(Смольный факультет свободных наук и искусств СПбГУ, 13—14 февраля 2015 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2015
Эта конференция — уже третье академическое собрание, посвященное памяти Аркадия Трофимовича Драгомощенко (1946—2013): две предыдущие конференции памяти поэта проходили в Санкт-Петербурге (также в стенах Смольного факультета свободных наук и искусств) и в Красноярске (в рамках программы Красноярской ярмарки книжной культуры)[1]. Такое внимание к фигуре АТД (так звали поэта друзья и ученики, так будем его звать и мы) в стенах университета по-своему знаменательно: АТД существовал на переднем крае интеллектуальной жизни эпохи, а современная философия и теория литературы были для него тем пространством, в котором разворачивались его жизнь и его творчество. Даже те семинары, которые поэт вел в университетских стенах, подчинялись этой логике: АТД не излагал никакую цельную доктрину, предпочитая ей свободный обмен мыслями. Именно поэтому разговор об АТД предполагает не только анализ его творчества — многочисленных стихов, прозаических и эссеистических текстов, границы между которыми зачастую трудно уловить, — но и прояснение того мес-та, которое поэт занимал в культурном и интеллектуальном ландшафте эпохи. Это было место поэта и, одновременно, мыслителя, место человека, «сшивающего» своей практикой различные контексты, не дающего единому пространству куль-туры распасться на не связанные друг с другом области. С уходом АТД это место во многом осталось вакантным, и боль от этой утраты (как человека Аркадия Трофимовича Драгомощенко, так и уникальной соединяющей всё и вся фигуры), так или иначе, чувствовалась почти во всех звучавших на конференции докладах.
Конференция открылась вступительным словом Валерия Монахова (СПбГУ), остановившегося на той роли, которую АТД играл в становлении Смольного факультета. Семинар «Иные логики письма» (в память о котором была названа конференция), согласно Монахову, представлял собой концентрированное выражение тех задач, которые ставил перед собой Смольный факультет как институция: внутри этого семинара в режиме свободного общения отрабатывались те междисциплинарные проблемы, которые в более формализованном виде стали затем основой учебного процесса.
Второе вступительное слово принадлежало вдове поэта и хранительнице его архива, Зинаиде Драгомощенко, которая представила небольшое видео, смонтированное сыном поэта, художником Остапом Драгомощенко: в этом видео чтение поэтом стихов совмещалось с видеозаписями, сделанными на Кипре на обычную бытовую камеру и демонстрирующими древние руины, морской горизонт — всё то, что стало предметом изображения в поздних стихах АТД. Также Зинаида Драгомощенко прочитала отрывок интервью, которое АТД дал Линор Горалик для ее проекта «Частные лица» и которое в силу разных причин так и не было опубликовано, а также отрывок из раннего романа АТД «Расположение в домах и деревьях» (1978), отмеченного в самом первом сезоне Премии Андрея Белого (в несколько ином виде и под несколько измененным названием, «Расположение среди домов и деревьев», роман циркулировал в самиздате в виде приложения к журналу «Часы» [1979]).
Основную часть конференции открыл доклад Нины Савченковой (СПбГУ) «Меланхолические практики производства сущего, или О любви к идее порядка», согласно которой слово меланхолия может рассматриваться как ключевое для текстов АТД. В этих текстах мы сталкиваемся с меланхолией особого рода: она не предполагает отказа от жизни или действия, но, напротив, возникает в ситуации, когда они становятся едва ли не избыточными, аффектированными. В текстах АТД царит меланхолический способ производства сущего: они не имеют ни начала, ни конца; они словно бы находятся между бесконечной тратой и бесконечным производством; наконец, в них возникает противоречие между мучительным переживанием утраты и избыточностью речевого потока, переводящего эту утрату в растрату. Фрейд понимал меланхолию как утрату собственного я, но такую утрату, при которой это я само превращается в объект, порождающий нарциссическое состояние: меланхолик связывает циркулирующие в мире потоки либидо при помощи собственного я, словно бы отбирая их у мира, — именно так он переживает болезненную ситуацию. Впоследствии он готов вернуть либидо обратно, выпустить его в мир, но оказывается, что это невозможно: либидо намертво связывается с я, вследствие чего мир теряет свои очертания, а меланхолик, выброшенный из мира, перестает его узнавать. Фрейд пишет о том, что эта невозможность вернуть либидо миру может вызывать психотические состояния, однако ее можно переживать и по-другому — в творчестве, в поэзии. Однако даже при таком решении меланхолия оказывается сильнее: любое решение несоразмерно ей, оно не избавляет от сути проблемы, от лежащей в ее основе утраты. Характерно, что АТД был не только писателем, но и читателем: он читал много и непрерывно, так что собственные тексты возникали у него, как правило, на полях чужих. Наиболее яркой иллюстрацией к такому способу письма может служить стихотворение «Фиванский flashback», в котором одновременно с погружением в текст «Илиады» происходит создание новой реальности, вызываемой к жизни древней поэмой. Меланхолическое письмо АТД предполагает постоянное «уклонение», ускользание от линейности (клинамен по Лукрецию и Гарольду Блуму), переходящее в самостирание и исчезновение, но в то же время появление отдельных точек «максимальной интенсивности», — точек, в которых переживается своего рода поэтический экстаз. Эта экстатичность парадоксальным образом связана со «слабостью» меланхолического письма: оно не способно постоянно на-ращивать интенсивность, воздействовать на читателя сильнее с каждой новой строкой — напротив, оно движется отдельными «уколами», «сгущениями», прорезающими ускользающий поток речи (примеры таких метафорических сгущений часты в текстах АТД: узкий парус пустыни, плоскогорья черепашьих преддверий, странствие скарабея через пески в корнях ветра и т.д.). Таким образом, субъект стремится одновременно и забыть, и обрести самого себя.
В докладе Евгения Павлова (Университет Кентербери, Новая Зеландия) «Революция Драгомощенко» речь шла о связи поэзии и политики в творчестве АТД. На первый взгляд, по признанию докладчика, эта тема может звучать странно: поэт почти не высказывался на актуальные политические темы, однако его тексты подспудно политичны — они несут в себе определенное представление о политике, и это представление может быть крайне продуктивно для исследователя. Так, в эссе «Там. То. Когда», вошедшем в книгу «Безразличия», АТД размышляет о событиях 1968 года в Париже, связывая их с активной разработкой понятия письма (écriture) во французской философии того времени. Французские мыслители в те годы часто писали о «раскрепощении означающего», и этот революционный сдвиг в понимании феноменологии письма, согласно АТД, можно воспринимать как предпосылку революционной программы 1968 года. Это была своего рода первая поэтическая революция. При этом собственная поэтика АТД революционна в том смысле, в каком о революционности поэтической формы говорили поэты Школы языка — Чарльз Бернстин, Рон Силлиман и другие, настаивавшие на том, что язык не отражает социальные ценности, но формирует их через серию субверсивных подрывов и «террористических актов». АТД понимал эту проблему несколько иначе: в центре его внимания была «неприсваиваемость» языка, его невозможность служить кому-либо, связанная с невозможностью воплотиться до конца: язык, по АТД, всегда находится в процессе становления, всегда существует как бы не в полной мере. Именно с этим связан и тот интерес к тавтологии, который был характерен для поэта в последние годы: тавтология лишь на первый взгляд знаменует некое неподвижное пространство — на самом деле, она воплощает смысловой зазор, не позволяющий высказыванию окостенеть, принять окончательную форму. В небольшом эссе «Конспект/контекст» АТД пишет о том, что любой «правильный», «обработанный» и «умерщвленный» язык содержит в себе зачатки фашизма. «В момент смерти языка возводится фигура “врага ценностей”», — пишет поэт[2]. Язык страха, таким образом, порождает саму опасность, язык вражды — реальную вражду. Однако поэзия по своей природе восстает против такого «мертвого» языка: она плоть от плоти языка живого, она избегает любой универсальности, и именно поэтому в ней скрыто подлинное содержание человеческой жизни, которое формализованный язык, язык политики, стремится предать забвению.
Доклад Томаса Эпстайна (Бостон) значился в программе как «Пыль времени: память и репрезентация в прозе Аркадия Драгомощенко», но в момент выступ-ления название было изменено, или, если говорить языком АТД, «стерто» — «Арка-дий Трофимович Драгомощенко. Без названия», хотя память и репрезентация остались ключевыми темами доклада. На примере романа «Китайское солн-це» докладчик попытался показать, что проза АТД устроена специфическим, напоминающим поэзию образом — она концентрирует внимание читателя на самом способе письма. Как отмечал Анатолий Барзах, для этой прозы характерна «безличная», «усталая», «словно бы “силящаяся” интонация», в ней происходит сво-его рода «стирание языка»: в силу этого «смысл» текста постоянно ускользает от читателя, который не в состоянии вспомнить, что было написано несколько страниц назад — размышления, воспоминания, фрагменты нарратива возникают в этой прозе словно бы ниоткуда и так же исчезают. Другой вдумчивый исследователь АТД, Александр Скидан, предполагает, что текст такого рода предполагает нового читателя — того, кто читает прозу как бы «с чистого листа», не ожидая встретить нарратив или нон-фикшн. Проза АТД, тем самым, представляет собой нечто, что предшествует разным видам и жанрам прозы или идет после них. Это своего рода «метапроза», которая хотя и родственна романам Пруста или Набокова, обращает их в пыль самим методом письма. Можно сказать, что основанием такого письма оказывается отсутствие всякого основания: письмо здесь — это нескончаемое (и вместе с тем не имеющее начала) усилие придать времени форму посредством языка. В то же время центральная тема романа «Китайское солн-це» — память, ведь именно она составляет центр любого нарратива, лежит в сердцевине романа. Однако у АТД память не помогает структурировать и упорядочить повествование — напротив, она словно бы «взрывает» его изнутри, обнажая смысловые зияния. В «Китайском солнце» мы имеем дело со своего рода контрпамятью, которая постоянно напоминает нам, что память — это на самом деле способ забыть, превратить событие прошлого в языковой знак. Таким образом, проект письма АТД — это проект контрписьма, сопротивления письму и властвующей над ним памяти.
Доклад Анны Глазовой (Гамбург) «О росте поэтической реальности: “настурция как событие” Осипа Мандельштама и “настурция в словесном своем составе” Аркадия Драгомощенко» был построен на сопоставительном анализе фрагмента из «Путешествия в Армению» Мандельштама и цикла стихов АТД «Настурция как реальность», впервые опубликованного в №13 «Митиного журнала» и затем неоднократно перепечатывавшегося в позднейших книгах поэта. Мандельштам, увлеченный во время написания «Путешествия в Армению» теорией эмбрионального поля А.Г. Гурвича, предлагал рассматривать листок настурции как прототип человеческого мышления и речи. Согласно теории А.Г. Гурвича, рост клеток на эмбриональном этапе развития организма подчиняется действию «метагенетических лучей», особого рода слабого электромагнитного излучения, которое действует на клетки эмбриона так же, как магнитное поле действует на железные опилки, заставляя эти клетки приобретать определенную структуру. Мандельштам описывает эту теорию на примере листа настурции, показывая, что любой организм возникает в мире вследствие стремления природы к разнообразию (это положение Ламарка было ближе Мандельштаму, чем «естественный отбор» Дарвина). Развертывание листа настурции, по Мандельштаму, родственно началу поэтической речи: речь поэта не становится событием, пока она не подвергнется влиянию имманентного мирового принципа роста, который реализуется через базовые пространственные формы — например, через форму раскручивающейся спирали. Интересно, что спираль находится в центре внимания феноменологии Гастона Башляра, писавшего, что один из главных образов пространства, воздействующих на человеческое воображение, это образ завитка раковины, т.е., по сути, образ спирали. Эта форма, согласно философу, так сильно воздействует на воображение, что воспринимается как исходная форма пространства вообще. В цикле АТД «Настурция как события» нельзя найти описания настурция или связанных с ней образов, однако ключевой для Мандельштама и Башляра способ концептуализации пространства представлен здесь на уровне техники письма. Соотношение между листами настурции, спиралевидно разворачивающимися в пространстве, у АТД становится отношением между словами, разворачивающимися на листе бумаги. Настурция, таким образом, воплощается не в мире, а в тексте.
Ксения Мутяева (СПбГУ), одна из учениц АТД, посещавшая семинар «Иные логики письма», прочитала эссе «Отслоение сетчатки: atd и письмо как опыт другого», которое нельзя было назвать академическим докладом, но которое самим методом письма пыталось реконструировать манеру поэта. В центре этого эссе так же, как и в центре внимания прозы АТД, находилось воспоминание — его подверженность изменениям, его неустойчивость. Речь шла о тех встречах, которые происходят между студентом и преподавателем, о выхваченных из разговора фразах — обо всем том, что составляет образ ушедшего человека во всей его прерывистости и противоречивости. Здесь же нашлось место и для определения манеры АТД, которое можно процитировать целиком: «Письмо — это попытка подойти к вещи долгим путем описания, к концу которого уже не можешь сказать, о чем говорилось в начале. И как вообще все началось. Если свести это к матеме, формуле, то язык АТД говорит: принять иное».
В докладе Евгения Былины (Москва) «Фрагмент как литературный прием и эстетическое явление в текстах Аркадия Драгомощенко» проза АТД представала поводом для герменевтического анализа фрагментированного текста как такового. Согласно докладчику, фрагментарность («расчлененность», «расколотость», «неравномерность») можно назвать одним из наиболее очевидных свойств текста АТД. Такое фрагментарное письмо связано, прежде всего, с отказом от систематического изложения или линейного развертывания нарратива, вместо которых во главу угла выдвигается непрестанный поиск, изменчивость смыслов. Такое письмо утверждает множественность интерпретаций, несводимую ни к какому единству, и уберегает от любой догматичности. Осмыслению фрагментарности как конструктивного принципа письма уделено много места у йенских романтиков (прежде всего, у Августа Шлегеля), однако АТД ближе другое понимание фрагмента — то, которое присутствовало в культуре барокко и было прояснено Вальтером Беньямином. Беньямин писал о том, что фрагментация барочного искусства символизирует разрушительную силу времени: барокко одновременно и борется с забвением (культивируя образ книгохранилища, огромного архива человеческих знаний), и стремится к нему. Эта двусмысленность напоминает структуру памяти в прозе АТД (например, в романе «Фосфор»): память здесь устроена как палимпсест, в котором различные слои речи неявно отпечатываются друг на друге, и в то же время родственна фотографии — основному медиуму, с которым имел дело АТД: в фотографию, как и в память, невозможно войти, у нее нет внутреннего объема, и она лишена глубины. Фотография и память обе настаивают на том, что прошлое абсолютно достоверно и что оно является причиной настоящего, однако герой прозы АТД всегда сомневается в достоверности собственного прошлого, и фрагментарность письма служит непосредственным выражением этого сомнения.
Писатель Сергей Коровин (Санкт-Петербург) представил публике мемуарный очерк «Поджигатель», в котором в живой и иронической манере излагались воспоминания о жизни неофициального Ленинграда 1970—1980-х годов. АТД в этих эпизодах представлялся яркой фигурой жизни того времени, и его образ во многом отличался от образа, который сохранился в памяти у тех, кто знал поэта в кон-це 1990—2000-х.
Первый день конференции завершил перформанс театра танца «Игуан» (Ни-на Гастева и Михаил Иванов), еще раз подчеркнувший — на этот раз перформативным образом — близость проблем, обсуждавшихся на конференции, и тех проб-лем, что поднимаются в различных формах современного искусства — например, в «телес-но ориентированном» искусстве, совмещающем танец, театр и перформанс.
Второй день конференции открыл доклад Александра Скидана («НЛО», Санкт-Петербург) «“Ужин с приветливыми богами”. Лингвистический поворот в поэзии Аркадия Драгомощенко середины 1980-х годов», который фактически можно было назвать развернутым комментарием к упомянутой в заглавии поэме АТД, открывавшей самый первый номер «Митиного журнала» (1985). Поэма «Ужин с приветливыми богами» состоит из 12 пронумерованных частей, расположенных на 38 машинописных страницах; она включает не только поэтический текст, но и комментарии самого поэта, а также фрагменты из писем Лин Хеджинян и Майкла Молнера, с которыми АТД активно переписывался в те годы. С точки зрения докладчика, эта поэма знаменует переход от «ранней» манеры АТД к «зрелой», и понимание ее принципиально как для анализа более позднего творчества поэта, так и для анализа той радикальной смены поэтики, которая произошла у АТД в середине 1980-х годов. В докладе подробно рассматривались визуальные особенности текста — его графика, расположение строк на странице, — а также сопровождающие текст элементы — предуведомление, автокомментарии и т.п., — а также тот философский и литературный контекст, который сопутствовал появлению поэмы. В 1984 году АТД вступает в переписку с американской поэтессой Лин Хеджинян и начинает получать от нее английские книги, в том числе книгу Ролана Барта «S/Z», фрагмент из которой в искаженном переводе был взят в качестве эпиграфа к поэме: «Ты — лишь сумма высказываний, принадлежащих другим», — в таком виде поэт цитировал известную мысль Барта. Интересно, что это искажение оказалось продуктивным для практики АТД: отталкиваясь от этого высказывания, поэт выстраивает нелинейную логику поэмы, как можно дальше отдаляя ее от той поэзии, что была распространена в ленинградском андеграунде. Вокруг нарративного ядра поэмы — автокатастрофы, в которой погибает шофер грузовика, пожертвовавший собой, чтобы спасти жизни двух перебегавших дорогу детей, — раскручивается речевой поток, совмещающий в себе чуждые друг другу дискурсы, различные точки зрения и миры: пейзажи Винницы совмещаются здесь с набережными Ленинграда, детские воспоминания — с размышлениями о природе поэзии; модальности высказывания постоянно изменяются, личные конструкции без всякой последовательной логики чередуются с безличными и т.д. Все эти особенности организации текста, характерные для позднейших стихов АТД, возникают в этой поэме впервые, заставляя вспомнить «Оду Шарлю Фурье» Андре Бретона и поэму «Паттерсон» Уильяма Карлоса Уильямса — возможные образцы для новой манеры АТД, от которых он, впрочем, отходит достаточно далеко.
Доклад Сергея Фокина (СПбГУ) «Вокруг цитаций и тавтологий», несмотря на «теоретическое» название, имел мемуарный характер. Докладчик повествовал о своем столкновении с АТД как о столкновении с фигурой подлинного поэта, с которым сложно себя соотнести филологу, привыкшему иметь дело только с текстами. Это размышление о фигуре поэта было сопряжено с размышлениями о поэтике АТД, в центре которой, согласно докладчику, лежало стремление «заглянуть за части речи»: поэзия АТД — это поэзия одиночества, которое не имеет имени собственного, но именно поэтому, воплощаясь в речи, каждый раз требует нового имени.
В выступлении Елены Фанайловой (Москва) «О категории холода у АТД» поэтика АТД рассматривалась как поэтика потери и поражения (мысль, созвучная докладу Томаса Эпстайна): с точки зрения докладчицы, важно воспринимать эту поэзию как поэзию, написанную человеком, жившим в эпоху распада больших смыслов, свидетелем конца советской империи. Другой важный момент: в текстах АТД наиболее важны не только зрение иосязание, но и кинестетическое чувст-во, пробуждающее эмоции и разум, когда тело поэта ощущает, например, холод. Пере-живание холода как структурирующее субъекта состояние возникает уже в ранней прозе АТД — например, в романе «Тень черепахи», который в остальном достаточно сильно отличается от «зрелых» текстов поэта.
В докладе автора этого отчета, Кирилла Корчагина (ИРЯ РАН / «НЛО»), «Субъективность и телесность в прозе Аркадия Драгомощенко» была представлена попытка феноменологического анализа романа «Китайское солнце», в котором телесные и интеллектуальные впечатления в равной мере конституируют субъекта. Докладчик предложил рассматривать прозу АТД как своего рода фабрику по производству субъекта, где каждое новое движение текста становится новым определяющим субъективность моментом. Тело для АТД существует как совокупность моментов опыта восприятия, оно дискретно, а не непрерывно, и каждый момент такого опыта порождает новый виток субъективации, подбрасывает топливо в производящий субъекта двигатель. В то же время телесный опыт у АТД непосредственно связан со структурирующей течение времени памятью, «предысторией», по выражению Мориса Мерло-Понти, согласно которому опыт тела — это, прежде всего, опыт визуального восприятия. Это восприятие, в свою очередь, позволяет «создавать» время, «запускать» его: именно создание времени, по Мерло-Понти, есть одна из наиболее важных функций тела. В прозе АТД время раздроблено на фрагменты, которые смешиваются друг с другом в прихотливом порядке, диктуемом телесными аффектами, но эта прихотливость важна автору не сама по себе: она свидетельствует о том, что в центре внимания этой прозы находится не повествование как таковое, не последовательность обра-зующих сюжет событий, но фигура субъекта, связывающая все моменты восприятия воедино.
Евгения Суслова (Нижний Новгород) в докладе «Драматургия пространств в текстах Аркадия Драгомощенко» подчеркнула, что концептуализация прост-ранства в тексте непосредственно связана с тем, каким именно образом происходит в нем субъективация. Согласно докладчице, в поэзии 1950—1960-х годов произошел так называемый «тавтологический взрыв», особенно заметный у поэтов Лианозовской школы и концептуалистов, когда язык поэзии устремился к предельной точке — к тавтологии, знаменующей собой смысловой коллапс, смысловую недостаточность и, одновременно, избыточность. В истории поэзии было несколько моментов, когда тавтологическая поэтика приобретала особую важность (например, в барочной поэзии и поэзии символизма), приводя к качественному изменению облика поэзии как таковой. Письмо АТД нельзя назвать тавтоло-гическим, но оно, безусловно, существует как отдаленное последствие «тавто-логического взрыва»: поэт предлагает своему читателю принципиально иную структуру образа — образ дается не в законченном виде, а как непрерывно развертывающийся объект, существующий как бы «поверх» обозначающих его слов. Специфическая визуальность, присущая текстам АТД, заставляет «схватывать» текст целиком, воспринимать его как фотографию или картину, в связи с чем возникает особая «имагинативная перспектива», способная созидать различные ландшафты воображаемого.
В докладе писателя Андрея Левкина (Москва) «Нарративы и дескрипции: две логики письма» предлагалось различать два типа письма: один — более тради-цион-ный для русской литературы и связанный с нарративом, со story—telling’ом, другой — основанный на описаниях, на выстраивании особых отношений с прост-ранством (наиболее важные для докладчика примеры в этом ряду — «Zoo» Шклов-ского, проза Лидии Гинзбург и Леона Богданова). Такой тип письма предлагается называть «дескриптивным»: «Descriptions пишутся не о том, чтó случилось, но: где мы находимся и что это за местo?»[3] Дескриптивное письмо должно восприниматься как метод, а не как результат: оно позволяет уловить некую заранее неизвестную автору часть реальности и описать ее. Под такое определение под-падают и тексты АТД, занятого выстраиванием отношений между автором и окружающим его пространством (другой пример такой литературы — Алексей Парщиков, который, впрочем, работал с пространством в несколько ином ключе).
Эссе Елены Долгих (СПбГУ) «В аркадах Аркадии: grass» было своего рода кодой конференции. Сама докладчица обозначила этот жанр как «лирический мемуар», посвященный первой встрече с АТД (в самом начале девяностых). Характерно, что стилистика этого эссе так же, как и стилистика других мемуарных очерков, прозвучавших за два дня конференции (за исключением разве что очерка Сергея Коровина), словно следовала за стилистикой прозы самого АТД, заимствуя у нее непредсказуемое столкновение различных дискурсов и модаль-ностей, постоянно апеллируя к ощущениям тела и к читательской эрудиции — ко всему тому, что делает манеру АТД столь узнаваемой.
Конференция продолжилась круглым столом «Путем букв», в рамках которого обсуждался состав библиотеки АТД, переданной Смольному факультету наследниками поэта. Среди этих книг переводы на английский европейской философии (книги Жака Деррида, Мориса Мерло-Понти, Гастона Башляра и многих других философов), американской поэзии и прозы (многие из этих книг содержат маргиналии, принадлежащие перу АТД) и т.п. Выступавшие на круглом столе подчеркнули роль АТД в распространении современных философских течений в интеллектуальных и артистических кругах Санкт-Петербурга. Так, согласно Виктору Лапицкому, тексты Жака Деррида распространялись в Санкт-Петербурге практически целиком посредством АТД (правда, только в английском пере-воде). Сам же АТД воспринимал французского философа крайне специфичес-ки — через призму той интерпретации, что была предложена Гайатри Чакраворти Спивак в предисловии к трактату «О грамматологии». Кроме подобных сюжетов на круглом столе обсуждались практические вопросы работы с библиотекой и та польза, которую она может принести исследователям творчества АТД.
Завершили конференцию поэтические чтения, на которых выступали как некоторые участники конференции, так и поэты, отмеченные в 2014 году Премией Аркадия Драгомощенко. В чтениях принимали участие в основном молодые поэ-ты — те, кто в прямом или переносном смысле могли назвать себя учениками АТД.
[1] Подробнее см. блоки статей, основанные на первой и второй конференциях, в № 121 (2013) и 131 (2015) «НЛО», а также отчет о красноярской конференции: Ларионов Д. Международная конференция «Поэтика Алексея Парщикова и Аркадия Драгомощенко» (Красноярск, 1—2 ноября 2013 г.) // НЛО. 2014. № 126. С. 412—416.
[2] Драгомощенко А. Конспект/Контекст // Он же. Безразличия. СПб.: Борей-Арт, 2007.
[3] Левкин А. Из Чикаго. М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 60.