Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2015
Воинова В. Вомбат и свист: Тексты. — Владивосток: Niding.publ.UnLTD, 2014. — 46 с.
В дебютный сборник Веры Воиновой, молодого поэта из Владивостока, вошли тексты, написанные с 2012 по 2014 год. Книга открывается стихотворением-мани-фестом «подосиновик» и состоит из пяти частей: «Ощущение жирного чая», «Вом-бат и свист», «Лето и муравьед», «Особь: оползни», «Краплинка (кассетник)»[1].
Сборник вышел во Владивостоке благодаря инициативе поэта и издателя Константина Дмитриенко[2], который за последнее время успел выпустить сборники многих авторов, живущих или живших во Владивостоке. Проект Дмитриенко, вероятно, вырастает из альмана-ха «Серая лошадь»[3]. Среди наиболее известных книг этого издательства следует упомянуть «Свиное сердце» Алексея Денисова, «Пакетика манны» Киры Фрегер, «Второй хвост» Лидии Чередеевой, «Как-то так» Вячес-лава Крыжановского и переводы стихотворений Сатоко Хива «Бирма», выполненные Василием Зориным. Между тем, стихотворения Веры Воиновой, существующие на границе прозаического и поэтического фрагментов, слож-но напрямую соотнести с практиками авторов ее поколения или поэтов Приморского региона. Один из возможных источников ее письма — руинированная речь Ники Скандиаки. Также в книге «Вомбат и свист» слышно эхо ранних текстов Анны Глазовой и микродраматургии фрагмента Евгении Сусловой. Отчасти манера Воиновой перекликается с открытой, нередко прямой речью Лады Чижовой.
Читатель Воиновой сталкивается с почти патологической настороженностью речи, цепляющейся за пропадающие ощущения словами «наверное», «бывает», «как будто», «возможно»… Эти сигналы предупреждают о возможной опасности, недействительности сказанного.
Установка на поиск «настоящего» прочитывается в первом же тексте книги — «подосиновик», обозначающем направление и принципы письма. Сначала объявляется, про что будет книга — «про ощутимую подлинность» (с. 3), далее приводятся культурные аллюзии «подлинности», ценные для автора: про танжер — пол боулз, про грузию — отар иоселиани, на холмах грузии печальной. Боулз упоминается и в следующем абзаце, уже как портрет на стене и возможный камертон действий: портрет боулза на стене, чей еще портрет, называется чувство юрты, я повешу обязательно когда-нибудь листок, листовку: будет казаться как-как это — необходимо, больше его, твоей, жизни (там же). После столь сбивчивой речи, построенной на разрывах и паратаксисе, следует разговор с носителем подлинного опыта — ребенком, а в конце приводятся примеры слов, обозначающих реальные, настоящие вещи.
Корни недоверия и сбивчивой речи можно обнаружить при чтении следующего — во многом программного — текста: лейка, длительный покрой, на отрез — с сенокосом, отвесный спор летит как смотрят снизу-вверх на детство, и той, энциклопедии врачебные дела, лихие неуклюжие тетерева, кукушка цапля я утконос и я, познаю мир с лопаткой, наперевес (с. 22). В этом стихотворении Воинова обращается к детской, «инфантильной» оптике; с помощью «настоящего» взгляда из неиспорченного мира детства в этом письме проверяется отношение и восприятие слов и вещей: «я познаю мир с лопаткой наперевес». «Детство» рассматривают «снизу-вверх», подчеркивая положение взгляда самого ребенка на мир, и при этом детство располагается не внизу, позади, в прошлом, а наверху, в отдалении от выросшего человека. В детстве человек испытывает первое недоверие к миру, часто оно связано с сомнением в том, что говорят о мире взрослые, привыкшие мыслить понятиями, а не вещами.
Диалог между принципом недоверия и поиском «настоящего» воплощается с помощью графического строя этого письма, заставляющего вспомнить о стихотворениях Полины Андрукович (и частично — о ее крайне эмоциональной прозе).
«убитое время»
:
последняя жертва эвтаназии
(с. 10)
Повисший в воздухе знак двоеточия подвешивает и восприятие читателя, останавливая машину чтения — ради созерцания и обеих строк, и, в данном случае, явно выделенной границы, которая становится как бы третьим участником диалога. Расположение двоеточия подчеркивает отказ от правил постановки знаков, их незнание или случайность, как в тетради школьника. «Убитое время» заключено в кавычки, но из текста нельзя понять их назначение (выделение слова как понятия, цитаты?), можно лишь предположить заложенную кавычками осторожность при чтении, подчеркнутую удаленность письма от читателя.
Происхождение большинства запятых, косых черт, скобок и иных сигналов эмоциональности и дистанцирования можно найти в поэтическом письме Ники Скандиаки.
В стихотворениях Скандиаки мы сталкиваемся с «интернетным способом записи с компьютерными символами», используемыми для «рефлексии технологического и человеческого»[4]. Графика стихотворений Воиновой придает тексту черты мнительности, неуверенности, получается как бы речь выросшего ребенка, который не может выстроить связное и логическое высказывание. Детская речь часто пытается объяснить, что чувствует ребенок, его состояние; так и в стихотворениях Воиновой один участок ощущения отделяется от другого, показывая каждую часть текста как максимально значимую и при этом случайную. О внимании к физическим состояниям человека говорит название стихотворения «39╟», намекая на состояние «жара», при котором логическое мышление и связность речи нарушены. Графика Воиновой, наследуя черты письма Скандиаки, позволяет «подключаться к каждому мгновению письма, и может возникнуть небывалый образ, а могут остаться невнятные фрагменты»[5].
Графический строй книги «Вомбат и свист» заставляет задуматься о нежизнеспособности монолитного текста: «…читатель, проходящий сквозь вереницу чаинок, кусочков еды, зверей, может услышать тихий звон скрытой за ними возможности живого»[6]. Состояние живого мира не дано нам в ощущениях, к нему приходится идти, уточняя и проверяя собственную речь.
Текст кажется обрывками дневника, записки, другие части которой найти не удается. Основной объект подвешивания или разрушения — восприятие читателем форматов литературного текста, его желание увидеть «стихотворение»; письмо Воиновой стремится не «казаться» поэзией.
В некоторых случаях перед текстом ставятся пометы: «(детск.)», «(романс х)», «(сказка)». Следующий после пометки текст кажется не связанным с ней. Мож-но предположить, что перед нами запись для себя или для читателя, готового к алогич-ности. С другой стороны, так демонстрируется разрушенность восприятия многих форматов в литературе и речи: —/(детск.) / на дне того ветхого «информбюро» / «ничего» бывало биркой- фактуальней отведенных антенн, лет / такой сигнал непременно с сыпью, с пестротой, нет иначе / медленнее кадра, замедляемого стоп-кра-ном, с красной ложбинкой для подушечки/большого пальца, после на зелень, на рост-ки «информбюро» существует пневматика, прицел, проворность кадров/молниеносный телеграфный стиль / про день-незнайку, / нержавейку-день, дождливый (с. 19).
В тексте часто скрыты неявный ход мыслей, оговорки, поправки («нет ина-че медленнее кадра»), а в конце приведенного стихотворения формулируется своего рода summаry для тех, кто «не понял». Если не останавливаться в этом тексте между словом и словом в кавычках, может быть, уже превратившимся в понятие и отдалившимся от реальной вещи, то текст пролетит мимо как чьи-то записи, сделанные в разное время и в разных состояниях. Так часто устроен киноавангард. В авангардных лентах принципиальное значение имеет фрагментация, видны монтажные склейки и работа автора, его пометки часто показаны в филь-ме как часть эстетического высказывания автора. В тексте Воиновой сталкиваются разные формы сообщения — называние предмета, состояния, действия, события: Горло, уши, и больше ничего не придумать. Сто ярдов. Кадушка облаяна. Собаки не едят это. Брезгуют, покатали по кочкам. Что-то не так. Коробочка ворчит. Кто стелется? Туман. В кадушке. Больше ничего там нет. Скажет: это не Н.В. Скажу: конечно, это сивая кобыла. Что? Что ты говоришь? Ничего. Я считаю горловые позвонки вновь. Звонки? Не бывает таких, ни у кого! Конечно, не бывает на свете, а здесь тем более. Зато сегодня веруя в горловые позвонки, я могу / Всё (с. 28).
Воспринимая текст целиком, читатель обратит внимание на отношение разных форм сообщений внутри стихотворения и заметит, что «сообщения здесь идут не только между людьми (и точно не между текстами). Скорее — между всеми вещами мира, частями тела, зверями, вздохами, понятиями, категориями»[7]. Все, что попадает в текст Воиновой, обретает свойство показывать ощущение; слова-ощущения разделены точками; стихотворения выглядят как перечень названий, кадров фильма — или отдельные варианты сценария, собранные в одной книге. «Смотреть» тексты из книги «Вомбат и свист» как неснятые фильмы позволяет монтажная структура письма: явную связь между элементами стихотворений проследить довольно сложно — либо она подразумевается опытом автора и выражена графически, либо эти части в своей алогической сопоставленности к чему-то нас отсылают. Монтажный строй блокирует «быстрое чтение» и препятствует тому, что Вальтер Беньямин называл «отстраненностью информации от опыта»[8]. Медленное прочтение позволяет приблизить события в тексте к «той области, в которой они могут соответствовать опыту читателя»[9]. Такой текст располагается между «информацией» и уже не работающим форматом рассказа. Он и понятен читателю, и, одновременно, не ясен. Соприсутствие фрагментов в рамках одного текста указывает на волю письма сохранить внутреннюю речь и сделать ее частью непроизвольной памяти субъекта («memoire involontaire»)[10].
Все события воспринимаются этим субъектом/личностью на психологическом и физическом уровне одновременно; тотальная фрагментарность напоминает восприятие мира, свойственное человеку с афазией, при которой цельность не может появиться. Невозможность цельности сегодня часто спровоцирована опытом языковой и/или исторической травмы. В случае Воиновой на первый план выходит вопрос о событии, которое привело письмо к такому состоянию. Книга «Вомбат и свист» неявно, но настойчиво отсылает к одной из главных проблем современного человека: что происходит у него в голове и на уровне восприятия ощущений, когда «культурный образец перестает функционировать в качестве системы проверенных наличных рецептов»[11] и кажется полным абсурдом доверять знанию, полученному в процессе воспитания, обучения и контакта с традицией, информационным пространством и властью: В обратной перспективе / земля стано-вилась горячее, / градусник касался ядра / оно сжималось, как / язык, высунутый для / настоящих врачей (с. 9).
Одним из способов пробиться к «подлинному» становится метафора проникновения одной «вещи» в другую: Овод укусил собаку, то есть хвост собаки. Прокусил именной знак, продолжая, на том не остановился (с. 35). Подобное проникновение напоминает эпизоды из прозы Марианны Гейде, в которой одно существо часто нарушает покров другого[12]. В прозе Гейде нарушение границы связано, прежде всего, с десакрализацией любого пространства — в частности, телесного. Для Воиновой проникновение в среду внутреннего — возможность ощущения «настоящего» мира.
Поэтика Веры Воиновой — попытка определить, речь или объективная реальность вызывает ощущения. Каждый текст в книге «Вомбат и свист» — пример гетеро-топии со своими изменчивыми правилами прочтения: «синтаксис» здесь — не только то, что строит предложения, но и то, менее явное, что «сцепляет» сло-ва и вещи[13].
В книге «Вомбат и свист» на поэтическую почву из философского дискурса переносится вопрос об очевидности знания, о доверии. Очевидность проверяет-ся тотальным сомнением. «Самоочищающий огонь сомнения» Декарта не всег-да может справиться с фрагментарностью сознания и опыта. Недоверие — процесс, остановить который не представляется сейчас возможным.
[1] Авторская графика, оказывающая значительное влияние на восприятие текстов Воиновой, в некоторых местах изменена издателем, возможно, это связано с форматом выпускаемых книг. Читателю стоит обратить внимание на графику текстов Воиновой, которые опубликованы в Сети.
[2] Издательство выполняет функцию, которую ранее выполнял альманах «Серая лошадь», при одном существенном отличии — проект Дмитриенко картографирует пишущих Владивостока без жесткого отбора текстов, стремясь показать количество и разнообразие авторов, связанных географическим родством.
[3] Первые выпуски «Серой лошади» см.: http://www.gif.ru/greyhorse/gh1/gh1.htm.
[4] Парщиков А. Возвращение ауры? // НЛО. 2006. № 82 (http://magazines.russ.ru/nlo/2006/82/pa30.html).
[5] Там же.
[6] Чижова Л. О книге Веры Воиновой «Вомбат и свист» // Воздух. 2014. № 4 (http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh/issues/2014-4/hronika/).
[7] Гулин И. О книге Веры Воиновой «Вомбат и свист» // Воздух. 2014. № 4 (http://www.litkarta.ru/projects/vozdukh/issues/2014-4/hronika/).
[8] Беньямин В. О Некоторых мотивах у Бодлера / Пер. с нем. С. Ромашко // Беньямин В. Озарения. М.: Мартис, 2000. С. 186.
[9] Там же.
[10] Понятие непроизвольной памяти развивается В. Бенья-мином в связи с анализом творчества Марселя Пруста и Шарля Бодлера.
[11] Подробнее см.: Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом / Пер. с нем. и англ. М.: РОССПЭН, 2004. С. 538.
[12] Сдобнов С. Опыты бумажного фотоаппарата // Новый мир. 2014. № 2 (http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2014/2/15s.html).
[13] Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / Пер. с фр. В.П. Визгина и Н.С. Автономовой. СПб.: А-cad, 1994. С. 31.