(Институт языкознания РАН, 15-17 октября 2014 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2015
Конференция «Язык и языки поэзии», организованная Центром лингвистиче-ских исследований мировой поэзии Института языкознания РАН, была посвя-щена рецепции наследия Геннадия Айги в современной мировой поэзии, фено-менам билингвизма и многоязычия. Очерченные проблемные области привлекли живой интерес более чем пятидесяти ученых из ряда стран Европы. Ключевыми вопросами, обсуждавшимися на заседания первого дня, стали интерпретация поэзии Геннадия Айги и рецепция его творчества в разных культурах; секции вто-рого дня были посвящены исследованию поэтики Айги, а также выявлению осо-бенностей поэтического билингвизма; проблемы соотношения языка философии и языка поэзии в творчестве Айги, феномены двуязычия и многоязычия рассмат-ривались в докладах третьего дня. Одной из ключевых проблем конференции стала рецепция языка поэзии Айги в семиотическом пространстве.
Доклад Томаша Гланца (Берлинский университет имени Гумбольдта / Базель-ский университет) «(Ино)странный язык поэзии Айги, проблемы и последствия транснационализма» был посвящен рассмотрению иероглифической составляю-щей поэтики Айги. По мнению докладчика, отличительной чертой поэтической стратегии Айги является отрефлексированная «транслатологика». Под данным понятием докладчик подразумевал особую поэтическую оптику, характеризую-щую поэтику Айги, которая включает в себя и отношение поэта к переводу евро-пейских текстов на чувашский язык, и его восприятие собственных оригинальных стихов на русском языке, где отдельные слова и высказывания тематизируют гра-ницы любого языка. Айги в оригинальных стихах осуществляет своего рода про-цедуру перевода, благодаря которой слова и высказывания раскрываются на-встречу другим языкам и тому пространству, что лежит за пределами языка. Такая процедура перевода обеспечивает причастность к мировой литературе, сформированную ощущением возможности универсального языка и взаимной переводимости с одних языков на другие. При этом возникает поэтика «стыка», обеспечивающая выход языка за пределы самого себя.
Ряд докладов был посвящен проблеме формирования и изменения субъекта поэтического высказывания.
В докладе Натальи Фатеевой (ИРЯ РАН) «К проблеме “субъектности” у Ген-надия Айги» утверждалось, что субъектная перспектива текста во многом опре-деляется выбором лексико-грамматических форм, а также форм личных место-имений, которые создают «лирический сюжет» стихотворения. Для подтвержде-ния этой гипотезы были рассмотрены ранние тексты поэта, где происходит изме-нение субъектной перспективы и субъект обладает двусмысленным «осциллирующим» статусом, появляясь в тексте и исчезая.
В докладе Кирилла Корчагина (ИРЯ РАН, Москва) «Снежные поля Геннадия Айги: в поисках новой субъективности» была рассмотрена связь между поэтичес-ким субъектом и матрицей пространства в стихах раннего Айги. Докладчик выде-лил ключевые характеристики базового для поэта пространства поля, для кото-рого характерны наличие границы и особая позиция наблюдателя, определяющая особенности субъекта этих стихов.
Евгения Суслова (Нижегородский государственный университет) в докладе «Рефлексивность и концептуализация в языке новейшей русской поэзии» выделила два базовых показателя рефлексивности поэтического текста — субъективацию и тавтологизацию, первый из которых был рассмотрен на примере стихов Айги.
Доклад Михаила Мартынова (Московский педагогический государственный университет) «Феномен повтора в поэзии Геннадия Айги» был посвящен лингви-стическим и философским аспектам феномена повтора. Докладчик пришел к вы-воду, что повтор в поэтических текстах Айги имеет нечисловую природу — важна не количественная сторона повторений, а некоторая способность повтора соотно-ситься с целым поэтического текста, и в этом отношении повтор раскрывается как фрактальная структура. Повторы ничего не аккумулируют: темы и идеи не вырас-тают одна из другой, а врастают друг в друга, образуя сложное стихотворное един-ство. Феномен повтора в поэзии Айги объясняется также и как явление, имеющее некоммуникативный характер и не связанное с имитацией и подражанием.
Денис Ларионов (ИФ РАН) в докладе «Геннадий Айги и Лида Юсупова: возмож-ность говорить о “единичном"» рассмотрел сходство и отличие поэтических систем двух поэтов в аспекте реализации в их творчестве одной из ключевых категорий философии Кьеркегора. Поэтический акт Айги связан с обнаружением «не-Я» поэ-тического субъекта и неизбежностью десубъективации. Подобная десубъективация характерна и для Юсуповой, но получает в ее текстах иное выражение, подкрепленное цитатным характерном письма (тексты содержат вставки из доку-ментов, других стихотворений и т.д.). Там, где у Айги единичное приобретает рели-гиозные коннотации, у Юсуповой существование индивида определяется властью, а божественная воля преображается в трансгрессивную внутреннюю речь.
В двух докладах речь шла о специфике концептуализации чувашеязычной и русскоязычной поэтических систем у Айги.
В докладе Атнера Хузангая (Чувашский государственный университет) «Чувашеязычная и русскоязычная картины мира у Айги» были рассмотрены проб-лемы эволюции и взаимодействия двух языков в творчестве поэта. Для ранних стихов Айги характерно влияние чувашской поэтической традиции, но в середине 1950-х — начале 1960-х годов происходит своего рода «присвоение» поэтом рус-ского языка: именно в эти годы под влиянием как национальной поэтической тра-диции, так и пастернаковского импрессионизма, символистско-футуристических языковых практик и новейшей французской поэзии формируется зрелая поэтика Айги. Русский язык как бы надстраивается над чувашским языком и топикой, по- прежнему имплицитно присутствующими в текстах поэта.
В докладе Масанори Гото (Университет Хоккайдо, Саппоро) «Не-представление Волги в русских стихотворениях Айги» был поставлен вопрос о различиях принципов концептуализации в русскоязычной и чувашеязычной поэзии Айги. Для русскоязычной поэзии Айги характерны абстрактные концепты (поле, лес), в то время как для чувашеязычной поэзии — более конкретные (Волга).
Учитывая сближение поэтического и философского дискурсов в творчестве Айги, были рассмотрены вопросы рецепции его современной философией.
Хенрике Шталь (Университет Трира) в докладе «Мистика поэзии Геннадия Айги» уделила пристальное внимание трансформации мировосприятия поэта в проекции на эволюцию его поэтики и философских взглядов, а также осуще-ствила попытку реконструкции «кривой» (термин Андрея Белого) мистической поэзии Айги. Говорилось о том, что эволюция мистической поэзии Айги включает четыре фазы. Ранний период (1950—1960-е годы), окрашенный пантеизмом, сменяется в конце 1960-х годов переходом к трансцендентному мировоззрению с увеличивающимся интересом к прежде отвергаемому христианству. Присут-ствие мистических тем в поэзии Айги больше всего ощущается в стихах 1960— 1970-х годов, после чего, в начале 1980-х годов, оно постепенно уходит из его поэ-зии. Лишь к концу жизни поэт вновь обретает интерес к мистике.
Райнер Грюбель (Ольденбургский университет) в докладе «Тело Айги. Физика и метафизика тела в стихотворном творчестве Геннадия Айги» раскрыл ряд се-миотико-философских тенденций, характерных для творчества поэта. Отправной точкой рассуждений стала презентация значимых для творчества Айги философ-ских тезисов о телесности. Паралельно с тем, что пустота и молчание все чаще начинают присутствовать в стихах поэта, происходит постепенное исключение из них человеческого тела, но телесность при этом сохраняется в специфическом виде: физический субстрат стиха начинает восприниматься как его тело, и все больше внимания уделяется телесной метафизике. Развивая этот тезис, доклад-чик выявил значение ключевых концептов Айги (поле, снег, белый) и проанали-зировал особенности графической и фонетической организации имени поэта.
В докладе Валентины Постоваловой (ИЯ РАН) «Слово и молчание в художест-венном мире Геннадия Айги (опыт теолингвистического осмысления)» было пред-ложено исследование творчества Айги в аспекте «теолингвистики» — нового на-правления в языкознании, направленного на изучение взаимосвязи языка и религии. Выбор данного подхода при анализе поэзии Айги связан с тем, что именно теолингвистика позволяет осмыслить некоторые стороны языкотворче-ской деятельности, значимые для формирования и осмысления религиозно-поэ-тического дискурса. В докладе утверждалось, что Айги исходил из понимания поэ-тического («Иоаннического») слова как «Творящего Слова», сохраняющего свою «логосную основу» в различных коммуникативных ситуациях, в том числе при создании «поэзии тишины», обращающейся к «первозданно-высокому языку».
В течение конференции разные докладчики периодически обращались к про-блеме соотношения различных типов дискурсов, в частности устного и письмен-ного. Возможность представить Айги как рассказчика и собеседника была пред-ложена в докладе Владимира Новикова (МГУ) «Так говорил Айги…», в котором был системно представлен устный дискурс поэта. Устная речь Геннадия Айги, отмеченная спонтанностью, разговорной сбивчивостью, резко отличалась от его письменной речи. Для устного дискурса Айги характерны специальные вырабо-танные им полисемантические понятия, такие как «пошлость» (в которой он ви-дел квинтэссенцию постмодернизма), «физиология» и т.д. Устный дискурс Айги характеризовался ориентацией на собеседника, а его излюбленным диалогиче-ским приемом было построение высказывания с опорой на предыдущую фразу собеседника с вычленением в ней ключевого слова.
В докладе Алексея Шмелева (ИРЯ РАН) «“А я-то, дура”: проблема понимания поэтики Геннадия Айги» были рассмотрены общесемиотические проблемы поэ-тики Айги, в частности присутствие в текстах Айги нетекстовых элементов, а также вопросы текстологии. Текст Айги является гетерогенным и полисемиоти-ческим объектом, включающим разного рода «вкладки» и вложения, как обозна-ченные в тексте и предусматривающие некую интерактивность (например, в сти-хотворении «Взаимодействие»), так и сделанные самим автором для какого-то конкретного адресата, например листок, вложенный в книгу, подаренную поэтом Т.В. Булыгиной и Д.Н. Шмелеву. Кроме того, издания Айги отличаются друг от друга расположением текста на странице, расстоянием между строками, разме-рами внетекстовых элементов и их цветом. Был сделан вывод об особом принципе издания Айги как проблеме не чисто полиграфической, а текстологической и се-миотической. Говорилось о том, что в советское время все эти характеристики не учитывались и текст печатался очень сжато, без необходимого белого поля, и мог соседствовать на одной странице с другими текстами, что в корне противоречило поэтике Айги.
Доклад Юрия Орлицкого (РГГУ) «Проза поэта Геннадия Айги» был посвящен анализу стихотворных элементов в прозаических текстах. Айги последовательно метризует «лирические фрагменты» больших эссе (о Хлебникове, Кафке и т.д.), а также включает в стихотворные книги прозаические миниатюры, написанные метризованной или собственно метрической прозой. Для протяженных прозаи-ческих текстов (реже — для миниатюр) характерна также «прозиметризация», то есть совмещение в рамках единого целого прозаических и стихотворных фраг-ментов. Также Айги использует широкий спектр средств визуальной активизации прозаической формы, во многом берущих свое начало в стихотворной культуре. Все это позволяет говорить об особой ритмической природе прозаического на-следия писателя.
Доклад Александра Житенева (Воронежский государственный университет) «Поэтика черновика: авантекст стихотворения Геннадия Айги “Ницше в Турине”» был посвящен творческой истории одного из важнейших текстов Айги 1960-х го-дов — стихотворению «Ницше в Турине». На основе сохранившихся в архиве по-эта вариантов и редакций был охарактеризован авантекст, проанализированы стратегии работы поэта с рукописью, выявлены содержательные и формальные особенности реализации творческого замысла поэта.
Массимо Маурицио (Туринский университет) в докладе «Невербальные эле-менты в поэзии Айги и Сапгира» остановился на сходстве поэтик Геннадия Айги и Генриха Сапгира, проявляющемся на формальном уровне в употреблении об-щих смыслообразующих элементов, интонационных переходах, рассеивающих глубокий смысл, и той характерной неопределенности, которая появляется при обращении к метафизическому.
В докладе Ларисы Будниченко (Чувашский государственный университет) «Пунктуационная интертекстуальность поэзии Геннадия Айги» были выявлены интертекстуальные связи поэзии Айги с текстами Владимира Маяковского, Ма-рины Цветаевой и Каземира Малевича.
Несколько докладов были посвящены отдельным аспектам генезиса поэти-ческого языка Айги и рассмотрению его творчества в мировом литературном контексте.
В докладе Ольги Северской (ИРЯ РАН) «Айги глазами Леона Робеля — друга, переводчика, исследователя, поэта» рассматриваются различные аспекты рецеп-ции поэтического языка Айги его биографом и исследователем. Вслед за Робелем докладчица проследила творческую эволюцию Айги от «исповеди», инспириро-ванной Лермонтовым и Маяковским, к «проповеди всего на свете», соотносящейся с французской поэзией и немецкой философией. В докладе было акцентировано понятие «языкового поведения» поэта, которое может быть многовариантным и проявляться в словотворчестве, понятом как прорыв к «абсолюту красоты».
Виллем Вестстейн (Амстердамский университет) в докладе «Айги и Хлебни-ков» рассмотрел проблемы преемственности и влияния лингвофилософской кон-цепции Хлебникова на поэтику Айги. Несмотря на глубокий теоретический ин-терес Айги к работам Хлебникова, возникший уже 1960-е годы и проявившийся в многочисленных теоретических и поэтических работах, посвященных старшему поэту, идиостиль Айги характеризуют иные языковые средства. И хотя характер-ные для Хлебникова способы словотворчества (контаминация, редеривация, ре-дупликация, конверсия, сращение и др.) ограниченно присутствуют в поэтике Айги, принципиально важным для Айги стало то, что Хлебников был не только новатором в языковом формотворчестве (творцом неологизмов и зауми), но тем, кто дал языку новый, «космический» смысл и «освободил» слово от его комму-никативной функции. По словам докладчика, Айги стремился достичь того же результата, но с помощью иных средств, работая, прежде всего, с графикой и пунктуацией текста.
Данила Давыдов (ГАУГН РАН) в докладе «Традиции Геннадия Айги в новейшей русской поэзии» выявил особенности функционирования поэтического наследия Айги в наши дни, которые заключаются в возникновении мифов о творчестве по-эта, наличии отсылок к нему у самых разных авторов и, что самое главное, при-сутствии поэтических приемов Айги в современной поэтической практике.
В докладе Арсена Мирзаева (Санкт-Петербург) «Геннадий Айги и Ханс Арп. К проблеме билингвизма в европейской литературе ХХ века»» было выявлено влия-ние социально-биографического контекста на формирование идиостилей поэтов. Сопоставление двух поэтических систем было представлено также в докладе Дмитрия Воробьева (Чувашский государственный университет) «Язык безлюдья в поэзии Геннадия Айги и Тура Ульвена. Опыт сопоставительного исследования».
Во время конференции исследователи обращались к самым разным аспектам проблемы би- и полилингвизма.
Доклад Александра Куделина (ИМЛИ РАН) «Андалузская строфическая поэ-зия: особый случай межъязыкового взаимодействия в средневековой Европе?» был посвящен особенностям смешанных поэтических систем, существующих в усло-виях многоязычия (в качестве примера была рассмотрена арабо-романская гиб-ридная строфическая форма). По мнению докладчика, благоприятная языковая обстановка в средневековой Испании обеспечивала контакты христианского и мусульманского миров. Ситуация многоязычия формировалась двумя литера-турными языками — классическим арабским и классической латынью, двумя на-родными языками — арабским и вульгарной латынью, а также берберским и еврейским языками. Докладчик обратился к средневековой форме моашиха, по-пулярной на Пиренейском полуострове: основная часть стихотворения, написан-ного этой формой, создавалась на классическом арабском, а концовка (харча) — либо на диалекте арабского с использованием намеренно простонародной лек-сики, либо на романских языках. Причем романский стих записывался с по-мощью арабской или еврейской графики. Художественный эффект достигался столкновением разных поэтических традиций («мужского» лиризма арабской традиции и «женского» лиризма романской) и столкновением разных языков.
В докладе Ирины Челышевой (ИЯ РАН) «Многоязычие в средневековойроманской поэзии» анализировалась проблема многоязычной среды, во многом повли-явшей на развитие поэзии на романских языках. Как отметила докладчица, одной из важных задач для лингвиста является реконструкция той языковой среды, в которой бытовала романская поэзия в Средние века. Наиболее распространен-ным было латино-романское двуязычие, однако поэтические тексты нередко по-являлись там, где сочетались несколько народных языков (например, на одной странице латинского кодекса соседствуют старофранцузская «Кантилена Святой Евлалии» и германские «Тевтонские ритмы»). Итальянская поэзия во многом восходит к сицилийской поэтической школе при дворе Фридриха II на Сицилии, где одновременно бытовали арабский, латинский, греческий, провансальский, не-мецкий, старофранцузский языки и итальянская народная речь volgare.
Семен Парижский (ИСАА МГУ) в докладе «На перекрестке культур: макаро-нические стихи Иегуды Альхаризи (XIII в.)» проанализировал исключительное не только в истории литературы на иврите, но и в истории арабской литературы трехъязычное стихотворение Иегуды Альхаризи (1170—1235): первая треть каж-дой строки этого текста написана на иврите, вторая — на арабском, третья — на арамейском. Основная проблема заключалась в том, что, казалось бы, порядок языков в каждой строке должен быть иным: иврит — арамейский — арабский. Это соответствовало бы не только хронологии развития еврейской литературы, но и иерархии этих языков: иврит — наиболее сакральный язык, арабский — наименее сакральный. Докладчик приходит к выводу, что арамейские фрагменты стоят в конце строки, поскольку арамейский текст стихотворения представляет собой набор цитат. В силу специфики строения распространенного в арабской и еврей-ско-арабской поэзии монорима подобрать необходимые с точки зрения рифмы цитаты было сравнительно нетрудно. Ответ на вопрос, почему иврит предшест-вует арабскому, позволяют найти несколько внешних источников. Альхаризи прибегает к мотиву переодевания как к метафоре перевода: перевод — это смена одежд при сохранении смысла. Автор текста желал бы изменить имеющееся по-ложение вещей, когда арабский — язык служанки Агари — господствует, а ив-рит — язык госпожи Сары — влачит жалкое существование, и облачить «госпожу» в подобающие ей роскошные одежды, вернуть подобающий ей облик. Тот факт, что в тексте стихотворения иврит помещается на первое место, призван отразить возвращение языку его былого величия. Таким образом, стихотворение выражает веру Альхаризи в лингвистический мессианизм: согласно пророчеству, в конце времен Тора воплотится во всех языках.
В докладе Александры Полян (ИСАА МГУ / ИЯ РАН) «Двуязычие иврит — идиш в поэзии еврейского Просвещения в Восточной Европе» освещалась проблема двуязычия на примере поэзии еврейского Просвещения в Восточной Европе. До-кладчица представила сложные отношения диглоссии, или несбалансированного двуязычия, сложившиеся между ивритом и идишем в еврейском обществе на ма-териале поэзии. Проблемная ситуация связана с тем, что в рамках одной дискур-сивной практики — поэзии — сосуществовали два языка с совершенно разным статусом. Иврит концептуализировался как богоданный язык, дарованный лю-дям, чтобы отличать их от животных и уподоблять ангелам, идиш — как язык, ко-торый возникает сам собой по естественным причинам, функция иврита в первую очередь символическая и эстетическая, идиша — коммуникативная. Иврит вос-принимался как язык, созданный для поэтического творчества (это утверждение подкреплено огромной традицией сочинения высокой поэзии на иврите). Идиш, напротив, — как язык, на котором писать стихи крайне трудно. Данное противо-поставление проявляется и в аспекте межъязыковых контактов: если иврит вос-принимался как язык, который нужно оберегать и очищать от вредоносных воз-действий других языков, то идиш вообще не мыслился как языковая система, как нечто завершенное. Именно подобное восприятие идиша позволило поэзии на нем стать открытой для влияния современной литературы, именно в поэзии на нем появляются новые метрические практики и жанровые формы.
В докладе Бориса Орехова (НИУ ВШЭ) «Стихи в программном коде: совре-менный опыт и методика анализа» рассматривался особый случай двуязычия в поэзии: в качестве одного из взаимодействующих языков выступает естествен-ный язык (чаще всего английский), в качестве другого — один из языков програм-мирования. В последние годы возникла поддерживаемая профессиональными программистами традиция создавать поэтические тексты непосредственно в коде программ. Как показывает анализ, важным при этом является само представление создателей текстов о поэтическом как категории. Поэтическое может быть лока-лизовано в формальных или в содержательных аспектах текста.
Доклад Ольги Соколовой (ИЯ РАН) «Концепция “универсального слова" в твор-честве Юджина Джоласа» был посвящен анализу поэтической системы этого по- эта-мультилингва и редактора многоязычного журнала «transition». На фоне ряда общих лингвофилософских аспектов, отражающих сходство концепций «универ-сального слова» Джоласа и теории «вселенского языка» и «самовитого слова» русских футуристов, были выделены специфические черты поэтического языка и художественно-эстетической концепции поэта.
Игорь Котюх (Тартуский университет) в докладе «Феномен двуязычного ав-тора в эстонской литературе» проследил развитие феномена билингвизма в ис-тории эстонской литературы, рассматривая немецко-эстонский, русско-эстон-ский и литературно-диалектный случаи. В докладе были представлены примеры билингвизма начиная с текстов XVI века и до стихотворений современных эстон-ских поэтов. Особо было отмечено, что поэтика Игоря Северянина претерпела существенные изменения в период проживания поэта в Эстонии, во время работы над русскими переводами эстонской поэзии. Сделанное докладчиком наблюдение оказалось созвучно общему тезису, сформулированному в ряде других докладов, об активном воздействии многоязычной среды на язык поэта.
Многие доклады были посвящены анализу творчества поэтов-билингвов.
В докладе Юлии Дрейзис (ИСАА МГУ) «Билингвизм vs. мультикультурализм: феномен творчества австрало-китайского поэта Оуян Юя» были рассмотрены стратегии выстраивания мультикультурной идентичности в поэзии современного австрало-китайского автора Оуян Юя (Ouyang Yu). Этот поэт использует раз-личные формы межъязыкового смешения: двуязычие проявляется как в рамках художественного пространства одного произведения, так и внутри одной языко-вой единицы; элементы другого языка вводятся в ткань иноязычного произведе-ния как чуждые, часто непонятные знаки и т.п.
Доклад Светланы Бочавер (ИЯ РАН) «Лексическая сочетаемость в поэзии П. Джимферрера» был посвящен лексическим особенностям испано-каталан-ского поэта-билингва П. Джимферрера. Одна из черт билингвизма П. Джимферрера связана с нивелированием различий между двумя языками: в целом ряде случаев, если у поэта есть возможность выбирать между испанскими синони-мами, выбор делается в пользу того слова, которое фонетически больше похоже на каталанское. Противоположная тенденция обнаруживается в его автопере-водах с каталанского на испанский. В этих текстах автор максимально разделя-ет язык перевода и оригинала, показывая лексические отличия там, где их могло и не быть.
В докладе Марии Тарасовой (ИЯ РАН) «Билингвизм в оригинальной и перевод-ной поэзии Ники Скандиаки» были проанализированы особенности реализации билингвизма в оригинальных стихах поэта и выполненных ею переводах. Рас-смотрев ряд поэтических примеров, исследователь продемонстрировал, что от-личительной чертой идиостиля поэта является смешение стратегий поэта-би- лингва и поэта-переводчика.
В докладе Лейлы Додыхудоевой (ИЯ РАН) «О формировании концептуальной лексики в поэзии Насира Хусрава» анализировалась проблема использования На- сиром Хусравом — персидским поэтом и философом XI в., писавшим на персид-ском языке, — арабских поэтических форм и самого арабского языка. Адапти-ровав для проповеди поэтическую форму касыды, пришедшую в персидскую поэзию из арабской, Хусрав также разрабатывал религиозно-философские ос-новы шиизма и исмаилизма. Докладчица прослеживает влияние его поэтического языка на культурную традицию: сформированный им корпус религиозной лек-сики вошел через преемников исмаилитской традиции в религиозно-философ-ский словарь персидского и таджикского языков, а позднее стал использоваться и в миноритарных языках Памира, в частности в поэзии.
В докладе Анны Мурадовой (ИЯ РАН) «“Барзаза Брейз” Т.Э. де ля Виллемарке: фальшивка или литературная обработка?» речь шла о сборнике бретонских бал-лад, вышедшем в свет в 1839 году. Этот сборник был опубликован в период ши-рокого распространения литературных фальшивок, выдаваемых за древние и/или народные произведения. В записанные де ля Виллемарке народные бретонские баллады вносились значительные изменения, которые должны были убедить чи-тателя, что он имеет дело с древними текстами. Иногда эти изменения были ана-хроничны: так, среди действующих лиц сборника появились друиды, Мерлин, ко-роль Артур и его рыцари, незнакомые носителям фольклорной бретонской традиции. Обвинение в литературной мистификации было выдвинуто фолькло-ристами, начавшими работать на территории Бретани в середине XIX века, когда стало очевидно, что де ля Виллемарке внес существенные изменения в тексты на-родных песен и баллад. Лишь в середине ХХ века де ля Виллемарке был отчасти реабилитирован: были найдены сделанные им записи песен и баллад, легших в ос-нову сборника.
В программе конференции были представлены выступления, освещающие как общетеоретические вопросы, так и особенности идиостилей современных поэтов. Так, Дина Никуличева (ИЯ РАН) в докладе «Языковое “омногомеривание” смыслов в творчестве Вилли Мельникова» рассматривала языковое творчество «поли-глота» Вилли Мельникова как иллюстрацию того, что звуковой и графический строй множества языков может быть использован как средство творческого вы-ражения поэта. Проанализировав ряд многоязычных стихов поэта, докладчица пришла к выводу, что природа языкового творчества поэта состоит в синестемии — соотношении «соощущения» и «соэмоции», механизме, лежащем в основе функционирования речи и остро ощущаемом полиглотами.
Доклад Екатерины Баклановой (ИСАА МГУ) «Филиппино- и англоязычная поэзия Эдгара Маранана» основывался на сопоставлении двух языковых систем в творчестве филиппинского поэта. По мнению докладчицы, разница между тагало- и англоязычной поэзией Маранана наиболее заметна в выборе тем, форм и субъектно-объектной организации произведений. В большинстве тагалоязычных стихов Маранан обращается к темам филиппинской жизни, что предопределяет активную позицию лирического субъекта; в англоязычной поэзии происходит смещение дейктического центра, а автор предстает как космополит.
Отдельная секция была посвящена проблемам автоперевода и перевода.
В докладе Владимира Фещенко (ИЯ РАН) «Автоперевод поэтического текста как разновидность автокоммуникации» рассматривались авторские переводы поэзии поэтами-билингвами. Исследователь пришел к выводу, что самостоятель-ный перевод поэтического текста представляет скорее проблему для автора, чем способ творческого расширения его поэтики, но вместе с тем примеры продук-тивных стратегий автоперевода реализуют уникальные модели автокоммуника-ции в языке и литературе — осуществляют межкультурный трансфер в рамках отдельных текстов-двойников.
В выступлении Елены Калашниковой (Москва) «Русские переводчики худо-жественной литературы и билингвизм» был продемонстрирован материал ин-тервью с современными переводчиками, который дает представление об аспектах перевода, определяющих деятельность переводчика, в частности о механизмах понимания, оценки и принятия решений во взаимодействии человека и художест-венного текста.
В докладе Андрея Вдовиченко (ИЯ РАН) «Спонтанная и осознанная интер-ференция в славянских переводах псалмов. Аспекты вульгарного билингвизма» была предпринята попытка рассмотреть славянские переводы псалмов в рамках совре-менной коммуникативной парадигмы.
В докладе Константина Красухина (ИЯ РАН) «Язык богов, язык людей, имя в индоевропейской поэтике» речь шла о хорошо известном феномене в индоевро-пейской мифопоэтической традиции: разным группам мифологических персона-жей присваиваются разные имена. Это нашло воплощение в «Речах Альвиса» («Старшая Эдда»), где указано, как называется то или иное явление у богов (асов), людей, духов (ванов) и великанов (турсов). У Гомера есть три примера того, что один предмет боги называют одним именем, люди — другим; в «Авес-те» — около 30 пар «ахуровских» и «дэвовских» имен для одного предмета. По мнению докладчика, это связано, с одной стороны, с принадлежностью лексики к разным стилям, с другой — с представлением об особой, магической силе имени. Именование предмета эквивалентно его первичной, основной сущности.
В докладе Вячеслава Захарова (РГГУ) «Козовой — русский французский поэт» была раскрыта специфика творческого метода писателя-эмигранта, в текстах ко-торого взаимодействуют русская и французская традиции.
В докладе Наталии Азаровой (ИЯ РАН) «Многоязычие в языке билингва» были сведены три основные линии конференции — проблема поэтики Айги, проблема билингвизма и проблема многоязычия в поэзии. Была рассмотрена роль иноязыч-ных инкрустаций в поэзии Айги, поставлена задача проанализировать функцио-нирование иностранного языка в поэзии Айги, а также определить роль многоязы-чия в поэтическом мышлении билингва. Иностранный язык у Айги выступает в том числе как способ кодирования запретной в разных смыслах (или сакраль-ной) тематики, причем поэт превращает в художественный прием обычную прак-тику хеджирования билингвов. В мышлении поэта-билингва облегчается переход к другим языкам (языков всегда больше, чем два). Билингву нужен третий язык, который выступает как посредник между первыми двумя языками и всеми осталь-ными языками. Для Айги третьим языком, который участвует в культурном транс-фере, был французский. Другие языки для Айги — это всегда мост в надъязык. Для его поэтики характерны образования типа Religio-Народ, подразумевающие нейтрализацию грамматических категорий и конкретной языковой принадлеж-ности. Ориентация на универсальный язык требует не только обеспечить абсо-лютную переводимость через нейтрализацию характерных категорий, например рода и падежа, но и возможность восприятия иностранного текста без перевода.
Вопросы, связанные с изменением «образа языка», трансформацией субъек- тивации и сменой адресованности поэтического текста, возникающие в зависи-мости от смены языка, обсуждались на «круглом столе» «Рецепция многоязычия поэтами-билингвами», модераторами которого были Кирилл Корчагин и Евгения Суслова. К участию в «круглом столе» были приглашены филологи и поэты-би-лингвы Елена Зейферт (немецкий — русский), Ян Каплинский (эстонский — рус-ский) и Гали-Дана Зингер (иврит — русский).