Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2015
Николай Поселягин («НЛО»; редактор отдела «Теория»; кандидат филологических наук) / Nikolay Poselyagin (NLO; Theory section; PhD) poselyagin@nlo.magazine.ru.
Большинство материалов этой подборки представляют собой расширенные версии докладов, прозвучавших на XXIII Больших Банных чтениях, общей темой которых была «Антропология массового психоза в модерных обществах». В фокусе и конференции, и этого блока оказался феномен коллективной истерии, когда большие группы людей отказываются (нередко добровольно) от рациональных оснований своих действий и образуют сообщества на неком качественно ином социальном и эпистемологическом фундаменте. Длительность существования сообществ такого типа может быть сколь угодно долгой, слитность их членов — сколь угодно плотной, а внутренняя установка на иррациональность не позволяет их участникам (а зачастую и наблюдателям) проанализировать, как эти сообщества функционируют, что запускает цепь массовой истерии и какие механизмы работают на то, чтобы мобилизовать всех этих людей именно таким образом. Наконец, понятия «массовая истерия» и «массовый психоз», хотя и употребляются здесь скорее как удобные рабочие метафоры, содержат в себе вполне определенные медицинские коннотации и вызывают соответствующие вопросы: если предполагать, что иррациональная коллективная мобилизация — это болезнь, то как ее лечить? И что является ее источником?
Этот блок статей состоит из двух подразделов, посвященных, соответственно, общетеоретической рационализации феномена массового психоза и кейсовым анализам некоторых его практик. Подборка открывается статьей Олега Аронсона, который, развивая медицинскую метафору, задается вопросом: какая иррациональная логика создает и далее структурирует сообщество носителей массовой истерии? Ею оказывается логика заражения, а по отношению к носителям массового психоза он предлагает применять понятие не «сообщества» (предполагающее все-таки определенную степень собственной рационализации), а «множества» в значении, близком к концепциям Антонио Негри и Паоло Вирно. Эффективным механизмом, который запускает процесс массового психоза, оказывается пропаганда, через средства массовой коммуникации «заражающая» множество стихией политического. Коллективные действия, которые производят «инфицированные» массовой истерией множества, представляют собой результат массовой мобилизации в сферу политического.
Следующие два текста посвящены, казалось бы, самоочевидным предметам (точнее, предметам, которые должны быть очевидны любому человеку), но во время широкого распространения разных видов массового психоза открытая публичная рефлексия над этими истинами — даже простое публичное их проговаривание — оказывается важным и необходимым актом. В эссе Сергея Зенкина, где продолжается развертывание медицинской метафоры, проблема коллективной истерии переводится в этическую плоскость: это злокачественные формы общественной жизни, как с ними бороться? Ключевым словом здесь оказывается уже не «заражение», а «подражание» — мимесис, с трансгрессиями которого Зенкин предлагает бороться с помощью логоса. Установки на логос, рациональность, а также на диалог и взаимное уважение продолжает Алек Д. Эпштейн(не участвовавший в XXIII Больших Банных чтениях), рассматривая отношения к атеизму, религии и секуляризации в разных обществах. В качестве образца толерантных и по-хабермасовски взаимоуважительных отношений он приводит европейскую ситуацию последних десятилетий, где атеизм сравнительно мирно сосуществует с христианством, а то, в свою очередь, начало принимать атеизм как равную себе мировоззренческую установку. Одним из следствий стала гибридная религиозная идентичность многих европейцев, когда сознание способно быть и религиозным, и секулярным одновременно (и человек не будет чувствовать при этом внутреннего противоречия), а в этическом плане гуманистический секуляризм и вовсе неотличим от христианской доктрины. Это оказалось возможным благодаря тщательной и многолетней открытой дискуссии о религии и атеизме, рациональному осмыслению основ обоих этих явлений, наконец, отказу от иррационального, некритического — и в пределе психотического — отношения представителей одной конфессии к представителям других и тем более к тем, кто не хотел бы ассоциировать себя ни с одной из существующих конфессий. Итак: логос, рацио, диалог, уважение к собеседнику — эти, казалось бы, банальные истины сегодня необходимо вновь проговаривать, анализировать, публично демонстрировать их необходимость, — очевидное очевидно не всем.
Второй подраздел состоит из двух исследований того, как может образовываться и развиваться массовый психоз на практике. Моника Блэк показывает, как в Германии вскоре после Второй мировой войны возник и стремительно разросся культ некоего целителя-«чудотворца» Бруно Грёнинга, в котором готовы были видеть не просто магическую, а сакральную фигуру — едва ли не второго Христа или Антихриста. С одной стороны, генеалогия апокалипсических настроений в Германии восходит по крайней мере к XIX веку; с другой — остается вопрос, почему эти настроения так легко активизировались в самом обычном небольшом городке весной—летом 1949 года. Константин А. Богданов берет для анализа отечественные аналоги Грёнинга — Анатолия Кашпировского и Аллана Чумака, в чьих паранормальных способностях не сомневались многие жители позднего СССР и постсоветской России. В обоих случаях эти феномены возникают на сломе устоявшихся социальных отношений, когда привычные рациональные коммуникативные схемы перестают работать, а множества организуются на основе эмоциональных базовых установок. Если подвергнуть эти установки культурно-антропологическому анализу, становится видно, что они основаны на глубоко укоренившихся в культуре стереотипах, в обычном состоянии находящихся на периферии социальных отношений, но во время социальных и эпистемологических кризисов переходящих в центр общественного внимания — и провоцирующих всплески массовой истерии. В такие моменты эти стереотипы становятся языком, наиболее (эмоционально) понятным людям, чьи привычные культурные и социальные устои оказались сломаны или дискредитированы, а вместе с ними произошла и утрата доверия к рациональности.