Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2015
Алексей К. Порвин (свободный исследователь, Санкт-Петербург) / Aleksey K. Porvin (independent researcher, St. Petersburg) sensus_interni@mail.ru.
УДК: 8.82 UDC: 8.82
Ключевые слова: Александр Ильянен, дневниковая проза, роман, субъектность
Key words: Aleksandr Il’yanen, diary prose, novel, subjectivity
Аннотация
В статье рассматриваются некоторые черты романа Александра Ильянена «Пенсия». На основе предположений о типе персонажности и авторской субъектности ставится вопрос об особом типе художественности, конструируемой романом. Производятся некоторые сопоставления с дневниковой прозой других авторов.
Abstract
Porvin examines several features of Aleksandr Il’yanen’s novel «Pensia». Proceeding from suppositions regarding the type of characters and of authorial subjectivity, Porvin poses a question regarding the particular type of artistry constructed by the novel. He also draws a number of comparisons with the diary prose of other writers.
Ильянен А. Пенсия. — Тверь: Kolonna Publications;
Митин журнал, 2015. — 666 с.
В пространстве современной российской литературы с достаточно четким разграничением ее явлений на «массовые» и «элитарные» дневниковая проза занимает особое место, но изучается по большей части ретроспективно, тогда как именно современные ее разновидности, кажется, могли бы дать ключи к более глубокому пониманию культуры и сознания современного человека. Оставляя в стороне теоретические вопросы, связанные с определением границ этого жанра и вообще с принципиальной возможностью соотносить дневниковую прозу с понятием «жанр», обращусь к роману Александра Ильянена «Пенсия», к самым очевидным, на мой взгляд, чертам этого «потокового» текста, объединяющего записи, на протяжении нескольких лет оставляемые автором в микроблоге социальной сети «ВКонтакте», важное место среди которых занимают авторские правила и критерии вычленения из повседневности моментов, подлежащих записыванию и в силу этого сопряженных со сложной, мерцающей, многопланово конструируемой подотчетностью, как бы обернутой в полимодальное авторское отношение к фактам и событиям.
Содержательный план романа, как и подобает дневниковой прозе, строится вокруг отображения повседневности, относящейся к «внешнему» и «внутреннему» мирам человека: общение и отношения с людьми, пересказ их реплик и изображение эмоциональных реакций, посещение мест Петербурга и его окрестностей, размышления над бытовыми и философскими вопросами и т.д. Люди в этом тексте носят маски лаконичных обозначений — «госпожа Б.», «Стелла», «Доктор» и т.д., но по мере чтения интенсивность читательского внимания к этим маскам неизбежно ослабевает, усредняется, уравниваясь с вниманием к другим единицам текста, и ожидание более или менее полноценного отображения поведения этих реальных, угодивших в летопись микроблога людей не оправдывается. При этом после второй сотни прочитанных страниц, когда свыкаешься с той субъектностью, которая мерцает за отбором и «обработкой» материала, становится очевидным: действующими лицами в этом тексте являются вовсе не люди, «материалом» — не повседневность (пусть даже и преломленная через Культуру). Действующими лицами, прямо на наших глазах обретающими плоть, являются авторские, во многом продиктованные аксиологией, правила и критерии выделения тех или иных событий, автор «одевает» их в оболочки своего иронично-печально-игривого отношения (спектр модальностей можно продолжить) как в одежды, и с этими ожившими и задышавшими правилами довольно быстро примиряешься, начинаешь любить их как персонажей в привычном понимании этого слова. Однако далеко не сразу проступают лики этих действующих лиц.
Что помимо этого происходит в романе «Пенсия»? Конечно, на страницах этого романа, прежде всего, сам автор — в процессе записывания — получает пенсию как некое нематериальное «обеспечение», накопленное в общественных фондах культурной памяти, обращение к которым для авторского голоса окрашено безусильной игривостью: в карнавальное шествие за этой «пенсией» вовлечены друзья и знакомые, отсылки к эпохам и цитаты, неожиданные интонационные повороты речи и искры остроумия, и все движение этого яркого потока сопровождается ровным шелковым шорохом элитарности, от которой почти неотличим мягкий и всеохватный голос Александра Ильянена. Но по мере чтения все отчетливее становится ощущение: это специфическое на первый взгляд культурное обеспечение доступно (и, более того, жизненно необходимо) любому и каждому. Более того, «быть пенсионером» в том понимании, которое задано романом, — оптимальный статус для любого ищущего ту самую особую диалектику, необходимую для примирения образцов, содержащихся в культурной памяти, с потоком повседневности и ужасами современности, чувством причастности к Культуре и телесностью (список этих элементов можно продолжать). Этот «пенсионерский» статус менее всего связан со стазисом и означает парадоксальным образом не что иное, как молодость и интеллектуально-духовную подвижность; Ильянену удается нащупать ту точку динамичности и восприимчивости одновременно ко многому, смотря из которой можно постоянно вмещать в себя расширяющийся мир.
Подотчетность в этой прозе сложна не только в силу смешения в письме отчетливо манифестируемых принципов долженствования и возможности (с одной стороны, в дневник Ильянена вписывается то, что должно быть записано в силу значимости — как бы она ни понималась, с другой стороны, то, что принципиально может быть записано) — отсюда ощущение игривой необязательности большей части записей: создается впечатление, что какой-то прогулки, какой-то встречи могло и не быть в тексте, поток романа с его подлинной и скрытой системой персонажей, то есть правил включения той или иной части мира, никуда бы не делся. Эти особые отношения частей и целого и, как следствие, особый ракурс художественности неизбежны для жанра дневниковой прозы, ведь перед нами не застывшая структура художественного произведения с выкристаллизованной «композицией», а — что в случае Ильянена выступает практически на первый план — письмо в его самопорождающейся многофакторной процессуальности. Сложность этой ильяненовской подотчетности связана еще и с ее многосоставностью — подотчетен и подлежит включению в текст не только материал, но и сам субъект, делающий записи, о котором необходимо сказать отдельно. Характерно, что у Ильянена, по сравнению с Евгением Харитоновым, видим в большей степени многосоставное, но интонационно менее порывистое и смятенное противопоставление индивидуальности и социума, причем интонация Ильянена последовательно аранжирует факты на их пути становления событиями, и достигается это благодаря отслеживанию личной вовлеченности и своевременному отстранению от нее. При этом сугубо культурные элементы романа «Пенсия» зачастую настолько сливаются с тем «я», которое их вычленяет, что описание повседневности неизбежно превращается в самоописание, а фиксация факта и его отношения к нему у Ильянена тождественна введению этих элементов в сферу эстетического.