Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2015
ИЗ ПЕТРАРКИ
У вас, кто слышал в розных рифмах пенье
вздохов, кормивших сердце после давней
ошибки молодости, когда явь не
дня нынешнего — прошлого явленье,
разнообразно: в плаче, в размышленье,
в тщете надежд и скорби (не тщеславней —
скромней) представ, порыв к Любви узнав, мне
и состраданье найдёт, и прощенье:
мне, бывшему и грелкою и басней
всему народу, отчего порою
перед самим собой невыносимо;
и пребывать в позоре не ужасней,
чем каяться и ясно знать: земное
блаженство — краткий сон, бегущий мимо.
* * *
Как если бы душа перетекла
вовне и стала тем, что до сознанья —
движением прозрачного стекла —
тем ветром, чьё свежащее дыханье
поверх тебя, поверх меня и всех
ветвей акаций, пальм или сирени,
нам говоря об Океане, в них
внезапно отражённом, тем мгновенней,
чем шире предвечерний Океан.
Предгрозием в далёком пересверке
он дышит над планетой, чувствам дан
лишь в зрении, не знающем проверки.
* * *
В дождь, пролившийся ровным потоком, когда
я бреду сквозь него с изумленьем
постороннего — лавр, рыжий камень, вода:
всё становится слухом и зреньем,
объясняющими мне, сейчас под зонтом
зажимающему, словно рану
цвета неба тетрадку с вчерашним стихом —
там, где рёбра, и пусто карману,
ибо дома забыл (чем теперь записать?
разве памятью, тоже сквозящей
и уставленной в небо, текущее вспять:
там сгущается сумрак дождящий),
Только лиры платанов, в певучий разлом
изгибая стволов раздвоенья,
безотзывно гудят под немолчным дождём:
как внеумное музыки зренье.
* * *
Зимней как будто бабочкой по снегу
ты над ручьём тополиного пуха,
на каждом из крыльев своих омегу
нарисовав, пропархиваешь сухо
и так легко. Кто бы ещё из зрящих
смог разглядеть сквозь взветренную пыль, но
ясно начертанные — на летящих
уверенною, небывало сильной
рукою буквы в их живом курсиве!
Как если б строки, отслоясь от всякой
страницы, поднимались бы в порыве
и трепетали; их полёт, однако,
так непохож на то, что мы стихами
зовём; скорей легчайшие сквозь пух и
взвиваемую пыль спешат тенями
слова — к пределу, за пределы слуха.
* * *
Всё внезапно листьями зеленеет —
плющ, каштан и дуб. Нет, давно я не был
счастлив так, как в нежные дни апреля
в рыжей Болонье!
Книгу свежей жизни весна листает.
Сны ворожеи о горячем мае
в первом лёте бабочек — жёлтых, белых —
гаснут моргая.
Им бы оплотнеть да налиться соком,
задышать пахуче как куст сирени
(что цветёт в Болонье в апреле), — к срокам
всех воплощений.
Но, как стих без рифм или как набросок
мысли, прочертивши зигзаг без цели,
зависает трепетный недоносок
в дня колыбели.
* * *
Passer mortuus est meae puellae…
Мёртв воробушек у моей девчонки…
Что ты чувствуешь, птенчик легкокрылый,
перепархивая предел сознанья?
Тень Катулла тебя благословила,
не прохладою — жаром клокотанья,
что от рек подымается, какие,
я уверен, перелетишь, воспрянув
в новом строе внеумной мусикии,
в мягком шелесте утренних платанов
как уже не воробушек, а мира
лучший альт, изумительная нота,
излучая мембраною эфира
звук простой, но печальный отчего-то.