Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2015
НОСОРОГ: литературный журнал. Главный редактор Катя Морозова. Москва, № 1 — лето 2014. 224 с.; № 2 — осень—зима 2014/15. 208 с.
Журнал, почти образцовый по структуре. Остается актуальным освоение в России западной интеллектуальной литературы — и из 432 страниц обоих номеров 122 (28%!) отведено работе французского философа К. Мейясу о поэме Малларме «Бросок костей», а еще 24 страницы занимает новый пере-вод этой поэмы, выполненный К. Корчагиным. Необходимо привлечение внимания к именам из недавнего прошлого, менее известным, чем они того заслуживают, — и в журнале присутствуют стихи умершего в 1994 г. М. Лаптева (12 страниц плюс 2 страницы содержательного вступления К. Чарыевой). Необходимо взаимо-действие с мировой литературой — журнал публикует переводы совре-менной иранской поэзии. Выдержан баланс между известными авторами старшего поколения (от П. Пепперштейна до Л. Горалик) и молодыми (В. Воиновой, С. Снытко и др.). Со-временная литература активно взаи-модействует с другими видами искусств — и в обоих номерах журнала присутствуют живопись и графика. Жаль только, что нет рефлективно-критического раздела.
Однако наполнение разделов вызывает много вопросов. Большинство текстов крепко привязаны к распространенным и общеизвестным представлениям о жизни современной Росси-и и к языку описания этих представлений. Слишком очевидны карти-ны фашизированной Москвы у Э. Лу-коянова, переживаемая внутренняя пустота в повествовании Д. Данилова. В том же направлении и проекции буду-щего у А. Ровинского: «дядюшка Алисолтан расскажи как брали Моск-ву / как струилась кровь по лицу гяура» (№ 1, с. 111).
В катастрофичности и тусклости сущест-вования возникает тоска по чуду. О попытках выхода к нему говорит К. Чарыева в предисловии к разделу «Консилиум колдунов». Но чуда не происходит. У В. Iванiва — невеселый абсурд все того же пространства, где не отличить крематорий и концертный зал от консервного завода. Замк-нутость в пространстве алкашей и банди-тов. Д. Давыдов называет эту невы-носимость социума «рашен готика». Люди блуждают в мире компь-ютерных игр и ряженых белогвардейцев, не в силах пробиться к истории. Для О. Мандельштама поставить «парикмахер Антуан» ради рифмы вместо «парикмахер Франсуа» (Вийон) — знак глухоты, герою С. Соколовского все едино: «парикмахер Антуан, парикмахер Франсуа, парикмахер Манодж» (№ 2, с. 94). И. Шостаковская показывает мнимость отличия альтернатив: «…то ли тяжелой походкой на площади вниз лицом / то ли морось ноябрьская тебя от меня сокроет / то ли взгляни-ка на тех других идут как зеленый шум / и менты над ними смеются» (№ 2, с. 101).
В сходном положении публикуемая журналом живопись. У К. Гаршина — порой слишком прямолинейная проекция евангельских сюжетов на постсоветскую современность. К. Морозова в статье о художнике противопоставляет фотографию, фиксирующую однократную сиюминутность, живописи, творящей живую реальность (№ 1, с. 97), но, кажется, ничего не оживляет ни та, ни другая, если они ограничены однозначным повествованием.
Корни румынской художницы Т. Ак-сенте в соцреализме и академизме (как справедливо отмечает автор статьи об Аксенте В. Дьяконов), и от них она в своей описательности и статичности отошла недалеко.
Попытки выхода за этот круг в журнале есть — хотя с разной степенью успе-ха. Видимо, Д. Крюков ощущает нехватку лирики в современной поэзии, но при попытке ее восполнения у него получается скорее Гарсия Лорка в переводе Гелескула: «…едут в улыб-ке длинной / дети из детского сада / в небе с огнём и глиной/ потом прохлада» (№ 2, с. 12). Возможно, И. Булатовский пытается сжиться с невыносимым при помощи ритма стихов. Набрать легкость для способности движения: «спой мне песню никогда / чтобы жернов невесом / стал над зернышком ума / не размолотым еще» (№ 1, с. 78). Видимо, М. Лаптев искал способы развития традиций Введенского и Мандельштама: «Спокойно моло-ко, отважно серебро, / и щурится огонь — сеньор свобод сыпучих» (№ 1, с. 149). Но, с другой стороны, многие открытия Лаптева в гораздо боле-е развитом виде присутствуют еще у одно-го участника литературной группы «Полуостров», в которую входил Лапте-в, Николая Звягинцева (почему-то не упомянутого Чарыевой во вступлении).
Представляются перспективными коллажные тексты К. Адибекова, наслоение арабской вязи и речи художника-авангардиста 1920-х на совре-менность: «…склонённая к чёрному солнцу — ты / раскололось о гору — оно / формы его — на всём» (№ 1, с. 65—66). В них — точность различия глубины и дали, тонкость интонаций печали и ушедшего времени. Средства языка, а не сюжета, успешно использует С. Снытко, создавая спокойный (почти что загробный) мир медленной внимательности: «…утратив волю к работе и прогулкам, оказался в пункте, которому дано название устья переживаний: просто закрывал глаза — и следил за каждой проплывающей по реке вещью, пока она не скроется из виду» (№ 1, с. 103).
Вообще процесс постепенного развития языка литературы хорошо заметен по журналу. Тексты П. Пепперштейна демонстрируют способность легко воспроизвести дискурсы от пророческого до реалистического, может быть, те, которые уже выработаны литературой, от которых она отказывается. Диапазон голосов у некоторых авторов — от древнерусского языка до клиповой асинтаксичности: «Февралем туже оскаль ту / обнажи землю безгодно спах» (А. Зеленова; № 1, с. 39). Судя по текстам, например, К. Ади-бекова и В. Воиновой, совре-менная русская поэзия вполне освои-ла пространственную композицию, свободное использование всего прост-ранства страницы.
С другой стороны, многих авторов, видимо, не беспокоит вопрос изменения собственного сложившегося пись-ма. Даже у Лены Элтанг в отрывке из романа «Картахена» — обычный ее герой, странствующий и наблюдающий, вечный посторонний, замкнутый в своем одиночестве и не готовый к встрече с неожиданным, обычная детек-тивная составляющая, все по-прежнему.
Все больше военных метафор: «зенитное орудие / круговой обстрел заградительный огонь / самого себя» (А. Зеленова; № 1, с. 37). Кажется, что это более сконцентрировано в стихах В. Воиновой: «…а они меж тем: зарница, лапта / никогда не сумеешь их разделить на тыл, подножку / и всё-то тебе: городки, кегельбаны» (№ 2, с. 54). Может быть, это опыт Айги, примененный не к метафизике, а к личному самоопределению в чужой войне.
Кажется, что многое в русской ли-тературе сближается с современной иранской поэзией, выросшей в изолированной стране под давлением антиличностной традиции, в страхе войны и репрессий. Гарос Абдолмалекиан обна-руживает танки в своей постели. Хаме-д Ибрахимпур видит разрастание похорон: «…в углу комнаты яму вы-рой, / чтоб мы рыданья свои погреб-ли. / в углу двора яму вырой, / чтоб мы братьев своих погребли. / в углу горо-да яму вырой, / чтоб мы свой дом погребли» (№ 2, с. 69). Как отмечает автор вступительной статьи Ю. Садыкова, им «осталось из незапрещенного: “город”, “дорога”, “сигареты”» (№ 2, с. 60).
Видимо, ощущая недостаток выходов за привычные способы смотреть, недостаток интеллектуальности, редакция «Носорога» и уделила столько места Квентину Мейясу (он, впрочем, скорее Кантен; на всех русских картах город во Франции, названный в честь соответствующего святого, обозначен как Сен-Кантен, так что есть и традиция произношения). Может быть, Мейя-су проявляет чрезмерное внимание к числовым закономерностям, порой рассматривая поэму как шифр, что неприменимо к стиху, так как предполагает однозначность расшифровки. Но вслед за этим французский философ говорит о неопределенности кода, возможности всегда иного, постоянной рассогласованности. Он рассматривает числовые и грамматические средства создания неопределенности, которая и дает наполненную потенциальностью многозначность поэмы, мерцание смыслов, одновременно поддерживающих и отрицающих друг друга, пространст-во личного выбора читателя — так поэзи-я создает не вымысел, а реальное событие. Мейясу закладывает противоречие и в собственные выводы: мы должны сомневаться в существовании расшифровки, одновременно обнаруживая ее подтверждения (№ 2, с. 185). И обнаружив противоречивость высказываний Малларме, Мейясу не уклоняется от нее, а стремится найти условие, при котором оба высказывания могут сосуществовать. «Большая Медве-дица, которая ведет поэта, — это “выцвет-шая” вершина, не только пропастью ночи, но и тем фактом, что ночь ее расщепляет, рифмует, ставит в соответствие самой себе, так что ее красота исходит исключительно из пусто-ты, которая отделяет ее от самой себя» (№ 1, с. 213). Мейясу напоминает, что для Малларме один из прообразов поэтического акта — выделение глазом созвездия в случайной расстановке звезд. «Отсутствие Бога, его признанное небытие, есть условие красоты, так же как ночь и отсутствие света становятся условиями возникновения звездного великолепия» (№ 1, с. 197). Рассматриваются и реакция Малларме на появление верлибра, экспе-рименты поэта с формой, предвосхитившие как комбинаторику УЛИПО, так и «пространственную композицию» Ч. Олсона. Современная поэзия без философии невозможна (и наоборот, философия без поэзии) — в России они пока, к сожалению, су-ществу-ют в основном по отдельности (фигуры вроде Драгомощенко остают-ся исключениями).
Перевод «Броска костей» сделан несколь-ко буквалистски, что не спасает от неточностей, возможно, даже приводит к ним. Так, «Septentrion» переведено дословно как «Север» (№ 1, с. 177), при этом исчезает указание на число «семь» (что особенно важ-но в публикации рядом со статьей Мейя-су, посвященной во многом чис-ловым закономерностям) и отсылка к созвездиям Большой и Малой Медведиц (лучше перевод М. Фрейдкина: «Север-ная Семерка»). Знаменитая фраза Малларме «Rien n’aura eu lieu que le lieu» (дословно: «Ничего не будет иметь места, кроме места») в переводе обор-вана: «Ничего уже не будет разве что» (№ 1, с. 174—175). Исчезли и возврат, и субстантивация абстракции места.
Главный редактор в предисловии к первому номеру напоминает, что за носорогом скрыт единорог — «неуловимое и чудесное сосредоточие символов бисексуальной красоты и противоядия от внешнего мира» (№ 1, с. 9). Будем ждать дальнейшего развития литературы в сторону обнаружения живых мест мира — и путей к этим живым местам. «Чтобы высохли слезы, достаточно назвать число» (С. Снытко; № 1, с. 106).
Александр Уланов