(Институт гуманитарных историко-теоретических исследований НИУ ВШЭ,1 ноября 2014 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2015
1 ноября 2014 года в Институте гуманитарно-теоретических исследований имени А.В. Полетаева, базирующемся в Высшей школе экономики, прошла очередная встреча русско-немецкого исследовательского проекта «Ретроформализм», озаглавленная «Путь к клетке». По словам организаторов, цель конференции заклю-чалась в том, чтобы «отстранить формализм от авангарда, разорвать их привычную тавтологию, если не тождество»[1]. Помимо этой проблемы докладчики прямо или косвенно (в зависимости от темы) касались того изменения отношения к формализму, которое случилось в 1930-е годы, когда это понятие приобрело исключи-тельно негативное значение, подкрепленное также переменой позиции / самокритикой со стороны одного из основателей движения, Виктора Шкловского. Надо сказать, что предыдущая встреча проекта была посвящена именно работе Шкловского «Памятник научной ошибке» (1935): проанализировав этот текст, исследователи рассмотрели проблематику ошибки в научном теоретизировании вообще. Заранее отвечая на вопрос о смысле префикса «ретро», Анке Хенниг (Свободный университет Берлина) пояснила, что цель семинара не «осовременивание» формалистической теории, но поиск возможности построения новой теории на ее основе.
Конференция была условно поделена на две части: «Формализм в клетке сво-его времени» и «Формализм в клетке истории». Эти две темы встречались почти во всех докладах, а участники свободно перемещались из одной части в другую, выступая «вразнобой» и не оглядываясь на установленное для каждого доклада время.
Первым докладом утреннего заседания был доклад Галина Тиханова (Университет Манчестера) «Реакции на формализм в 1920-е и 1930-е годы: типология». Докладчик выделил четыре типа таких реакций, связав их с определенным кругом или движением, осуществлявшим критику формализма. Первый тип представлен книгой «Формальный метод в литературоведении» (1928) Павла Медведева, входившего в «круг Бахтина», который (Бахтин), как известно, был скептически настроен по отношению к формалистам (особенно к теоретическим построениям Виктора Шкловского). Второй тип реакции на формализм связан с именами Ольги Фрейденберг и Израиля Франк-Каменецкого, разрабатывавших гене-тический метод в литературоведении. По мнению докладчика, в формализме Фрейденберг смущало то, что его представители воспринимали литературу как явление, обладающее непреходящими свойствами. Именно это позволяло им с одинаковым изяществом разбирать тексты достаточно далеких друг от друга эпох. Руководствуясь генетическим подходом, Фрейденберг предлагала рассматривать литературу как конструкт, который целиком и полностью зависел от историко-культурного контекста. Помимо философии и эстетики, формализм критиковался и из лингвистического лагеря: так, известный в будущем типолог Александр Холодович (которому на тот момент было 24 года) подчеркивал, что формалисты занимаются исключительно западными литературами и не обращаются к восточной традиции. Четвертый же тип реакции на формализм не-посредственно связан с расширением семантического объема этого понятия, имевшим место уже в 1930-е годы, когда «формализмом» стали называть все то, что должно быть отброшено при утверждении социалистического реализма (как в литературе, так и в музыке и даже в архитектуре). По мнению докладчика, именно в этот период за формализмом закрепляется отрицательный смысл, но в то же время само это направление канонизируется.
Александр Дмитриев (ИГИТИ) начал доклад «Младоформалисты и судьбы “марксистской поэтики”» с выяснения того, как складывалась марксистская эстетика в 1923 году и кто принимал участие в ее формировании. Причем речь шла не о «невежественных приспособленцах», не имеющих ничего общего с марксизмом, но о действительно талантливых теоретиках. Докладчиком были названы имена Александра Цейтлина, Бориса Арватова, Павла Медведева и Павла Сокулина, совмещающего марксистский и формалистский методы (причем марксизм считывался как знак культурной власти, а формализм как «модное», «молодежное» течение). В те же годы особый вес приобрела социологическая поэтика, представленная именами Валериана Переверзева и его учеников. О необходимости развивать социологию литературы в те годы говорил и Юрий Тынянов. Надо сказать, что положение социологии было амбивалентным: вплоть до того, что некоторое время она ассоциировалась с формализмом. «Настоящая» марксистская эстетика пришла позднее и была связана в первую очередь с кругом журнала «Литературный критик», с именами Дьёрдя Лукача и Михаила Лифшица. Как известно, их работа вовсе не была связана с формализмом. Отдельно было сказано о необходимости изучения контекста младоформализма, в котором довольно многие биографические и теоретические сюжеты до сих пор не прояснены[2].
Доклад Яна Левченко (НИУ ВШЭ) «Долгая кода формализма» был посвящен деятельности Виктора Шкловского в 1930-е годы, когда он уже не мог заниматься теорией и сосредоточился на популяризации своих идей, выведении их из «ошибочного» формалистического контекста. С другой стороны, Левченко не склонен рассматривать «Памятник научной ошибке» как насквозь конъюнктурный текст: скорее это было решительное заявление о конце формалистической теории, которая оказалась не нужна в новых исторических обстоятельствах. Среди ярких дискурсивных черт подобного перехода было обращение Шкловского к «школьной» риторике, которая предвосхищала становящуюся риторику социалистического реализма: теория и практика литературы должны постоянно учиться, уходить от удара и т.д. В эти годы Шкловский пишет множество своеобразных «учебных» пособий, посвященных как киноискусству, так и литературе. В его текстах 1930-х годов литературная теория становится элементом композиции, вплетается в ткань повествования. Кроме того, даже в самых официозных текстах Шкловского можно обнаружить металитературные черты. По словам Левченко, книги Шкловского в 1930-е годы приобретают «конспиративный» характер, а в статьях появляются мотивы страха и ужаса. Добавим, что доклад Левченко был своеобразным синопсисом к его статье «Послевкусие формализма. Пролиферация теории в текстах Виктора Шкловского в 1930-е годы», где обозначенные темы были развиты более широко и подкреплены дополнительными примерами[3].
В докладе «Как поставангард оторвался от формализма» Игорь Чубаров (ИФ РАН) не стал обращаться к общим темам, а сконцентрировался на частном вопросе — творческих и личных взаимоотношениях Виктора Шкловского и Андрея Платонова, двух крупнейших модернистских авторов первой половины прошлого века. Отношения между ними не заладились сразу, еще в 1920-е годы: так, в одной из записных книжек Платонов пишет, что Шкловский «чужой мне все-таки человек» (с другой стороны, в беседах с Александром Галушкиным в 1980-е Шкловский называет Платонова «святым человеком»[4]). При этом докладчик нашел ряд близких черт в творческих практиках авторов-антиподов: использование монтажных принципов повествования, интерес к производственной тематике, журнальная форма произведений, идея второй профессии (проблема, интересовавшая Шкловского и претворенная Платоновым на практике). Отдельно Чубаров коснулся проблематики сексуальности, которая встречалась в текстах обоих авторов — в «ZOO, или Письмах не о любви» Шкловского и «Антисексусе» Пла-тонова. Как известно, для Платонова сексуальность подлежала сублимации в пользу некоего трансцендентного проекта. Это давняя, восходящая к Николаю Федорову идея совмещается у Платонова с идеей всеобщего блага: так, в романе «Чевенгур» герои болезненно переживают свою сексуальность, «мешающую» им приблизить мировую революцию. В этой связи докладчик упомянул и о мизогинии Платонова: для писателя женщина всегда заражена насилием. Согласно доклад-чику, именно в 1920-е годы сексуальное насилие выделяется в отдельную социальную проблему: своеобразной «точкой кипения» стало известнейшее Чубаровское дело 1926 года. Иронически, даже саркастически отвечая на сексуальную политику первых советских лет, Платонов пишет «Антисексус», где в ка-честве последнего слова техники рекламируется пресловутая «мастурбаторная машина». Ссылаясь на традицию толкования «Антисексуса» в филологической науке, докладчик указал также на недостаток внимания к историческому контексту произведения, приводящий к тому, что ряд коллег-филологов отказывают Платонову в революционном радикализме. Впрочем, упоминать конкретных исследователей докладчик не стал.
Денис Ларионов
[2] В качестве исключения докладчик упомянул работы Дмитрия Устинова. См., например: Устинов Д. Формализм и младоформалисты. Статья первая: к постановке пробле-мы // НЛО. 2001. № 50. С. 296—321.
[3] Левченко Я. Послевкусие формализма. Пролиферация теории в текстах Виктора Шкловского в 1930-е годы // НЛО. 2014. № 128. С. 125—143.
[4] Галушкин А. Разговоры с Виктором Шкловским // НЛО. 2015. № 131. С. 223.