Alexis Eustaphieve (1779—1857) как национальный проект
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2014
I have been her familiar guest & visitor for
more than forty years and often staid (sic!)
there longer than convenience dictated.
Аlexis Eustaphieve. The Great Republic
Tested by the Touch of Truth
Вначале русской диаспоры в Америке не было. Первый русский консул в Бостоне, Алексей Григорьевич Евстафьев (или, как он подписывал на французский лад свои произведения, Alexis Eustaphieve), конечно, не был первым или единственным русским в Американских Соединенных Штатах в конце 1800— 1810-х годов, но его вполне можно назвать первым русским, создавшим (или, осторожнее говоря, попытавшимся создать) публичный образ просвещенного российского джентльмена, патриота своей страны и участника политической, научной, литературной, театральной и музыкальной жизни Америки. Все произведения Евстафьева были написаны по-английски, почти все имели острополемический характер и все (может быть, за исключением театральных рецензий) были посвящены российской тематике: исторические трагедии, политические памфлеты, эпическая поэма, газетные статьи, патриотические стихотворения и даже один медицинский трактат[1]. Евстафьев видел себя (и, как мы покажем далее, воспринимался его американским окружением) не столько «культурным посланником» Российской империи, сколько своеобразным «лицом» и «голосом» России в Америке. Конструирование этого амбициозного культурного образа заняло у Евстафьева несколько лет и было связано с решением нескольких индивидуальных проблем, относившихся к его этнической, социальной и политической идентичности. В этой статье мы постараемся реконструировать историю формирования и восприятия образаAlexis Eustaphieve в политическом и культурном контексте конца 1800—1810-х годов — вначале в Англии, а затем в Америке. Мы полагаем, что этот образ не только представляет историко-культурный интерес, но и является архетипическим для дальнейшего восприятия России на Западе, и в особенности в Соединенных Штатах.
КАРЬЕРА ЕВСТАФЬЕВА
Фигура Алексея Григорьевича Евстафьева (1779—1857) — донского (чугуевского) казака, русского дипломата и плодовитого писателя, прожившего десять лет в Англии и почти полвека в Америке и писавшего свои произведения исключительно по-английски, — давно привлекала к себе внимание исследователей русско-английских и русско-американских культурных связей[2].
Сын провинциального священника[3] и выпускник харьковской семинарии[4], в юности Евстафьев был послан в Англию, где служил певчим в посольской церкви[5]. За первые годы жизни в Лондоне ему удалось хорошо овладеть английским языком (в Харьковском коллегиуме, где он учился, английский не преподавался). Он также выучился прекрасно играть на скрипке, увлекся литературой и стал заядлым театралом, горячим поклонником тогдашнего кумира английской публики, трагического актера Джона Ф. Кембла[6].
В середине 1800-х годов Евстафьев становится доверенным лицом русского посланника графа С.Р. Воронцова и выполняет ряд литературных поручений последнего. Женитьба на англичанке, дочери секретаря известного драматурга Томаса Холкрофта, близкого друга знаменитого писателя Уильяма Годвина, ввела молодого сочинителя в лондонские литературные круги. Именно Годвину Евстафьев послал на суд рукопись своего перевода трагедии А.П. Сумарокова «Димитрий Самозванец»[7]. В 1806 году трагедия «Demetrius the Impostor» — первый перевод русского драматического произведения на английский язык — вышла в свет. Молодой автор скрыл свое имя, но указал на происхождение — «джентльмен из России» (дворянином он, как мы знаем, не был). Переводу Евстафьев придал аллюзионный характер, очевидный в контексте очередной войны с Францией. Так, в образе Самозванца (которого переводчик постоянно называет узурпатором) легко угадывается Наполеон, а в добавленном Евстафьевым финале мудрый Пармен предсказывает долгий и счастливый мир, который должен наступить после свержение узурпатора.
В 1806—1808 годах Евстафьев публикует, по поручению Воронцова и сменившего его барона Алопеуса, несколько политических памфлетов, защищающих политику России и личность императора Александра от нападок английской и французской прессы[8]. Эти памфлеты он выпускает под разными литературными масками — русского джентльмена, английского наблюдателя и даже лидера английской оппозицонной партии[9]. В состав одного из своих памфлетов, «Выгоды России в войне с Франциею» («Advantages of Russia in the present Contest with France», 1807), Евстафьев включил краткую историю и описание украинского и российского казачества. Этот очерк, замеченный английскими рецензентами и впоследствии дополненный и републикованный автором, стал своего рода его визитной карточкой[10]. Еще один анонимный памфлет Евстафьева, «Ключ к поступкам Российского Императора» («The Key to the recent conduct of the Emperor of Russia»), написанный в оправдание российской внешней политики после заключения Тильзитского мира, удостоился награды самого императора[11]. Перед безродным и безвестным молодым «церковником» открывались перспективы социального восхождения. В этот период, как мы полагаем, он и начал создавать свою литературную персону, «облагораживавшую» его реальное положение (певчий при посольской церкви в Лондоне) и «низкое» (казачье) происхождение.
ЧУГУЕВСКИЙ ЛОМОНОСОВ
В 1807 году в журнале «Literary panorama», имевшем тесные связи с российским посольством, вышла статья Евстафьева, озаглавленная «Жизнь Ломоносова, славного поэта России» («Life of Lomonossove, the celebrated poet of Russia») (эта статья была переводом биографии поэта, написанной Николаем Веревкиным для академического издания сочинений Ломоносова 1784 года)[12]. Безродный российский гений, по всей видимости, служил молодому поповичу образцом для подражания. Так, свою статью о Ломоносове Евстафьев завершает отсутствующей в оригинале, но отражающей его собственные надежды cентенцией:
Таким был этот человек, проживший под смиренной рыбацкой крышей до семнадцати лет в совершенной безвестности, человек, который по своей воле сбросил с себя оковы невежества и начал учиться в ту пору жизни, когда другие уже завершали свое образование. И можно ли после этого считать гений продуктом климата [an offspring of climate]?[13]
Особую роль в создании Евстафьевым своего литературного образа играет этническое происхождение. В 1807—1808 годы он опубликовал в «Literary Panorama» серию «Писем об Украине», представлявших читателю идиллический образ его малой родины[14]. Последняя в письмах неизменно противопоставляется Великороссии: украинская природа разнообразнее российской, а климат мягче; местные женщины красивее и добронравнее русских; священники трезвее и благочестивее; простой народ честнее и гостеприимнее русского дворянства, малороссийские певцы поют нежнее и лучше. История Украины трактуется Евстафьевым как история предательства со стороны великороссов. Отсюда проистекает неприязнь украинцев к русским, которую первые всасывают с молоком матери[15]. Идеальным национальным героем Евстафьев считает полковника Семена Полуботока (Simon Polubotok), отважную речь которого, адресованную царю Петру, он полностью приводит в одном из своих литературных писем (эту речь он заимствует из книги французского историка Шерера об Украине[16]).
Десять лет спустя, в написанном по-английски письме к адмиралу Н.С. Мордвинову, Евстафьев изобразит трагедию чугуевского казачества, уничтожаемого военными поселениями, как конец золотого века Украины. Эта украинско-казачья Утопия, населенная отважными героями и добрыми и чувствительными обывателями, находится в самом центре этнического самосознания Евстафьева. В свою очередь, чугуевское казачество для него — некий медиум между Украиной и Великороссией. Заметим, что роль по средника между двумя «мирами» (Россия и Англия, Россия и Америка) Евстафьев будет играть на протяжении всей своей политической и литературной деятельности.
Английская карьера Евстафьева оборвалась неожиданно. В 1808 году Россия, поощряемая наполеоновской Францией, объявила Англии войну. Российское посольство вынуждено было покинуть Лондон. Вскоре страну покинул и Евстафьев, переехавший в Париж. В 1808 году его пригласили занять пост профессора латинского языка в Харьковском коллегиуме, и он уже собирался отправиться туда, но судьба распорядилась иначе. Осенью Евстафьев принял предложение стать первым российским консулом (торговым представителем) в Бостоне.
МЕЖДУ МАЗЕПОЙ И ПЕТРОМ
Летом 1808 года Американские Соединенные Штаты и Российская империя установили дипломатические отношения. В июне этого года император Александр I назначил Андрея Яковлевича Дашкова генеральным консулом Российской империи в Филадельфии. В июне 1809 года Дашков прибыл в Соединенные Штаты. В мае 1809 года послом России в Соединенных Штатах был назначен граф Пален. В ноябре 1811 года его сменил Дашков. Другими членами первой российской миссии в Америке были Павел Свиньин, Николай Козлов и Алексей Евстафьев.
25 августа 1809 года газета «Boston Repertory» сообщила читателям о прибытии в город русского консула Евстафьева. В сентябре экзекватура Евстафьева была подписана четвертым президентом США Джеймсом Мэдисоном. Судя по всему, новоиспеченный молодой дипломат быстро снискал «всеобщее уважение, достойное русского официального представителя». С самого начала своей американской службы он стремился представить себя в глазах бостонской публики образованным джентльменом из европейской столицы (впоследствии противники Евстафьева припомнили ему, что в Англии он был лишь церковным певчим). Еще одной составляющей публичного образа Евстафьева в это время становится его «экзотическое» казачье происхождение. Очевидно, что молодой автор сразу позаботился о том, чтобы его очерк о казаках, опубликованный в 1807 году в Англии, стал известен американской публике.
Надо сказать, что использование этого казачьего мотива в целях саморепрезентации было достаточно рискованным шагом со стороны Евстафьева. На рубеже 1800—1810-х годов казаки в американском воображении, питавшемся в основном британскими источниками, представлялись хотя и бесстрашными, но дикими и вызывающими ужас у противника (то есть наполеоновских войск) воинами, несколько напоминавшими американских индейцев. Филадельфийский коллега Евстафьева, дипломат Петр Полетика, посвятивший «защите» русского казачества несколько страниц в своей контркритике антирусского памфлета английского путешественника доктора И.Д. Кларка, признавался американским читателям, что «до сих пор ни одному казаку не удалось прославить себя в науках и искусствах»[17]. Мы полагаем, что амбициозный Евстафьев решил преодолеть эту карму и создать (прежде всего в своем лице) новый образ цивилизованного казака-писателя в Америке — экспортный вариант «казачьего Ломоносова».
В марте 1811 года Бостонский театр поставил пятиактную историческую трагедию Евстафьева под названием «Мазепа, гетман Украины» («Mazepa: Hetman of the Ukraine»). Это было первое в истории литературы драматическое воплощение образа украинского гетмана[18]. Критики с воодушевлением встретили трагедию. Отмечалось, что автором ее был российский джентльмен, прекрасно овладевший английским языком, что пьеса отличалась оригинальностью и мастерством исполнении, что автор ее следовал традициям Шекспира («Ричард III» и «Отелло»), что тема трагедии — судьба северной Европы и восхождение на историческую сцену Петра Великого — интересна «для историка и биографа»; наконец, что эта трагедия может стать началом новой эры в истории американского театра. Намекалось (безусловно, со слов самого автора), что эта трагедия будет вскоре поставлена в Англии.
К сожалению, текст трагедии до нас не дошел, но рецензии и опубликованное либретто позволяют более или менее точно реконструировать ее сюжет и актуальную политическую задачу: привлечение внимания американской публики к российской истории и образу ее «главного героя», императора Петра. Между тем российская история была лишь фоном для «романического» сюжета трагедии — борьбы двух женщин за сердце Мазепы, «великолепного мятежника» («a splendid rebel»). Эта любовная интрига, достигающая кульминации во время исторической битвы двух народов, была заимствована автором, как мы полагаем, из «Мармион» Вальтера Скотта (Полтавская битва у Евстафьева занимает место битвы при Флоддене у Скот та). Для самого автора особое значение имела, по всей видимости, национальная тема трагедии, затронутая еще в английских «Письмах об Украине», — противостояние Малороссии и петровской России. Можно сказать, что Евстафьев «разыгрывал» свой собственный этнокультурный конфликт: Петр и Мазепа — два «героя» или два символа этнической идентичности автора. Победу России под Полтавой, разрушившую надежды Мазепы на сохранение украинской вольности, Евстафьев интерпретировал как историческую закономерность, а смирившееся перед мощью Петра казачество — не только как трагическую жертву (сквозная тема «украинских писем»), но и как потенциальную элиту российской армии, на которую в канун новой войны с Наполеоном Евстафьев возлагал особые надежды.
ГОЛОС РОССИИ
По мнению российского посланника Дашкова, важнейшей задачей дипломатической миссии в Америке было создание позитивного образа России. В своем меморандуме министру иностранных дел графу Н.П. Румянцеву от 3 (15) декабря 1811 года он сетует на то, что американцы, не знающие иностранных языков, черпают сведения о России и русской истории из предвзятой британской прессы. К сожалению, эти «неправильные» представления о России разделяет и республиканская администрация президента Мэдисона. В свою очередь, похвалы Дашкова удостаиваются деятели оппозиционной, федералистской, партии, сочувственно относящиеся к России как к противовесу наполеоновской Франции. Таким образом, заключает Дашков, целью российской контрпропаганды в Америке является опровержение «дешевых и глупых» представлений о России и ее политике, распространяемых в британской прессе[19]. Дашков докладывает министру, что для достижения этой цели он постоянно снабжает американских журналистов статьями о «мощи и ресурсах» Российской империи и надеется на то, что придет время, когда американцы, осознав свои собственные интересы, коренным образом изменят «нравственные и политические представления» о России, ее мудрости и благородной позиции ее правительства[20].
В марте 1812 года Дашков посылает в Петербург три сочинения, вышедшие в Америке при участии его миссии. Одно из них было написано Евстафьевым — это трагедия о Петре Великом и его сыне Алексее, к которой были приложены пространная апология российского императора и собрание патрио тических анекдотов о нем (заимствованных, как мы можем судить, у Голикова и Вольтера)[21]. В примечаниях к этому сочинению Евстафьев указывал, что стремился опровергнуть обвинения в жестокости, которые предъявил русскому монарху один из британских «зоилов» России, доктор Кларк (заметим, что книга последнего вызывала особое раздражение Дашкова). В другой депеше Дашков сообщал министру о новой книге Евстафьева — анонимном памфлете «Способы России»[22]. Этот трактат и последовавшие за ним статьи Евстафьева о русской внешней политике вызвали резкую критику британских публицистов, на которую молодой автор ответил в трактате «Достопамятные предсказания»:
В то время как мои противники или, точнее, враги моей страны доверялись исключительно иностранным властям, искажавшим действительность сообразно собственным интересам, я искал свои сведения в архивах Российской империи, и там, на страницах истины, я нашел свой триумф. Я готов, таким образом, показать вам, насколько я был прав и насколько мои противники ошибались; насколько следует доверять российским властям и на -сколь ко необходимо восстановить для России привилегию, которой пользуются все другие нации и которой она лишена, — право быть представленной собственными историками или защитниками. Такова моя главная цель…[23]
Иначе говоря, Евстафьев представляет себя голосом России, к которому должны прислушаться западные нации.
БОСТОНСКИЙ БАНКЕТ
18 июня 1812 года Американские Соединенные Штаты объявляют войну Англии, а 3 июля Франция объявляет войну России. Американские историки называют англо-американскую войну 1812—1814 годов «самой непопулярной» и «нелепой» в истории США[24]. Общественное мнение молодой республики было расколото. Федералисты Новой Англии, культурным центром которой был «Бостон, город янки» («the Yankee-town of Boston»), стремились к скорейшему заключению мира с Англией и изображали республиканских сторонников войны как союзников французского тирана. В свою очередь, республиканская пресса представляла оппозицию как предателей и агентов английского короля Георга. В этом противостоянии особое место занимала российская тема. Так, по замечанию американского историка, федералисты видели в русской армии первую линию защиты от французской агрессии и диктатуры и обвиняли администрацию президента Мэдисона в том, что «та вонзает нож в спину Англии, в то время как Британия борется за существование, воюя с Наполеоном». В этом контексте, по словам историка, настоящим кумиром федералистов стал русский консул в Бостоне Алексей Евстафьев[25]. Весной 1813 года политическая борьба между федералистами и республиканцами приобретает специфическую форму «противостояния посредством публичных торжеств» («opposition through public celebrations»), посвященных русским победам над Наполеоном. В марте 1813 года группа массачусетских федералистов, известная как Эссекская хунта, приняла решение устроить в Бостоне торжественное празднование победы России над французским тираном. В Королевской часовне была исполнена оратория и произнесена проповедь, посвященная этому событию. В 4 часа пополудни состоялся торжественный банкет в честь русского консула в Бостоне. Председатель комитета по организации торжеств Т.Х. Перкинс обратился с приветственным словом к Евстафьеву:
Мы никогда не забудем, что именно вы открыли американской нации «Способы России»! Мы не забудем, что именно вы предсказали ставшую теперь историей судьбу Деспота, который тщетно надеялся, что ваши соотечественники присоединятся к когорте его вассалов[26].
«Мы радуемся вместе с вами, — продолжал Перкинс, — тому, что угнетенные и униженные народы континентальной Европы сбрасывают ныне свои оковы, и ваш доблестный Император приветствуется ими как избавитель коммерческого мира»[27].
В свою очередь, влиятельный федералист Гаррисон Отис выразил надежду, что победы России заставят республиканское правительство признать свои ошибки и ускорить, во избежание катастрофы, заключение мира с Англией. В ответ русский консул, «опасаясь, что не сможет выразить свои чувства должным образом на чужом языке», попросил президента собрания зачитать написанный им благодарственный адрес бостонскому обществу[28].
Первый тост за обедом был произнесен в честь освободителя Европы императора Александра (празднование явно было приурочено ко дню восшествия российского императора на престол). Также участники обеда подняли тосты в честь русского народа, американского президента, губернатора штата Массачусетс, русской армии, Кутузова, испанских и португальских патриотов, американского флота, героической Москвы, памяти президента Вашингтона, кавалерии казаков и содружества Массачусетса[29].
«Чем сильнее влияние России, — говорилось в ответном слове Евстафьева, — тем крепче безопасность и счастье народов». В конце своего приветствия он напомнил присутствовавшим, что «столица Массачусетса» была первым американским городом, противостоявшим тирании и агрессии: «…да вечно будет она в политике и морали путеводной звездой Америки!»[30]
Речь Евстафьева была опубликована в газетах и вызвала серьезный дипломатический скандал. Американская администрация посчитала ее вмешательством России во внутренние дела Республики. Евстафьев вынужден был объясняться: в письме к Дашкову он признал, что не хотел никого обидеть и просто выразил благодарность гостеприимным хозяевам. Дашков поддержал его в депеше графу Румянцеву, в которой заметил, что республиканцы использовали эмоционального русского консула в своей политической борьбе с оппозиционной партией[31]. В конце концов администрация Мэдисона решила замять скандал, чтобы не ухудшать отношений с Александром I, предложившим тогда выступить в роли посредника между Соединенными Штатами и Англией. В итоге Евстафьеву было разрешено остаться в Бостоне[32].
Международный инцидент был исчерпан, но газетная кампания против российского консула только начиналась. Республиканские журналисты представили вмешательство русского консула во внутренние дела Америки как доказательство существования адского заговора федералистов и российского и британского правительств. Русского консула они изображали союзником массачусетских изменников. В ведущей вашингтонской газете «The National Intelligencer» «русский праздник» в Бостоне был назван «глупым и отвратительным фарсом», представлявшим собой не что иное, как предательскую вылазку федералистов. Этот «отвратительный фарс» был немедленно спародирован в одноактной пьесе «Русский банкет, или Праздник измены» («The Russian Banquet, or the Feast of Treason», 1813), написанной неким Гектором Львиным Зевом (Hector Snapdragon; разумеется, псевдоним). В этой пьесе, никогда, насколько мне известно, не привлекавшей внимания исследователей, Евстафьев был впервые выведен под именем Дона Казака (Don Cossack), друга лорда Овсяного Осла (Oat-Ass, издевательски перелицованная фамилия федералиста Отиса) и союзника Безумного Джека (Crazy Jack), то есть одного из лидеров федералистов, влиятельного журналиста и политика Джона Лоуэлла, известного под именем Бостонский Мятежник (the Boston Rebel).
Сюжет этого фарса прост. Группа изменников готовит торжественный банкет в честь России в Бостоне. Безумного Джека мучают угрызения совести: он продал свою душу королю Георгу и Сатане. Появляется лорд Oat-Ass и рассказывает своему соратнику, что император Александр разбил дьявола Бонапарта и, хотя эта победа и стоила царю половины империи, такие жертвы для него «пустячок». От этой новости Безумный Джек приходит в восторг и поет песню в свою честь:
Though a «Rebel» I’m called,
Yet I’m true to my cause,
And I constantly fight,
Against freedom and laws.
With my goose-quilt in hand,
I still flourish about; <…>
My master, king George,
Pays me well for my work…
[Хотя я зовусь Бунтарем, я тем не менее верен своему призванию и постоянно сражаюсь против свободы и законов. С гусиным пером в руке я до сих пор процветаю; <…> Мой хозяин, король Георг, хорошо платит мне за мою работу.]
В этот момент на сцене появляется Дон Казак и предлагает своим союзникам исполнить на торжественной службе в честь российской победы «Te Deum» (что является, с точки зрения протестантов-республиканцев, кощунством[33]). «Конечно, — говорит Дон Казак, — многие будут думать о том, что довольно странно для народа по эту сторону океана воспевать гибель 20 или 30 тысяч по другую сторону, но мы живем в век чудес…» Эти же персонажи появляются в другом сатирическом произведении того времени, «Книге мошенников» («The Book of Washington Benevolents, Otherwise Called, The Book of Knaves». Boston, 1813—1814), автором которого значится Obadiah Broadbrim (тоже псевдоним). В третьей части этой сатиры лорд Овсяный Осел, Безумный Джек и Дон Казак (вместе с другими проанглийскими федералистами) подписывают раболепную петицию, адресованную «его всемилостивейшиму (сумасшедшему) величеству, королю Георгу III».
Наконец, «казачьи нелепости» бостонских федералистов высмеиваются и в одной из самых известных сатир этого времени, «Гвалт на Хартфордской конвенции!» («The Hartford Convention in an Uproar!»), автором которой значится Hector Benevolus.
Мартовские торжества в Бостоне послужили также образцом для новых чествований России, организованных федералистами по всему восточному побережью Соединенных Штатов, «от Бостона до Балтимора»[34]. Популярность Евстафьева достигла тогда апогея[35]. Бостонские друзья приветствуют его как драматурга, публициста, предсказателя российской победы над Наполеоном и даже как некую инкарнацию «русскости» (точнее, «казацкости») в Америке.
Следует заметить, что еще в январе 1813 года Евстафьев опубликовал статью под красноречивым заголовком «Донские казаки защитили американскую свободу» («American Liberty Defended by the Cossacks of Don»)[36]. Эту статью можно считать своеобразным идеологическим апофеозом казачьей темы в творчестве Евстафьева в период Наполеоновских войн:
права Соединенных Штатов были защищены на брегах Двины и пожаром Москвы <…> донские казаки, одержимые воинским духом, который должен был бы заставить нас покраснеть, преследовали этого властелина мира так, как преследуют дикого вепря, опустошившего кукурузное поле[37].
Иначе говоря, казаки, по Евстафьеву, являются спасителями не только Европы, но и Америки.
«КАЗАЧЬЯ ПАРТИЯ»
В 1814 году Бостонский театр ставит упоминавшуюся выше историческую трагедию Евстафьева о Петре Великом и его сыне. В том же году бостонской публике была представлена «оперная мелодрама» Евстафьева под названием «Верная жена, или Казаки по дороге в Париж» («The Faithful Wife, or The Cozaks on the road to Paris»; текст пьесы не сохранился; отрывки из нее помещены в «Достопамятные предсказания»)[38]. Политическую суть этой трехактной пьесы, по словам самого автора, выражал следующий монолог казачьего атамана, адресованный обитателям Фонтенбло:
Не бойтесь! Мы ваши друзья. Мы воюем не против Франции, но против тиранов и угнетателей… Мы пришли, чтобы разорвать ваши цепи и вернуть вам свободу, — свободу, которой вы попытались лишить нас в нашем доме («Достопамятные предсказания», р. 95).
Мелодрама заканчивалась хором французских крестьян в честь императора Александра на мотив «известного русского полонеза». Триумф России Евстафьев представлял как триумф казаков-освободителей[39].
С бостонской постановкой этой пьесы был связан небольшой, но крайне показательный скандал. По воспоминаниям современника, в финале спектакля актеры, изображавшие казаков, сошли со сцены и прошли между рядами бостонской публики с пиками наперевес. Это колоритное шествие было воспринято частью публики чуть ли не как казачье вторжение. «Казачий марш» был немедленно использован противниками Евстафьева и его почитателей-федералистов. Конечно, тема «казачьей угрозы» в американской публицистике восходила к французским (и в меньшей степени английским) источникам[40], но знаменательно, что в Америке она ассоциировалась непосредственно с местными событиями — «русскими торжествами» в Бостоне и других городах восточного побережья, публикацией статей и постановкой мелодрамы Евстафьева. Последняя стала объектом нескольких пародий и сатир («Прибытие казаков в Париж» [«Arrival of Cossacks in Paris»]; «Наполеон-избавитель, новая мелодрама» [«Napoleon the Deliverer, a new melo-drama»]), а ее автор-казак — своего рода «памфлетной личностью».
В республиканском лексиконе слово «казак» быстро становится политическим обвинением. В 1813 году государственный секретарь Джеймс Монро назвал «казаками» всех федералистов. «Казачьими празднествами» («Cossack celebrations») называют торжества и спектакли в честь России республиканские публицисты. Влиятельный британский журналист (и один из главных политических оппонентов Евстафьева) Уильям Коббет издевательски обращается к бостонским политикам как к «казакам Новой Англии» («New-England Cossacks»)[41] или «казачьей фракции» «партии измены» («the “Cossack faction” or party of treason»)[42]. Бостонских священников, поддерживавших федералистов, он окрестил «казачьим духовенством» («the Cossackpriesthood»). Цивилизованных («polished») казаков и воспитанных («accomp lished») русских не существует в природе, утверждал Коббет. Более того, главной опасностью для Америки является «формирование казачьей армии, призванной разгромить Америку, чтобы возвести на престол герцога Йоркского» (в республиканской прессе распространялись фантастические слухи о том, что Англия наняла 5000 казаков для вторжения в Соединенные Штаты)[43]. Кульминации тема «казачьего нашествия» достигает в послевоенной сатирической поэме Д. Бедингера «Казачий праздник в Шефердстауне» («The Cossack Celebration at Shepherd’s Town»), в которой «наши казаки» изображаются как британские агенты, стремящиеся изгнать Джеймса Мэдисона из президентского кабинета. Автор этой сатиры поименно высмеивает участников торжеств, уподобляемых им «русским (казачьим) медведям» — «Не совсем зверей, не вполне людей»[44].
Таким образом, в политическом дискурсе, созданном республиканскими памфлетистами первой половины 1810-х годов, русский консул в Бостоне, — «прославленный бостонский казак, англо-казачий консул» («the renowned Boston Cossack, Anglo-Cossack Consul») — превращается в эмблему «русской опасности», которая, в свою очередь, оказывается субститутом «британской угрозы» Америке. Если во французском (наполеоновском) политическом дискурсе «казаки» означали «реальных» казаков — жестоких и диких всадников, несущих разрушение европейской цивилизации, то в Америке середины 1810-х годов под ними подразумевали… англичан! В свою очередь, федералисты изображают Евстафьева как по-европейски просвещенного джентльмена и культурного деятеля, представляющего державу, освободившую Европу от наполеоновской тирании.
По иронии судьбы, донской казак, автор трактата и пьес о казачестве, Евстафьев сам превращается в персонаж политической пьесы (или фарса), «сочиненной» американскими журналистами обеих партий.
МЕДВЕДЬ В АНГЛИЙСКОЙ ШКУРЕ
После войны Евстафьев сохранил свой боевой темперамент, но объектом его приложения стала новая область литературной деятельности. Он пишет цикл статей о театре и актерском искусстве, которые печатает в журнале «Palladium» под псевдонимом Драматический Цензор (Dramatic Censor). В этих статьях Евстафьев отстаивает эстетические принципы, характерные для британской драмы и театрального искусства рубежа XVIII—XIX веков (то есть периода, когда он жил в Англии, — так называемой «эры Кембла», любимого актера Евстафьева). «Непросвещенным» американским актерам и драматургам он противопоставляет британских кумиров своей юности, а сам претендует на роль реформатора американского театра. Его амбициозные рецензии вызвали гневную отповедь автора, скрывшегося под инициалом W. Последний уподобил критические эскапады Драматического Цензора «казачьим атакам» и заметил, что иностранное происхождение и положение гост я Соединенных Штатов не дают ему права критиковать местные театральные обычаи[45].
Еще в 1806 году Евстафьев назвал свой перевод «Димитрия Самозванца» Сумарокова «русской трагедией в британском платье». Это определение было подхвачено британскими критиками, которые использовали его то как комплимент, то как упрек. Мы полагаем, что эти полярные оценки предопределили восприятие публичной персоны Евстафьева в Америке. Во всех без исключения рецензиях на его американские сочинения подчеркивалась «иностранность» («foreignness») сочинителя — иногда в положительном ключе (когда отмечалось, скажем, «феноменальное владение» им «нашим языком»), но чаще всего в негативном: подчеркивались его стилистическая и идеологическая чуждость американской публике, стиль «русского медведя» или дикаря-казака в «шкуре» английского языка.
Пожалуй, наиболее яркий пример политической «деконструкции» американского образа Евстафьева мы находим в пространной рецензии на его эпическую поэму «Димитрий Донской» («Demetrius of the Don», 1818). Эта незавершенная и сверхамбициозная поэма, написанная в манере Михаила Хераскова, противопоставлялась автором философскому эпосу Джоела Барло у «Колумбиада» («The Columbiad», 1807), в котором воспевались «республиканские» основания американской нации[46]. Поэма была посвящена российской императрице, носила аллюзионный характер (Димитрий — Александр I, Мамай — Наполеон), прославляла русских казаков и расточала комплименты бостонским федералистам[47]. Анонимный (республиканский) критик, подвергший эту поэму педантичному разбору, пришел к выводу, что во всех отношениях она чужда американской публике: по своей «чудовищной» форме, «восточной» образности, подобострастному монархизму, «неотесанному» языку и причудливому синтаксису.
Одним словом, в восприятии противников Евстафьева его эпическая поэма прославляла деспотический российский режим под флером английского языка. Поскреби это сочинение, и найдешь «не совсем зверя, не вполне человека».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В 1810—1820-е годы Евстафьев продолжал принимать активное участие в театральной и музыкальной жизни Бостона. Он явился одним из основателей местного филармонического общества. Его дочь и ученица стала знаменитой пианисткой (местные композиторы посвящали ей свои произведения; впоследствии она познакомилась с Шопеном). Не утратил Евстафьев и боевого духа защитника российских интересов в Америке. В 1823 году русский консул подал в суд на известного журналиста и издателя Джозефа Бакингема, назвавшего его в одной из своих сатир «русским медведем» (Евстафьев процесс выиграл: выражение «русский медведь» применительно к официальному представителю России сочли личным оскорблением)[48]. В 1827 году Евстафьев был назначен консулом России в Нью-Йорке. В начале 1840-х годов ему прочили место посла в Американских Соединенных Штатах, но его происхождение и участие в политических и торговых скандалах сделали это назначение невозможным[49].
25 апреля 1856 года нью-йоркский корреспондент одного из бостонских изданий сообщил своим читателям о встрече со старым господином, который когда-то ловил корюшку в бостонском заливе, был ярким представителем высшего общества столицы Массачусетса, судился с редактором журнала «Galaxy» за то, что тот назвал его «русским медведем», а теперь, забытый всеми, проживает в Нью-Йорке. Несмотря на проблемы со здоровьем, он продолжает вести активный образ жизни и пишет «с прежней увлеченностью». Действительно, последнее (до сих пор не опубликованное[50]) произведение Евстафьева представляет собой страстную критику американской демократии, которой он противопоставляет британские и российские (в том числе казачьи!) политические институты. Американская республика для него — гигантская иллюзия, обреченная на гибель:
Моя цель — сражаться под флагом Правды, — правды, как я ее понимаю <…> Великая Республика богата иллюзиями. <…> Ее конституция полностью испорчена. <…> Ее основания не имеют соответствующей прочности. Федеративная мощь, которой она кичится, является ее внутренней слабостью. Ее существование противно законам природы. Общественные принципы, на которые она опирается, ложны. Она, в целом, есть не что иное, как кажущийся правдоподобным обман. <…> Падение ее неминуемо[51].
Этот трактат оказался последним американским сражением Евстафьева под российским флагом, — сражением, о котором никто не знал. Евстафьев умер в 1857 году, завещав свой итоговый труд, портрет императора Александра, масонскую печать и несколько писем, императорских сертификатов и семейных реликвий своим американским родственникам.
Итак, кем же был Alexis Eustaphieve? Русским? Американцем? Донским казаком? Русским писателем в Америке? Американским писателем русского (казачьего) происхождения? «Глобальным русским»? Английскими «устами» российского МИДа? Русским «голосом» американских федералистов? Российским агентом? Британским шпионом? Самопровозглашенным реформатором американского театра? Писателем-призраком (некоторые британские и американские журналисты считали, что его памфлеты были написаны за него англоязычными авторами)?
Мы полагаем, что «рассеянную» идентичность Евстафьева невозможно свести к общему знаменателю. В Америке он был «чужим» и «своим» одновременно, осознавал себя одновременно «внутри» и «вне» американской жизни. В своем последнем сочинении он предложил весьма удачное определение такого положения, вынесенное нами в эпиграф этой статьи: гость и посетитель Америки в продолжение более чем сорока лет.
Евстафьева можно назвать не только первым русским автором, писавшим исключительно по-английски[52], но и первым русским по происхождению писателем, писавшим по-английски на русские исторические и политические темы. В то же время русским писателем его можно назвать, используя выражение Хармса, только условно: мы видели, что в своих произведениях и письмах он представлял себя донским (или чугуевским) казаком, родившимся в «самом сердце Украины», которая постоянно угнеталась Великороссией. Не был Евстафьев вполне русским писателем еще и потому, что в своем творчестве, литературном поведении и общественной деятельности он ориентировался на английские и американские модели, отсутствовавшие в русской литературе и общественной жизни того времени (активное участие в памфлетных войнах, апелляция к общественному мнению, участие в судебных процессах). Наконец, сам выбор русских тем, предлагавшихся Евстафьевым американской публике, едва ли мог быть одобрен в России. Так, невозможно представить себе его трагедию о царе Петре и царевиче Алексее в русском театре начала 1810-х годов (заметим, что российский посланник в Америке А.Я. Дашков в депеше министру иностранных дел графу Н.П. Румянцеву выражал удивление выбором столь неподходящей для пропаганды России на Западе темы[53]).
Между тем нельзя назвать Евстафьева и американским писателем, писавшим на русские темы. Как мы видели, многочисленные критики Евстафьева (в основном из лагеря республиканской прессы) постоянно отмечали в его творчестве черты «русского» мышления, проявлявшиеся не только в неприемлемой для молодой Республики апологии русской монархии, но и в цветистом, «восточном», строении английских фраз, иррациональных метафорах и архаических аллегориях. В свою очередь, противники республиканцев, федералисты, называли Евстафьева «джентльменом из Европы» и относились к нему как к своего рода посреднику между Америкой и Старым Светом — прежде всего, освободительницей Европы, Россией. Но и для тех, и для другихAlexis Eustaphieve был чем-то вроде персонификации России — казаком Соединенных Штатов Америки или русской диаспорой в единственном числе.
[1] В РГИА сохранился «Реестр разных сочинений и трудов Алексея Евстафиева», составленный самим автором. В этот реестр входят следующие сочинения: (1) «Димитрий Самозванец» («Demetrius the Impostor»), трагедия, перевод с российского на английский; (2) «Жизнь Ломоносова» («Life of Lomonosov»), (3) письма об Украине («Letters on the Ukraine»); (4) «Выгоды России в войне с Франциею» («Advantages of Russia in the Present Contest (1805) with France»); (5) «Послание к Евреям» («Epistle to the Heb-rews», перевод с английского на российский); (6) «Ключ к поступкам Российского Императора» («Key to the recent conduct of the Emperor of Russia»); (7) Плейфайрого исследование (Mr. Playfair, «Inquiry into the perennial [permanent] causes of the decline and fall of wealthy and powerful nations»; (8) «Суд Джона Булла» («Ins and outs called to an account by John Bull» с каррикатурою» (этому памфлету мы посвятили отдельное исследование. — И. В.); (9) «О застрахова-нии, частию выбранное, частию подлинное сочинение на российском языке» (рукопись этого сочинения сохранилась в РГБ); (10) «Способы России» («Resources of Russia in the event of a contest with France»); (11) Те же с обозрением кампании в 1812 году и изложением политического состояния Европы. Второе издание; (12) «Петр Великий и Алексей Царевич» («Reflections on Peter the Great, notes, anecdotes, and the tragedy of Alexis, the Czarevich»); (13) Те же, с прибавлениями и возражением г. Вальчу (Walsh), второе издание; (14) «Рассуждение о войне в 1812», с возражениями Вальчу. Первые переведены с российского от полковника Чуйкевича, а последние подлинные («Reflections on the war of 1812» with the strictures on Mr. Welsh); (15) «Ответ Единбургским критикам» (Reply to the Edingburg (sic.) reviewers); (16) «Достопамятные предсказания» («Memorable predictions»), собрание разных пьес, появившихся в газетах; (17) «Переписка с генералом Гомфрий» («More predictions» or «Mr. Eustaphieve’s correspondence with General Humphrey») (РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Ед. хр. 442. Л. 79). В 1818—1840-е годы Евстафьев написал первую часть эпической поэмы «Димитрий Донской» («Demetrius of the Don»), книгу о гомеопатии «Homoepathia Revealed» и названный выше политический трактат о демократии в Америке. Евстафьев состоял членом Вольного общества любителей российской словесности. На одном из заседаний 1818 года (когда он был в Петербурге) читали какие-то его сочинения.
[2] Полторацкий С. А.Г. Евстафьев — русский писатель в Америке // Библиографические записки. 1858. № 1. С. 212— 213; Wiener L. The First Russian Consul at Boston // The Russian Review. 1916. Vol. 1. P. 131—140; Алексеев М.П.А.Г. Евстафьев — русско-американский писатель начала XIX века // Научный бюллетень ЛГУ. 1946. № 8. С. 22— 27; Кросс А.Г. Русское посольство в Лондоне и знакомство англичан с русской литературой в начале XIX в. // Сравнительное изучение литератур. Л., 1976. С. 99—107; Болховитинов Н.Н. Становление русско-американских отношений. 1775—1815. М., 1966. С. 564, 570, 572, 582; Bo-den D. Das Americanbild im russsischen Schriftum bis zum Ende des 19 Jahrhunderts. Hamburg, 1968. S. 73; Cross A.G. «By the banks of the Thames»: Russians in eighteenth century Britain.Oriental Research Partners, 1980; Idem. Early British Acquaintance with Russian Popular Song and Music // Slavonic and East European Review. 1988. Vol. 66. № 1; Паперно И. А.Г. Евстафьев — двуязычный писатель // Материалы и тезисы научных студенческих конференций. Тарту, 1972. С. 23—25; Пономарёв В.Н. Полвека за океаном: российский дипломат и литератор Алексей Евстафьев // Американский ежегодник. 1990. М.,1991. С. 191— 205; Николюкин А.Н. Литературные связи России и США: Становление литературных контактов. Л., 1981. С. 118— 135; Poritsky E.F. Russian Writer in America // Graduate Essays on Slavic Languages and Literatures. 1990. Vol. 3. Р. 59— 73; Nagengast W.E. Moscow, the Stalingrad of 1812 // The Russian Review. 1949. Vol. 8. № 4; Smith-Peter S. «An Antebellum Russian-American Takes on Tocqueville: Aleksei Evstaf’ev on Democracy in America»: Paper presented at the annual meeting of the Association for Slavic, East European and Eurasian Studies 44th Annual Convention. New Orleans Marriott. New Orleans, LA //http://citation.allacademic.com/meta/p566277_index.html/.
[3] Евстафьев родился в 1779 году в области Войска Донского, по всей видимости, в казачьем селе Приволье Славянского уезда, расположенном на реке Торце. Его отец был настоятелем местного храма Михаила Архангела (РГИА. Ф. 796. Д. 78. Ед. хр. 970. Л. 23). В одном из своих писем об Украине, опубликованных в журнале «Literary Panorama» в 1807—1808 годах, Евстафьев дал красочное (и, можно сказать, ностальгическое) описание этих мест.
[4] Евстафьев поступил в коллегиум в 1787 году. Согласно «Ведомости об учителях и учениках Харьковской семинарии за 1796/97 учебный год», он изучал «философию, физику, книгу о должностях человека и гражданина», а на послед нем году — «Compendium orthodoxae theologicae doct rinae» архимандрита Иакинфа Карпинского (РГИА. Ф. 796. Оп. 78. Д. 970). В коллегиуме также изучались латынь, французский и немецкий языки. Особое внимание уделялось пению (в «Письмах об Украине» Евстафьев сообщает, что коллегиум славился лучшими церковными певцами). По всей видимости, Евстафьеву довелось учиться музыке у преподававшего в коллегиуме известного музыканта и композитора Артемия Лукьяновича Веделя (Евстафьев прекрасно играл на скрипке; в 1810—1820-е годы он принимал активное участие в концертах Бостонского филармонического общества и Общества Генделя и Гайдна). Согласно реестру студентов 1797 года, Евстафьев был «преизрядного понятия успеха и поведения нехудого».
[5] Лучшие выпускники семинарии нередко получали назначение в заграничные посольские церкви. В 1798 году два студента богословия, Евстафьев и его однокашник Н.П. Лонгинов (впоследствии секретарь императрицы Елизаветы Алексеевны и сенатор), были отправлены «к Лондонской миссии на церковнические места». Настоятелем посольской церкви в Лондоне был отец Иоанн Смирнов, выпускник того же училища. См.: Александренко В.Н. Русские дипломатические агенты в Лондоне в XVIII в.: В 2 т. Варшава, 1897. С. 422;Орлов А.А. Союз Петербурга и Лондона: российско-британские отношения в эпоху наполеонских войн. М., 2005. Порядок таких назначений описан в книге В.Н. Александренко. Необходимыми условиями были знание греческого языка, успехи в науках и безупречный образ жизни. Избранники вызывались в Петербург, где давали обещание изучать английский язык. Содержание они получали маленькое, так что «неудивительно, что на некоторых молодых русских юношей, определенных церковниками, замкнутая английская жизнь в Лондоне действовала угнетающим образом, и они нередко под влиянием нужды, лишений доходили до отчаяния и спивались» (с. 424).
[6] Из театральных рецензий Евстафьева, опубликованных в американских журналах и газетах в 1810-е годы, следует, что молодой человек видел великого актера в Королевском театре в Ковент-Гардене в «Гамлете», «Ричарде III», «Венецианском купце», «Генрихе IV» и «Виндзорских насмешницах».
[7] В сохранившемся в годвиновском архиве в Оксфорде сопроводительном письме «русский джентльмен» просил автора исторического романа «St. Leon» прочитать его трагедию, исправить языковые ошибки, благословить молодого энтузиаста на литературное служение, а также обещал заплатить за редактирование из денег, которые надеялся получить в случае распродажи тиража (Abinger Collection. Deb. b. 215/I. Bodleian Library. University of Oxford). Помог ли Годвин молодому сочинителю, мы не знаем, но уже в следующем году «Demetrius the Impostor» был опубликован в типографии «Nichols and Son».
[8] Участию А.Г. Евстафьева в русско-французско-английской памфлетной войне в этот период мы посвятили отдельную работу.
[9] См. пафмлет 1808 года «Ins and outs called to an account, or, The wrath of John Bull» («Нынешние и бывшие, призванные к ответу, или гнев Джона Булля»).
[10] Кажется, сильнейшее впечатление на английских (а потом французских и американских) читателей произвело описание дикости и мощи казаков: «никогда не расстающиеся со своими конями», «свирепые по своей природе, не знающие законов, бесстрашные, приученные к усталости и опасности, отчаянные во всех предприятиях, состоящие из грабителей и прочих преступников»; они едят конские туши сырыми, «лишь подогревая их под седлами своих коней». Это красочное описание Евстафьев включил в более поздний памфлет «Resources of Russia» (1812).
[11] За этот памфлет император пожаловал Евстафьеву 100 фун тов стерлингов и 14-й класс. Министр иностранных дел граф Румянцев дал указание молодому автору оставаться в Англии и продолжать писать памфлеты в том же, выгодном для России направлении.
[12] Cross A.G. Anglo-Russica: Aspects of Cultural Relations Between Great Britain and Russia in the Eighteenth and Early Nineteenth Centuries. Berg, 1993. Р. 133.
[13] Literary panorama. 1807. Vol. 1. P. 156.
[14] «Description of the Ukraine, by a Russian Traveller, to his friend at St. Petersburgh, in a series of letters». В предуведомлении к публикации издатель сообщал, что эти письма были написаны «российским джентльментом», находящимся в настоящее время в Англии, и что предоставленные в распоряжение журнала письма основаны на собственных наблюдениях сочинителя (Literary Panorama. 1807. Vol. 2. P. 128).
[15] «Ежели ребенок плачет и не слушается, то нет лучше способа его успокоить, чем сказать, что сейчас придет великоросс» (Literary Panorama. 1807. Vol. 2. P. 561).
[16] Scherer J.-B. Annales de la petite Russie, ou Histoire des Co-saque-Saporogues et des Cosaques de l’Ukraine (1788; немецкий перевод этой книги вышел в 1789 г.). См.: Plokhy S.The Cossack Myth: History and Nationhood in the Age of Empires. Cambridge: Cambridge University Press, 2012. P. 175—179.
[17] [Полетика П.] Observations on the first volume of Dr Clarke’s Travels in Russia, Tartary and Turkey // The American review of history and politics, and general. 1812. Vol. 3. P. 116.
[18] Manning C.A. Hetman of Ukraine Ivan Mazeppa. N. Y., 1957.
[19] The United States and Russia. The Beginnings of Relations. 1765—1815. Washington, DC: Government Printing Office, 1980. P. 804—811. Аналогичную контрпропагандистскую кампанию организовал в Англии в конце XVIII века граф Воронцов — бывший патрон и заказчик Евстафьева.
[20] «Настанет время, — пишет Дашков, — когда американцы начнут глядеть на нас своими собственными глазами. Их верное понимание нашей силы, мудрости и нравственности нашего правительства, так же как наших отношений с этой страной, могут иметь только взаимовыгодный результат» (The United States and Russia. Р. 811).
[21] The United States and Russia. Р. 828.
[22] Этот памфлет был самым известным сочинением Евстафьева. По его собственному признанию, «“Способы России” были перепечатаны в Англии с великим прибытком для книгопродавца, и переведены на другие языки, как то Португальский и Гишпанский, по приказанию Герцога Веллингтона» (РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Ед. хр. 442. Л. 79).
[23] Eustaphieve А. Memorable Predictions of the Late Events in Europe. Boston, 1814. Р. 5.
[24] LaCroix А. A Singular and Awkward War: The Transatlantic Context of the Hartford Convention // American Nineteenth Century History. 2005. Vol. 6. № 1. Р. 3—32.
[25] Nagengast W.E. Moscow, the Stalingrad of 1812. P. 304.
[26] Цит. в статье Лео Винера о Евстафьеве в «Russian Review» (1916. Р. 136).
[27] Proceedings of the Massachusetts Historical Society. Boston, 1881. Vol. 18. Р. 382.
[28] Ibid. P. 381. Неуверенность Евстафьева в своем английском была лишь предлогом. Настоящей причиной его отказа от публичного выступления было стремление уклониться от прямого вмешательства в американскую политическую борьбу. Как мы увидим далее, избежать скандала ему все-таки не удалось.
[29] Proceedings of the Massachusetts Historical Society. Р. 382.
[30] См. детальное описание бостонских торжеств в номере «The Weekly Messenger» за 2 апреля 1813 года.
[31] The United States and Russia. Р. 962.
[32] В январе 1813 года Дашков предложил президенту Мэдисону российское посредничество в решении англо-американского конфликта. 15 апреля этого года предложение было принято американской стороной.
[33] См.: Johnson Н.Е. Musical Interludes in Boston. 1795—1830. Boston, 1943. P. 211—212.
[34] Ingersoll C.J. Historical Sketch of the Second War Between the United States of America. Philadelphia, 1845. Vol. 1. P. 474.
[35] Русский консул в Бостоне становится «алтарем, перед которым преклоняют колени представители этой фракции, личностью более важной, чем Дашков, представитель императора в Вашингтоне» (Ingersoll C.J. Historical Sketch of the Second War… Р. 474).
[36] Знаменательно, что эта статья написана Евстафьевым от имени американского наблюдателя — прием, который он неоднократно использовал.
[37] Boston Gazette. 1813. 24 January. P. 5.
[38] Драма была поставлена на бостонской сцене 13 апреля 1814 года (см.: Graupner G. The celebrated Russian polonoise with new words, as first performed in the Boston Theatre, in The Cozaks on the road to Paris. And afterwards in the Philoharmonic Society. With great applause. Boston: Published and sold by G. Graupner, at his music store, № 6 Franklin Street, [1815—1816]).
[39] Мода на казаков — одно из культурных следствий русского триумфа в Европе. В Англии в это время было поставлено несколько пьес и балетов о казаках: «Казачьи и прусские добровольцы в Германии» («Cossack and Prussian Volunteers in Germany»); «Казаки в Швейцарии» («Cossacks in Switzerland»), «Триумф России, или Русские в Париже» («The Celebration of Russia, or Russians in Paris»), «Скандал в Гайд-парке, или Донской казак в Лондоне» («Hyde Park in an uproar or the Don Cossack in London»). «Мелодрама» Евстафьева о казаках вписывалась в литературно-политический контекст эпохи.
[40] Ср. «Histoire de Kosagues» Лезюра (Париж, 1814), заказанную Наполеоном. Ср. знаменитое «предсказание» французского императора, относящееся к 1815 году, что через 50 лет Европа будет либо казачьей, либо республиканской.
[41] См.: Weekly Political Register. Vol. XXX. № 14. 1816. April 6. P. 421.
[42] Weekly Political Register. Vol. XXVI. № 22. 1814. November 26. P. 691.
[43] Ср.: «Снаряжение казачьей армии, направленной на разрушение Америки…» (Bartlett W.H., Woodward B.B. From «the second war» to the present times. New York: Virtue & Yorston [1856]. Р. 148).
[44] The Cossack Сelebration at Shepherd’s Town, Jefferson County, Virginia, July 18th, 1814. Harrisburg, PA, 1814. P. 21.
[45] Евстафьев отвечал: «И это республика словесности! Каждый человек в каждой стране имеет право быть судьей — де Сталь писала о немцах и немецкой сцене». Более того, «Америка до сих пор еще не создала ни одного значительного актера и ни одной хорошей пьесы, но только пользуется сочинениями и исполнителями из других стран».
[46] См.: McWilliams J.P., Jr. The American Epic: Transforming a Gen re, 1770—1860. Cambridge: Cambridge University Press, 2009. P. 63.
[47] См.: The Analectic Magazine. 1818. Vol. 12. Р. 233.
[48] Об этом уникальном в истории русско-американских отношений процессе («The Commonwealth vs. Joseph T. Buckingham») см.: Wheeler J.D. Reports of Criminal Law Cases with Notes and References. N.Y., 1824. Vol. 2. P. 181—204.
[49] Евстафьев пользовался покровительством адмирала Мордвинова, с которым состоял в переписке. Кандидатуру «безродного» Евстафьева на пост русского посланника в Вашингтоне Мордвинов обосновывал историческими прецедентами. Так, он призывал русского императора последовать примерам его великих предков — Петра Великого, усмотревшего «гений в мальчике, продававшем пироги», и сделавшего из него «князя Меншикова и генералиссимуса Российской империи», Екатерины II, возведшей в сан архиепископа «простого дьякона Евгения, известного по отличной учености своей», императора Александра I, пожаловавшего «отставного подпоручика князя Любецкого» в действительные статские советники. «Ныне, — писал Мордвинов графу Нессельроде, — предлежит его величеству случай возвести г. Евстафьева, находящагося консулом в Америке, соответственно высокому дарованию его от природы и заслугам, которыя он оказал России как оправдание Тильзитского мира и пророчество его на великие успехи, произведенные в 1812 г. Александром I, прославившим его царство, также сочинение поэм его, на английском языке, “Петр Великий” и “Дмитрий”» (Болховитинов Н.Н.Американский ежегодник. М.: Наука, 1991. С. 201).
[50] В настоящее время подготовку к публикации этого сочинения ведут американский историк Сюзан Смит Петер и ее ученики.
[51] The Great Republic Tested by the Touch of Truth. Фонд Евстафьева. NYPL.
[52] Евстафьев, по мнению Э. Кросса, является едва ли не первым в истории примером «русско-английского» автора (Cross А. «By the banks of the Thames». Р. 55).
[53] Дашков писал в Петербург, что было бы, конечно, лучше, если бы воображение его соотечественника воспламенил более счастливый предмет из русской истории (The United States and Russia. The Beginning of Relations 1765—1815. Washington, D.C.: United States Government Printing Office, 1980. Р. 828).