(О «Заметках» Леона Богданова)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2015
Вероятно, дневниковое (и квазидневниковое) письмо остается одним из немногих пространств, где до сих пор может надежно применяться достаточно рискованная оптика «теории отражения». Кажется, что все паузы и длинноты, размеры фраз и величины абзацев, периоды и ритмы подобной прозы (выстроенной как прилежное, ежедневное стенографирование автором себя и своих обстоятельств) напрямую зависят от жизненных циклов конкретного тела, от порядка чередования отдыха и труда, от частоты простейших перерывов ради курева или уборной, и проч., и проч. Бурдьеанский Habitus обнаруживает себя на уровне стилистики, агамбеновский Genius еле слышно вещает между строк, выводимых именно этой рукой именно в этом месте. Вот и читая «Заметки о чаепитии и землетрясениях» Леона Богданова, необходимо обязательно помнить о Ленинграде, о диких пустырях возле Гавани, о штормовом ветре над Петроградской стороной, о грохоте железнодорожных составов в ночном Купчино. О городе, так никогда и не оправившемся после разгромов Г.Е. Зиновьева (1926) и А.А. Кузнецова (1950), превратившемся в глухую провинцию под надзором Г.В. Романова, пестующем собственную автаркию и местечковость в качестве самого последнего средства сохранения независимости. Взыскуя конгениальности, анализ богдановских «Заметок» хочется вести не с помощью всемирно известных инструментов психоанализа или деконструкции, но опираясь на какую-нибудь тихую, доморощенную гипотезу, заведомо маргинальную и несмелую, обязательно потерпевшую в прошлом сокрушительную неудачу, застывшую с тех пор в вязком полузабытье. Вероятно, за нее мог бы сойти метод «семантических гнезд», предложенный в 1923 году молодым петроградским литературоведом В.В. Виноградовым для исследования поэтической речи А.А. Ахматовой[1]. Раскритикованный Б.М. Эйхенбаумом («Я глубоко не согласен с попыткой В. Виноградова (статья “О символике Анны Ахматовой” в “Литературной мысли”, 1923, № 1) представить язык Ахматовой в виде ассоциативных “семантических гнезд”, так что птицы связываются со словом “песня”»[2]) и Г.О. Винокуром («Спорить приходится против самого метода “семантических гнезд”, которые никому ничего не говорят, и меньше всего — о “языковом сознании” поэтессы»[3]), метод не получил широкого распространения в литературоведении, а сам В. В. Виноградов, как известно, вскоре занялся лингвистикой. И, однако же, идея «гнезда» кажется очень подходящей — не только для прозы Л. Богданова, но и для Петербурга в целом, архитектура которого воспроизводит именно этот принцип.
(Воспроизводит? О, да! Город на Неве весь — лепка одиноких прибежищ, автономных пристанищ; здесь и тесные нагромождения независимых комнат, именуемые «коммунальными квартирами», и длинные ряды домов, плотно прижавшихся, но в то же время наглухо отделенных друг от друга посредством брандмауэров, и знаменитые дворы-колодцы, очевидно влияющие на самый стиль петербуржского мышления, всегда камерный и герметичный. Не является ли и «метод семантических гнезд» В.В. Виноградова, работавшего в Петрограде до 1929 года, лишь научной инкарнацией этого стиля, этого genius loci? Стоит отметить, что даже поэтическое имя Петербурга никогда не было прочно и однозначно закрепленным, но всегда блуждало между несколькими «семантическими гнездами»: «Северная Венеция», «Северная Пальмира», «Северная столица», «Вторая столица» и проч. Каждое из этих «гнезд» группировало вокруг себя весьма специфические ряды смыслов, ассоциаций и коннотаций, а потому сам выбор перифраза так или иначе влиял на дальнейший ход суждений выбирающего. И любопытно, что к середине 2000-х годов на страницах ежедневной прессы резко снизилась (вплоть до полного исчезновения) частотность употребления первого из приведенных словосочетаний: в условиях построения путинской «вертикали» и сурового присмотра за любыми проявлениями сепаратизма «семантическое гнездо» «Северная Венеция» — подразумевающее образ независимой и успешной торговой республики на берегу моря — обязательно должно было быть разорено. Мы же попробуем использовать старинную находку В.В. Виноградова для исследования удивительной богдановской прозы, неразрывно связанной с дворами и коммуналками Петербурга, с размеренными ритмами и принципиальной замкнутостью его повседневной жизни.)
В соответствии с избранным методом нам нужно найти в «Заметках о чаепитии и землетрясениях» своего рода лексические ядра «семантических гнезд» — «слова, обремененные роями ассоциаций»[4]. По В.В. Виноградову, эти ассоциации, «сцепленные крепко в индивидуальном сознании»[5], образуют «наиболее легкий и подвижный фонд»[6], используемый автором для «объективации смутных видений и мелочей»[7]. Подобная работа вчерне уже была проделана В. Пивоваровым («Заметки о “Заметках” Леона Богданова»), выделившим в тексте Л. Богданова шесть основных «гнезд»: 1. Погода («Это либо подробно пересказанный прогноз погоды по радио или телевидению, либо <…> описание погоды за окном»[8]); 2. Чай («Тема чая имеет у Богданова три аспекта: “ритуальное” приготовление чая, как правило, ночью, доставание чая всякими сложными путями, <…> и, наконец, размышления о чае»[9]); 3. Последние известия («Подробно пересказанные из газет и теленовостей последние известия, всеми теперь уже забытые события, упоминания каких-то премьер-министров, диктаторов, переворотов, покушений, государственных визитов и т. д. и т. п.»[10]); 4. Вулканы и землетрясения («Это предмет наибо-лее стойкого авторского эсхатологического бреда, явно связанный с какими-то неясными личными ожиданиями, с одной стороны, и предстоящим столетним юбилеем Хлебникова, понимаемым как событие космического ряда и масштаба, с другой»[11]); 5. Книги («Богданов перечисляет огромное количество книг, которые либо должны выйти <…>, либо уже вышли и их необходимо где-то достать, либо те книги, которые ему приносят почитать, или, наконец, те, что оказываются на его книжной полке»[12]); 6. Люди («Людей у Богданова три: Верочка, мама и Кира»[13]). Несомненно, подобная классификация всегда может быть оспорена (сам В.В. Виноградов, занимаясь поэтикой А.А. Ахматовой, предполагал «упрек в субъективизме, на котором построена классификация семантических гнезд и дано ее внутреннее обоснование»[14]), однако нам она кажется более-менее убедительной и пока достаточной. Итак, любая страница богдановского текста представляет собой скопление ука-занных «гнезд»; они изменяются во времени и все же непременно сохраняют свои основные контуры, свои общие очертания: «Нет ничего сильнее, здесь это скажу, ночных приемов чая. Выпить чашку густого, такого, что вторую не скоро захочешь, “тридцать шестого”, закурить, глянуть на часы — начало ночи. Испытать удовлетворение от самой той позы, в которой ты сидишь»[15], «Три часа, и я напился уже чая. Чая идет так много, что все чаще мне хочется докупить на свои копейки лишнюю пачку. Присылали два раза посылки с чаем из Москвы, только тем и спасаемся. Верина мама, когда делает закупки в своем “Универсаме”, всегда берет нам побольше, пачек по десять»[16], «Попалась пачка со слонами, а чай в ней гранулированный, что такое? Такая партия. Из другой пачки, такой же, заваривал в первый день праздника, был чай обычный, как всегда, а эту открыл и глазам своим не поверил. Чай хороший, до того крепкий — вырви глаз, пью не нарадуюсь, жалею, что мало. Есть еще пара пачек таких, да не знаю, что в них. Очень вкусный чай. Ночью он незаменим»[17]. Использование Л. Богдановым такого принципа текстообразования выводит «Заметки» по ту сторону классического дневникового письма. Вместо рутинной повседневной фиксации происходящего автор предпочитает работать с более длинными временными отрезками, события в которых группируются по указанным «семантическим гнездам»: в одном абзаце текста последние известия за три дня, в другом — список увиденных книг, в треть-ем — мысли о вчерашнем извержении вулкана. «Вчера, двадцать пятого, обсерватория в Упсале зафиксировала утром подземный взрыв на Новой Зем-ле, силой шесть и две десятых балла по шкале Рихтера. За это время, что я не писал, произошли землетрясения в Греции, в городе Пилос, разрушены дома, предназначавшиеся на слом, одно землетрясение под Ташкентом, в Назарбеке — четыре балла, без разрушений, и вот позавчера, появилось сообщение о землетрясении в Казахстане, в отрогах Джунгарского Алатау. Ощущалось в Алма-Ате и Пржевальске, разрушений нет»[18]. Так мелкодисперсность обычной дневниковой структуры разрушается Л. Богдановым в пользу укрупненных периодов, каждый из которых имеет свою выраженную семантику: погода (П), чай (Ч), известия (И), землетрясения (З), книги (К), люди (Л).
Теперь нам следует вспомнить, что любой текст располагается на пересечении двух осей — парадигматической и синтагматической. И если о парадигматике богдановских «гнезд» говорилось довольно много, то их синтагматика до сих пор не была как следует рассмотрена. Между тем, чередования, сочетания, соседство этих «гнезд» оказываются очень интересными. Возьмем произвольный отрывок: «Сегодня, шестого февраля, ощущались подземные толчки в Норвегии. В Осло землетрясение вызвало панику. <…> Кейнер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. 1р. 30 к. 5000 экз. М.: “Наука”. <…> В десять часов пятнадцать минут московского времени землетрясение в Душанбе, силой в четыре балла. Очаг на глубине ста восьмидесяти километров. <…> Продается “Довмонтова повесть”. То-то я засек момент. <…> Мне хочет-ся передать поступательный ход развития землетрясений, и от Газлийского, а еще раньше — от Гвинейского, до Мексиканского у меня зафиксирован каждый шаг. <…> Ж.П. Сартр. “Экзистенциализм — это гуманизм”. И. Л. 1953»[19]. Перед нами — последовательность двух чередующихся «гнезд», имеющая вид З-К-З-К-З-К. Далее (с. 388—389) «гнездо» «Книги» вытесняется вереницей пар («гнезда» одного типа, разнесенные по абзацам) — К-Ч-Ч-К-З-З-И-И: «“Ладомир” подарила Аня. Впервые в руках подержал. Иллюстрированный. <…> Пили чай, “Амброзию” индийскую, запомнилось. Тем более что у меня чаи кончились. Миша обещал пять пачек “индюхи”. <…> Я разливал чай и налил всем, по обыкновению, крепкого. Пьют, но просят разбавить. Я сам пробую вторяк. <…> Шестьдесят репродукций американских абстракционистов. Книжка когда-то стоила двенадцать пятьдесят. <…> “Землетрясение в Эстонии 25 октября 1976 года имело интенсивность в эпицентре до 6 баллов. Кстати, жители Тарту ощущали его слабее, чем мартовское землетрясение в Румынии (1977 г.), хотя его эпицентр находился в пять раз ближе”. <…> Сегодня, восемнадцатого февраля, во вторник, в двенадцать дня передают о серии подземных толчков в Южной Калифорнии, но не сильных — три балла. <…> Был пленум. Продолжают говорить (Запад) о гибели нашего парохода “Михаил Лермонтов”. А так о войне в Чаде самое главное, что сказали. <…> Открылся съезд КПСС. Фердинанд Маркос бежал с Филиппин на Гуам, собирается на Гавайские о-ва. Падает и завтра упадет Космос 1714»[20]. Синтагматика, комбинирование «гнезд» — один из основных сюжетов бог-да-новской прозы, который следует проследить по возможности подроб-но; кажущий-ся хаос и нагромождение сменяются вдруг стройным порядком З-П-З-П-З («Да, но все же не три землетрясения, а одно, с эпицентром в Газли <…> Как быстро меняется погода. <…> Как это зафиксировано одно и то же землетрясение в разных местах, в трех республиках? <…> Вот-вот пойдет снег, до весны еще полмесяца-месяц ждать настоящей. <…> Только что передали, что в Газли прибыли цистерны с водой, открыт воздушный мост Ташкент—Бухара»[21]), оборачивается чередой триплетов И-Л-К-И-Л-К («Семерых экстремистов связало ФБР. <…> Верочка пошла в босоножках. <…> Читаю “Моллоя”, ничего не происходит такого, о чем бы можно было записать. <…> В Чехословакии дело о коррупции захватило много народа — чиновников. <…> Инна завтра же уезжает вечером. <…> “Италь-янское искусство эпохи Возрождения”»[22]), удивляет симметричными пе-риода-ми И-З-Л-З-И («В прошлую пятницу похитили и убили отца Ежи Попелюшко. <…> Эпицентр в Джаргатале. <…> Тридцать первого Верочка захворала. <…> “Джаргаталь: никто не остался без крова”. <…> Уби-ли Индиру Ганди люди из ее охраны»[23]), организуется в реккурентные серии И-Ч-И-Л-Ч-Л («Утром говорили только о событиях на Гаити. <…> Порылся в коробке — чай еще есть. <…> Китай запустил спутник. <…> Верочка заболела. <…> Готово и второе. Пока мы напились чая, Верочка лежит, читает Азимова. <…> Верочке выписали бюллетень на три дня, а потом к врачу»[24]). Траектории, которые прочерчивают в богдановском тексте шесть видов «гнезд», то расходятся в стороны, то причудливо переплетаются, то образуют узлы и петли, то неожиданно собираются в одном месте — и более всего это напоминает движение музыкальных линий в многоголосых фугах, с их параллельным развитием, взаимным окликиванием, богатыми вариациями и непременным контрапунктом. Пожалуй, было бы полезным, держа в уме причуды барочной музыки, составить полную схему расположения «гнезд», образующих «Заметки», — и затем реверсировать ее, переписав культовый текст задом наперед; значительно ослабла бы «дневниковая» мотивировка, многократно возросла бы суггестивная сила, рельефнее проступила бы глубинная логика произведения.
В чем, однако, эта «глубинная логика»? Возможно, в том, что автаркичные, замкнутые, обособленные и достаточно крупные «гнезда», характерные для начала «Заметок», где-то с середины текста начинают отчетливо мельчать; их резкие границы постепенно становятся все мягче и проницаемей; между ними теперь регулярно образуются (пока еще робкие) связи и переходы. Так, например, Л. Богданов выписывает сведения о чайной церемонии (Ч) или о землетрясениях (З) — из книг (К), совмещая два типа «гнезд»: «“Искусство Кореи”. О.Н. Глухарева. М., “Искусство”, 1982 г., стр. 227… тридцать вторая глава, где рассказывается о сосудах для чая: “Народ Гаоли предается чаепитиям и для этого изготовляется множество сосудов”»[25], «”Главная особенность землетрясений Русской равнины состоит в неглубоком положении очагов (около 5—10—20 километров) и, следовательно, в очень ограниченной области распространения”. А.А. Никонов. Землетрясения… Прошлое, современность, прогноз. Изд-во “Знание”. М., 1984 (Наука и прогресс)»[26]. Автор сравнивает с землетрясениями (З) человеческие взаимоотношения (Л): «Надо было короче сказать, что в момент, когда она сидит со мной, она как бы переживает землетрясение»[27]; надпись на сахарной коробке (Ч) напоминает ему о недавнем ближневосточном кризисе (И): «У меня есть пачка из-под прессованного рафинада, сахара, и я не могу, глядя на нее, не вспоминать о новообразованной республике САДР»[28]; а физиологические ощущения под действием чифиря («нутро перевернул») (Ч) влекут за собой рассуждения о политических волнениях и переменах («переворотах») (И): «Но сегодня был “2-й сорт”, я сварил в девятом часу очень крепкий чай, такой, что все нутро перевернул, и покурил — оставалось. Съезд во Вьетнаме, утром уже сообщения со съезда. Столкновения в Карачи, погибло пятьдесят человек, сотни раненых. <…> Д.М. Кунаев ушел на пенсию, выбран русский, кажется, Колбин»[29]. Стратегия полуподпольного налаживания связей между изолированными «гнездами» явственнее всего воплощается в отдельных примечательных словах, играющих у Л. Богданова роль своего рода «семантических шифтеров» — сдвигателей смысла. И здесь полезно будет еще раз процитировать Б.М. Эйхенбаума, критикующего виноградовский метод: «Ошибочность метода сказалась на одном мелком, но характерном ляпсусе: “Журавль у ветхого колодца” очутился в числе тех журавлей, которые кричат “курлы, курлы” (стр. 102). Другое “гнездо” придумать для него было бы, пожалуй, нелегко, но к птицам он все же не имеет никакого отношения»[30]. Между тем, именно такой двусмысленностью отдельных слов с удовольствием пользуется Л. Богданов, ловко соединяя проснувшиеся вулканы и увиденные книги, меняющуюся погоду и одинокие чаепития, политические новости и близких людей. К шифтерам следует отнести слово «сестра», сплавляющее воедино фенологическую примету (П) и частную человеческую историю (Л): «Одна моя тетя в Клину убежала из нервной больницы и погибла на реке во время ледохода, когда пыталась перебежать по льдинам. Я смотрю по карте. Река в Клину называется Сестра. Ее сестра попала под бомбежку на платформе Подсолнечное, которая теперь называется Солнечногорском, неточно»[31]; слово «пальма», совмещающее политическое убийство шведского лидера (И) с чтением поэзии и прозы (К): «Ночью первого марта застрелили Улофа Пальме, когда он с женой возвращался из кино. <…> Я перечитывал свое “Возвращение в 1974 год” и, как раз, остановился на стихах: “Дыхание осени, свет фонаря —/ был незаметен рассвет./ Последнюю стражу хлопаньем листьев/ пальма мне возвестила”»[32]; слово «Индия», позволяющее перейти от последних известий (И) к добытым книгам (К): «Хризантемы перестоя-ли визит М.С. Горбачева в Индию. А у меня есть “Белая Индия” Н. Клюева. У себя»[33]; сочетание «тридцать шесть», отсылающее от ежедневных чаепитий (Ч) к расписанию новостей (И) или последствиям катастроф (З): «Вот мы и с чаем. Курим, пьем наш “тридцать шестой”, едим понемногу. <…> Опять Азербайджан, сегодня, в девятнадцать тридцать шесть по московскому времени»[34], «Вера сходила на воскресный базар и купила десять пачек “36”. Вот наша крупнейшая удача. <…> Еще с восемьдесят четвертого года надо было ожидать этого, тогда там отравилось тридцать шесть человек»[35]; и еще ряд других. Как правило, довольно изящные, иногда эти переходы скатываются до уровня тривиальных фокусов — вроде обыгрывания значений слова «план» («Наверное, все подались на Блохина, там еще есть пивная. Погнать их тут к церкви — план. А я продал картину двадцатилетней давности и на это курю»[36]) — однако, так или иначе, продолжают «сдвигать» наличные смыслы. И, разумеется, никто никогда не верит в «невинность» (случайность) подобных «сдвигов».
И здесь необходимо отметить, что избранный нами метод «семантических гнезд», позволяющий в общих чертах описать парадигматику и синтагматику «Заметок», по мере разворачивания текста начинает все сильнее пробуксовывать, проскальзывать, сбоить. Выявленные благодаря подходу В.В. Виноградова устойчивые единицы произведения («гнезда») и весьма тонкие связи между ними («шифтеры») самой динамикой своего развития постепенно подрывают его (подхода) релевантность. Чем ближе к концу «Заметок», тем меньше размеры «гнезд», тем чаще переклички между ними, тем активнее работа «шифтеров» и тем труднее применять удобный поначалу инструментарий. Довольно парадоксальным образом, используемая оптика дает нам увидеть не столько особенности произведения, сколько факт исчезновения этих особенностей. И потому кажется, что последние страницы «Заметок о чаепитии и землетрясениях» — это сплошной белый шум последних известий, в котором тонут отдельные фразы о чае или книгах, в котором уже не найти чудесных узоров и симметричных серий, образованных устойчивыми, четко очерченными «гнездами»: «Кажется, этот монтаж сохранился у Эллы. Вот страна, о которой я мечтал, которую мечтал повидать на экране. Говорят, что в Рангуне две телестанции, но работают они лишь два часа в день. В связи с программой “Радуга” тоже ничего не слышно было о Бирме. Собираются отмечать двадцатипятилетие социализма с человеческим, нет, буддийским лицом. Я пересидел в психушке землетрясение там. Потом уже в газете на-шел материал о разрушениях буддийского комплекса, вызванных землетрясением. А так, говорят, в стране очень спокойно. Коммунисты оттеснены в горы к китайской границе и вместе с бывшими гоминьдановцами выращивают опий»[37]. Доходя до крайности, логика взаимного проникновения и растворения «гнезд» приводит к образованию практически недифференцированной тотальности, открытой всему и вся. Возникает сильный соблазн связать такое постепенное «раскрытие» (изначально замкнутых и автаркичных) «гнезд» с раскрытием навстречу мировому сообществу всего Советского Союза, возглавленного в 1985 году М.С. Горбачевым. Прямое сопоставление вряд ли будет верным, однако меланхоличная притча Л. Богданова о преодолении отшельничества и одиночества, о напряженном и благожелательном внимании к окружающему миру — действительно идет параллельным курсом с горбачевскими концептами «гласности» и «разрядки». Тихая ленинградская провинциальность каким-то чудесным образом оборачивается в «Заметках» петербургской космополитичностью; и мы вдруг понимаем, что любовь Л. Богданова к индийскому чаю, восточной литературе, землетрясениям и последним известиям со всего света есть «превращенная» версия фирменной акмеистической «тоски по мировой культуре», только таким образом и способная проявлять себя в довольно специфических условиях «позднего социализма».
[1] Виноградов В. О символике Анны Ахматовой (Отрывки из работы о символике поэтической речи) // Он же. Избранные труды. Язык и стиль русских писателей. От Гоголя до Ахматовой. М.: Наука, 2003.
[2] Эйхенбаум Б. Анна Ахматова. Опыт анализа // Он же. О поэзии. Л.: Советский писатель, 1969. С. 145.
[3] Цит. по: Виноградов В. Указ. соч. С. 383.
[4] Там же. С. 283.
[5] Там же. С. 305.
[6] Там же. С. 305.
[7] Там же. С. 305.
[8] Пивоваров В. Заметки о «Заметках» Леона Богданова // НЛО. 2003. № 61. С. 318.
[9] Там же. С. 318.
[10] Там же. С. 318.
[11] Там же. С. 319.
[12] Там же. С. 319.
[13] Там же. С. 320.
[14] Виноградов В. Указ. соч. С. 347.
[15] Богданов Л. Заметки о чаепитии и землетрясениях // Он же. Заметки о чаепитии и землетрясениях: Избранная проза. М.: Новое литературное обозрение, 2002. С. 107.
[16] Там же. С. 111.
[17] Там же. С. 187
[18] Там же. С. 232.
[19] Там же. С. 386.
[20] Там же. С. 388.
[21] Там же. С. 199.
[22] Там же. С. 289.
[23] Там же. С. 235.
[24] Там же. С. 384.
[25] Там же. С. 59.
[26] Там же. С. 388.
[27] Там же. С. 257.
[28] Там же. С. 249.
[29] Там же. С. 438.
[30] Эйхенбаум Б. Указ. соч. С. 145.
[31] Богданов Л. Указ. соч. С. 153.
[32] Там же. С. 390.
[33] Там же. С. 431.
[34] Там же. С. 380.
[35] Там же. С. 414.
[36] Там же. С. 431.
[37] Там же. С. 461.