиль жизни. В середине 1950-х годов в общем контексте десталинизации общественной жизни в стране складывалась новая интерпретация партийности. Ее основная идея заключалась в том, что хороший коммунист обязан быть добропорядочным обывателем большого города: вести трезвую жизнь, стать примерным семьянином, вежливым, предупредительным, приличным горожанином.
Ключевые слова: партийные паттерны, городские практики, социальные институты, десталинизация, повседневность, частная жизнь
Oleg Leybovich (Perm State Institute of Culture; professor, head of the Department of Cultural Studies and Philosophy; doctor of historical sciences) oleg.leibov@gmail.com.
UDC: 94
Abstract
Oleg Leybovich’s article examines the process of building new urban practices in the Soviet Union in the first post-Stalin decade. These practices were directly related to the institutionalization of privacy. Leybovich proposes a hypothesis that Party organizations were an important instrument for generating social self-regulation for people cultivating an urban lifestyle. The mid-1950s saw the development of a new interpretation of Party patterns in the general context of the de-Stalinization of public life. Its main idea was that a good Communist must be a respectable man in public: to lead a sober life, be an exemplary family man and a polite, decent citizen.
Key words: Party patterns, urban practices, social institutions, de-Stalinization, everyday life, privacy
«Всегда открыты»
В зимних сумерках только что наступившего 1956 года в г. Молотове случилось происшествие, оставившее неотчетливый след в партийных бумагах. Дело было в воскресенье. Офицер МВД в крепком подпитии возвращался домой из гостей. Зайдя во двор, он, по всей видимости, потерял ориентировку в пространстве, затоптался на месте и начал медленно опускаться в сугроб. У подъезда пела и плясала веселая компания. Одна из женщин заметила что-то неладное, подошла к лежащему, узнала знакомого, подхватила мужчину и отвела к себе в комнату на первый этаж. Ее подружка тут же подняла тревогу; кто-то сбегал за женой подгулявшего капитана, и решительные женщины, громким стуком в дверь и криками оповестив о своем приходе, ворвались в квартиру похитительницы «постороннего мужчины»; офицер в расстегнутой шинели мирно дремал на стуле. Хозяйка что-то пыталась объяснить. Супруга «обоим им надавала», мужа вывела из «нехорошей квартиры» и оставила трезветь на снегу, а после написала заявление в партком о «неправильном поведении» мужа, где было много слов о систематическом пьянстве, грубости, сомнительных подружках. Тот оправдывался тем, что и в мыслях не имел ничего дурного, что вся его жизнь протекает на виду у товарищей: «Двери в нашу комнату мы не закрываем, они всегда открыты, и соседи всю нашу жизнь видят», а вообще-то он ничего не помнит[1]. Товарищей по отделу ему удалось убедить: здесь все ограничилось обсуждением. Партийное бюро, однако, объявило выговор.
Эта «историйка», изложенная протокольным языком, напоминает по фабуле ранние рассказы М. Зощенко и, на первый взгляд, может быть квалифицирована как картинка нравов ушедшей эпохи. Собственно, таковой она и является. Однако случай во дворе ведомственного дома приобретает черты типичности, если представить его в институциональном контексте, как проявление установленного и принятого символического порядка. Прежде всего, в нем обнаруживается соседская малая публичность[2], обладающая правом надзирать как за общей территорией двора, так и за условно обособленным пространством отдельных квартир. Причем это право признано за ней всеми участниками житейской драмы.
Малая публичность обладает доминирующим влиянием по отношению к личности всех ее сочленов; она не предусматривает для них возможности уединиться, закрыться от постороннего взгляда; семейная жизнь во всех ее интимных проявлениях является предметом постоянного наблюдения, внешней оценки, более того, прямого воздействия извне. Публичное здесь поглощает частное.
Малая публичность реализуется во всеобъемлющей горизонтальной системе контроля над поведением ее членов[3]. Каждый поведенческий акт, выходящий за пределы принятой нормы, становится предметом наблюдения, внешней оценки и предписанной активности.
В данном случае таким актом является не появление во дворе соседа в нетрезвом состоянии, но его уход с женщиной[4].
В партийных практиках 1940—1950-х годов адюльтер рассматривался как самый серьезный проступок, едва ли не как преступление. Так, начальник управления милиции по Молотовской области полковник П.Ф. Милов в 1953 году отвергал упреки в злоупотреблении ненормативной лексикой («Ну, о нецензурной брани, я допускал, может, больше, чем другой, но что я ругал работников нецензурной бранью, это я категорически отрицаю»), но все же признавал, что был такой случай, у меня прорвалось. Когда московская бригада проверяла работу в 1952 г., мне бригадой было предъявлено серьезное обвинение, что я сожительствовал с прокурором Молотовского района К-ой, я ответил, что я К-ву видел два раза на официальных беседах, но этого не было. Для меня это обвинение было как обухом по голове[5].
В этом объяснении ключевыми, несомненно, являются слова «серьезное обвинение». То, что потом снисходительно назовут «служебным романом», тогда расценивалось как грубое нарушение партийной и служебной дисциплины. Виновников строго наказывали и принуждали исправиться.
Так, в решениях бюро Ленинского райкома КПСС (г. Молотов) можно прочесть: «Обязать т<оварища> Яква немедленно вернуться в семью и наладить отношения с женой, предупредить его, что, если свой семейный вопрос он не урегулирует, вопрос будет поставлен о его партийности»[6].
Если на заседании бюро райкома КПСС вмешательство в личную жизнь партийца было обставлено всякого рода формальностями, то во дворе ведомственного дома соседи имели право на прямое действие: вторгнуться в чужое жилище, изъять из него «нарушителя», принудительно доставить его к семейному очагу. Такого рода активность рассматривалась как правильное, хорошее поведение.
Следует обратить внимание и на имплицитно присутствующее здесь гендерное неравенство. Вина целиком лежит на мужчине, только он обладает волей, желанием и инициативой. О женщине даже не говорят; в партийных протоколах очень редко появляется тема погубительницы хороших мужчин[7], но, как правило, даже партийных женщин к ответственности не привлекают. Их сексуальная притягательность, по всей видимости, рассматривается как естественное состояние, не подконтрольное разуму и партийной дисциплине. Исключения редки, партийное следствие начинается в том случае, если адюльтер со стороны женщины отягощается каким-то дополнительным эксцессом: публичным скандалом или угрозой суицида[8]. Во дворе ничего подобного не произошло, официальных претензий к женщине не предъявляли[9].
В целом же, в этом маленьком событии, по всей вероятности, вскоре забытом всеми его участниками, проявились структуры уже уходящей в прошлое слободской коммунальной повседневности.
«Держали всех в страхе»
Массовое жилищное строительство не только развело дворовую общественность по отдельным квартирам, но и создало условия для появления частной жизни, закрытой от соседей дверьми с английскими замками с защелкой, плотными шторами на окнах и, самое главное, поведенческим стилем, не допускающим внешнего вмешательства в семейные отношения.
В такой ситуации горизонтальный коллективный контроль терял эффективность. Власти, столкнувшиеся с новыми обстоятельствами, были вынуждены менять процедуру управления поведением граждан: сохранить внешние регуляторы в виде законодательных актов и моральных кодексов, но одновременно усилить механизмы самоконтроля в виде освоенных и присвоенных людьми поведенческих ориентаций: ценностей, норм, аттракторов.
На партийном языке новая задача формулировалась как «рост коммунистической сознательности граждан» [Резолюция 1956: 427]. И, действительно, к этому времени, по резонному замечанию В. Шляпентоха, большинство советских граждан, даже из тех, кто обращался с жалобами по начальству — в печать, к руководителям государства и пр., приняли советскую систему и никакой иной в сознании не держали [Shlapentokh 2001: 129].
Это, однако, вовсе не означало, что они одновременно с социалистической идеологией освоили урбанистическую культуру, т.е. приучились исполнять правила городского социалистического общежития. В середине 1950-х годов города и рабочие поселки захлестнула волна уличной преступности. В языке современников надолго обосновалось слово «амнистированный» — синоним разбойника и хулигана, терроризирующего мирных граждан. В действительности, амнистия 1953 года стала своего рода запальным шнуром, но взрывчатое вещество таилось в структурах нелагерной повседневности: во взрослую жизнь вступало поколение детей войны — безотцовщина, детдомовцы, «фабзайцы», выросшие в нищете, приученные жизненными обстоятельствами к насилию, не имевшие представления о собственности, своевольные и жестокие. В милицейских сводках и прокурорских представлениях канцелярским языком представлены портреты юных преступников: подростков или совсем молодых людей — убийц, насильников, мучителей.
В представлении, отправленном прокурором Сталинского района г. Молотова в райком партии, читаем, как 17-летний юноша, проживая в молодежном общежитии пос. Громова вместе с другими рабочими Молотовгражданстроя, систематически избивал девушек и других рабочих, ругались нецензурной бранью, отбирали пищу, устраивали драки, держали всех в страхе, и были случаи, когда девушки и ребята прыгали со второго этажа, спасаясь от хулиганов. Кроме того, было установлено, что девушки рождения 1934—1935 года днем в присутствии жильцов вступали в половые связи с военнослужащими. <…> К изложенному необходимо добавить, что за последнее время чаще стали наблюдаться случаи, когда хулиганы вооружаются финскими ножами и другими орудиями, изготовленными на заводах района. Это говорит о том, что общественность цехов не препятствует в изготовлении ножей и других орудий, как-то свинчаток и т.д.[10]
В уличной молодежной преступности в наиболее радикальной форме проявились коренные черты слободской окраинной культуры, характерной для тогдашнего советского города.
Милицейская хроника того времени изобилует сведениями о пьяном разгуле, массовых драках, уличном разбое. Прокурор Молотовской области М.В. Яковлев информировал обком КПСС:
Среди рабочей молодежи все еще наблюдаются случаи неправильного отношения к семье, бесчеловечное, унизительное и скотское отношение к женщине. Отдельные молодые рабочие своих жен подвергают систематическому избиению и издевательствам. Только в городе Березники в 1-ом полугодии 1955 г. за истязание женщин прокурором города арестовано 8 человек[11].
Люди, принадлежавшие к образованным классам населения, — номенклатурные работники, педагоги, сотрудники прокуратуры — мало отличались от заводских рабочих: самоуправничали, пили. В том же письме прокурора области в обком читаем: «Вместе с преподавателем истории школы № 97 членом КПСС Леденцовым В.Н., преподавателем школы № 44 Лядовым Е.И., преподавателем школы № 100 Трофимовым Г.Г., преподавателем школы № 12 Максимовым А.Н. и другими лицами, призванными вести воспитательную работу, в вытрезвителе в нетрезвом виде валялись студенты и учащиеся»[12]. Напившись, дрались с женами; а те, в свою очередь, с мужьями: «Жена сказала, что она била Шаврина и будет бить, пока он не получит квартиру»[13]. Про одну скандальную учительницу ее соседка написала в заявлении, что та «проста на руку и язык у нее похабный»[14].
Все это свидетельствовало о продолжающейся социальной дезорганизации, хрупкости общественного порядка. В такой ситуации руководство страны было вынуждено прибегнуть к испытанным методам — мобилизации коммунистов для решения новых культурных задач и для пересмотра критериев партийности. Этот термин, наряду с «сознательностью», «коллективизмом», «принципиальностью», «патриотизмом», «интернационализмом», входил в основной корпус советского идеологизированного языка [Купина 1995: 19].
Партийность, по словарю Ожегова, — «направленность в работе, деятельности, проникнутая коммунистической идеологией» [Ожегов 1949]. В этой парной конструкции партийности (направленность + идеология) идеологический элемент можно условно принять за некоторую константу, тогда как «направленность в работе» менялась в зависимости от политической и хозяйственной конъюнктуры. В предшествующую эпоху партийность интерпретировалась как преданность генеральной линии, готовность к самопожертвованию, постоянная бдительность, умение разоблачить врага (во второй половине 1930-х годов в ходу было слово «настороженность»[15]) и уничтожить его[16].
«Прежде всего, возить навоз»
В середине 1950-х годов партийность в речах партийного лидера Н.С. Хрущева стала означать нечто иное. Это «иное» было следствием долгих дебатов о роли и назначении КПСС в новых условиях.
Здесь было бы целесообразно указать на несколько значений слова «партия» в политическом лексиконе или — шире — политической культуре тогдашнего руководящего слоя. Одно из них — закрепленное в Конституции СССР 1936 года, в уставе партии, многочисленных передовых статьях газеты «Правда», наконец, во всех изданиях «Краткого курса истории ВКП(б)». По Уставу КПСС, принятому XIX съездом партии в 1952 году, «Коммунистическая партия Советского Союза есть добровольный боевой союз единомышленников-коммунистов, организованный из людей рабочего класса, трудящихся крестьян и трудовой интеллигенции» [Устав 1952]. На 1 октября 1952 года в ней состояло «6 882 145 человек, в том числе 6 013 259 членов партии и 868 886 кандидатов в члены партии» [Отчетный доклад 1952].
Вместе с тем партийные руководители со времен политических дискуссий с левой оппозицией привыкли отождествлять партию с ее аппаратом — уже не с миллионами, а с десятками тысяч так называемых «ответственных работников», занимающих все сколько-нибудь важные посты в партийном, хозяйственном, советском, военном и карательном аппаратах. Иначе не объяснить одно из замечаний, высказанных Сталиным в разговоре с новым секретарем Ростовского обкома ВКП(б) на исходе 1938 года: «Тов<арищ> Суслов: Сталин Двинскому говорил — 10—15 чел<овек> на р<айо>н осталось и хватит» [Рабочая протокольная запись 2000: 309]. 10—15 партийцев — это как раз количественный состав номенклатурных работников в районном центре.
Наконец, словом «партия» называли узкую группу руководителей страны — членов Президиума ЦК, державших в своих руках высшую политическую власть. Как прямо высказался Н.С. Хрущев на встрече с художественной интеллигенцией: «Решать в нашей стране должен народ. А народ, кто это? Это партия. А партия кто? Это мы. Мы партия. Значит, мы и будем решать, я вот буду решать. Понятно?» [Ромм 1989: 130].
Новое политическое руководство, естественно, не оспаривало собственную властную роль. По опубликованным материалам Президиума ЦК КПСС не видно, чтобы в нем серьезно обсуждали, как сплотить в боевой союз единомышленников миллионы рядовых партийцев, отличающихся друг от друга образованием, социальным положением, национальными традициями. Ключевой вопрос был в другом: чем занять партийный аппарат, какие конкретные функции ему передать и как повысить эффективность его работы? Здесь столкнулись две позиции: первая сводилась к тому, чтобы закрепить за ним кадровую и агитационно-пропагандистскую деятельность (Л.П. Берия)[17], вторая — к тому, чтобы загрузить обкомы и райкомы хозяйственной работой (Н.С. Хрущев). В конце концов победила вторая точка зрения. В январе 1954 года инспектор ЦК КПСС С.М. Пилипец разъяснял новый курс на Пленуме Молотовского обкома партии:
Первый секретарь ЦК КПСС тов<арищ> Хрущев Н.С. сделал очень сильное замечание о партийной работе. Он сказал, что партийной работы в чистом виде не бывает, партийные работники, имеющие хорошую марксистскую подготовку, но не знающие конкретной практической жизни, такие работники боятся смело идти вперед, они идут на ощупь, на костылях. Нам надо добиться такого положения, чтобы наши партийные работники хорошо знали конкретные вопросы производства и всю свою работу вели бы на обеспечение изобилия продуктов питания, жилья, обуви для трудящихся.
<…> Что значит выполнять Постановление Пленума ЦК сегодня? — это, прежде всего, возить навоз, выполнять весь комплекс зимних агротехнических мероприятий, подготовиться к весеннему севу так, чтобы урожай сельскохозяйственных культур в 1954 году был такой, чтобы обеспечил население всеми продуктами питания, а промышленность — сырьем[18].
В этом фрагменте большой речи ответственного работника ЦК КПСС — в недалеком будущем первого секретаря Кемеровского обкома партии — важно подчеркнуть несколько моментов:
— нарочитое огрубление политических формулировок: выполнять постановление пленума ЦК — значит возить навоз;
— явное пренебрежение идеологической традицией: иметь хорошую марксистскую подготовку без знания практической жизни — значит «идти на костылях»;
— поворот всей партийной работы к решению обыденных, повседневных задач: обеспечить изобилие продуктов и товаров для населения[19].
Н.С. Хрущев позднее объединил все эти политические новшества в сочной метафоре, записанной по памяти кинорежиссером Михаилом Роммом: «Идеи Маркса — это, конечно, хорошо <…>, но ежели их смазать свиным салом, то будет еще лучше» [Ромм 1989: 123].
Отдел печати ЦК КПСС рассылал по обкомам «тексты шапок, заголовков, плакатов» следующего содержания:
В поле свез навоз,
С поля — хлеба воз.
И прополка не в обузу,
И доход повысишь свой.
Применяй под кукурузу
Сев квадратно-гнездовой.
Вокруг советских городов
Сажай клубнику всех сортов[20].
Поворот к повседневности стал импульсом для коренного пересмотра принципа партийности. Теперь от члена КПСС, как и от любого сознательного гражданина, более не требовали активно участвовать в политических кампаниях: разоблачать, вскрывать, подвергать себя самокритике и пр. Достаточно было просто соглашаться, не высказывать вслух сомнений. Новую формулу советской лояльности за несколько лет до ее молчаливого признания открыл партиец со средним образованием — преподаватель марксизма-ленинизма Молотовского мединститута:
Весь советский народ считает решения партии правильными, не вдумываясь даже, чем они вызваны, почему они приняты. Решение Совета Министров о лесозащитной зоне или решение ЦК партии об опере Мурадели советский народ считает правильными, даже не вникая в подробности, хотя в постановлении подробно указано, почему эта опера оказалась порочной. Вот такой теперь авторитет партии[21].
В этой готовности принять все, что исходит от имени ВКП(б), не рассуждая, не задавая вопросов, даже не интересуясь подробностями, вузовский преподаватель обнаружил подлинную силу партии и восхитился ею. Райкомовское начальство с ним на всякий случай не согласилось и подвергло критике за недооценку «сознательности советских людей».
Обыденная жизнь приобрела новый статус в большой партийной политике, а с нею в повестку дня постепенно вошла и городская проблематика в виде трех взаимосвязанных задач, а именно: «укрепления социалистического правопорядка», решения жилищного вопроса и благоустройства городской среды. Основное внимание уделялось жилищной проблеме. В ней находили основной источник заболеваний, но также и «нездоровых настроений» и даже «преступных проявлений»[22]. Формулировок вроде «общественное недовольство» старались избегать. Выяснилось, что локальная общественность, направляющая и контролирующая поступки людей, совсем не обязательно обладает свойствами социалистического коллектива. В одних случаях она пресекает девиации, да и то не все; в других случаях их воспроизводит и усиливает. Философствующие современники не могли себе представить «конкретного коллектива индивидуалистов. Странный это был бы коллектив!»[23]. Практики смотрели на вещи проще, замечали, что в соседском сообществе могут культивироваться обычаи и нравы, явно не одобряемые советской печатью.
В докладе, сделанном на партийном собрании в Управлении милиции в г. Молотове, специальное внимание было уделено дому, где жили 23 семьи милицейских работников и где, «особенно под выходные и в выходные дни, до утра идут выпивки, сопровождающиеся плясками, распеванием нецензурных песен и частушек»[24].
В барачных поселках и в рабочих общежитиях ситуация была многим хуже.
Массовое строительство отдельных квартир вызывало новые проблемы. Одной из главных стало появление частной жизни, которая выглядела сомнительной не только по доктринальным, к тому времени уже утратившим былую остроту основаниям, но и по основаниям охранительным. Выше упоминалось о том, что поведение граждан выходило из-под коллективного контроля. К тому же отдельная квартира, в недавнем прошлом бывшая просто картинкой из кино про счастливую советскую жизнь, манящей и недостижимой, в коллективных представлениях горожан стремительно превращалась в мощный поведенческий аттрактор.
Заселение каждого нового дома порождало конфликты в производственных коллективах. Счастливчики въезжали в новые квартиры; обиженные громко роптали. Принципы распределения жилья стали лакмусовой бумажкой, раскрывающей «тайны» социальной иерархии в советском обществе — официальные и неофициальные. «У меня вывод такой: квартиры даете не нуждающимся, а по личности, по прихоти, по-приятельски», — критиковала начальство на партсобрании сотрудница аппарата Молотовского УМВД[25]. Кроме неформальных возможностей получить вне очереди жилье были и вполне официальные, но негласные: квартиры по первому требованию выделяли руководителям управления и ответственным партийным работникам:
Тов<арищ> Щепин: А вот зам. начальника УВД т<оварищ> Трубников не успел приехать в Молотов, как ему предоставили квартиру, ликвидировав гостиницу в доме чекистов. Предоставили также квартиру инструктору Обкома КПСС, а свои оперативные работники без жилплощади[26].
Гасить эти конфликты, т.е. успокаивать недовольных, стало одной из задач партийных и профсоюзных организаций. Партийным активистам по долгу службы приходилось увещевать обиженных товарищей в личных беседах, давать обещания, урезонивать на собраниях, укорять в нетерпеливости и даже эгоизме, апеллировать к чувству партийности. Под партийностью здесь понимались, во-первых, скромность, во-вторых, сознательность, а в-третьих, желание «прислушиваться к мнению коллектива».
Тех же людей, которые въехали в новые квартиры, требовалось приучать к «правильным» навыкам «семейной» и «личной» жизни — этими словами прикрывали табуированную на дискурсивном уровне частную жизнь. «Правильность» предполагала прежде всего «культурность». Сознательный горожанин должен был и у себя дома вести себя так же прилично, как на центральной улице или в городском саду: быть трезвым, опрятным, вежливым.
В те же годы власти г. Молотова активно занимаются благоустройством городского центра: заливают проезжую часть асфальтом, освещают улицы фонарями, сносят бараки, выводят за черту города лагерные пункты. По «приличному» городу теперь должны фланировать «приличные» люди. С ситуацией, когда из-за уличной преступности «в Кизеле рабочие не могли спокойно ходить на работу»[27], необходимо было разбираться — и не только милицейскими методами.
Так при соединении разнопорядковых тенденций в социальную политику партийного государства вошла новая тема — конструирование «правильных» городских практик в двух тесно соприкасающихся социальных мирах: частном и публичном. В повестки дня партийных собраний были внесены соответствующие вопросы. Коммунистам вменили в обязанность стать примером для всех остальных граждан в приобщении к новой городской цивилизации.
В этом пункте можно обнаружить преемственность и различие между идеями «культурности» и программой советского урбанизма, разделенными продолжительностью жизни одного советского поколения. «Культурность» образца 1930-х годов также ориентировала граждан на формирование «индивидуальной цивилизованности» [Dunham 1979: 22]. Эта идея имела, однако, статус общегражданский, отнюдь не партийный. В протоколах партийных собраний разного уровня (заводских, аппаратных, городских и пр.) за 1934—1938 годы мне не удалось обнаружить никаких материалов, касающихся проблемы культурности прямо или косвенно. Реализация этой идеи на практике касалась ограниченного круга людей, достойных, по мнению партийного руководства, зажиточной жизни: стахановцев, инженеров, хозяйственников высшего и среднего звена, партийных работников… Она вписывала ценности буржуазного среднего класса (комфорт, упорядоченность быта, личное имущество и пр.) в контекст социалистического образа мира [Волков 1996]. Программа советского урбанизма была более демократичной, хотя бы за счет приоритета моральных ценностей над материальными, и проводилась более последовательно.
«Создать уют для отдыха молотовчан»
Рассмотрим, как проходил этот процесс, на материалах, собранных в Пермском государственном архиве новейшей истории (ПермГАНИ) в фонде 1624: «Первичная организация КПСС Управления внутренних дел Пермского облисполкома, Свердловский район, г. Пермь». Сотрудники аппарата управления принадлежали в основной массе к офицерскому составу карательных органов. По социальному положению они являлись государственными служащими среднего звена, не вошедшими в партийную номенклатуру[28]. Большинство составляли мужчины, «люди цветущего возраста, полные сил и здоровья»[29], горожане в первом поколении. Уровень их образования был различным — согласно анкетным данным, от неполного среднего (иногда эта формулировка прячет совсем уже неприличное — низшее) до высшего (таковых было очень мало). Они получали небольшие месячные оклады — около 500 руб., что было значительно ниже средней зарплаты в промышленности — 696 руб. [Народное хозяйство СССР 1971: 519]; страдали от тесноты в бараках и коммуналках.
По условиям прежней сельской или слободской социализации, по образу жизни офицеры милиции мало отличались от других категорий горожан, разве что носили мундиры, дававшие им негласные привилегии. За их хулиганскими поступками, как правило, следовали дисциплинарные взыскания, а не уголовное наказание. При разборе персональных дел сотрудников, нарушивших общественный порядок, в протокол иной раз записывались рассерженные реплики их непосредственных начальников: «Если бы все это сделал простой гражданин, сидел бы уже в тюрьме»[30].
В милицейских помещениях много и часто пили. «К ним нельзя было даже заходить в кабинет, слышны одни грубости, всегда тащит водкой» — так аттестовал начальник областного управления милиции сотрудников горотдела[31]. Вернувшись домой, скандалили с женами; куролесили в командировках; иной раз подгулявших сотрудников подбирал в канаве милицейский патруль. Кто-то, приставая к женщинам, «рекомендовал себя Рокоссовским»[32], кто-то — знаменитым авиаконструктором: «…В пути следования в вагоне выдавал себя перед пассажирами инженером-конструктором, в доказательство чего вынимал партийный билет и, давая его в руки других граждан, просил убедиться в том, что он, действительно, известный конструктор Яковлев»[33].
В первичную партийную организацию УМВД по Молотовской области входили на равных трезвенники и законченные алкоголики, службисты и рубахи-парни, бывшие сотрудники органов госбезопасности и некогда ответственные работники партийного аппарата, потомственные горожане и выходцы из колхозной деревни, выпускники юридических факультетов и самоучки. Всех этих людей следовало приучить к цивилизованным формам социальной жизни в большом городе, заново дисциплинировать применительно к изменившимся условиям. Этот процесс начался еще до марта 1953 года.
Тема города вошла в повестку дня партийных собраний в двух ипостасях: руководителей городской милиции волновали состояние городской среды и домашнее воспитание детей.
При обсуждении проекта директив следующего пятилетнего плана летом 1952 года сотрудники МВД азартно принялись критиковать городское хозяйство:
Вот и хочется пожелать строителям, в первую очередь, строителям порта Молотов, чтобы они учли, что не только построить красивый порт, но и чтобы вокруг него, по всему берегу Камы, вернее, набережная Камы была сплошной сад, начиная от Камского моста, украсить всю Набережную красивыми декоративными кустами и деревьями и чтобы к концу пятой пятилетки не было больше таких свалочных мест и развалившихся сараев, которые есть сейчас на берегу Камы.
Второе, когда едешь с Перми второй, с вокзала трамваем по улице Ленина и видишь, когда с большими красивыми домами, которых, надо сказать, очень мало, 5—6 домов, стоят полуразвалившиеся, покосившиеся домики, и вот на душе как-то неприятно делается, четыре пятилетки прошло и так мало сделано по реконструкции улицы Ленина — центральной улицы города Молотова. Трамвай идет самым центром, а до центра далеко — все такие домики стоят. Портят все настроение эти полуразвалившиеся дома не только у нас, но и у приезжающих, тем более, еще кто едет первый раз и сразу создается плохое представление о городе Молотове, так и говорят, что осталась еще старая Пермь, обидно, товарищи, слышать это[34].
Действительно, визуальные образы г. Молотова находились в разительном противоречии с нарядной картинкой иных советских городов, виденной на киноэкране, в иллюстрациях в журнале «Огонек», на плакатах. Сотрудники МВД критиковали отсутствие современных магазинов, загрязнение воздуха, предлагали заново отстроить набережную реки Камы:
…начиная от речного вокзала в сторону заводов имени Молотова и имени Дзержинского, где имеется много складов, перевалочных баз. Разве нельзя их перенести за черту города к низу по реке Каме, а берег силами горожан, по примеру других городов, оборудовать — разбить сквер, засадить его лесом и создать уют для отдыха молотовчан[?][35].
И хотя партийцы старательно обходили тему социальной дезорганизации — пьяных, лежащих у обочин дорог или прямо на тротуарах, драк «стенка на стенку», поножовщины в общежитиях, — вряд ли стоит сомневаться, что слово «обидно» относилось не только к виду из окна трамвая на полуразрушенные строения[36].
Люди в погонах, критикуя городские власти за нераспорядительность и робость, выступали в роли коллективных пользователей городской инфраструктуры, обращавшихся с обоснованными претензиями к городским администраторам. Из множества критических замечаний проступает образ идеального города с решенной жилищной проблемой, с просторными кинозалами и чистыми магазинами, застроенного современными зданиями, с чистым воздухом, зелеными зонами, скверами и парками. В таком городе партийцам хотелось жить. Но вопрос, как в нем жить, на этом партийном собрании не обсуждался. Он либо не предусматривался повесткой дня (при обсуждении проекта директив / основных направлений / очередного 5-летнего плана вплоть до середины 1980-х годов полагалось обсуждать исключительно хозяйственные вопросы), либо в головах участников господствовала старая идея: в приветливом и нарядном городе люди будут вести себя соответствующим образом.
«Читает не то, что надо»
Формирование правильных образцов поведения началось с обсуждения ситуации в семьях сотрудников органов. Естественно, речь шла о всякого рода отклонениях, главным образом в воспитании детей[37]. Что касается конфликтов иного рода — прежде всего супружеской неверности или ухода из семьи, — то и они стали все чаще рассматриваться под иным углом зрения — пагубного воздействия на детей: «Он не подумал о воспитании детей, а найти себе любовницу сумел. Это не чекист»[38]. Было вновь подчеркнуто, что семья обладает первостепенной общественной ценностью и задача партийной организации — эту ценность беречь и охранять, невзирая на личные пристрастия заинтересованных лиц: «Он [У-в] считает, что вопрос семьи — это частное дело, нас партия учит, что мы должны вмешиваться в личную жизнь члена КПСС»[39].
Вмешиваться в личную жизнь означало, во-первых, знать, что происходит в семье, во-вторых, поправлять поведение товарища по партии либо советом или внушением, либо партийным взысканием.
Вести себя неправильно можно было разными способами — быть грубым в семье, пренебрежительно относиться к детям: «…Детей своих по имени не называет. Это несовместимо со званием члена партии»[40]; редко бывать дома: «Разве коммунист М-ев не знал, что его дома ждет семья? Знал. Но он решил выпить пиво…»[41]; наконец, переложить ответственность за воспитание детей на жену, не интересоваться их школьными успехами и неудачами. Последняя тема обсуждалась на партийных собраниях больше и обстоятельней всех остальных.
На повестке дня ставился вопрос «О коммунистическом воспитании детей»; создавались комиссии, посещавшие школы и даже детские сады, проводились беседы с учителями, составлялись характеристики на проблемных детей. Процитируем одну из них: «Сын А-ва много читает, но не совсем правильные книги, читает не то, что надо, читает ЕСЕНИНА и БАРКОВА, например, книгу “Брак на одну ночь”»[42]. На бюро вызывали родителей, в большинстве своем принадлежащих к начальствующему составу. Те держали ответ: «Воспитанием его я занимаюсь, но он не всегда убежден в том, что я ему говорю, даже по этому вопросу он не понял, что эти несколько яблок есть хищение. Мне даже пришлось применить физическую силу»[43]; потом обещали исправиться. Правда, без особых результатов. И тогда на следующий год в повестку дня ставили новый вопрос: «О неправильном отношении к воспитанию своих детей коммунистами т.т. У-ым и Ш-ым»[44].
Подростков уличали в плохой успеваемости и «хулиганских проявлениях» (подрались на стадионе), квалифицировали как нарушителей дисциплины и дезорганизаторов. «Характерно, что, являясь детьми ответственных работников, членов партии, ни один из указанной группы учащихся <…> не являются (так! — О.Л.) членами комсомола»[45]. Родители признавали ошибки и пытались объяснить ситуацию малыми способностями отпрысков: «…Правда, за уроками он высиживал свои часы, но у него как-то получалось: смотрит в книгу, а видит фигу»; собственной занятостью «до перехода работать на 8-часовой день»; даже нерадивостью собственной жены («я понадеялся на нее», а она не справилась), а также неправильными методами воспитания: «Я применял и жестокости, это неверно, это только озлобляло его»[46].
За этими объяснениями проглядывает образ патриархальной семьи. Отец занят службой; мать — домом и детьми. Воспитывать — значит надзирать и наказывать. Можно ремнем. В отношениях между родителями и детьми после 7—8 лет появляется третья фигура — школьный учитель. Он выносит вердикт, правильно или неправильно происходит воспитание. События в семье носят публичный характер, это отнюдь не частное дело.
Участники обсуждения говорили о том, что «эти факты позорят милицию»:
Это все равно черная тень на милицию. <…> Главная вина т<оварищей> У-на и Ш-а, что они не приучили их к труду <…>. Второе, видимо, много поощряли, у них все было, а ранее мало уделяли внимания их воспитанию. Заставлять трудиться надо с маленького возраста, но сейчас уже будет тяжело. <…> Ясно, что вы не можете, а вы не хотели этим заняться, не придали серьезного значения. Двор же, мое мнение, имеет решающее действие в смысле объединения имеющихся недостатков у детей, они и объединяются, у кого плохая дисциплина, учеба[47].
Виновникам объявили выговор. Обсуждение показало интеллектуальную беспомощность участников по отношению к вызовам городской жизни. Все их рекомендации укладывались в традиционную схему: не баловать, загружать домашним трудом, жестко контролировать, не пускать в дворовые компании, в которых аккумулируются и умножаются «недостатки у детей», поскольку компании эти привлекают ленивых и недисциплинированных подростков. Впрочем, в протоколах слово «подросток» не удалось обнаружить: и первоклассники, и великовозрастные верзилы именуются детьми. О возрастной психологии эти люди не имели ни малейшего представления.
Беспредметные дебаты на школьные темы в партийных организациях продолжались в течение десятилетия. В 1960 году офицер милиции просил: «[Надо,] чтобы кто-либо из членов бюро систематически посещал мою квартиру и оказывал влияние на моего сына, т.к. меня он не слушает»[48]. Они свидетельствуют о том, с каким трудом укоренялась идея приватности в образе мысли и жизненных практиках горожан, не желавших и не умевших расставаться с прежними публичными паттернами домашнего поведения. Если власти с большим трудом искали инструменты для социального контроля над частной жизнью, то и граждане с не меньшими усилиями применяли принцип семейной и личной автономности даже к самим себе.
Заключение: партийность на службе советского урбанизма
Подведем итоги. Новая интерпретация партийности складывается в середине 1950-х годов в общем контексте десталинизации общественной жизни в стране. Исходным основанием для нее можно считать принятый партийным руководством тезис о завершении классовой борьбы в советском обществе. Правда, в такой форме он не был обнародован. В газетных передовицах, а затем и в решениях съездов фигурировали иные формулировки: о несокрушимом идейно-политическом единстве советского народа, о полной и окончательной победе социализма, исключающей какую-либо возможность реставрации буржуазных отношений. Все они свидетельствовали об одном и том же — принципиально иных условиях деятельности партии и обязанностях ее членов.
Если не быть в авангарде классовых боев, то чем тогда заниматься? Ответ нашли уже к осени 1953 года: поднимать уровень жизни населения, решать банальные бытовые задачи, — что кардинально расходилось с политической традицией прежней эпохи[49]. С традицией, но не с практикой. И в предшествующее десятилетие партийным организациям приходилось решать сходные задачи: дисциплинировать своих членов, приобщать мужчин к семейному воспитанию и пр. Однако необходима была смена политического курса, чтобы придать этим задачам официальный статус партийности.
Основная идея обновленной партийности заключалась в том, что хороший коммунист обязан быть примерным семьянином, т.е. строгим и заботливым отцом, сотрудничающим со школой и ответственным за образовательные достижения собственных детей, одновременно гуманным и добросердечным. Он должен вести трезвую жизнь, избегать нежелательных знакомств, не терять время на попойки с друзьями, посещение рюмочных и особенно ресторанов. В последних долгое время видели что-то криминальное[50].
Ему вменялось в обязанность всегда быть опрятно одетым, вежливым с подчиненными: «Допускать мат заместителю начальника управления — это некультурно. <…> Аппарат наш вырос — и руководителю говорить с работником матом нельзя»[51]. Стало невозможным не только употреблять обсценную лексику, но и проявлять высокомерие по отношению к сослуживцам: «Тов<арищ> Милов со мной здороваться не стал, я как-то шел с женой, он даже отвернулся, вот это болезненность», — публично сетовал на начальника Областного управления милиции один из его подчиненных[52].
На улице полагалось вести себя скромно, не привлекая внимания ни развязным поведением, ни самоуправством: «…это недопустимо работнику милиции — коммунисту — ехать на “такси” и не уплатить»[53], ни экстраординарными выходками. В сентябре 1957 года партийная организация обсуждала проступок офицера МВД, который, «будучи в нетрезвом состоянии», восстановил против себя людей, толпящихся у дверей продуктового магазина, настойчиво требуя, чтобы пропустили вперед женщину с коляской. Свой поступок он позднее мотивировал так: не хотел, «чтобы такие маленькие дети с этого возраста привыкали к очередям»[54]. Его наказали за бестактность.
По отношению к женщине следовало проявлять особую предупредительность[55].
Уже никто не заставлял товарищей по партии жить при открытых дверях и распахнутых занавесках. Им полагалось вести себя прилично, не ссориться с соседями, не выделяться ни поведением, ни уровнем жизни среди себе равных. От буржуазного образа жизни в его традиционном исполнении новая городская культура отличалась лишь тем, что не предполагала какой-либо экономической активности. Иначе говоря, хороший коммунист должен был стать добропорядочным обывателем большого города.
Перечитывая протоколы собраний, мы видим, как шаг за шагом под покровом партийности выстраивался новый социальный институт — урбанистический стиль поведения. Советский урбанизм как новый институт складывался в течение трех последних советских десятилетий. Естественно, спонтанность в этом процессе преобладала. С началом массового жилищного строительства партийные власти проделывают те же операции, что некогда были описаны Т. Парсонсом, интерпретировавшим американский опыт: внедряют систему автоматических регуляторов поведения, встроенных в личную и коллективную культуру. В советских условиях нормы городского поведения приобретают статус партийности — самый авторитетный в тогдашней политической системе. Первичные партийные организации, в свою очередь, становятся заводской площадкой по производству поведенческих регуляторов автоматического действия: там их собирали, настраивали и испытывали.
Интерпретируя происходившие процессы в терминах институциональной теории, нельзя забывать о том, что мы совершаем интеллектуальное насилие, переводя на язык социологии мыслительные операции, относящиеся совсем к иной парадигме. Ни Хрущев, ни его окружение в этих терминах не обсуждали возникшие проблемы, не формулировали всплывающие задачи. Социологический стиль мышления этим людям был чужд. Они пользовались исключительно партийным словарем, где для описания новой ситуации просто не было подходящих слов и, стало быть, адекватных решений.
Конечно же, они сознательно не управляли процессом институционализации советского урбанизма; они использовали готовые инструменты для перестройки системы партийного контроля над поведением сограждан в современном городе. Проект советской культурности задачу такого масштаба не решил. Тем не менее в результате изменились функции традиционных партийных институтов и появился новый — советский — урбанизм со своими акторами, ценностными ориентациями, нормами и символами.
Библиография / References
[Волков 1996] — Волков В.В. Концепция культурности, 1935—1938 годы: Советская цивилизация и повседневность сталинского времени // Социологический журнал. 1996. № 1/2 (media.ls.urfu.ru/493/1258/2725/2588/1212 (дата обращения: 23.01.2016)).
(Volkov V.V. Kontseptsiya kul’turnosti, 1935—1938 gody: Sovetskaya tsivilizatsiya i povsednevnost’ stalinskogo vremeni // Sotsiologicheskiy zhurnal. 1996. № 1/2 (media.ls.urfu.ru/493/1258/2725/2588/1212 (accessed: 23.01.2016)).)
[Глушаев 2013] — Глушаев А.Л. Протестантские общины в городах и рабочих поселках в 1945—1965 гг.: (На материалах Молотовской (Пермской) области): Автореф. дис. … канд. ист. наук. Екатеринбург: Пермская государственная академия искусства и культуры, 2013.
(Glushaev A.L. Protestantskie obshchiny v gorodakh i rabochikh poselkakh v 1945—1965 gg.: (Na materialakh Molotovskoy (Permskoy) oblasti): Ph.D. dis. Yekaterinburg, 2013.)
[Купина 1995] — Купина Н.А. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. Екатеринбург; Пермь: УрГУ; ЗУУНЦ, 1995.
(Kupina N.A. Totalitarnyy yazyk: Slovar’ i rechevye reaktsii. Yekaterinburg; Perm, 1995.)
[Лейбович 2009] — Лейбович О.Л. Без черновиков: Иван Прокофьевич Шарапов и его корреспонденты. 1932, 1953—1957 гг. Пермь: ПГТУ, 2009.
(Leybovich O.L. Bez chernovikov: Ivan Prokof’evich Sharapov i ego korrespondenty. 1932, 1953—1957 gg. Perm, 2009.)
[Майофис 2016] — Майофис М.Л. «В помощь решениям высшего командования»: О рождении оттепельной «общественности» из духа 1939 года // Шаги / Steps. 2016. № 3 (2). [В печати.]
(Mayofis M.L. «V pomoshch’ resheniyam vysshego komandovaniya»: O rozhdenii ottepel’noy «obshchestvennosti» iz dukha 1939 goda // Shagi / Steps. 2016. № 3 (2). [In print.])
[Народное хозяйство СССР 1971] — Народное хозяйство СССР в 1970 г.: (Статистический ежегодник). М.: Статистика, 1971.
(Narodnoe khozyaystvo SSSR v 1970 g.: (Statisticheskiy ezhegodnik). Moscow, 1971.)
[Ожегов 1949] — Ожегов С.И. Словарь русского языка. М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1949 (diclist.ru/slovar/ozhegova/r/partijnost. html (дата обращения: 23.01.2016)).
(Ozhegov S.I. Slovar’ russkogo yazyka. Moscow, 1949 (diclist.ru/slovar/ozhegova/r/partijnost. html (accessed: 23.01.2016)).)
[Отчетный доклад 1952] — Отчетный доклад Центрального Комитета ВКП(б) XIX съезду партии // XIX съезд ВКП(б) — КПСС (5—14 октября 1952 г.): Документы и материалы / Электронное издание [2013] (coollib.com/b/234110/read#t19 (дата обращения: 23.01.2016)).
(Otchetnyy doklad Tsentral’nogo Komiteta VKP(b) XIX s”ezdu partii // XIX s”ezd VKP(b) — KPSS (5—14 oktyabrya 1952 g.): Dokumenty i materialy / Electronic publishing [2013] (coollib.com/b/234110/read#t19 (accessed: 23.01.2016)).)
[Рабочая протокольная запись 2000] — Рабочая протокольная запись совещания Президиума ЦК КПСС о возможности рассмотрения на XX съезде партии вопроса о культе личности Сталина // Реабилитация: как это было: Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы: В 3 т. / Сост. А. Артизов, Ю. Сигачев, В. Хлопов, И. Шевчук. М.: Международный фонд «Демократия», 2000. Т. 1: Март 1953 — февраль 1956. С. 308—309.
(Rabochaya protokol’naya zapis’ soveshchaniya Prezidiuma TsK KPSS o vozmozhnosti rassmotreniya na XX s”ezde partii voprosa o kul’te lichnosti Stalina // Reabilitatsiya: kak eto bylo: Dokumenty Prezidiuma TsK KPSS i drugie materialy: In 3 vols. / Ed. by A. Artizov, Yu. Sigachev, V. Khlopov, I. Shevchuk. Moscow, 2000. Vol. 1: March 1953 — February 1956. P. 308—309.)
[Резолюция 1956] — Резолюция XX съезда КПСС по отчету ЦК КПСС. 24.02.1956 // XX съезд КПСС. 14—25 февраля 1956: Стенографический отчет. М.: Политиздат, 1956. Т. 2.
(Rezolyutsiya XX s”ezda KPSS po otchetu TsK KPSS. 24.02.1956 // XX s”ezd KPSS. 14—25 fevralya 1956: Stenograficheskiy otchet. Moscow, 1956. Vol. 2.)
[Ромм 1989] — Ромм М. Устные рассказы. М.: Киноцентр, 1989.
(Romm M. Ustnye rasskazy. Moscow, 1989.)
[Стенограмма 1999] — Стенограмма июльского (1953 г.) Пленума ЦК КПСС. 2—7 июля 1953 г. // Лаврентий Берия. 1953: Стенограмма июльского Пленума ЦК КПСС и другие документы / Сост. В. Наумов, Ю. Сигачев. М.: Международный фонд «Демократия», 1999. С. 89—378.
(Stenogramma iyul’skogo (1953 g.) Plenuma TsK KPSS. 2—7 iyulya 1953 g. // Lavrentiy Beriya. 1953: Stenogramma iyul’skogo Plenuma TsK KPSS i drugie dokumenty / Ed. by V. Naumov, Yu. Sigachev. Moscow, 1999. P. 89—378.)
[Устав 1952] — Устав Коммунистической партии Советского Союза: (Принят единогласно 13 октября 1952 г.) // XIX съезд ВКП(б) — КПСС (5—14 октября 1952 г.): Документы и материалы / Электронное издание [2013] (coollib.com/b/234110/read#t219 (дата обращения: 23.01.2016)).
(Ustav Kommunisticheskoy partii Sovetskogo Soyuza: (Prinyat edinoglasno 13 oktyabrya 1952 g.) // XIX s”ezd VKP(b) — KPSS (5—14 oktyabrya 1952 g.): Dokumenty i materialy / Electronic publishing [2013] (coollib.com/b/234110/read#t219 (accessed: 23.01.2016)).)
[Хархордин 2002] — Хархордин О. Обличать и лицемерить: Генеалогия российской личности. СПб.: ЕУСПБ; Летний сад, 2002.
(Kharkhordin O. Oblichat’ i litsemerit’: Genealogiya rossiyskoy lichnosti. Saint Petersburg, 2002.)
[Чуев 1990] — Чуев Ф. Из бесед с В.М. Молотовым // От оттепели до застоя / Сост. Г.В. Иванова, предисл. В.И. Новикова. М.: Советская Россия, 1990. С. 36—77.
(Chuev F. Iz besed s V.M. Molotovym // Ot ottepeli do zastoya / Ed. by G.V. Ivanova. Moscow, 1990. P. 36—77.)
[Dunham 1979] — Dunham V. In Stalin’s Time: Middleclass Values in Soviet Fiction. Cambridge: Cambridge University Press, 1979.
[Shlapentokh 2001] — Shlapentokh V. A Normal Totalitarian Society: How the Soviet Union Functioned and How It Collapsed. Armonk; New York; London: Sharpe, 2001.
[1] Протокол № 10 заседания партийного бюро УМВД по Молотовской обл. 14.02.1956 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 130. Л. 40—41, 44.
[2] Термин, предложенный А. Глушаевым для описания компактных религиозных сообществ, замкнутых границами дома, квартала, барака [Глушаев 2013: 16].
[3] Ср.: «Объективация индивида в России преимущественно опиралась на практики горизонтального надзора среди равных по статусу» [Хархордин 2002: 472].
[4] Алкогольные практики советской номенклатуры в первое послевоенное десятилетие нуждаются в специальном исследовании. Здесь достаточно упомянуть, что нетрезвый образ жизни обладал в те годы всеми чертами нормальности. Иначе не объяснить множество фактов, упоминаемых в партийных документах: о секретаре горкома, явившемся пьяным по вызову к руководителю партийной организации области: «Тов. Пьянкову указано на недостойное поведение» (Шмуляй — Струеву. Справка о фактах недостойного поведения некоторых партийных и советских работников. 1955. Б. д. // ПермГАНИ. Ф. 105. Оп. 22. Д. 145. Л. 8); о председателе райисполкома, который «поехал на поезде, изрядно выпивший, с порывами броситься с кулаками…» (Еловиков — Первову. Справка о некоторых фактах недостойного поведения председателя Уинского райисполкома тов. Батракова И.Е. 1955. Б. д. // ПермГАНИ. Ф. 105. Оп. 22. Д. 145. Л. 9) и т.п. К алкогольным эксцессам товарищи по партии относились снисходительно: увещевали, разъясняли, что надо знать меру, не пить с кем попало, охотно выслушивали объяснения, в крайнем случае объявляли выговор, но чаще всего ограничивались обсуждением.
[5] Протокол № 27 заседания партбюро парторганизации ОУМ МВД. 13.06.1953 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 44. Л. 132—133.
[6] Протокол № 3 заседания бюро Ленинского райкома КПСС. 21.07.1953 // ПермГАНИ. Ф. 78. Оп. 14. Д. 40. Л. 90.
[7] «Не надо снимать ответственности и с В-ой, из-за нее погиб не один человек в Управлении» (Протокол № 1 общего партийного собрания парторганизации Управления милиции. 3.01.1952 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 44. Л. 15).
[8] «На почве неустойчивости в быту проявила малодушие — предприняв попытку покончить жизнь самоубийством. Была изъята из петли» (Протокол № 5 заседания бюро Ленинского райкома КПСС. 28.07.1953 // ПермГАНИ. Ф. 78. Оп. 14. Д. 40. Л. 143).
[9] «К Лизе мы ходили вместе с Каракуловым, но эта Лиза может наговорить тысячу слов в минуту — и ничего толком» — только это и смог рассказать на бюро проверяющий (Протокол № 10 заседания партийного бюро УМВД по Молотовской обл. 14.02.1956 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 130. Л. 44).
[10] Вагулин — Короткову. Представление. 31.03.1955 // ПермГАНИ. Ф. 231. Оп. 40. Д. 11. Л. 6—7.
[11] Яковлев — Пономареву. О серьезных недостатках в постановке воспитательной работы среди молодежи. 27.07.1955 // ПермГАНИ. Ф. 105. Оп. 22. Д. 129. Л. 54.
[12] Там же. Л. 55—56.
[13] Протокол № 10 партийного собрания парторганизации отделов ОБХСС и дознания УВД по Молотовской области. 30.12.1959 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 154. Л. 40.
[14] Мальцева М.Е. — Семеновой З.П. 17.01.1953 // ПермГАНИ. Ф. 105. Оп. 20. Д. 178. Л. 60.
[15] «Т<оварищ> Петрашко: На сегодня я не имею данных, чтобы утверждать, что Далингер — враг, таких данных я не имею, но я насторожился, я ему не верю полностью» (Протокол № 49/14 заседания Бюро Пермского городского комитета ВКП(б). 27.07.1937 // ПермГАНИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1366. Л. 137 об.).
[16] Показателен конфликт, случившийся в феврале 1953 года, в разгар «дела врачей», в отделе уголовного розыска областного управления милиции Молотовской области. Под утро, уходя домой, один из офицеров бросил реплику своему сослуживцу — подполковнику милиции: «А вот расстрелять евреев-националистов у тебя рука дрогнет». Точных слов он потом припомнить не смог: был усталым, простуженным, раздраженным. Сослуживец почувствовал себя оскорбленным, более того, униженным в своем партийном, офицерском и национальном достоинстве: «…я сам арестовывал евреев» (Протокол № 18 заседания бюро парторганизации ОУМ. 3.04.1953 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 44. Л. 85). Партбюро встало на сторону подполковника: «Об этом нечего было и говорить, дрогнет рука, или не дрогнет. У нас же ни у кого не дрогнет рука против врага» (Протокол № 20 заседания партбюро парторганизации Областного управления милиции. 11.04.1953 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 44. Л. 94).
[17] «Тов<арищ> Хрущев: Товарищи, я неоднократно слышал заявления Берия о партии, его взгляды. <…> Берия тогда пренебрежительно сказал: что ЦК, пусть Совмин решает, ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой» [Стенограмма 1999: 93].
[18] Стенограмма заседаний VIII пленума Молотовского обкома КПСС. 14—15.01.1954 // ПермГАНИ. Ф. 105. Оп. 21. Д .8. Л. 47—49.
[19] Высказывание Н.С. Хрущева «партийной работы в чистом виде не бывает» должно было вызвать недоумение, если не шок, у участников пленума. Многие из них только ею и занимались: отбором новых членов партии, организацией их приема, проведением собраний, пленумов и активов, разбором персональных дел, политинформациями, проработками сталинских трудов и пр. — всем тем, что в резолюциях партийных съездов называлось «организационными принципами большевизма».
[20] Всем редакторам газет. 30.01.1954 // ПермГАНИ. Ф. 105. Оп. 12. Д. 781. Л. 5—11.
[21] Протокол № 4 общих партийных собраний медицинского института. Г. Молотов. 24.03.1949 // ПермГАНИ. Ф. 6179. Оп. 1. Д. 5. Л. 107.
[22] «Тов<арищ> Погожильский: Жилой фонд для сотрудников тюрьмы составляет 3 двенадцатиквартирных дома с площадью 1447 кв. метров, т.е. на каждого жильца приходится 3,2 кв. метра, имеющиеся в домах кухни, кладовки заселены, и стирка производится в комнатах, где живут 8—9 человек. Разве можно соблюдать в таких условиях какие-нибудь гигиеничные и санитарные условия? Имеется барак, в котором живут 7 семей в весьма скученном состоянии» (Протокол № 3 открытого партийного собрания парторганизации УМВД. 26.02.1953 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 113. Л. 25).
[23] Лифшиц — Шарапову. 8 марта 1954 г. Г. Москва (цит. по: [Лейбович 2009: 41]).
[24] Доклад на партсобрании парторганизации Управления милиции УМГБ по Молотовской области. 3.01.1952 г. «О состоянии партийной и служебной дисциплины в парторганизации УМ УМГБ и мерах ее укрепления» // Протокол № 1 общего партийного собрания парторганизации Управления милиции. 3.01.1952 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 44. Л. 41.
[25] Протокол № 1 отчетно-перевыборного партийного собрания партийной организации Областного управления милиции. 12.01.1956 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 53. Л. 8.
[26] Протокол № 11 партийного собрания парторганизации Областного управления милиции. 25.12.1956 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 53. Л. 180.
[27] Протокол № 3 общего партийного собрания партийной организации Управления милиции УМВД Молотовской области. 16.02.1956 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 53. Л. 80.
[28] В пылу спора сотрудник обкома КПСС напомнил заместителю начальника угрозыска УМВД по Молотовской области: «Вы не номенклатурный работник» (Протокол № 20 заседания партбюро парторганизации Областного управления милиции. 11.04.1953 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 44. Л. 100).
[29] Протокол № 4 открытого партийного собрания парторганизации Управления МВД. 31.01.1952 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 106. Л. 4.
[30] Протокол № 1 общего партийного собрания парторганизации Управления милиции. 3.01.1952 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 44. Л. 23.
[31] Там же. Л. 24.
[32] Протокол № 8 заседания партийного бюро парторганизации Областного управления милиции. 4.02.1953 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 44. Л. 4.
[33] Протокол № 11 общего закрытого партийного собрания парторганизации Управления милиции. 10.07.1952 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 44. Л. 212.
[34] Протокол общего партийного собрания парторганизации Управления МВД по Молотовской области. 8.09.1952 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 106. Л. 144.
[35] Там же. Л. 154.
[36] Увидевший свежим взглядом ситуацию в г. Молотове офицер Советской армии написал Г.М. Маленкову: «Взять Молотовскую область, я нигде не видал такого массового пьянства мужчин и женщин, что в рабочий день валяются по городу не десятки, а сотни пьяных мужчин и женщин, подчас в трамвае валяется пьяный, милиционер спокойно перешагивает через него, в результате массовое нищенство в городе, забываются отцовские и материнские обязанности, развита проституция открытая, усиливается влияние поповщины…» (Майор Некрасов — ЦК ВКП(б). 1952 // Документы прошлого. 07-03-03 / archive.svoboda.org/programs/hd/2003/hd.030703.asp (дата обращения: 23.01.2016)).
[37] Кажется, первым, кто попытался институционализировать в СССР соседский надзор за воспитанием детей, стал военный аналитик и публицист по вопросам педагогики Борис Иванович Журин (1890—1964), который еще в 1939 году предложил организовать в Москве родительские комитеты при домоуправлениях. Характерно, что инициатива Журина получила развитие в начале 1950-х — именно тогда подобные комитеты стали создаваться сразу в нескольких городах СССР, где местные органы власти сочли полезным принять соответствующие постановления. Подробнее о Журине и его педагогических концепциях см.: [Майофис 2016]. — Примеч. сост.
[38] Протокол № 8 заседания партийного бюро парторганизации Областного управления милиции. 4.02.1953 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 44. Л. 5.
[39] Протокол № 30 заседания партийного бюро Облуправления милиции. 2.07.1953 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 44. Л. 147.
[40] Протокол № 4 общего партийного собрания парторганизации Областного управления милиции. 26.01.1953 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 43. Л. 3.
[41] Протокол № 8 заседания партийного бюро парторганизации Областного управления милиции. 4.02.1953 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 44. Л. 26.
[42] Протокол заседания партбюро парторганизации УМВД. 19.04.1955 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 154. Л. 41.
[43] Протокол № 13 заседания партийного бюро парторганизации ОУМ. 19.08.1954 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 46. Л. 72.
[44] У-ин был начальником Областного управления милиции; Ш-в — заместителем начальника того же управления по политчасти.
[45] Протокол № 10 заседания партийного бюро парторганизации Областного управления милиции. 7.04.1955 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 50. Л. 71—73.
[46] Там же. Л. 74, 76.
[47] Там же. Л. 77—79.
[48] Протокол № 9 заседания партбюро. 12.11.1960 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 154. Л. 81.
[49] В.М. Молотов на склоне лет обвинил Н.С. Хрущева в непонимании, что такое социализм: «Не раздача благ, а это долгий период, когда все точно регламентируется, все точно учитывается, потребление точно выполняется по определенному плану» [Чуев 1990: 72].
[50] Начальник Областного управления милиции разъяснял своим подчиненным: «Где преступник растрачивает добытые деньги? В ресторанах…» (Протокол № 10 объединенного партийного собрания парторганизаций УМВД, Областного и городского управлений милиции. 15.11.1956 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 53. Л. 171). От составителей: По-видимому, такое отношение поддерживалось и последовательно воспроизводившимися образами ресторанов в советском кино. См. подробнее в статье Т. Дашковой в этой же подборке материалов.
[51] Протокол заседания партбюро парторганизации УМВД. 19.04.1955 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 154. Л. 46—48.
[52] Протокол № 20 заседания партбюро парторганизации Областного управления милиции. 11.04.1953 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 44. Л. 90 об.
[53] Протокол № 10 заседания партбюро партийной организации Областного управления милиции. 3.09.1956 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 54. Л. 53.
[54] Протокол заседания партийного бюро парторганизации УВД. 12.09.1957 // ПермГАНИ. Ф. 1624. Оп. 1. Д. 172. Л. 88.
[55] В анонимном заявлении на секретаря горкома, датированном 1955 годом, ему ставили в упрек, что «женщине зайти в его кабинет просто невозможно. Он думает, если секретарь, то ему при ком угодно можно поднять ногу и почесать то, что ему вздумается, или из кармана чесать такие места, что срам не только смотреть на него, но и присутствовать при этом» (Аноним — Струеву. 17.11.1955 // ПермГАНИ. Ф. 105. Оп. 22. Д. 134. Л. 244).