Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2015
В[1] истории русской мысли учение областников стоит особняком по отношению к теориям, определявшим идеологический облик XIX—XX веков. Точнее говоря, в областничестве можно найти аспекты и оттенки различных, часто противоречащих, концепций: западничества и славянофильства, радикализма народнического толка и консерватизма. Тем не менее все это не делает из областничества эклектической теории, пользующейся противоречиями господствующих учений. Конечно, по отношению к этим учениям областничество выглядит маргинальным движением. Однако эта маргинальность задается историко-культурным взглядом, ранжирующим и сепарирующим теории по степени их значимости, устанавливающим основные и окказиональные учения по степени их влияния и востребованности. Областничество же сознательно выступало против политического, культурного, социального, а значит, и исторического центризма. Областники намеренно противопоставляли периферию центру, провинцию столице, считая себя выразителями интересов и потребностей именно провинциальной культуры. Официальная наука также не жаловала областников, как правило, не выделяя их в отдельное движение и учение. В советской историографии, например, областничество можно было изучать лишь как разновидность народничества, причем исключительно в негативном смысле, поскольку регионализм содержал в себе потенциал сепаратизма. Все это способствовало вытеснению областничества на периферию научных исследований, превращая изучение областников в разновидность научной экзотики. Исследования областничества, прежде всего исторические, проводились в основном сибирскими учеными.
Термин «областничество» закрепился в литературе лишь к последнему десятилетию XIX века, когда многих его родоначальников уже не было в живых. Причем в первую очередь областничество стало восприниматься в качестве обозначения идеологии сибирства — сибирского областничества, в то время как прочие разновидности областнического учения были незаслуженно вынесены за скобки этого движения. Отчасти такой подход оправдан тем, что идеологическая программа сибирского областничества оказалась наиболее разработанной.
История сибирского областничества изучена лучше всего[2]. Исследования же идеологии, философии, социологии сибирских областников активно начались лишь в последние годы[3], что вызвано не только чисто познавательным интересом, но и появлением неообластничества. Обращение к наследию сибирских областников также отчасти мотивировано незавершенностью их программы и перспективами ее реализации. Историографический обзор исследований сибирского областничества представлен в статье С.А. Троицкого[4]. Собственно говоря, если бы не сибирское областничество, то едва ли можно было бы говорить об областничестве в целом. Сибирское областничество зародилось в Петербурге в конце 1850-х — начале 1860-х годов, когда в столице сложился студенческий сибирский земляческий кружок (Н.С. Щукин, Г.Н. Потанин, Н.М. Ядринцев, С.С. Шашков и др.). Значительное влияние на формирование их взглядов оказали историки Н.И. Костомаров, К.Н. Бестужев-Рюмин, П.В. Павлов, А.П. Щапов, в эти же годы оказавшиеся в Петербурге. Сибирские студенты слушали лекции Н.И. Костомарова в университете, читали статьи А.П. Щапова, П.В. Павлова и К.Н. Бестужева-Рюмина (в то время редактора «Отечественных записок»). Именно А.П. Щапов впервые стал использовать выражение «идея областности».
Однако сибирское областничество, факт существования которого власть признала, обвинив вернувшихся из столицы на родину студентов в сепаратизме («Дело об отделении Сибири от России», 1865), фактически завершило формирование областнического движения. Первой областнической организацией надо признать Кирилло-Мефодиевское братство (1845—1847) в Киеве, членами которого были Т.Г. Шевченко, Н.И. Костомаров, П.А. Кулиш и др. Сибирские областники сознавали свою связь с украинофильством, прямо указывая на близость идеологических установок журнала «Основа». Г.Н. Потанин писал в одном из писем:
«Амур» что-то плоховат. А вот Малороссия, которая, если можно так выразиться, параллельна теперь с нашей страной, начинает действовать.
Кулиш затевает журнал «Основа» на русском, малор[оссийском] языках, кроме того «Украинский вестник». Завидно[5].
Последующая разработка областнического учения связана с историческими исследованиями Н.И. Костомарова, К.Н. Бестужева-Рюмина, А.П. Щапова и П.В. Павлова, заложивших основы федералистской концепции русской истории, а также с работами М.П. Драгоманова.
В статьях М.П. Драгоманова 1870-х годов дана одна из первых рефлексий украинофильства. Истоки украинофильства М.П. Драгоманов видел в XVII веке, в стремлении казачества путем присоединения к России обеспечить свои права и привилегии, «избавиться от панства и жидов», сохранить православную веру. Правда, киевское духовенство, не желавшее подчиниться московскому патриарху, с недоверием относилось к русской церкви. В ту пору национальные чувства никак о себе еще не заявляли. С антипатией казаки относились лишь к московскому боярству и ратным людям, в то же время проявляя религиозные и монархические симпатии к русской власти и народу-единоверцу. Сепаратизм казачьей старшины проявлялся в желании укрепить свои привилегии и превратиться в рабовладельческое сословие. Однако эти стремления не получили народной поддержки и не приняли форму национального протеста. В течение XVII—XVIII веков происходил процесс смешения церковнославянского языка с народными (великорусским и малорусским), постепенно приведший к преобладанию русского элемента в формирующемся литературном языке и к распространению этого языка в Малороссии. Деятельное участие в создании общерусского литературного языка приняли выходцы из южнорусских и западнорусских земель. Лишь в начале XIX века под влиянием романтизма появляется «наивное литературное украинофильство», усиливается интерес к украинской истории, получают распространение идеи либерализма и «смутно бродившие в начале славянские стремления». В рамках этого учено-литературного течения начинает формироваться неприязненное и насмешливое отношение к «москалям», «племенные ссоры XVII века стали острее». «На “москалей”, “московские порядки” стали смотреть, как на губителей “воли казако-украинского народа”»[6]. В этом духе был написан появившийся в 1820-е годы «политический памфлет» «История Руссов». Под влиянием романтизма и возникшего на его основе славянофильства, патриотизма «Истории Руссов» начал свою деятельность Т.Г. Шевченко, у которого, правда, антипольские настроения преобладали над антирусскими. «Теории о самобытности Малороссии» и «малороссийский сепаратизм», отмечал М.П. Драгоманов, «усердно поддерживали и раздували в общественном мнении поляки (для них это было очень выгодно)»[7]. В качестве разновидности славянофильства М.П. Драгоманов рассматривал и идеи Кирилло-Мефодиевского братства — предвестие украинофильства. По его словам, «украинофильство, или <…> хлопомания(мужикомания), прямое продолжение киевского демократически-федерального панславизма, который пробовал в 40-х годах сформулировать кружок Костомарова и Шевченка»[8]. Славянофилом он считал и Н.И. Костомарова: «Нам кажется, что г. Костомарова отнюдь нельзя назвать украинофилом, а скорее “украинским славянофилом”, как есть “московские славянофилы”»[9]. На рубеже 1850—1860-х годов начинается новый этап развития украинофильства, когда еще «об исключительном национализме и особенно об историческом сепаратизме почти не было речи»[10]. Период 1857—1863 годов отмечен рядом споров, или, по словам М.П. Драгоманова, «перестрелок»: украинофилов с поляками о национальной принадлежности населения Правобережной Украины и Галиции, о «хлопомании», П. Кулиша с М. Грабовским об отношении поляков и малороссиян в XVII веке, Н.И. Костомарова с Тадеушем Падалицей (З.-Л. Фишем) по поводу книги «Богдан Хмельницкий» на страницах «Современника» и «Основы». В это же время из ссылки вернулся Т.Г. Шевченко, начали издаваться его сочинения. В 1861—1864 годах в русской и галицийской печати проходила полемика о самостоятельности и границах мало русской литературы. В конце 1860-х годов в среде украинофилов произошел раскол по вопросу о «литературной автономии». Речь шла либо о признании общерусского значения русской литературы (Н.И. Костомаров), либо лишь о «специально-великорусском», т.е. узком, значении русской литературы (галицийские народовцы). Постепенно усиливалась радикализация взглядов украинофилов, во многом явившаяся реакцией на правительственные запреты и противодействия в деле образования на народном языке, изучения малорусской литературы, проведения этнографических исследований и т.п. М.П. Драгоманов подводил итог:
Таким образом, наблюдение над ходом общественно-культурного движения в Малороссии, со времени Мазепы до наших дней, показывает постепенное ослабление здесь стремлений политическо-национальной исключительности и постепенное усиление стремлений социально-культурных в формах народных и в гармонии с подобными стремлениями северно-русскими[11].
К сожалению, последующая судьба украинофильства была связана с искажением гуманистических и демократических основ областничества «человеколюбивой» идеологией национализма. Реактуализация украинского областничества способна существенно скорректировать идеологию современного украинства, указывая на общие его истоки с сибирским и великорусским областничеством.
Великорусское, или собственно российское, областничество оказалось наименее цельным явлением (и в организационном, и в концептуальном отношениях). К российским областникам можно отнести историков К.Н. Бестужева-Рюмина и П.В. Павлова, которые, правда, никогда не отождествляли себя с областничеством (так, К.Н. Бестужев-Рюмин считал себя последователем славянофилов, что, впрочем, подтверждает связь этих двух течений). Критикуя концепцию «государственной школы», они сформулировали альтернативный взгляд на русский исторический процесс, видя в нем развитие федеративного начала, а не централизацию. К.Н. Бестужев-Рюмин полагал, что центральная власть и правящая столичная элита со временем начинают преследовать исключительно частные, корыстные и эгоистические интересы, что приводит к противостоянию столицы и провинции и дезинтеграции государства. Процесс восстановления единства страны связан с окраинными, пограничными движениями и территориями со смешанным населением. Он даже усматривал в этом процессе «исторический закон»:
Повинуясь великому историческому закону, объединение пошло от племени самого младшего и более смешанного: объединение Греции, хотя и непол ное, совершила полуварварская, полугреческая Македония; объединение древней Италии шло из города, населенного выходцами всех италийских племен; новая Италия объединена не чисто итальянским Пьемонтом; Германия — немецкою украйною в землях, некогда славянских. Объединительное движение, начавшееся в таких пунктах, находит себе опору и в других областях, принимает к себе другие элементы и, видоизменяясь, становится общим делом. Так было и с суздальским движением: оно стало общерусским[12].
Так было и в Смутное время, когда объединительное движение началось в Поволжье, в то время окраине Московского государства со смешанным тюркско-русским населением. Надо заметить, что К.Н. Бестужев-Рюмин и П.В. Павлов сами были уроженцами Нижегородской земли. Смутное время — любимая эпоха историков-областников, поскольку она полнее всего демонстрирует федеративные начала русской исторической жизни и государственности.
Федералистская установка в истории вела и к смене акцентов в самом историческом исследовании с государства на область, народ и его культуру, что приводило к частичному отказу от политической истории в пользу истории цивилизации. Философскими предпосылками нового взгляда на историю стали близкие позитивизму принципы географического детерминизма и органицизма. Не случайно особой популярностью у областников пользовалась «История цивилизации в Англии» Т.Г. Бокля, первый русский перевод которой был сделан К.Н. Бестужевым-Рюминым. Идею «областной истории» А.П. Щапов выводил из природно-климатической обусловленности социально-исторического развития. Русское государство, по мысли А.П. Щапова, не возникло в результате собирания земель вокруг Москвы, а было следствием вольно-народной колонизации территорий. Централизация, таким образом, не исчерпывает весь смысл русской истории. Исходной формой исторической жизни русского народа надо считать местно-областную. Русское государство сложилось из органического единства «земли и воды», «города и села». Срастающиеся в единое государство области различались как в географическом, так и в этнографическом отношениях. На новых территориях русские поселенцы смешивались с финно-угорскими и тюрко-монгольскими народами. Следствием метисации стало формирование областных этнических типов русского народа (в частности, малорусского и сибирского). Активнее всего метисация происходила на окраинах государства. Реакцией на процесс централизации А.П. Щапов считал русский раскол. В культурной истории России областники различали два этапа: «непосредственно-натуральный», или «инстинктивный», и «разумно-сознательный», или «рациональный», который начался с Петра I, когда государство взяло на себя функцию просвещения народа. В XIX веке инициатива в деле культурного развития народа перешла к интеллигенции. Областничество и было задумано как такое просветительское движение, считавшее своей задачей пробуждение духовных сил народа.
Помимо историографии, российское областничество заявило о себе в публицистике. В 1872—1874 годах в Казани выходило одно из лучших областнических изданий — «Камско-Волжская газета», с которой сотрудничали и сибирские областники. Заметным явлением стало издание в Казани областнического литературного сборника «Первый шаг» (1876). Областнические настроения находили поддержку и в казачьей среде[13].
Историки областнического направления (А.П. Щапов, П.В. Павлов, К.Н. Бестужев-Рюмин) аргументировали в своих работах, что областничество стало новым выражением изначальной народно-областной формы жизни жителей России. Во многом оно было реакцией на управленческие методы унитарного государства и отражало рост регионального самосознания в ряде областей Российской империи. Носителем областнической идеологии стала местная интеллигенция. Требования областников различались в зависимости от сложившихся местных особенностей. Так, областнические идеи, получившие поддержку в казачьей среде, ограничивались требованием сохранения или расширения автономии. Украинские областники, выступая за децентрализацию власти, предлагали широкую программу культурного развития края. Сибирские областники, критикуя управленческую практику центра, прямо указы вали на колониальное положение Сибири и вытекающие из него негативные последствия для региона. Их всех объединяло последовательное отстаивание принципов федерализма в различных вариантах: автономизма, децентрализации, конфедерации. Наиболее же заметные различия проявились в отношении к национальному вопросу. В украинофильстве постепенно возобладало стремление к этническому конструктивизму, переросшее в конфронтационную идеологию национализма. Сибирские областники, наоборот, видели в этническом разнообразии региона залог его дальнейшего развития, полагая, что процессы метисации приводят к формированию «сибирского этнического типа» русского народа. Сибирские областники предусматривали возможность создания автономий инородческого[14] населения Сибири, изучали быт и культуру сибирских народов и разрабатывали программу их поддержки и развития. Областническая идеология встречала сочувствие на окраинах государства и в районах межэтнических, межкультурных и межрелигиозных контактов. Областники искали способы сохранения местных и национальных культур при неизбежных процессах метисации населения и культурной ассимиляции; изучали негативные и положительные последствия такого смешения; инициировали зарождение инородческой интеллигенции.
Доминирующая в областничестве идеологическая тенденция во многом совпадала с учением русских западников. Главнейший способ развития духовных сил народа областники видели в приобщении его к европейской науке, литературе и философии. Признавая природно-климатическое, этническое и культурное своеобразие регионов, областники считали, что современная цивилизация связана с Европой, которая и являлась для них образцом социально-исторического развития. Сибирские областники проводили аналогию между своей родиной и США, полагая, что избавление от колониального положения и самостоятельное развитие сделает из Сибири новую Америку. Однако конкретные шаги, которые необходимо было сделать для достижения основных целей, сближали областников с либеральной программой славянофилов. Так же как и славянофилы, областники были поборниками местного самоуправления, критиковали политику централизации и русификации, ратовали за свободу слова и вероисповедания, были сторонниками бессословного государства. Вместе со славянофилами областники отстаивали принцип этнокультурного разнообразия и множественности путей культурно-исторического развития.
Для идеологического самоопределения областничества славянофильство сыграло более важную роль, чем западничество. К.Н. Бестужев-Рюмин прямо относил себя к последователям славянофильского учения. М.П. Драгоманов считал украинофильство разновидностью славянофильства. Он писал:
«Московское славянофильство» <…> с таким же правом может быть названо «великоруссофильством». Мы опасаемся, что это последнее название не понравится приверженцам московского славянофильства, которое бы желало, чтобы его чествовали просто славянофильством даже без прибавления «московский» — прибавление, которое-то именно и дает направлению при всех его всероссийских и всеславянских тенденциях значение тоже «областного патриотизма», коли хотите тоже своего рода сепаратизма[15].
Можно напомнить, что еще до появления термина «областничество» Г.Н. Потанин называл зарождающееся учение «местным патриотизмом». М.П. Драгоманов продолжал:
Московские славянофилы не могут не чувствовать, что у них у самих нет почвы под ногами для защиты общерусских тенденций, так как они собственно отстаивают такое же начало, как и самые крайние украинофилы. И действительно, московское славянофильство, при всей своей вражде с крайним украинофильством, само является не чем иным, как такою же «хлопоманией», таким же «сапаратизмом»[16].
Работы славянофильских историков В.Н. Лешкова и И.Д. Беляева оказали непосредственное влияние на становление земско-областной теории А.П. Щапова. Влияние и сближение областничества и славянофильства было, можно сказать, взаимным. Исходя из принципов географического детерминизма, активный сторонник славянофильства и крупнейший русский славист В.И. Ламанский в трактате «Три мира Азийско-Европейского материка» (1892) пришел к близкому областникам взгляду на Сибирь, на формирование этнических типов русского народа и на необходимость создания национальной интеллигенции, выступал против русификации окраин. Приведем содержание «славянофильской программы» по отношению к коренным народам и окраинам государства, сформулированное М.П. Драгомановым:
…поднимать экономическое состояние коренных масс народа на окраинах наших, пробуждать в них национальное самосознание и таким образом привязывать их к русскому государству и народу. <…> Система эта, вполне ясно изложенная тогда славянофильскими писателями (в начале 1860-х годов. — А.М., И.П.), состояла в поднятии на окраинах коренных народностей, в уважении к каждой коренной народности в ее пределах, в помощи массам каждой народности в экономическом и культурном отношении, — словом, в системе привлечения симпатий всех масс населения на окраинах мерами, ведущими к материальному и нравственному развитию их сообразно их нуждам и характеру[17].
Эта славянофильская программа впоследствии была лишь конкретизирована областниками в зависимости от ситуации в тех регионах, с которыми они связывали свою деятельность.
Украинских и сибирских областников неоднократно обвиняли в сепаратизме, хотя, например, для сибирских областников призывы к отделению Сибири были лишь средством привлечь внимание к проблемам региона и пробудить сибирское общество. Прокламация же «Патриотам Сибири», послужившая поводом к арестам областников, следствию над ними и осуждению на каторгу и ссылку, и вовсе была полицейской провокацией. Лидер сибирских областников Г.Н. Потанин признавал за областничеством только «культурный сепаратизм», поскольку областничество было формой регионального самосознания и культурного самоопределения инородцев и русских насельников Сибири. Главным источником сибирского сепаратизма Г.Н. Потанин считал сибирскую природу. «В климате Сибири, — писал он, — прочный залог обособления сибирского населения, как в физическом, так и в духовном отношениях»[18], — и добавлял, что климат — «самый упорный сепаратист».
Крупное государство, территория которого занимает различные природно-климатическое зоны, неоднородное в этническом и экономическом отношениях, неизбежно делится на составляющие его области и края. Областное деление России, таким образом, предопределено ее пространственным положением. По словам Г.Н. Потанина:
Обширная территория не может не расчлениться на отдельные области, хотя бы связь между ними и продолжала сохраняться. Это расчленение должно установиться не на этнографических, а на экономических особенностях в силу того, что физические условия в различных областях империи различны. Сибирь в ряду других областей, в которых проявляется стремление к областничеству или автономии, выделяется тем, что в ней эта идея не связывается и не связывалась с национальной идеей. Основа сибирской идеи чисто территориальная[19].
Более того, территория Сибири по площади превосходит территорию Европейской России и сопоставима по размерам с отдельным континентом. На это указывал еще Н.М. Ядринцев в фундаментальном труде «Сибирь как колония» (1882), полагая несправедливой зависимость Сибири от европейского центра. Осознание этой несправедливости и привело к рождению «сибирской идеи» — новой региональной идентичности как результата становления сибирского самосознания. Для Сибири настала пора самоопределения, культурного и экономического саморазвития. Отдаленные территории не могут эффективно управляться из удаленного центра. Масштаб и богатства Сибири приводили областников к мысли, что центр российской цивилизации должен переместиться в Сибирь. Еще на заре зарождения областничества Г.Н. Потанин провозглашал, что «центр тяготения русского государства должен перейти на Сибирь». Программа областников предусматривала отказ от особых форм управления Сибирью и уравнение этого обширного края в правах с европейскими провинциями России. Сепаратистский замысел, напротив, должен был означать сохранение особых форм управления, что при определенных обстоятельствах могло облегчить отделение территории. Г.Н. Потанин специально подчеркивал, что «сибирская идея» — культурная, экономическая и территориальная, а не национальная. Он писал:
Сибирь слишком большой придаток к территории Европейской России; русские люди, обитающие на этом придатке, не могут не чувствовать, что они живут в особых условиях. У территории Сибири, как ни сходна она во многих чертах с Европейской Россией, особенно с северной ее частью, все-таки свой физический организм, и люди, живущие в зависимости от этого особого организма, должны чувствовать солидарность между собой и в то же время чувствовать, что эта солидарность связывает их между собой прочнее, чем с жителями других областей империи. Цементом для такого сплочения областных жителей могут служить одни экономические и культурные интересы без национальной подкладки[20].
Конкретная программа сибирских областников сводилась к так называемым «сибирским вопросам». Полнее всего они были сформулированы в книгах Н.М. Ядринцева «Сибирь как колония» (1882) и «Сибирские инородцы» (1891), а также в поздних статьях Г.Н. Потанина «Областническая тенденция в Сибири» (1907) и «Нужды Сибири» (1908). «Сибирские вопросы» подразделялись на внешние и внутренние. Первый из внешних вопросов сводился к требованию отмены уголовной ссылки в Сибирь, которая в нравственном и физическом отношениях развращала сибирское общество. Второй вопрос — ликвидация «мануфактурного ига» Москвы — означал пересмотр экономических отношений между Сибирью и промышленными центрами Европейской России, отмену таможенного тарифа, препятствующего вывозу сибирских товаров в Европейскую Россию и превращающего Сибирь в поставщика сырья и рынок сбыта московских товаров. Третий внешний «сибирский вопрос» — вопрос об открытии сибирского университета, возможность обучения в котором должна была остановить отток молодежи из края и содействовать формированию сибирской интеллигенции.
К внутренним «сибирским вопросам» относились инородческий и переселенческий. Первый из них предусматривал изучение и поддержку коренных народов Сибири, создание национальной интеллигенции, а в перспективе и национальных автономий для сохранения местных языков и народных культур. В то же время решение инородческого вопроса предполагало возможность усвоения сибирскими народами более высокой культуры, в частности земледельческой, которую привнесли в край русские переселенцы. Интенсификация контактов между инородческим и русским населением, взаимное влияние и лучшее знакомство друг с другом (в том числе посредством организации исследований истории, быта и культуры сибирских народов) должны были, по мысли областников, способствовать интеграции населения края в сибирский этнографический тип.
Переселенческий вопрос означал решение вопроса о земельном фонде Сибири, снятии ограничений на переселение в Сибирь. Он был увязан с отменой уголовной ссылки в Сибирь. На смену Сибири как колонии (сначала как звероловной, затем земледельческой, золотопромышленной, штрафной и торговой) должны прийти равноправные отношения центра и провинции, способствующие взаимовыгодному обмену, экономическому и культурному процветанию.
Возникнув в середине XIX века, областничество просуществовало вплоть до Гражданской войны, а в среде русских эмигрантов — до Второй мировой войны. В начале ХХ века областничество из чисто просветительского движения оформилось в политическую силу. Так, в I и II Государственных думах существовала Сибирская парламентская группа. Тогда же сибирские областники начали выступать и с политическими требованиями «равноправия Сибири» и децентрализации управления. Один из сторонников областничества в начале ХХ века писал:
Действительно, планомерная работа над подробностями культурной и экономической жизни такого обширного края, как Сибирь, не может быть осуществляема из центра; единственное целесообразное решение вопроса может быть построено на принципе широкой децентрализации, на выделении вопросов местного законодательства в сферу компетенции областных учреждений. <…> Несомненно, что идея областной автономии Сибири имеет реальные основания и во внешних условиях ее быта, и в обостренной потребности широкой децентрализации законодательства. <…> Для подавляющего большинства общественных деятелей Сибири идея областной автономии является естественным и логическим развитием понятного и близкого для широких кругов населения лозунга равноправия Сибири[21].
Областники отмечали, что подъем Сибири, невозможный без ее политического пробуждения, необходим России в целом в перспективе неизбежных цивилизационных столкновений и трансформаций, которые произойдут на Востоке. Политические организации украинства к этому времени далеко отошли от идеологии областничества и предложенного ими нового цивилиза-ионного проекта для России.
Наиболее активны областники были в сфере журналистики (журнал «Основа», «Камско-Волжская газета», газета «Восточное обозрение» и др.). Значительны достижения областников в историографии и философии истории, оригинальные концепции здесь были разработаны А.П. Щаповым, Н.И. Костомаровым, К.Н. Бестужевым-Рюминым, П.В. Павловым. Заметным достижением археологии XIX века стали раскопки Н.М. Ядринцевым столицы империи Чингисхана Каракорума. Социальная философия областничества представлена в трудах С.С. Шашкова, М.П. Драгоманова, В.И. Анучи -на. Изучение истории и быта коренных народов Сибири и Центральной Азии нашло отражение в работах Г.Н. Потанина и Н.М. Ядринцева, что позволило им сформулировать ряд оригинальных культурологических идей. В частности, они смогли показать значение и достижения народов Северной Азии в истории человеческой культуры, обосновали своеобразие и ценность кочевого быта. Н.М. Ядринцев предложил модель эволюции культурных форм, особое место в которой отводил культурам «переходного типа», прежде всего лесным культурам. Изучение и собирание тюрко-монгольского фольклора привело Г.Н. Потанина к формулированию «восточной гипотезы», согласно которой многие эпические и литературные сюжеты в Европе, а также ряд религиозных идей были заимствованы из Азии. Развитием историко-культурного учения областников можно считать представление о «початочном характере» русской культуры, предложенное А.П. Щаповым. Областники одними из первых обратились к статистике для анализа общества, были инициаторами и организаторами провинциальных статистических комитетов. Исследования областников и их активная общественная деятельность фактически привели к становлению краеведения. Работы сибирских областников положили начало современному кочевниковедению, а высказанные ими идеи в области философии и истории культуры были развиты евразийцами.
[1] Исследование выполнено при поддержке гранта Российского научного фонда (проект № 14-18-00192), СПбГУ.
[2] Пелих Г.И., Топчий А.Т. Тайна областнической концепции // Дефиниции культуры. Томск, 1996. Вып. 2. С. 183— 186; Ремнев А.В. Западные истоки сибирского областничества // Русская эмиграция до 1917 года — лаборатория либеральной и революционной мысли. СПб., 1997. С. 142— 156; Сесюнина М.Г.Г.Н. Потанин и Н.М. Ядринцев — идеологи сибирского областничества: (К вопросу о классовой сущности сибирского областничества второй половины XIX в.). Томск, 1974; Шиловский М.В. О периодизации истории областнического движения в Сибири // Известия Сибирского отделения АН СССР. Серия «Общественные науки». 1975. Вып. 2. С. 96—101; Он же. Сибирские областники в общественно-политическом движении в конце 50-х — 60-х годах XIX века. Новосибирск, 1989; Он же. Дело сибирских областников 1865 г. // Известия Омского государственного историко-краеведческого музея. 1998. Вып. 6. С. 229—246; Он же. «Полнейшая самоотверженная преданность науке»: Г.Н. Потанин. Биографический очерк. Новосибирск, 2004; Он же. Судьбы, связанные с Сибирью: Биографические очерки. Новосибирск, 2007; Он же. Сибирское областничество в общественно-политической жизни региона во второй половине XIX — первой четверти XX в. Новосибирск, 2008.
[3] Головинов А.В. Идеологи областничества о роли интеллигенции в развитии русской провинциальной культуры // Областническая тенденция в русской философской и общественной мысли: К 150-летию сибирского областничества. СПб., 2010. С. 32—40; Он же. Идеология сибирского областничества: Социокультурные ценности и политические смыслы. Барнаул, 2011; Он же. Культурфилософия сибирского областничества: Этносоциальные и ценностные основания. Saarbrücken, 2011; Он же. Идеология сибирской свободы: Этнокультурные и политические идеи классиков областничества: (К 170-летию со дня рождения Н.М. Ядринцева). Барнаул, 2012; Он же. Отечественные истоки социальной философии областничества // Мысль: Журнал Петербургского философского общества. СПб., 2012. Вып. 12. С. 75—80; Он же. Г.Н. Потанин и Н.М. Яд-ринцев: через патриотическое просветительство к межэтнической социальной интеграции // Журнал социологии и социальной антропологии. 2013. Вып. 1. С. 53—59; Головинов А.В., Должиков В.А., Петров Д.С. Идеологический облик русского традиционализма: Приоритеты и ценности народничества, областничества, толстовства. Барнаул, 2011; Зайнутдинов А.Э. А.П. Щапов — предтеча сибирского областничества // Областническая тенденция в русской философской и общественной мысли. С. 41—59; Он же. Сибирская идентичность в зеркале цивилизационного анализа // Журнал социологии и социальной антропологии. 2011. Вып. 6. С. 335—343; Он же. Интеллектуальная галерея сибирского областничества второй половины XIX в. // Многоликая современность: Сборник к 60-летию доктора философских наук, профессора Владимира Вячеславовича Козловского. СПб., 2014. С. 143—178; Он же. Сибирский регионализм Н.М. Ядринцева в контексте глокализации // Социология науки и технологий. 2014. Т. 5. № 2. С. 164—171; Емельянова Т.Н. Областничество Н.М. Ядринцева как философия российской действительности. СПб., 2004; Коваляшкина Е.П. «Инородческий вопрос» в Сибири: Концепции государственной политики и областническая мысль. Томск, 2005.
[4] Троицкий С.А. Областничество в российской гуманитарной научной литературе // Журнал социологии и социальной антропологии. 2013. Вып. 1. С. 60—77.
[5] Письма Г.Н. Потанина / Под ред. Ю.П. Козлова и др. Иркутск, 1987. Т. 1. С. 49.
[6] Драгоманов М.П.Евреи и поляки в Юго-Западном крае // Драгоманов М.П. Политические сочинения. М., 1908. Т. I: Центр и окраины. С. 253.
[7] Драгоманов М.П. Восточная политика Германии и обрусение // Драгоманов М.П. Указ. изд. С. 72—73.
[8] Драгоманов М.П. Новые движения среди русских галичан // Драгоманов М.П. Указ. изд. С. 460—461.
[9] Драгоманов М.П. Восточная политика Германии и обрусение. С. 83.
[10] Драгоманов М.П. Евреи и поляки в Юго-Западном крае. С. 255.
[11] Там же. С. 256.
[12] Бестужев—Рюмин К.Н. Чему учит русская история // Древняя и новая Россия. 1877. № 1. С. 11.
[13] Братолюбова М.В. Идеи децентрализма и казачьей автономии Дона в требованиях либеральных политических организаций Области Войска Донского в начале ХХ века // Областническая тенденция в русской философской и общественной мысли. С. 25—30.
[14] Инородцы — общеупотребительное в XIX веке обозначение большей части населения, прежде всего неславянского, зафиксированное рядом законодательных актов, например «Уставом об управлении инородцев» (1822) и др. Инородцы обладали особым правовым и социальным статусом, считались отдельным сословием. В обиходной речи термин приобрел некоторые негативные коннотации, которых нет в исходном значении. Здесь и далее термин «инородцы» употребляется для описания существовавшей сословной системы, являясь единственно адекватным для излагаемого материала.
[15] Драгоманов М.П. Восточная политика Германии и обрусение. С. 113.
[16] Там же. С. 129.
[17] Там же. С. 199, 202—203.
[18] Потанин Г.Н. Нужды Сибири // Сборник к 80-летию со дня рождения Григория Николаевича Потанина: Избранные статьи и биографический очерк. Томск, 1915. С. 57.
[19] Потанин Г.Н. Областническая тенденция в Сибири // Сборник к 80-летию со дня рождения Григория Николаевича Потанина. С. 110.
[20] Потанин Г.Н. Нужды Сибири. С. 52—53.
[21] Некрасов Н.В. Письма о национальностях и областях. Культурные и политические проблемы Сибири // Русская мысль. 1912. Кн. II. С. 111, 113.