Часть I
Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2014
«С.И. Смирнова (Сазонова) чуть ли не с детства ведет дневник. Прославится»[1], — записал 30 мая 1907 года в своем дневнике Алексей Сергеевич Суворин. Сам он, вкусивший (пусть и сомнительной) славы еще при жизни, собственный дневник ценил не столь высоко: «Я жалею, что не вел правильного дневника. Все у меня отрывки, и набросанные кое-как. Их выбросят, вероятно, как хлам, никому не нужный»[2]. Действительно, дневник Суворина «правильным» назвать едва ли возможно: это пачка разнокалиберных тетрадей, иные без начала и конца, тут же разрозненные листы, с плохо определяемой хронологической последовательностью[3]. Дневник же Смирновой, в соответствии с суворинским определением, следует признать едва ли не эталоном жанра, интерпретируя смысл понятия «правильный дневник» согласно дневниковедческим исследованиям[4].
Софья Ивановна Смирнова-Сазонова (1852—1921), писательница и журналистка[5], стала вести свой дневник[6] в возрасте двадцати трех лет, судя по всему, в связи с началом новой жизни: 15 апреля 1877 года она вышла замуж за популярного актера Александринского театра Николая Федоровича Сазонова (1843—1902). Сохранившийся комплект дневника — 69 тетрадей — насчитывает 32 973 рукописных страницы и впечатляет регулярностью и подробностью записей. Однако самое его начало интригует: первые несколько страниц первой тетради вырваны; записи за 1877 год (листы 1—5) не датированы. Дневник за 1878 год начинается записью за 2.03 и кончается записью за 24.08. Далее идут записи с 11.01.1879 по 16.12.1879 (причем записи с апреля по сентябрь отсутствуют), и регулярность возобновляется с 5.02.1880[7]. Возможно, что помимо прочих, неизвестных причин, эти перерывы можно объяснить рождением в 1878 году единственной дочери Смирновой-Сазоновой, Любови[8].
Свои записи Смирнова заносила в дневник ежедневно и не делала из этого тайны. В жанровом отношении этот «автодокумент» весьма разнообразен: записи «о себе» чередуются в нем с записями «для себя»: это и описание событий, и передача чужих разговоров, встречаются словесные портреты разных лиц; порой дневник превращается в травелог и в целом служит писательской копилкой: «Усердно перечитываю свой дневник, собираясь писать повесть. Из него черпаю материал»[9]. Дневниковое «хозяйство» велось исправно: тетради на протяжении сорока с лишним лет не меняли внешнего вида; в (некоторых) на форзацах даже имеется содержание — список важных для Смирновой записей. Похоронив в 1902 году мужа, Смирнова пережила тяжелый удар, задним числом обнаружив, что у него была другая семья. Дневник в тот момент стал для нее своеобразной машиной времени: «Ничего, кроме дневника, не читала. Вся моя прошлая жизнь представилась в новом свете. Десять лет я делила мужа с другой и была на втором плане»[10].
В своей целокупности дневник Смирновой — богатейший кладезь исторических, политических, культурных, литературных, театральных, социально-психологических сведений, живо и ярко отразивших столь важный для России период конца XIX — начала XX века. (Следует, впрочем, сразу отметить, что описываемые Смирновой политические события увидены глазами монархистки и черносотенки.) Помимо всего прочего, дневник ценен и как источник сведений по культуре повседневности, старательно зафиксированных профессиональным писательским пером.
Как нам представляется, дневник Смирновой «правилен» еще и потому, что был подвергнут самоцензуре, что позволяет отнести его к категории автодокументов, предназначавшихся не только для себя, но и для постороннего читателя, то есть «косвенного адресата»[11]; иными словами, этот документ был санкционирован к обнародованию самим автором[12]. Кроме упомянутых «естественных» лакун обращает на себя внимание отсутствие записей за следующие промежутки: 6.09.1881—10.06.1882 (более девяти месяцев); 18.04.1909—3.11.1909 (более шести месяцев); 14.01.1912—13.09.1912 (восемь месяцев); 9.05.1913—5.01.1914 (девять месяцев); 16.09.1914—12.05.1915 (восемь месяцев); 7.01.1916—1.06.1916 (пять месяцев). При том, что Смирнова заполняла тетрадь объемом около 400 страниц в среднем за полгода, можно предположить, что кроме сохранившихся 69 тетрадей существовали еще по крайней мере шесть, которые она собственноручно изъяла из дневникового комплекта. Имея в виду крайние даты изъятых тетрадей, мы возьмем на себя смелость выдвинуть некоторые причины самоцензуры. Временной промежуток 18.04.1909—3.11.1909 связан с замужеством дочери. Радуясь ее браку (по тем временам весьма позднему), Смирнова не скрывает своего прохладного отношения к зятю[13], которого она неизменно называет по фамилии, так что изъятая тетрадь, возможно, могла задеть чувства дочери, с которой она была душевно близка. По схожим причинам, вероятно, были удалены тетради с записями за 9.05.1913—5.01.1914 и 16.09.1914—12.05.1915; эти периоды совпадают по времени с Первой мировой войной, во время которой зять Смирновой, выехав по военному заданию во Францию, остался там в эмиграции, но не смог организовать выезд за рубеж жены и дочери Нины. Лакуну 7.01.1916—1.06.1916 объяснить затруднительно.
Всего же интереснее для нас лакуны 6.09.1881—10.06.1882 и 14.01.1912— 13.09.1912, поскольку, по нашему предположению, они могут быть связаны с А.С. Сувориным. Вообще записи о Суворине — это один из лейтмотивов дневника Смирновой, а их общение и отношения в целом прошли красной нитью по жизни обоих.
Суворин познакомился со Смирновой в 1875 году, когда, с трудом оправившись после жестокого удара судьбы — трагической гибели первой жены[14], — подыскивал себе новую хозяйку дома. Недостатка в невестах у Суворина не было. Уже в 1874 году он присматривался к однокласснице своей дочери Анне Ивановне Орфановой (1856—1936), происходившей из небогатой дворянской семьи[15]. Молодость (разница в возрасте была велика — 22 года) и темперамент избранницы, которая, похоже, сразу воспылала любовью к знаменитости[16], Суворина вдохновили и, пожалуй, насторожили, о чем он откровенно писал ей: «Так, я думаю, что Ваша любовь ко мне выросла отчасти из чувства сожаления — Вы не могли не заметить во мне тоски одиночества, <…> отчасти из чувства поклонения моей особе, пользующейся известной репутацией. “Такой умный и любит меня” — эту фразу Вы сами часто говорили мне. <…> Если б мы с Вами сошлись совсем, Вы — я в этом уверен и на это имею основательные данные — Вы скоро бы готовы были променять меня на другого, совсем неизвестного, но более молодого и здорового, который мог бы отвечать на страсть страстью, а я этого не могу»[17].
Затрудняясь с выбором, Суворин советовался с близкими людьми, и один из них, будущий ответственный секретарь редакции «Нового времени» Б.В. Гей, тоже колебался относительно Анны Ивановны: «Во всяком случае, Вы не можете жаловаться на нее: Вы безусловно располагаете ею. Если сами перед собой убеждены, что с нею приобретете личное счастье, то действуйте, нимало не медля. <…> Только прежде надо вглядеться, как бы вместо ожидаемого счастья не вышла скучная и глупая канитель самого обыденного свойства. That is the question»[18].
Испытывая давление со стороны семьи Орфановых и будучи по натуре чело -веком, мучительно трудно принимающим решения, Суворин в январе 1877 года сделал фатальный шаг и вступил в брак с Анной Ивановной. Следом вышла замуж и Смирнова; как показало время, семейного счастья они не нашли.
Знакомство Суворина и Смирновой переросло в близкую дружбу, между ними завязалась переписка, которая закончилась только со смертью Суворина и составляет достойный публикации эпистолярный роман[19]. Как выяснилось из дневников Смирновой, Суворин был в нее влюблен, однако «из этого, он должен сознаться, ничего не вышло»[20]. Первая из «суворинских» лакун в дневнике Смирновой, 6.09.1881—10.06.1882, соотносится с периодом сложных испытаний, которым подверглись браки Суворина и Смирновой. Узнав о неверности молодой жены и подозревая, что третий их ребенок, Гриша, не его сын, Суворин потянулся к Смирновой: «Хочу сказать еще раз, что душа моя так полна Вами, что там нет места ни для чего прочего. <…> Постоянно только одно: влечение к Вам. До невероятного просто: минуты, кажется, нет, когда бы не думал о Вас, когда бы не воображал Вас возле»[21]. В семье Сазоновых тоже часто возникали трения, и не в последнюю очередь из-за отношений Смирновой с Сувориным. Изъятая Смирновой тетрадь, вероятно, содержала подробности, не предназначенные для посторонних глаз[22]. Между тем ее интимные признания сохранились в письмах к Суворину: «Вы мне как-то сказали шутя, что Ваш единственный родственник это я, и меня это ужасно тронуло. <…> Вы знаете, что я до глупости к Вам привязана. Ни время, ни расстояние не может изменить моего чувства к Вам. <…> Вообще, между нами удивительная гармония. Я думаю, что никто Вас так не понимает, как я»[23].
Вторая «суворинская» лакуна в дневнике Смирновой, 14.01.1912— 13.09.1912, напрямую связана с его болезнью и смертью, так что в этом случае потенциальный читатель лишился возможности узнать о ее переживаниях в связи с потерей близкого человека. Однако, вынеся за скобки слишком личные моменты[24], Смирнова как писательница и журналистка не изменила профессиональному кредо и на страницах своего дневника оставила весьма подробный реестр наблюдений за Сувориным. При том, что ее записи пристрастны и порой довольно нелестны, выдают обиду на иные суворинские слова и поступки и вообще не лишены чисто женской ревности, они намного расширяют диапазон наших сведений о Суворине и позволяют восполнить некоторые пробелы его биографии. Так, например, благодаря Смирновой стало возможным проследить события в жизни Суворина и его газеты в 1905—1906 годах[25]. Кроме того, будучи пайщицей «Нового времени», Смирнова довела свои записи до момента, когда газета прекратила существование, и сообщила немало существенных подробностей ее распада.
Для этой публикации из всего массива записей Смирновой о Суворине были отобраны те, которые, как нам кажется, представляют наибольший интерес и практически не пересекаются с уже известными сведениями о Суворине либо добавляют к ним заслуживающие внимания детали. В публикуемых фрагментах раскрыты инициалы и сокращения, сделанные Смирновой; текст приведен в соответствие с нормами современной орфографии и пунктуации и сопровождается комментариями, воссоздающими контекст и содержащими необходимые и достаточные справочные сведения.
ИЗ ДНЕВНИКОВ СОФЬИ ИВАНОВНЫ СМИРНОВОЙ-САЗОНОВОЙ
2.03.1878. Николай вечером у Суворина, где справляют двухлетие газеты. Много народу: Черняев, Достоевский, Данилевский, Кюи, Мясоедов и пр.[26]
16.03.1878. Недавно пришла к [Суворину] какая-то барыня, — по облику и по всем манерам нигилистка, — просить работы. Суворин теперь барынь боится; он думает, что которая-нибудь из них застрелит его, как Трепова. <…> Суворин не посмел отказать, дал ей переписывать свои книги, которые уже давно были переписаны. <…> Ее [Анны Ивановны Сувориной (Орфановой)] мечта поступить на сцену. Просит Николая под секретом пройти с ней несколько ролей[27].
20.03.1878. Суворин с женой и Плещеевы опять пьют у нас чай после театра. <…> Суворин рассказывает, как его осаждают разные просители, преимущественно барыни. Кто просит на ученье — акушерству учиться, — кто на рояль, кто на уплату долга; некоторые даже на гроб, а иные прямо на спасение жизни: «Сказать вам не могу на что, но вы жизнь мне спасете!»[28]
8.04.1878. Салтыков[-Щедрин] в присутствии Лихачева ругает Суворина, Лихачев молчит[29].
9.04.1878. Лихачев жалуется на Суворина, который губит их газету подлым направлением. Из Москвы он прислал им фельетон с нападками на Засулич, они его не напечатали, то и дело присылает им телеграммы о «нелепых» демонстрациях[30].
14.04.1878. Суворин стал совсем Булгариным. Ругает молодежь и боится, чтобы его не застрелили[31].
18.04.1878. Пришел Утин с визитом. Спустя минут пять после него входит Суворин. Оба мгновенно меняются в лице. Незадолго до этого они встретились на литературном обеде, где Утин отказался подать Суворину руку «за его подлое направление». Встретившись у нас, они тотчас же начинают говорить друг другу колкости. Утин клеймит Суворина за то, что он продажный журналист, холопствует перед правительством и ругает молодежь. Суворин называет Утина фразером, который накопил себе деньги и на словах распинается за молодежь, а на деле трус, живущий в свое удовольствие.
— Вы народу сочувствуете, а Евангелие-то поднимаете за купца и положили себе за это в карман 20 тысяч.
Утин теряет самообладание и говорит плоскости. Суворин отвечает ему тем же; говорит, что из всех речей, сказанных на политическом процессе, трусливее и подлее речи Утина не было. Слово за слово доходят почти до брани.
—Говорят, что я продажный человек! — кричит Суворин. — Что же я нажил? Какие капиталы? У меня ни копейки нет! Кроме долгу ничего.
—Вы вот богатый человек, — продолжает он, — что вы не издадите какой-нибудь революционной газетки? Уличного листка какого-нибудь? Вы все сочувствуете. Вот и показали бы свое сочувствие.
—Может быть, и покажу. Вы, во всяком случае, не будете знать.
—Что же? Я в Третье отделение донесу?
—Почем знать! Может быть, и донесете. В конце концов Суворин берется за шляпу и просит извинения, что он при нас говорил «с этой дрянью». Утин вскакивает и говорит:
— Мерзавец!
Дальше разобрать что-нибудь трудно. Кажется, Суворин замахнулся на него шляпой, Утин кинулся на Суворина. Борьба. Опрокинули стол. Николай кинулся их разнимать и развел по разным комнатам. Суворин бросился передо мной на колени:
— Голубушка! Простите меня![32]
14.04.1878. Суворин говорит мне, что если я «не пощажу своих знакомых», то могу написать интересный роман[33].
2.12.1879. Приходил Суворин объясняться по поводу того, что я представила в романе всю его редакцию. Весь город, по его словам, узнает их, т. е. все литературные кружки, которые с лицемерным сожалением говорят:
— Ах, как же это Смирнова позволила себе так описать их!
Доказательства, что это они: Яковлев во второй раз женат и Суворин во второй раз женат. Первая жена Яковлева окончила жизнь как-то таинственно (этого в романе нет, но они говорят, что есть), первая жена Суворина: то же. Но больше всех узнает себя Буренин, который находит, что я описала его наружность и манеру говорить. Например, у меня Аристов говорит:
— Я девочек в 15 лет ужасно люблю, мальчишек терпеть не могу.
Вообще же Аристов во всем романе говорит 2—3 слова. Читал он мой роман больной, рассерженный и прямо встретил Суворина так:
—Ну, батюшка, поздравляю! Вы знаете, что вы с моей женой живете? В публике будто бы говорят:
—Правда, что жена Буренина куртизанка? Историю с бриллиантами прямо приписывают Суворину. Последнее время про него ходят слухи, что он разорился, один адвокат прямо говорил кому-то из сотрудников, что на него представление на 50 тысяч векселей к взысканию[34].
27.02.1880. Вечером был опять Суворин. Предлагает мне издать мой роман. Из его дальнейшего разговора я поняла, что обязана этим Достоевскому. Суворин рассказывает, как был у Лорис-Меликова два часа спустя после того, как в него стреляли. Лорис-Меликов говорил, что очень рад этому покушению:
— Оно вот насколько (отмеривает 1/2 аршина на руке) удлиняет мой язык у государя[35].
16.03.1880. После обеда приезжал Суворин. После отъезда Коломнина за границу он чувствует себя одиноким. Суворин говорит, что прошлый год газета дала 30 тысяч чистого доходу, от которого, впрочем, ничего в карман не осталось, потому что он пошел на покрытие дефицита прошлых лет. Это был первый год, когда стало возможным свести счеты и узнать приход и расход. <…> По собственным рассказам, Суворин, когда к нему приходят просить деньги, говорит:
— Да возьмите, голубчик, сколько нужно.
<…> А потом приходит в ужас от растраченных сумм и жалуется, что его обирают[36].
30.03.1880. На слова [Суворин] очень скор. Не разобравши, кто, что и как, вдруг требует, чтобы Шубинский выписал ему из провинции какую-то рукопись о Ломоносове, которую он покупает и на свой счет издает и даже 300 руб. готов вперед дать. Шубинский говорит: «Погодите! Надо узнать прежде, что это за вещь». Нет, сейчас! Непременно сейчас. С него довольно, что академия наук эту рукопись забраковала. Он хочет ее издать в пику этим мерзавцам академикам! Шубинский сделал все-таки по-своему, выписал не все, а одно только предисловие. Суворин прочитал его и сказал, что это черт знает какая гадость![37]
23.06.1880. Был Шубинский. Все рассказы, разумеется, про Суворина. Как его какой-то Пантелеев надул. Пантелеев издатель и заключил с ним условие, по которому Суворин пользуется исключительным правом продажи его изданий в своих магазинах, но за то гарантирует ему 500 экземпляров каждого издания. Пантелеев после этого издавал какую-нибудь азбуку и назначал ей цену 3 руб. Азбука не шла, но Пантелеев не в убытке: Суворин сразу должен был за 500 экземпляров заплатить ему 1 1/2 тысячи. Таким образом Пантелеев нагрел его на 8 тысяч. Суворин злился и посылал его ко всем чертям.
Недавно Пантелеев является к нему и предлагает ему возобновить условие. Все отговаривают Суворина. Он соглашается, что возобновлять условие было бы глупо.
— Ну его к черту!
Пантелеев выбрал минутку, явился к нему сам и так обаял его, что условие заключено[38].
24.04.1881. Суворин пришел расстроенный, жалуется на своих сотрудников, которые пишут черт знает что; таланта нет, так берут бранными словами: подлец, мерзавец, негодяй… Он наконец написал им циркуляр, что просит их слов подлец и мерзавец не употреблять в своих статьях, и выставил в редакции за стеклом[39].
28.04.1881. Уезжаем из Петербурга. <…> Провожают нас Суворин и Крылов. <…> Суворин привез [дочери] Любе на дорогу конфет. Обещает приехать к нам в Крым. Его все в Париж посылают к Шарко, а ему не хочется. <…> Сцена с Николаем. Началось с ревности к Мите, потом припадок, хотела броситься под поезд. Николай рассвирепел, схватил меня за руки, кричал на меня; дальше не помню… Потом слезы и примирение[40].
4.05.1881. Получила письмо от Суворина такого рода, что Николай просит положить этому конец; иначе говорит, что это с моей стороны недобросовестно[41].
19.07.1882. Был и [Б.В.] Гей. У них «Новым временем» управляет Николай Чудотворец. Суворин на все махнул рукой и уехал в Крым до октября. Буренин, говорят, в Петербурге, но скрывается, чтобы не управлять газетой[42].
20.10.1882. Суворин был у нас первый раз по возвращении из Ялты. Застал нас за обедом; сам не обедал. Мы его на тощий желудок напоили кофеем; потом пошли к Стрепетовой, где его вторично напоили чаем. <…> Вчера был суд. По делу об оскорблении Стасюлевича Бурениным приговорили Федорова на 3 месяца в тюрьму. Буренин спасся тем, что скрыли его авторство и объявили статью редакционною[43].
25.10.1882. Были у Сувориных, и не к добру. Николай встретил там Буренина и не подал ему руки. Я сидела сначала в спальне с Анной Ивановной [Сувориной; так же и далее] и старухой Коломниной, говорившей о том, что когда женщины рожали по 10 человек детей, они были гораздо здоровее. <…> Анна Ивановна говорит, что если была бы богата, дала бы Толстому несколько тысяч, чтобы он приделал новый конец к «Анне Карениной», где она оставалась бы жива[44].
10.11.1882. Был Шубинский, принес мне от Суворина немецкую трагедию «Мессалину», с предложением написать о ней. Настаивал на том, чтобы я взяла опять газетную работу. Стрепетова была причиной неприятной для него переписки с Сувориным. Она слышала у него рассказы о денежных и семейных делах Суворина и передала это в извращенном виде Анне Иванов не, а та со своими прикрасами мужу. В одну из бессонных ночей он и накатал Шубинскому письмо, завязалась переписка, кончившаяся, однако, примирением[45].
18.11.1882. Была у Стрепетовой. Там Анна Ивановна с горбатым сыном Суворина. Приехала за приказаниями, не нужно ли Стрепетовой чего-либо в га зете, статью, мол, или какую-нибудь заметку не прикажете ли? Суворин опять со своей «Медеей». Переделывает третий раз, сидит до шестого часа утра[46].
26.11.1882. Отвезла его [фельетон] сама к Суворину, но он болен и не принимает. Гей думает, что это от статьи о «Священной дружине», которая прислала Суворину приглашение вступить в ее члены, а он, притворившись, что не понимает, что это такое, напечатал ее устав с указанием на то, сколько в нем подлостей[47].
10.11.1882. За статью о «Священной дружине» Государь [Александр II] хотел запретить «Новое время». Отстоял его Толстой[48].
4.01.1883. Государь подписался на «Новое время» <…> После статьи о «Священной дружине», когда газету чуть не запретили, Суворин стал таким свирепым цензором своей собственной газеты, что Николай предлагает послать ему в подарок пузырек красных чернил. А когда узнали, что сам царь газету читает, то цензура еще усугубится. Теперь все газеты с вольным духом истребили; остался один «Голос», но и тот назначен к истреблению. Во дворце читают «Новое время» и «Московские ведомости». <…> После статьи о «Священной дружине» Шубинский был у Худекова. Там Монтеверде говорил, что эта статья написана с согласия высокопоставленных лиц, что Суворин к трем из них ездил за благословением. Шубинский передал этот отзыв Суворину, не называя лица, но тот, ссылаясь на дружеские отношения, добивался, чтобы он назвал кто. Шубинский сказал, полагая, что это останется между ними, а Суворин в тот же день накатал письмо к Монтеверде. Теперь Шубинский не может бывать у Худекова. Суворин весь теперь поглощен «Медеей»; газету ведет спустя рукава[49].
9.02.1883. У Суворина по-прежнему ад в доме. Анна Ивановна едва соберется сделать себе рубашки, а [А.А.] Коломнина хвалится, что у нее две тысячи на булавки. Она берет у отца две тысячи на расход, в месяц, а если отец опоздал к обеду, то ему ничего не дают, говоря: уже откушали. Он посылает за котлетой в Палкин трактир. <…> Суворин написал завещание, по которому бóльшую часть отдает дочери и ее детям. Это все Коломнин устроил. Анна Ивановна стала делать выкидыши, чтобы не родить. Как она, бывало, беременна, так Коломнин настраивает Суворина на то, что это не его дети. Сцены ревности! А все расчеты: больше детей, меньше наследства. Сыновья Суворина от первой жены тоже против Анны Ивановны и заодно с Коломниным[50].
13.02.1883. [Премьера «Медеи»,] Сбор около половины. Зато прием на три тысячи! Вызовы, топот, маханье платками, сначала одной Стрепетовой, а потом и Суворину. Суворин страшно боялся и не хотел выходить, думал, что его ошикают. С правой стороны чуть не весь бенуар занят «Новым временем». На меня игра Стрепетовой производит впечатление глубокой провинции. Хлопает себя по ляжкам, делает прыжки на сцене и неестественным голосом кричит. <…> А публика неистовствует, ей этого и нужно[51].
7.03.1883. Анна Ивановна, желая поссорить [Шубинского] с Коломниным, наговорила тому, будто Шубинский его ругает. Исказила подслушанный из-за дверей разговор его с Сувориным[52].
9.04.1883. Были у Сувориных, помешали ему что-то писать или читать. <…> Потом коснулись больного места, что они 40 тысяч проживают, что у них 16 человек прислуги. Анна Ивановна так и воспрянула. По ее словам, Суворин раздает направо и налево, по несколько тысяч, а потом жалуется, что они много на хозяйство тратят. Крамской должен им шесть тысяч, Горбунов без счету, Пассек тоже, не считая мелких долгов. <…> Берут по сто, по 25, по 500 руб. Суворин дает и извиняется, что больше не может. А после ругается и пилит своих, что много выходит.
Стасов похвалил Крамского за портрет Суворина, говоря, что он мастерски передал лукавое и мелкое выражение этого журналиста. Кто-то по дружбе показал эти строки Суворину. Тот вдруг нашел, что у него на портрете в самом деле лукавая улыбка, что это сделано с умыслом, и накатал обиженное письмо Крамскому. Тот занял денег и потому ответить тем же не мог, а приехал объясняться лично. <…> Говорили о Стрепетовой. Суворин говорит, что она бесит его своей фамильярностью[53].
2.06.1883. Суворин говорит, что на коронации царь [Александр III] держал себя не по-царски, в самых торжественных местах громко сморкался и, когда митрополит Исидор, маленькая штучка, нагнул ему голову, чтобы благословить, не давался, не понимая, что с ним хотят делать. Суворин представлял, как царь нес державу и скипетр, точно он их продавать несет. Но все-таки, прибавляет Суворин, было очень трогательно, царь плакал в три ручья[54].
2.11.1883. Когда цензура придирается к какой-нибудь статье в «Историческом вестнике», Феоктистов посылает не за Шубинским, зная, что тот будет отстаивать статью, а прямо за Сувориным. Тот сейчас на все согласен, а вернувшись, начинает придираться, что твой цензор! «Новое время» все пело дифирамбы Тургеневу, вдруг Суворин узнает, что Тургенев о нем нехорошо отзывался. Баста! Теперь Тургенев хоть и покойник, а в немилости. Теперь поклонение Толстому[55].
4.08.1884. Николай ехал в вагоне с Булгаковым, который жаловался, что Суворины его не любят, и объясняет это тем, что они не терпят около себя людей, которые талантливее его[56].
29.09.1884. Буренин с молодым [А.А.] Плещеевым на Невском подрались. Буренин написал пасквиль на Плещеева, а тот за это его палкой на улице. Обоих свели в участок[57].
12.11.1884. Встретила Сувориных. Мы с ними только в театре и видимся. На ней в три ряда жемчуга, а он с палкой и с сыном, на случай нападения.
— Вот до чего дописались! — говорит Николай.
Суворин жалуется на то, что болен и что идет под гору[58].
4.01.1885. Дочь Каировой приходила предлагать свою мать в сотрудницы. И «Новое время» должно иметь свою психопатку. Анне Ивановне я сказала, что один человек находит ее страстной женщиной (Григорович), и этим свела ее с ума. Она требует, чтобы я ей назвала, кто это сказал. Вчера Суворины езди ли ряжеными; были у Бурениных, потом в «Аркадии», катались с горы. Анна Ивановна наряжена монахиней и плясала[59].
6.09.1885. Была в ложе у Сувориных; имела очень глупый вид, заговорила было об их потере, но они разговор замяли, а я соболезнования выражать не умею. Анна Ивановна в трауре. Суворин, видимо, больше жалеет сына, чем дочь[60].
2.12.1885. Я ездила к Суворину объясняться по поводу постоянных на -падок его газеты на Николая. Нарвалась на Анну Ивановну, с которой должна была просидеть полчаса в неизбежных разговорах о Стрепетовой. <…> Я попросила у Суворина объяснения наедине. Анна Ивановна ушла. Разговор был самый трогательный, я волновалась, у меня даже губы пересохли. Суворин дал мне «честное слово, что ничего подобного больше не повторится», и уверял меня, что я единственная женщина, о которой он сохранил до сей минуты самые чистые воспоминания. Уже прощаясь со мной в передней, он сказал мне по-французски, что его семья распадается. Я сначала не поняла, но слухи, которые в этот же вечер принес мне Николай из-за кулис, объяснили мне все. Суворин ревнует к кому-то жену, по ночам у них происходят страшные сцены. В одно утро он встал взбешенный и увез ее на две недели в Москву[61].
23.06.1885. Суворин решительно родился коммерсантом; он снял за 10 тысяч книжные лари на трех линиях железных дорог и повел дело так, что будет в большом барыше, да еще как контрагент может провозить свои книги даром[62].
2.05.1887. Сын Суворина застрелился, Владимир, студент 21 года. Оставил записку, что жизнь представляет мало интереса[63].
1.01.1887. Стрепетова говорит Николаю, чтобы он больше не заискивал в ней, что она с Сувориными разошлась[64].
7.12.1888. Если верить Шубинскому, то теперь и газетой, и самим Сувориным управляет старший сын его, Алексей, который всех презирает и ни с кем никогда не соглашается. <…> На сцене до того подличают перед Сувориным, что останавливают репетицию и ждут, не приедет ли; а он в это время спит. К концу, впрочем, и он пожаловал и привез вдруг Чехова, знакомит его с актерами[65].
20.10.1890. Встретила на Невском Суворина, с которым мы не виделись несколько лет. Он только что вернулся из Феодосии, жалуется на скуку, на одышку, на то, что ко всему равнодушен. В такие часы, когда прежде спал, теперь гуляет; уже в Летнем саду был. Прощаясь, повторил мне опять, что сохраняет обо мне самые лучшие воспоминания[66].
4.01.1891. Смотрели «Татьяну Репину» с Ермоловой. <…> Игра ее сама правда, но только удали, кутежа, испорченности в ее актрисе нет. Она вся любовь, вся исстрадалась. Она и Савина играют эту роль бесподобно, но каждая по-своему. У Савиной Репина отравляется не от любви, а от оскорбленного самолюбия. Ермоловская Репина без любви жить не хочет. Что ей слава, что ей талант, когда «он» сидит в ложе с другой. Умирала она так, что страшно становилось. <…> Благодарила Суворина за газету. Он обещал, что я буду получать ее, пока он жив, и даже если бы можно, он оставил бы мне ее по духовному завещанию[67].
20.01.1891. Суворин почему-то рассказал Кривенко, что был в меня влюблен[68].
10.02.1891. Суворин сказал во всеуслышанье, что я самая даровитая русская писательница, что он недавно перечитывал мой последний роман и вдруг убедился в этом. Я ему на это заметила, что стоит мне только взять перо в руки, и его газета первая же сотрет меня в порошок[69].
24.01.1891.В «Новом времени» ни слова о Савинском бенефисе. Суворину было некогда: он, вернувшись из театра, писал ко мне. Николай нынче с ехидной улыбкой подал мне его письмо. <…> Николай начинает ревновать меня к Суворину. Потребовал для просмотрения письмо, которое я ему написала, и остался недоволен; заставил вычеркнуть приглашение. Не хочет, чтобы он бывал у нас в доме[70].
26.01.1892. Ревность усиливается. Я получаю еще письмо от Суворина. Николай объявляет, что если Суворин придет, он уйдет из дому[71].
29.01.1892. [В.С.] Кривенко говорит мне:
—А я недавно о вас такую песнь торжествующей любви слышал.
—У кого?
—У Суворина. Он находит, что вы самая умная женщина не только в России, но даже в Европе.
Я так и обмерла. А тут еще Николай со своей ревностью[72].
2.03.1892. У меня был Суворин. Я его напоила чаем, и вспоминали мы с ним всех сродников и православных христиан. Он говорил о том, как у него один сын застрелился, как другой неудачно женился; как у него сотрудники не любят, когда он сам что-нибудь напишет или пропускает в газету что-нибудь талантливое не их редакции, например чеховскую «Дуэль»[73].
20.03.1892. Отвезла Суворину фельетон. Пришел Буренин, и мы сидели втроем. Я опять в редакции, опять сотрудница, как 15 лет тому назад. Буренин уговаривает меня писать роман, обещает хвалебный фельетон, говорит, что нынешние романистки никуда не годятся. Даже хуже меня! Это я уже договариваю сама. С Анной Ивановной мы виделись только в передней. <…> Провожая, она говорила о том, как Алексей Сергеевич был в меня влюблен, а он тут же стоит. <…> Суворин говорит, что он всегда боялся красавиц и швейцаров в важных домах. Министр не так страшен, как швейцар[74].
22.03.1892. Карпов просидел у меня вечер. Все три часа мы спорили… За Суворина он, кажется, меня перестал уважать. Я его горячо отстаивала и даже наклепала на себя, что во всем его идеи разделяю, что все, что он против Суворина говорит, может относиться и ко мне. Карпов говорит: у него сотрудники подлые! Я говорю: и я бы таких взяла[75].
26.03.1892. Только что встала, не успела кофе напиться, — Суворин! Он не спал ночь, пошел гулять и зашел ко мне. Больше двух часов сидел. При нем мне из его же конторы принесли пакет с деньгами за фельетон. Я дала ему прочесть «Петербургскую газету», где надо мной издеваются. Он прочел и улыбнулся.
— Ну да, вас же хвалят!
Он теперь читает философские и богословские сочинения, Шлейермахера, еще кого-то. Говорили о гипнотизме, о чудесном и таинственном. Он в Бога не верит, а в три свечки верит[76].
15.10.1892. Был Бертенсон. <…> Говорил о долге, о гражданственности, как передовая статья. Перчатки снял, цилиндр поставил около себя. Я мысленно их сравнивала с Сувориным, и мне даже смешно стало. Тот приедет в лохматом пиджаке, с чернильными пятнами на манжетах, и все чертыхается. Этот ясно знает, чего он хочет: Европы, конституции, парламента… А тот как щедринский генерал: не то конституции, не то севрюжины с хреном. То земского собора желал, а теперь вернулся из Биаррица и говорит: отчего у нас не Европа? Петербург, анафему, проклял[77].
21.10.1892. На первом представлении невежинского «Угла» виделась с недавно вернувшимся из-за границы Сувориным. Театр — это наше обычное рандеву. У него, как у Достоевского, начинается мания величия. Я ему прямо сказала, что у него просто голова закружилась. Он хочет издавать международную газету. России ему мало! Ему надо всю Европу! Чтобы Европа ему удивлялась. Два антракта мы с ним проговорили[78].
10.11.1892. Отвезла фельетон Суворину. Он только развернул, похвалил шрифт, сказав, что наборщики будут очень довольны, и отдал для набора в типографию. Анна Ивановна, по обыкновению растрепанная, сообщила мне, что ждали нынче Сару Бернар, которая, однако, приедет только завтра. Суворин пригласил на Сару и меня. Дали нам чаю, выкурили мы бесчисленное множество папирос. Приходил Маслов, — Севильский обольститель. Он пишет о балете, а Суворин у него вычеркивает. Суворин теперь сам стал ходить в балет. Говорит: хорошо, ни о чем думать не надо. Мало того, водевиль написал! Отдал его в полное распоряжение, т. е. другими словами, чтобы его ставили на сцене как бы помимо его воли. Книжку прислали из типографии еще сырую. Николай сейчас же сосватал его Савиной. Она, не читая, готова взять его в бенефис. Суворин из редакции проводил меня до дому и рассказал, как Ротшильд за границей добивался с ним знакомства, просто преследовал его. Суворин из Франценсбада бежал от него в Мюнхен. Наконец в Биаррице Ротшильд таки настиг его и сделал ему визит. Сейчас же, конечно, заговорили о жидах. Ротшильд был возмущен, что le grand duc Serge гонит их из Москвы. Суворин ему на это ответил:
— Ведь вы же сами знаете, что их в одни ворота гнали, а в другие они входи ли. <…>
Чувствуя, что Суворин все-таки не покорен, Ротшильд просил позволения прислать к нему раввина. Но Суворин отклонил; после, говорит, другой раз, когда я опять приеду в Париж. Чем только Ротшильд не соблазнял его: и особый поезд ему предлагал, и Анне Ивановне ложу в Grande Opera[79].
21.11.1892. …Григорович говорит, что он знает только трех людей, которые по бесхарактерности равных себе не имеют: это Всеволожский, Суворин и покойный Тургенев. На них всегда кто-нибудь едет. Раз Тургенев провожал из гостей пьяного Писемского и нес за ним его калошу[80].
2.12.1892. Вчера она [Е.В. Кривенко] повезла Суворина смотреть квартиру. <…> Суворин ей признался, что был в меня когда-то влюблен. Евгения Васильевна уверяет, что он целый час говорил с ней обо мне. Вообще он видится с ней третий раз в жизни и пустился в такие откровенности, каких от него никогда не слышала[81].
30.01.1893. Сегодня вечер у Суворина. <…> Суворин сидит в туфлях, в цветной рубашке и в меланхолии. Стал со мной говорить, оживился. <…> Суворин говорит, что я ему очень напоминаю его первую жену[82].
26.02.1893. Поздно вечером был Суворин. Вспоминал историю Жохова и времена нигилистических коммун. Рассказывал свою поездку за границу с Чеховым и сыновьями. Суворин никуда их не мог вытащить, к природе они равнодушны, в музеях устают. В вагоне играют в карты. В Риме Чехов говорит:
— Эх, на травке бы теперь полежать![83]
3.11.1893. А вечером был у меня Суворин. <…> Из-за границы он вернулся франтом: носит булавки в галстуке и перстень на мизинце и даже, перебивши меня в разговоре, говорит: извините. Я было только его за это похвалила, как он вслед затем пустил такое словцо, что и на улице и не всегда услышишь. Просит меня писать им опять фельетоны, говорит, что он для этого и приехал к нам. Сидел весь вечер, много рассказывал про франко-русские праздники. <…> Послы и министры теперь Суворину нипочем. Берлинский Шувалов сам за ним ухаживает. Французский министр Девель пригласил его на завтрак, он не поехал и даже вовремя не известил об этом, так что жена Девеля сказала, что monsieur Суворин не знает правил вежливости. А не поехал он, потому что Анна Ивановна повезла его завтракать к Саре Бернар, где ей хотелось познакомиться с французским романистом Лоти[84].
27.12.1893. В 11-м часу пришел Суворин. <…> Его дома рассердили. У него головокружения, он боится удара. Вид у него рассеянный и удрученный. <…> Заговорили дорогой о родне. Суворин сказал, что у него есть только один родственник — «это Софья Ивановна»[85].
31.12.1893. Николай сделал мне сцену из-за встречи Нового года у Сувориных. Говорит, что он устал, болен, что у него горло село, что ему не разорваться, и он из театра поедет домой, а вовсе не в «Новое время», где ему будет неприятно, что я могу за своим Сувориным ухаживать, а ему на всех наплевать. Словом, накричал, хлопнул дверью и уехал в театр. Я в первую минуту от злости задыхаюсь…[86]
25.01.1893. Суворин сидит совсем убитый. Разными дрязгами довели его до того, что он думает уехать из Петербурга. С одной стороны, цензурные неприятности, потому что два министра, Витте и Дурново, не в ладах и, что ни напечатают об их ведомствах, сейчас требуют назвать, кто автор статьи. С другой стороны, неприятности в своем доме с Коломниным и с сыновьями. Суворин с сыном Мишей переписывается с одного этажа в другой. Миша винит во всем Коломнина[87].
3.02.1894. Был Шубинский <…> Потом, конечно, о Суворине, как он ночи сидит напролет, а днем ложится спать и спит в гостиной, в залу же, чтобы его не беспокоили, дверь заставляют баррикадой, диваном и стульями, так что днем гостей принять негде, разве в столовой, где 170 канареек своим пением не дают никому говорить. Когда Шубинский сказал раз Суворину о беспорядках в его книжном магазине, где его сын Миша не управляет, а путает, Суворин, которого в то время растирал массажист, кричит, чтобы ему давали одеваться, что он сейчас же поедет и закроет магазин. Шубинский едва мог его успокоить. Вспыливши и накричавши, он все оставляет по-старому[88].
8.02.1894. Суворину я помешала спать. Говорили о том, куда поехать летом. Он звал меня в Италию, поехать впятером: он, я с [дочерью] Любой и Шубинский с [женой] Катей. Я в Италию не хочу, а приглашаю его в Сибирь[89].
28.03.1894. Суворин при нем [репетиторе суворинских детей Литвиненко] очень откровенно сознался, что у него нет нравственного чувства и что он не умеет помножить дробь на дробь. Говорил против женщин-врачей, что на какого черта нам ученые женщины с математикой, с греческим и латинским языком, и в доказательство <…> рассказал о своем знакомстве с женщиной врачом, которая всю свою жизнь посвятила больным, возилась с чужими детьми и целыми днями принимала больных баб и мужиков в земской больнице[90].
1.09.1894. Третье письмо от Суворина из Крыма. Он уже стал башни строить и курить бросил. Пишет мне о каком-то очень тайном литературном деле, о котором он хочет со мной посоветоваться; о каком — не говорит, но уже заранее берет с меня клятвы, чтобы я никому ни слова, ни звука[91].
12.09.1894. От Суворина письмо. Он едет с Чеховым за границу в Аббацию. <…> Тайна, о которой Суворин писал мне в прошлом письме, состоит в том, что банк для внешней торговли хотел купить у него газету, оставив его редактором. Давали ему миллион. Он подумал два дня и отказался. Говорит, что тут орудовал Витте, который так и спит и видит, чтобы иметь свою газету[92].
16.10.1894. Вчера Суворин был у Витте. За газету ему дают уже два миллиона, но он боится, чтобы не сказали, что он продался. А на этих условиях ему было бы выгодно ее уступить, оставивши более половины паев за собой, чтобы иметь всегда решающий голос[93].
9.01.1895. Вели разные задушевные разговоры, Суворин жаловался на свое одиночество, на то, что газета и богатство не дают ему счастья, что личного счастья он почти не знал, что жизнь прошла мимо. Он был так нервен, взволнован, что в его голосе слышались слезы. Он просто временами не мог говорить[94].
14.01.1895. Евгения Васильевна [Кривенко] передала мне почти все, что он им рассказывал из своей жизни, как он был в меня влюблен и как из этого, он должен сознаться, ничего не вышло, как в прошлом году у него был в Берлине роман с Шабельской и этот роман стоил ему несколько тысяч[95].
15.01.1895. Суворин стал жаловаться, что скучно жить, я ему посоветовала съездить в Берлин, продолжать роман с Шабельской. Он очень удивился, сказал, что Евгения Васильевна все это выдумала, обругал Шабельскую нецензурным образом и, наконец, признался, что у него был роман, но не с ней и не в Берлине, а в Бадене, и не в прошлом году[96].
7.02.1895. Суворин рассказывал содержание повести, которую хочет написать. Женщина желает отравить своего любовника, а любовник убивает ее. Последнюю сцену представляет даже в лицах, как она сидит на кресле, а он стоит сзади и ударяет ее ножом в грудь. Он видел это во сне и хочет теперь написать[97].
19.04.1895. По поводу того, что скоро надо расставаться — он уедет в одну сторону, я в другую, — мы вели с Сувориным трогательные разговоры. Мы действительно так часто виделись последнее время, что привыкли друг к другу[98].
13.06.1895. Суворин начал прощаться с 11 часов и сидел у меня до половины второго. Мы вспоминали прошлое и удивлялись, что почти 20 лет остаемся верными друзьями[99].
19.07.1895. Суворин был не в духе, клянет новый театр, говорит, что он, кажется, его бросит. <…> Он не знает даже, что ставить. Петербург ему опостылел, а вырваться из него не может: ему кажется, что как только он из него уедет, то больше не вернется: где-нибудь умрет дорогой[100].
11.08.1895. Из Берлина от Суворина холодное и унылое письмо, о близкой смерти, о том, что силы ушли и все, что пришло, пришло для него поздно. Он едет в Париж, оттуда в Биарриц[101].
13.11.1895. Суворин хоть и клянет свой театр, а все-таки подумывает о постройке нового. Он был у Витте и говорил об этом. Тот дает ему разрешение составить общество на паях. Николай советует ему взять у города на 40 лет Прудки, построить театр и назвать его Суворинским[102].
25.11.1895. Евгения Васильевна рассказывала мне визит к ней Анны Ивановны Сувориной и невозможные вещи, которые та ей будто бы говорила: что она жалеет ее, что она, как жена чиновника, не может жить, как ей хочется, а вот она, Анна Ивановна, живет как хочет, ездит к итальянцам в четыре часа ночи, лежит без корсета на кушетке, и около нее все поклонники[103].
9.12.1895.Суворин так мне рассказывал содержание чеховской пьесы «Чайка», что я от хохота легла на диван. Я не могла бы повторить ни одного слова, ничего не поняла. Я ему сказала, что на месте авторов я взяла бы с него подписку, что он никогда не будет рассказывать содержание их пьес[104].
5.01.1895.Чехов уехал в ресторан на сходку. Там будет он, Потапенко, Мамин-Сибиряк, Амфитеатров. Суворин жалеет, что не может с ними поехать. — А вы отличный товарищ, говорит Чехов. Вы всегда [вычеркнуто] за всех платите[105].
9.01.1896. Суворин тоже приезжал на репетицию [комедии Смирновой «Муравейник»], но сидел недолго. Они едут с Чеховым заказывать бриллиантовые жетоны в память своего десятилетнего знакомства[106].
31.01.1896. Застала у Суворина совещание с женой насчет Панаевского театра. Ему сильно хочется купить его, а директора не хотят. И хотя деньги его, но один без поддержки он рискнуть боится. Зато он долго и увлекательно описывал мне и Чехову, как это было бы выгодно. 425 тысяч за театр, еще 50 тысяч на переделку, устроить лишний ярус, наверху 40 меблированных комнат и назвать это театром литературным. <…> В 10 часов Чехов поехал к Яворской, а мы с Сувориным в Малый театр на последнее представление моего «Муравейника»[107].
29.02.1896. Юбилейный обед в «Новом времени». Двадцать лет газеты. Обед у Контана. <…> Суворин поступил по-барски, широко и щедро: 57 тысяч дал наборщикам, 10 тысяч сотрудникам на кассу взаимопомощи, обязавшись кроме того ежегодно вносить в нее столько же, сколько внесут все сотрудники вместе взятые. Но и этого мало: он главным сотрудникам дал паи в газете. <…> Хуже всех говорил сам Суворин. Правда, и положение его было не завидное. Каждый оратор занимался его душевной анатомией[108].
20.03.1896. Суворин не может забыть вчерашней насмешки. — Значит, я совершенное ничтожество! Я ничего не могу сделать. Все делают другие. На самом деле ему льстит, что все ему кланяются, просят его, что он поощряет молодые таланты. Пришла Дестомб, только что выпущена из школы. Он готов ее взять в свой театр и даже выпустить в «Орлеанской деве»[109].
10.08.1896. Отчаянное письмо от Суворина. Ему кажется, что все валится и рушится около него, потому что сезон не за горами, и в Панаевском его должен постигнуть крах[110].
11.08.1896. В четвертом часу пришел Суворин, но уже не умирающим гладиатором, как в письме, а гораздо бодрее. Он теперь новую актрису готовит, проходит роли с Дестомб[111].
19.10.1896. [После провала «Чайки»] Суворин приезжал к Карпову переговорить о чеховской «Чайке». Он сваливает вину на актеров. Просит, чтобы Сазонов играл погорячее. Николай ответил Карпову, что не видит в роли данных, чтобы играть ее горячо. <…> Суворин в ответ между прочим просит сказать Николаю, что он не так играет в «Чайке», и учит, как надо играть. Николай сердится[112].
30.11.1896. Много толковали о театральной газете, которую будет издавать Кугель на имя Холмской. Суворин, говорят, за это сделал ей сцену и поставил ей условие, чтобы она или вышла из труппы, или отказалась от газеты. «Хоть мой театр и дрянь, и я сам это знаю, но вы не имеете права ругать его». Но она его как-то уломала[113].
5.01.1897. Была Яворская <…> Жалуется на Суворина, что он на репетициях учит молодых актрис, что это не репетиции, а преподавание драматического искусства. Больше всего он занимается с Дестомб, и Яворская говорит о ней, как о суворинской фаворитке[114].
26.01.1897. Был Суворин. Мы с ним уединились в дальнем углу гостиной и, не слушая поющих и играющих, стали с места горячо спорить. Предметом спора был «Союз русских писателей». Он сам в числе учредителей и после первого же собрания открыл в своей газете кампанию против этого Союза. Он не может слышать о Суде чести. Говорит, что это новое начальство по делам печати, что оно будет таскать к суду неприятных ему людей. <…> И это не третейский суд, где стороны сами выбирают себе судей. Нет, это заранее поставленные семь человек, может быть, ваши литературные враги, которые будут решать вашу судьбу. <…> Суворин так раздражен, что называет Союз клубом якобинцев[115].
7.02.1897. Шубинский рассказывает о столкновении П. Коломнина с сыном Суворина. <…> Теперь Суворину надо выбирать между сыном и Коломниными. Удалить Коломниных? Но на их место сядут прихлебатели Лёли и пойдет повальный грабеж. На мой вопрос, думает ли он, что Коломнин вел суворинские дела честно, Шубинский ответил отрицательно. Но Коломнин все-таки зять Суворина и если брал, то хоть дела делал, а Лёлины клевреты во всех отношениях негодные люди[116].
16.02.1897. Была у Суворина. Анна Ивановна удивляется, что меня совсем не видно. — У вас развод? Т. е. развод не с моим, а с ее мужем. Три часа говорили о театре. Сначала, как водится, была стычка. Суворин бранил Александринский театр, я — Панаевский. Я его прошу сказать мне, что его заставляет держать театр. Ни славы, ни денег он ему не дает. Он сначала говорил об искусстве, о святости дела, потом откровенно сознался, что ему вечером некуда деваться. Писать он не может, читать ему трудно, а тут поедет в свою ложу, пойдет за кулисы, в режиссерскую, с одним поговорит, с другим, вечер-то и наполнен. Ну, тогда и я согласилась, что это причина уважительная. Он держит театр от скуки, как другие играют в карты. По-прежнему ненавидит Яворскую. Это не помешало ему передавать ей и ее мужу взаймы до пяти тысяч[117].
5.03.1897. Коломнины восторжествовали. Петр Петрович остается заведовать типографией. Молодому Суворину не удалось его выжить. Он испортил себе дело тем, что без ведома отца заключил невыгодное условие с министерством финансов насчет издания какой-то книги. Шубинский уверяет, что его поступки сумасшедшие, что ему сифилис на мозг бросился[118].
8.03.1897. Суворин недоволен, ест одно ризотто. Но после обеда пришла Дестомб, и он оживился. Николай в качестве учителя драматического искусства сказал ей, что она не умеет держаться, не умеет войти, и стал тут же копировать ее. Коломнин сидит мрачный и говорит про нее «Бездарная и нехорошая». Николай находит, что она пикантна и должна нравиться мужчинам. <…> Зашла речь о [дочери] Любе. <…> Суворин на это [взять Любу в Панаевский театр] заметил, что первых ролей она играть не может, а поступать для маленьких не стоит. Год тому назад он этого не сказал бы. Он тогда, напротив, сам предлагал ей поступить к ним. Но теперь она мешала бы г-же Дестомб[119].
23.03.1897. Николай был на репетиции с Сувориным и попал на Настенькино рождение. Его там посадили есть пирог. Анна Ивановна рассказала, что Настенька у них родилась до брака[120].
15.04.1897. Был Шубинский. <…> Говорил о безобразиях в суворинской типографии. На 3600 экземпляров издания прибавляют еще 400 на дефект. Сделают обложку, закажут художнику рисунков, потом бросают. Барину не понравилась, делают другую. <…> Ратаев спрашивает Кудрявцевых, правда ли, что Суворин разводится с женой и женится на Дестомб, около которой он погибнет. Шубинский тоже говорит, что он постоянно видит у Суворина эту длинноногую актрису. Она все у него в кабинете. Сядет вдруг на пол или на спинку дивана. Суворин с Шубинским идут к Клочкову, и она с ними. Или они сидят у букиниста, вдруг и она является. «Вы зачем?» — спрашивает Суворин. «Да я шла мимо и увидела вас в окно. Я шла к мамаше». — «Так и шли бы к мамаше». Но она остается и сидит в магазине, пока они там роются в книгах[121].
13.05.1897. С горя, не зная, за что взяться, пошла вечером к Суворину. Видела там, наконец, Дестомб. Впотьмах приняла ее за одну из барышень Коломиных и поздоровалась с ней, как со знакомой. Красивые глаза, выразительное лицо и ужасные манеры, как у Анны Ивановны. Крупные, мужские руки, рукава вроде шаровар. Суворин говорит ей, что она бездарна, что она провалила роль, и в то же время видимо тает перед ней. Она жалуется, что ей не дают ходу <…> Все против нее, не дают ей показать свой талант. Слушать целый час, как играет г-жа Дестомб, мне показалось скучно, и я ушла[122].
12.07.1897. Я провела вечер у Суворина и не скажу, чтобы я безумно веселилась. Сидим и оба молчим. Или он начинает метаться как лев в клетке и проклинать свою судьбу. Он стар, силы ему изменяют, а на плечах у него газета и театр. Кругом все тащат деньги, и никто ему не помогает. Сотрудники летом все в бегах. Сын [Алексей] только обижается, делает ему сцены и запутывает его дела. Здоровье его плохо; нынче, когда он был у Горемыкина, у него так закружилась голова, что он должен был схватиться за притолоку. Театр он клянет особенно. Пьес нет, а актеры запрашивают сумасшедшее жалованье. Сам он сидит в городе, ожидая Буренина и Чехова. Буренин должен сменить его в газете, а с Чеховым он хочет ехать за границу. Принял капли и немного остыл. Стал со мной спорить о декадентах. Он им сочувствует за их искание новизны и неизвестного. Говорит, что на этом течении воспитается какой-нибудь гений. Но он к декадентам причисляет и Нансена, и Шарко, и всякого, кто сказал что-нибудь новое. Меня укоряет за мое неверие в чудеса, во все духовное, таинственное.
— Я вот рукой двинул, может быть, я какого-нибудь духа задел. Почему, если мы окружены микробами, мы не можем быть окружены духами? И те и другие одинаково невидимы[123].
10.08.1897. За кулисами появилась опять Дестомб, только что вернувшаяся из Лондона, куда Суворин посылал ее за пьесами. Она так усердно переводит их, что у нее рука распухла[124].
1.10.1897. Ездила к Суворину. <…> Суворин сидит простуженный, в валенках. Перед театром забегает к нему Дестомб, сказать, что она охрипла, но играть будет. Одета кульком, манеры ужасные. Он ей, как своему управляющему, отдает разные приказания, передавать режиссеру то-то и то-то[125].
17.12.1897. Была на генеральной репетиции «Шпиона». Дестомб пришла в кучерской поддевке и в картузе, садилась на суфлерскую будку или просто у рампы на пол по-турецки, лазала через оркестр и поминутно вмешивалась во все, происходившее на сцене. Она держала себя не как переводчица, и плохая переводчица, чужой пьесы, а как автор, полный хозяин «Шпиона». Актерам она надоела хуже горькой редьки, но Суворин смотрит на нее с нежностью, хоть и крикнет иногда, чтобы она не совалась или слезла с суфлерской будки и не мешала ему смотреть[126].
23.03.1897. С нынешнего дня Люба не служит больше в Суворинском театре. Увидав на афише, что в «Измаиле» играет Яворская, и не получив ответа от Суворина, который не дал себе даже труда известить меня, чем кончились его переговоры с автором, я по общему настоянию, главным образом Николая и [сестры] Надежды, написала ему, что Люба больше у него не служит. <…> Суворин, разозленный, наговорил ей колкостей. <…> Говорил, что она чересчур много сразу захотела, что молодые актрисы должны пробивать себе дорогу постепенно и только Рашели выдвигаются сразу, а Сазоновы и Суворины должны составлять себе имя тяжелым трудом. <…> Из его злобы я вижу, что едва ли был умысел выжить Любу из труппы[127].
24.03.1898. Говорили вообще о ханжеском отношении Суворина к людям, которые в зависимости от него. Шубинский объясняет это тем, что его приучили к этому. — Он плюет всем в лицо, а те только улыбаются и ловят у него ручку поцеловать. Он истинный выскочка, невоспитанный выскочка, которому сам черт не брат. Оскорбить человека грубо и незаслуженно для него ничего не стоит.
К новому году Суворин раздал сотрудникам в подарок 35 тысяч и никому не угодил. Все его ругают. Каждый недоволен тем, что другой получил больше. Скальковский ничего не получил и ругал Суворина везде до тех пор, пока и ему не дали 2,5 тысячи. И он взял. Он богатый человек, но ему нужно на кокоток[128].
[1]Дневник Алексея Сергеевича Суворина / Текстол. расшифровка Н.А. Роскиной. Подгот. текста Д. Рейфилда и О. Макаровой. 2-е изд. М.; Лондон, 2000. С. 483.
[2] Там же. С. 366. Запись за 15.02.1900.
[3] Крайние даты дневника охватывают 40 лет (1873—1912), однако реально в дневнике представлены записи за 20 лет. В составе дневника отсутствуют записи за 1874, 1876— 1883, 1888—1892, 1894, 1895, 1905, 1906, 1908 и 1910 годы. Общее число записей в дневнике не столь велико — 569, что составляет в среднем 28 записей в год, и их распределение по годам неравномерно: условно можно обозначить дневники за шесть лет из двадцати, то есть за 1893, 1896, 1897, 1901—1902 и 1904 годы, как «полные», а остальные — как «фрагменты». Среди возможных причин некомплектности дневника следует назвать и тот факт, что дневник был разрознен, поскольку после революции 1917 года родные Суворина эмигрировали во Францию и Югославию и вывезли часть его архива. Cохранившаяся часть дневника Суворина весьма ценна тем, что дает широкую панораму общественно-политической жизни России конца XIX — начала XX века, увиденную глазами издателя одной из влиятельнейших русских газет.
[4] См., например: Михеев М. Дневник как эго-текст (Россия, XIX—XX вв). М., 2007.
[5] См. о ней: Русские писатели: Биографический словарь (1800—1917). М., 2007. Т. 6. С. 678—680.
[6] ОР ИРЛИ. Ф. 285. Смирнова-Сазонова С.И. Ед. хр. 2—70 (Дневник С.И. Смирновой-Сазоновой). В дальнейшем указываются номер единицы хранения, страница и дата записи.
[7] Таким образом, в начале дневника отсутствуют записи за следующие временные промежутки: 25.08.1878—10.01.1879; 1.04.1879—31.08.1879 (возможная причина — дачный сезон); 1.01.1880—4.02.1880.
[8] Любовь Николаевна Сазонова (в замужестве Анчутина, сценический псевдоним Шувалова; 1878—1920), драматическая актриса, игравшая, в частности, в театре Литературно-артистического кружка (Суворинского театра).
[9] Ед. хр. 21. Л. 8. Запись за 11.05.1892.
[10] Ед. хр. 41. Л. 398. Запись за 23.01.1903. Имя любовницы мужа Смирнова не раскрывает, используя криптоним «г-жа М.», хотя и указывает улицу, на которой та проживала: Малая Итальянская. О внебрачной связи мужа стало известно из переписки, которую Сазонов хранил в запертом на ключ саквояже и которую Смирнова смогла извлечь, взломав замок. Письма «г-жи М.» повергли ее в шок: «Одно из них такого содержания, что его можно было написать только из публичного дома. <…> Вот что его сгубило! Любовь развратной женщины. Под 60 лет она требовала от него невозможного, даже больного она таскала его на любовные свидания. <…> Она держала его крепко, держала своим удивительным развратом» (Ед. хр. 41. Л. 342—343). Судя по симптомам болезни мужа, которые Смирнова фиксирует достаточно подробно, он скончался от сифилиса.
[11] См.: Зализняк А. Дневник: К определению жанра // НЛО. 2010. № 106. C. 166.
[12] Примечательно, что при этом на всем протяжении дневника Смирнова не прибегает к метатекстовым репликам, обращенным к потенциальному косвенному адресату. В дневнике же Суворина, который он вел от случая к случаю, такие обращения встречаются и даже в виде прямого упоминания адресата: «Семья уменьшается, а расходы увеличиваются, то есть увеличивается грабеж с каждым месяцем и годом. <…> Я это записываю как маленькую характеристику тех отношений, среди которых мне приходится жить. Я Лёле написал, что желал бы отдохнуть от всех этих мелочей, а потому желал бы учредить совет из членов моей семьи, которые бы проверяли расходы. Он мне ответил, что я желаю разыграть короля Лира. А я желаю разыграть просто старика, который устал от этих волнений, от ужасной злобы. <…> Я записал это и мне совестно: зачем? Чтобы прочли после моей смерти и послали меня к черту, обидели упреком? Молчал при жизни, все допускал и вдруг пожалел себя и написал. <…> Так пусть остается, что здесь написано. Все это, все мои записные книжки, беспорядочные, бессистемные, в которых записывалось случайное, вовсе не для печати. Они мо гут быть уничтожены бесследно. Но в них есть кое-что интересное для жизни моей и окружающих. Пусть обидятся правдою» (Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 398—399. Запись за 27.09.1900).
[13] Петр Константинович Анчутин (?— ок. 1927), офицер царской армии в чине полковника лейб-гвардии артиллерийской бригады.
[14] Анна Ивановна Суворина (1840—1873, урожд. Баранова) была застрелена своим любовником Тимофеем Комаровым, который сразу покончил с собой на месте происшествия. Несчастье произошло ночью в петербургской гостинице «Бель-Вю». См. об этом: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 72—74, 560—562; см. также: Макарова О. «Не будь Анюты, которая… имела на меня большое влияние…»: Штрихи к семейному портрету А.С. Суворина на фоне эпохи // Адам и Ева: Альманах гендерной истории. М., 2006. № 12. С. 160—169.
[15] Из этой семьи вышел также литератор-народник Мишла (Михаил Орфанов), 1848—1884.
[16] К тому времени Суворин (под псевдонимом Незнакомец) приобрел большую популярность как фельетонист газеты «Санкт-Петербургские ведомости».
[17] ОР ИРЛИ. Ф. РI. Оп. 25. Ед. хр. 146. Л. 10. Письмо от 24.06.1875. Гей Богдан Вениаминович (1848—1916), журналист.
[18] РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 875. Л. 8.
[19] РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 2. Д. 3754. Письма С. И. Сазоновой к А.С. Суворину. 28.02.1888—14.11.1911. 142 п., 233 л.; ОР ИРЛИ. Ф. 285. Ед. хр. 217. Письма А.С. Суворина к С.И. Смирновой (Сазоновой). 1881—1910 и без даты. 149 п., 150 л.
[20] Ед. хр. 25. Л. 253. Запись за 14.01.1895.
[21] ОР ИРЛИ. Ф. 285. Ед. хр. 217. Письма А.С. Суворина к С.И. Смирновой (Сазоновой). Л. 32, 35 об. Письма от 6 и 8.05.1881.
[22] Б.В. Гей пытался предложить Суворину утешительные и вместе с тем противоречивые доводы: «Я уверен, Анна Ивановна не удовлетворяет Вас во многом, особенно теперь; это, однако, вне всякой связи с чувством, а чувствами ее Вы владеете вполне, все они сосредоточены на Вас, и один Вы центр этих чувств; она живет и бредит Вами. Ваш выбор был удачный, по моему мнению. Из всех женщин, которые прошли с 1875 года мимо Вас по сегодняшний день, одной Смирновой можно дать предпочтение. Она была бы “достойная” представительница Вашего редакторского дома, она вела бы в нем строгий порядок, она могла бы обмениваться с Вами мыслями обо всем, она любила бы Вас и Вы бы ее любили. Но не так бы она Вас любила, как Анна Ивановна, и не так свободно бы чувствовали Вы себя с ее любовью. Многое уже перегорело в ней, многое уже затерто годами и думами, и скорее она нуждается в том, чтобы ее разогрела юная любовь, чем сама способна на это. <…> Затем Смирнова ограничивала бы Вашу свободу и предъявляла бы к Вам немало чисто внешних требований, которые Вы исполняли бы и с которыми, пожалуй, и сжились бы под конец, но подчас они горько отзывались бы на Вашей натуре. Теперь Вы неограниченный монарх в своем доме и почти Бог, тогда бы были бы хозяин и муж сознающей себя жены, а это не все равно, теперь Вы уз брака, мне кажется, не чувствуете, тогда чувствовали бы. <…> Но Анна Ивановна не образованна, не представительница дома, не товарищ, друг, советник в трудах» (РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 875. Письма Б.В. Гея к А.С. Суворину. Л. 23 об., 24, 24 об. Письмо от 23.08.1879).
[23] РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 2. Ед. хр. 3754. Письма С.И. Сазоновой к А.С. Суворину. Л. 28, 46, 69. Письма от 4.01, 12.08.1894 и без даты.
[24] В дневнике Суворина немногочисленные записи о Смирновой нейтральны и не содержат никаких намеков на близкую дружбу.
[25] В дневнике Суворина записи за 1905—1906 годы отсутствуют.
[26] Ед. хр. 2. Л. 3. Николай — Николай Федорович Сазонов, муж Смирновой (так же и далее); Черняев Михаил Григорьевич (1826—1898), генерал-лейтенант, во время сербско-черногорской войны командующий сербской армией; Данилевский Григорий Петрович (1829—1890), писатель; Кюи Цезарь Антонович (1835— 1919), композитор и музыкальный критик; Мясоедов Григорий Григорьевич (1834—1911), художник-передвижник.
[27] Ед. хр. 2. Л. 28, 30. Трепов Федор Федорович (1812—1889), генерал-адъютант, в 1873—1878 санкт-петербургский градоначальник. Речь идет о покушении на него Веры Засулич в январе 1878 года. А.И. Суворина (Орфанова) обладала певческими способностями, и Суворин еще до женить бы на ней советовал ей учиться в консерватории.
[28] Ед. хр. 2. Л. 37. Суворин был дружен с литератором Александром Алексеевичем Плещеевым (1858—1944).
[29] Ед. хр. 2. Л. 78. Лихачев Владимир Иванович (1837— 1909), партнер Суворина в приобретении газеты «Новое время». О конфликте между ними и выходе Лихачева из газеты см.: Макарова О. «Судьба каким-то роковым образом ставит меня поперек Вашей дороги…»: «Дело Каировой» и его след в биографии А.С. Суворина // НЛО. 2005. № 75 (5). С. 92—120. Салтыков-Щедрин и Суворин испытывали устойчивую взаимную неприязнь. Критикуя Салтыкова за его «Письма из провинции», Суворин назвал его писателем «без установившегося, глубоко продуманного политического или социального учения», а «Историю одно го города» заклеймил «уродливейшей карикатурой» и обвинил автора в отсутствии «нравственной идеи» (см. об этом: Динерштейн Е.А. А.С. Суворин: Человек, сделавший карьеру. М., 1998. С. 48—51). Салтыков-Щедрин не простил Суворину жесткой критики его творчества и отзывался о нем крайне негативно: «В литературе нашей глубокое затишье. Это можно видеть уже из того, что в настоящее время играет у нас роль такая мразь, как Суворин» (см.: Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1976—1977. Т. 18. Кн. 2. С. 89. Письмо А.М. Жемчужникову от 31.08.1871).
[30] Ед. хр. 2. Л. 79.
[31] Ед. хр. 2. Л. 89. Булгарин Фаддей Венедиктович (1789— 1859), литератор, издатель, имевший репутацию ретрограда.
[32] Ед. хр. 2. Л. 97, 98. Утин Евгений Исакович (1843—1894), адвокат и публицист, сотрудник журнала «Вестник Европы». В 1872 году Суворин проходил свидетелем на процессе по делу о дуэли Утина с Александром Федоровичем Жоховым; подробнее см.: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 1—4, 51, 550—551. Упомянутый «политический процесс» — «Дело 193-х», в котором Утин участвовал в качестве адвоката.
[33] Ед. хр. 2. Л. 134—135. Смирнова последовала совету Суворина и написала роман «У пристани», который был опубликован в журнале «Отечественные записки» (1879. № 10—12).
[34] Ед. хр. 2. Л. 184—185. Буренин Виктор Петрович (1841— 1926), поэт, критик, сотрудник газеты «Новое время» и близкий друг Суворина. Один из главных героев романа Смирновой — редактор Яковлев, вдовец с двумя детьми. По ходу действия Яковлев женится на молодой девушке Нине (но делается несчастлив в браке), затем разоряется и в попытке спасти свою газету закладывает бриллианты покойной жены; Нина уходит от Яковлева и вступает в связь с революционерами; Яковлев заводит любовницу и через нее получает хорошую должность, однако в финале кончает с собой.
[35] Ед. хр. 2. Л. 238. Суворин напечатал роман в своем издательстве в 1880 году. Лорис-Меликов Михаил Тариелович (1825—1888), в 1880—1881 годах министр внутренних дел. Попытка убийства Лорис-Меликова была предпринята 20 февраля 1880 года революционером Ипполитом Осиповичем Млодецким (1857—1880), в результате чего последний был казнен.
[36] Ед. хр. 2. Л. 280—281. Коломнин Алексей Петрович (1848— 1900), присяжный поверенный, зав. финансовой частью издательского и книжного дела Суворина, позднее товарищ председателя Литературно-артистического кружка, зять Суворина, муж его дочери Александры (1858—1888) от первого брака.
[37] Ед. хр. 2. Л. 314—315. Шубинский Сергей Николаевич (1834—1913), историк, журналист, редактор журнала «Исторический вестник». Неприязнь Суворина к деятелям науки, возможно, происходит из разночинского комплекса неполноценности, поскольку его образование ограничивалось Воронежским кадетским корпусом. Однако Суворин много сил положил на самообразование и даже предпринимал собственные научные изыскания, например посвятил ряд историко-литературных очерков Дмитрию Самозванцу. Специалисты высмеивали суворинские штудии и его подготовленность в целом: «Посмотрите, с каким апломбом, с какою неподдельной развязностью ревизует он всевозможные в мире вопросы. Ему все понятно и доступно, все ему известно; во всем он компетентен; каждому он умеет указать, каждого поучить, как надобно дело делать и куда нужно идти: будь то литератор, ученый, медик, артист, государственный человек, фабрикант, сельский хозяин и т. д. <…> Суворин изложил свою теорию Отрепьева — подлинного Дмитрия. Но это такая галиматья, сочиненная по рецепту “не любо не слушай, а врать не мешай”, что было бы совестно на ней останавливаться» (Иловайский Д.И. Мелкие сочинения, статьи и письма: 1857—1887 гг. М., 1888. С. 278, 295).
[38] Ед. хр. 3. Л. 102—103. Пантелеев Лонгин Федорович (1840— 1919), издатель.
[39] Ед. хр. 3. Л. 122.
[40] Ед. хр. 3. Л. 124. Крылов Виктор Александрович (1838— 1906), драматург, журналист; Шарко Жан-Мартен (1825— 1893), психиатр, зав. парижской больницей Сальпетриер; Митя — приемный или внебрачный сын Н.Ф. Сазонова.
[41] Ед. хр. 3. Л. 136.
[42] Ед. хр. 4. Л. 24.
[43] Ед. хр. 4. Л. 167, 170. Стрепетова Пелагея Антиповна (1850—1903), актриса; Стасюлевич Михаил Матвеевич (1826—1911), историк, журналист, редактор журнала «Вестник Европы»; Федоров Михаил Павлович (1839—1900), номинальный редактор «Нового времени», отбывавший тюремные сроки, к которым сотрудников газеты приговаривали за клевету, диффамацию и пр.
[44] Ед. хр. 4. Л. 180—181.
[45] Ед. хр. 5. Л. 25. Имеется в виду трагедия Адольфа Вильбрандта «Аррия и Мессалина» (1874). Анна Ивановна Суворина, по словам А. Амфитеатрова, происходила «из рода темпераментного и беспокойного» (Амфитеатров А.В.Жизнь человека, неудобного для себя и для многих: В 2 т. М., 2004. Т. 2. С. 18). Можно не сомневаться в том, что молодой жене непросто было ужиться с по -взрослевши ми детьми Суворина от первого брака и самоутверждение порой достигалось за счет чисто женских интриг и ухищрений.
[46] Ед. хр. 5. Л. 36. Имеется в виду Валериан (1865—1888), четвертый сын Суворина от первого брака. В то время Суворин совместно с Бурениным работал над драмой «Медея», в которой авторы стремились дать новое истолкование мифу: «Нечего, конечно, говорить о том, что мы придали Медее и современные черты и хотели придать ей даже русские черты. Оттого наша Медея понятна толпе, большинству публики. В этом ее недостаток как литературного произведения, но в этом ее сценическое достоинство. А мы писали для сцены, мы хотели дать материал для русских трагических актрис» (Новое время. 1883. 22 февраля). Роль Медеи была специально написана для П. Стрепетовой — Суворин всячески превозносил ее талант на страницах своей газеты, и они дружили домами.
[47] Ед. хр. 5. Л. 47. Имеется в виду фельетон Суворина «Политическое шутовство, или Не мытьем, так катаньем» (Новое время. 1882. 24 ноября). «Священная дружина» — тайная организация, созданная придворной аристократией в России летом 1881 года (после покушения народовольцев на царя Александра II) для борьбы с революционными террористами их же методами. См. подробнее: Динерштейн Е.А. А.С. Суворин: Человек, сделавший карьеру. С. 72—73.
[48] Ед. хр. 5. Л. 51. Толстой Дмитрий Андреевич (1823—1889), министр внутренних дел.
[49] Ед. хр. 5. Л. 111—112. Худеков Сергей Николаевич (1837— 1928), редактор-издатель «Петербургской газеты»; Монтеверде Петр Августинович (1839—1916), журналист.
[50] Ед. хр. 5. Л. 173, 175. От первого брака у Суворина было четверо сыновей: Михаил (1860—1936), Алексей (1862—1937), Владимир (1865—1887), Валериан (1865—1888). А.П. Коломнин был изначально против брака Суворина с Анной Ивановной и предостерегал его в письмах в период его жениховства: «Пожалуйста, не думайте, что говорить, по возможности, хладнокровно все то, что я ей говорю о бессмыслии ее любви к Вам, — ничего не значит, нет, эта штука нелегкая, особенно, когда меня винят, что приходится бить в самую чувствительную струну и разбивать дорогую мечту. Впрочем, я стою всегда на твердой почве, ибо доказываю Нюсе, что в ее любви кроется гибель Вашей славы и Вашей репутации, — а этот аргумент для нее имеет большое значение» (РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 2. Ед. хр. 1903. Письма А. П. Коломнина к А.С. Суворину. Л. 7—7 об. Письмо от 10.06.1875).
[51] Ед. хр. 5. Л. 182, 183. Спектакль оправдал ожидания авторов и пользовался у публики большой популярностью: в 1883 году в Петербурге пьеса выдержала 11, а в Москве — 9 представлений (см.: История русского драматического театра. М., 1980. Т. 6. С. 472).
[52] Ед. хр. 5. Л. 220.
[53] Ед. хр. 5. Л. 275, 276. Крамской Иван Николаевич (1837— 1887), художник; Горбунов Иван Федорович (1831—1895), актер, писатель; Пассек Татьяна Петровна (1810—1889), мемуаристка, переводчица. Портрет Суворина работы Крамского экспонировался на Всероссийской выставке 1882 года в Москве. Стасов отмечал, что портрет «столь же поразительный по необычайной жизненности, как и по великолепному выражению тысячи мелких отталкивающих и отрицательных сторон этой натуры. Такие портреты навсегда, как гвоздь, прибивают человека к стене». Суворин на это писал Крамскому: «Если бы я хоть на минуту подумал, что Вы одушевлены такой гражданской идеей, я, конечно, не только не выставил бы портрета, но с удовольствием его порезал бы на гранки. Мне остается думать, что Вы не поблагодарите Стасова за эту аттестацию Вас, как гражданина земли русской, который занимается пригвождением человека, не только Вам ничего не сделавшего дурного ни делом, ни словом, ни помышлением, но который, при всей своей скромности, имеет право сказать, что он не только не хуже ни Вас, ни Стасова, и готов бы публично выслушивать обвинения и также публично ответить на них» (цит. по: Гольдштейн С.Н. И.Н. Крамской: Жизнь и творчество (1837—1887). М., 1965. С. 197, 199). Крамской не раз пытался объясниться с Сувориным: «Если же там, в портрете, есть что-нибудь, то это просто недостаток мой как живописца, а не как человека, имеющего какие-нибудь намерения. <…> …Я предложил бы Вам следующее: позвольте мне портрет обратно, я напишу другой. Напишу с истинным удовольствием, готовностью и нисколько это для меня не будет отяготительно» (РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 2. Ед. хр. 511. Письма И.Н. Крамского к А.С. Суворину. Л. 88—88 об. Письмо от 16.12.1885).
[54] Ед. хр. 5. Л. 361, 362. Коронация Александра III (1845— 1894) состоялась 15 мая 1883 года в Успенском соборе Кремля. Обряд коронования совершал митрополит Санкт-Петербургский Исидор (Никольский) (1799—1892).
[55] Ед. хр. 5. Л. 267, 268. Феоктистов Евгений Михайлович (1828—1898), нач. Главн. упр. по делам печати. Суворин состоял с Феоктистовым в переписке и даже выполнял его особые поручения: «Нельзя ли сегодня или завтра известить меня, виделись ли Вы с Крепшем <?> [австрийским военным агентом <?>] и чего он требовал Вас. Надеюсь, что Вы в точности исполнили то, о чем я Вас просил; т. е. 1) не назвали имя полковника, которому принадлежат известные Вам документы, и 2) сохранили в строгой тайне, от кого эти документы были Вами получены» (РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4415. Письма Е.М. Феоктистова к А.С. Суворину. Л. 22. Письмо от 10.02.1887). В своих письмах Феоктистов рекомендовал Суворину выдерживать тональность публикаций «Нового времени» соответственно политической обстановке: «Конфиденциально. Обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой: не сочтете ли Вы возможным на некоторое (весьма непродолжительное) время соблюсти известную осторожность относительно Бисмарка и Германии? Успех нашего заграничного займа вполне обеспечен, но Вы понимаете, что большую важность имеет вопрос о том — будет ли покрыта <?> подписка на него в два или в двадцать раз — последнее было бы истолковано в смысле полной обеспеченности нашего кредита и произвело бы очень благоприятное для нас впечатление. Кому же не известно, что противодействия нашему успеху следует ожидать из Берлина и от Ротшильда; вследствие этого и не желательно было бы подливать масла в огонь и усиливать раздражение» (Там же. Л. 30. Письмо от 22.11.1888). Об отношениях Суворина с Тургеневым см.: Динерштейн Е.А. А. С. Суворин: Человек, сделавший карьеру. С. 207—217. До Суворина, возможно, дошли нелестные отзывы Тургенева о нем в частных письмах: «А что Суворин врет — так уж ему такой положен предел. Вот выработался гад… В сравнении с ним Булгарин является чуть ли не идиллической фигурой» (Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. М., 1966. Т. 13 (27). С. 261. Письмо П.В. Анненкову от 9.01.1878); «Вы упрекаете меня в том, что я как будто подаю руку г. Суворину и что это марает мою репутацию. Г-н Суворин, как человек, известен мне не хуже Вашего — и руки я ему никогда не подал и не подам — как не по дал ее Каткову» (Там же. С. 186. Письмо В.В. Стасову от 9.01.1882).
[56] Ед. хр. 8. Л. 80. Булгаков Федор Ильич (1852—1908), писатель и издатель; с 1900 года редактор газеты «Новое время».
[57] Ед. хр. 8. Л. 187.
[58] Ед. хр. 8. Л. 272.
[59] Ед. хр. 9. Л. 5, 6. Дочь Настасьи Васильевны Каировой — возможно, Ольга, ее дочь от Федора Алексеевича Кони (1809—1879). См. о Каировой: Макарова О. «Судьба каким-то роковым образом ставит меня поперек Вашей дороги…». С. 92—120. «Аркадия» — гостиница в Петербурге.
[60] Ед. хр. 9. Л. 293. В 1885 году умерла от диабета дочь Суворина Александра; незадолго до смерти она сбежала от мужа, А.П. Коломнина, с любовником, Николаем Иосифовичем Холевой (1857—1899). Четырехлетний сын Суворина Гриша в том же году умер от дифтерита.
[61] Ед. хр. 9. Л. 464, 465. Суворин был на грани развода с женой, причем выяснял с ней отношения и письменно: «Зимой я получил о тебе такое письмо, разумеется, анонимное, что в негодовании разорвал его и бросил в камин… <…> Я, впрочем, могу сказать о себе совершенно твердо, ибо это я доказывал на деле, что я могу помириться с неверностью жены. Труднее помириться со скандалом с выставкой на посмеяние, что вот, мол, рогатый муж. Но рогатых так много, что предпочтительнее сознавать себя им, чем воображать себя столь прельстительным, что жена тебе верна, хотя она дует в хвост и в гриву. По видимости можно помириться даже с тем, что жена приносит тебе чужих детей, от любовников, но внутри себя с этим помириться невозможно. Это подло вдвойне — подло относительно мужа и подло даже относительно законных детей. <…> Любовник только наслаждается и палец о палец не ударит для тех детей, которых он делает и которых навязывает на шею им же обманутому мужу. <…> Кто же разберет, когда живешь с мужем и любовником — ведь не записываешь этих удовольствий. <…> …Перспектива чужого ребенка — она бросает меня в трепет и негодование. С этим ни за что помириться не могу, об этом не могу думать без ужаса. <…> Выход один — разойтись. И при этом у тебя все выгоды, потому что перед тобою цела я жизнь, а у меня ровно ничего, кроме смерти. Я прошу тебя об этом серьезно подумать, даже переговорить с твоими близкими. <…> Что я тебе стал невыносимым — ты это после сказала мне, хотя в мягких выражениях. Пошлой и глупой роли я играть не хочу и не могу. <…> Я не могу жить среди этой вражды, фальшивых отношений, оскорблений, сплетен и клеветы. <…> В Петербурге тебе так хорошо будет на свободе и при тамошней полной свободе нравов и любви, что, пожалуй, лучшего момента для расставанья и выбрать мудрено» (РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 2. Ед. хр. 356. Письма А.С. Суворина к А.И. Сувориной. Л. 3—3 об., 4, 5. Письмо (черновик) от 4.06.1885).
[62] Ед. хр. 10. Л. 75.
[63] Ед. хр. 13. Л. 43. См. об этом: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 72—80; 559—560.
[64] Ед. хр. 14. Л. 144.
[65] Ед. хр. 15. Л. 365.
[66] Ед. хр. 18. Л. 382.
[67] Ед. хр. 19. Л. 9, 10. В основу пьесы Суворина (вслед за повестью Тургенева «Клара Милич») положена история драматической актрисы Евлалии Кадминой, нервной и болезненно самолюбивой натуры; 4 ноября 1881 года она решилась свести счеты с жизнью прямо на сцене: приняв яд во время спектакля, она скончалась. Однако если Тургенева судьба Кадминой вдохновила на тонкий психологический этюд с мистическим уклоном, отобразивший «посмертную» влюбленность героя повести Аратова в актрису Милич, то Суворин предпочел изобразить акт самоубийства актрисы Репиной как таковой. Премьера пьесы состоялась в императорском Александринском театре в Петербурге 11 декабря 1888 года и вызвала довольно многочисленные отзывы в прессе. Главную роль играла Мария Гавриловна Савина (1854—1915). В массе своей отзывы о пьесе были отрицательные и вменяли автору в вину то, что на сцене был поставлен «драматический фельетон»: «Представьте себе газетный фельетон в лицах, подчас остроумный, подчас скучный, в котором легким, живы м языком разговор идет о женщинах, об искусстве, о Декамероне, о Петербурге, Москве, провинции, о жидах, банкирах, деньгах, о жизни и смерти, о любви и ненависти, о прессе, о Бисмарке, и гипнотизме и о чем там еще — и вы получите понятие о суворинской “Татьяне Репиной”» («Волжский вестник». 1889. 28 января). В Москве, где премьера пьесы состоялась 16 января 1889 года, роль Татьяны Репиной сыграла Мария Николаевна Ермолова (1853—1928), изобразившая смерть героини с чрезмерным физиологическим правдоподобием: «Г-жа Ермолова в заглавной роли комедии — прямо-таки такая артистка, какой никогда и никто еще не видывал на русской сцене. Ее игра в последнем акте в полном смысле слова — гениальнейшее творчество, до колоссальности которого не доходили даже такие звезды драматического искусства, как Рашель, Ристори, Сара Бернар. Недаром в первое представление “Татьяны Репиной” во время заключительной сцены последнего действия шесть дам были вынесены из лож и партера в сильнейших припадках истерики» («Московский листок». 1889. 23 января).
[68] Ед. хр. 19. Л. 55. Кривенко Василий Силович (1854—1928), журналист, заведующий канцелярией Министерства императорского двора. Кривенко и Суворины дружили домами.
[69] Ед. хр. 19. Л. 103.
[70] Ед. хр. 20. Л. 330, 331.
[71] Ед. хр. 20. Л. 333.
[72] Ед. хр. 20. Л. 340.
[73] Ед. хр. 20. Л. 414.
[74] Ед. хр. 20. Л. 452, 453, 455.
[75] Ед. хр. 20. Л. 455, 456. Карпов Евтихий Павлович (1857— 1926), драматург, режиссер.
[76] Ед. хр. 20. Л. 477. Шлейермахер Фридрих (1768—1834), немецкий философ, теолог и проповедник.
[77] Ед. хр. 21. Л. 351. Бертенсон Василий Бернгардович (1853— 1933), военный врач.
[78] Ед. хр. 21. Л. 365, 366. Имеется в виду комедия драматурга Петра Михайловича Невежина «В родном углу». Суворин вынашивал намерение издавать газету в Европе еще в начале своей карьеры, о чем писал М.М. Стасюлевичу: «Мне серьезно приходит в голову издавать русскую газету в Берлине, спокойную, строго-конституционную, уважающую монархический принцип вообще и царственную русскую династию в особенности, но зато уж не щадящую ничего другого и свободную от переговоров и <нрзб.> Похвиснева и Комп. Берлин — чудесное место для такой пропаганды, если только держаться в известных пределах и если берлинское правительство не вышлет по просьбе петербургского. Конечно, это фантазия, но если б я был одинок, без семьи, я не задумался бы это сделать» (РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 2. Ед. хр. 346. Письма А.С. Суворина к М.М. Стасюлевичу. Л. 6. Письмо от 13.07.1870. Похвиснев Михаил Николаевич (1811—1882), начальник Главного управления по делам печати с 1866 по 1870 год).
[79] Ед. хр. 21. Л. 403—405. Бернар Сара (1844—1923), французская актриса. Маслов Александр Николаевич (1852—1922), драматург, упомянута его пьеса «Севильский обольститель». В октябре 1893 года Суворин написал одноактную пьесу-шутку «Не пойман — не вор». Вероятно, имеется в виду барон Альфонс Ротшильд (1827—1905), представитель французских Ротшильдов. Le grand duc Serge — великий князь Сергей Александрович (1857—1905), в 1891— 1905 московский генерал-губернатор.
[80] Ед. хр. 21. Л. 431, 432. Григорович Дмитрий Васильевич (1822—1899), писатель; возможно, имеется в виду Всеволожский Никита Никитич (1846—1896), муж М.Г. Савиной.
[81] Ед. хр. 21. Л. 463. Кривенко Евгения Васильевна (?—1915)— жена В.С. Кривенко.
[82] Ед. хр. 22. Л. 41, 42. Стремительная карьера Суворина — за пять лет он из уездного учителя превратился в журналиста популярной столичной газеты — во многом заслуга первой жены Суворина. Он сам признавал это: «В покойной жене моей я потерял чрезвычайно много: сам по себе человек бесхарактерный, далеко не энергичный человек, я брал у нее именно то, что мне недоставало и чего у нее было в избытке» (ОР РНБ. Ф. 847. Д. 700. Л. 3. Письмо А.С. Суворина к Н.В. Шаховскому).
[83] Ед. хр. 22. Л. 104, 105. О Жохове см. примеч. 32.
[84] Ед. хр. 23. Л. 42, 43, 44. Шувалов Павел Андреевич (1830— 1908), посол в Германии; Девель Жюль (1845—1919), министр иностранных дел Франции; Лоти Пьер (1830— 1923), французский писатель.
[85] Ед. хр. 23. Л. 212, 213.
[86] Ед. хр. 23. Л. 226.
[87] Ед. хр. 23. Л. 306. Витте Сергей Юльевич (1849—1915), в 1892—1903 годах — министр финансов; Дурново Иван Николаевич (1834—1903), в 1889—1895 годах — министр внутренних дел.
[88] Ед. хр. 23. Л. 322.
[89] Ед. хр. 23. Л. 339.
[90] Ед. хр. 23. Л. 451. Отношение Суворина к женской эмансипации было далеко не столь однозначным. На всем протяжении своей карьеры он вел полемику по «женскому вопросу», и в целом его позиция может быть квалифицирована как «либеральный консерватизм». Либеральная составляющая в трактовке «женского вопроса» выразилась у Суворина в одобрении им женского образования и признании права женщины на труд. Вместе с тем либерализм Суворина имел свои пределы, поскольку он затруднился определить для себя баланс женской свободы: женщина, самостоятельно определяющая свою судьбу, зачастую ассоциировалась у него лишь с женщиной, отказавшейся от своего природного предназначения, то есть деторождения. Кроме того, эмансипированная женщина, в глазах Суворина, стремилась получить власть над мужчиной, ставя под угрозу всю мужскую цивилизацию. Данный вопрос исследован в: Makarova О. The Woman Question in the Life and Works of Aleksei Sergeevich Suvorin: PhD Thesis. London, 2010 [«Женский вопрос» в жизни и творчестве Алексея Сергеевича Суворина: Дис. … д-ра философии. Лондон, 2010].
[91] Ед. хр. 24. Л. 319, 320. На одно из крымских писем Суворина Смирнова ответила: «Вы мне пишете, что Вы человек занятой и в любви объясняться не умеете. Да Бог с Вами, милый друг! Разве я жду от Вас объяснений в любви? Только этого недоставало. Это было бы так же забавно, как если бы Вы стали объясняться в любви с Масловым. Ведь это только наша общая знакомая Евгения Васильевна думает, что мы с Вами влюбленные. Мы в таких годах, что это выше всяких подозрений. Как будто нельзя быть искренно сердечно расположенной к человеку и видеть в нем только хорошего товарища и друга. У нас с Вами много общего во взглядах вкусах, симпатиях. Мы не сходимся только в характерах. Я, например, не могу понять таких бурных перемен в настроении, о которых Вы мне пишете, от верхнего до нижнего “до”. И Бог Вас знает, когда Вы наверху, когда внизу. Очень трудно за Вами уследить. А служить самой предметом такого повышения и понижения курса как-то даже и обидно. Так играют только бумагами на бирже, а не сердцами человеческими» (РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 2. Д. 3754. Письма С.И. Сазоновой к А.С. Суворину. Л. 48—49. Письмо от 24.08.1894).
[92] Ед. хр. 24. Л. 355. Имеется в виду «Русский для внешней торговли банк». См. об этом: Динерштейн Е.А. А.С. Суворин: Человек, сделавший карьеру. С. 295—296.
[93] Ед. хр. 24. Л. 400.
[94] Ед. хр. 25. Л. 239.
[95] Ед. хр. 25. Л. 253. Шабельская Елизавета Александровна (1855—1917), журналистка, писательница, актриса. См. о ней в связи с Сувориным: Макарова О. «Уж если Суворин, изобретший ее, отвернулся…»: «Дело Шабельской» и участие в нем издателя «Нового времени» // НЛО. 2007. № 85. С. 100—120.
[96] Ед. хр. 25. Л. 260. В жизни Суворина накануне его 60-летия, как можно предположить, действительно случился романтический эпизод, который весьма фрагментарно нашел отражение в его дневнике. В записях, относящихся по времени к заграничному путешествию, появился криптоним «М.М.». Суворин отмечает, что он думает о М.М., пишет М.М. письма, 7.07.1893 эти инициалы упомянуты рядом с денежной суммой в три тысячи. Завершился роман разочарованием: «Часто думаю, что если б М.М. очутилась у меня лет десять тому, совсем было бы другое. А теперь это — только недоразумение с маленькими сомнениями и большим эгоизмом» (Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 184. Запись от 17.07.1893).
[97] Ед. хр. 25. Л. 343. Ряд поступков и событий в жизни Суворина указывает на то, что он страдал женофобией. По этой причине Суворин нередко подвергался манипулированию со стороны властных, эмансипированных женщин, не говоря уже о том, что его карьера определилась под влиянием его первой жены, обладавшей сильным и решительным характером. Суворинские комплексы нашли выход в его публицистике, однако наиболее ярко проявились в худо жест венном творчестве. В его произведениях героиней неизменно выступает женщина, являющая собой некую аномалию: часто она неверная жена, или убийца, или психопатическая личность, претендующая на господство над мужчиной. При этом бóльшая часть суворинских произведений заканчивается трагической гибелью героини, как, например, рассказы «Трагедия из-за пустяков: Рассказ старого кавалериста» (1885), высоко оцененный Н.С. Лесковым, «История одной ночи» (1888), «В конце века (Fin de Siècle)» (1891). Повесть, о замысле которой упоминает Смирнова, написана не была.
[98] Ед. хр. 26. Л. 33.
[99] Ед. хр. 26. Л. 204.
[100] Ед. хр. 26. Л. 274. К тому времени Суворин возглавил Литературно-артистический кружок и в нанятом помещении Панаевского театра 11 апреля 1895 года прошла премьера пьесы Герхарта Гауптмана «Ганнеле». Создав первое в Петербурге частное театральное предприятие, чуть позже Суворин признавался: «И эта суета мне любезна и приятна. В театральной атмосфере что-то ядовитое, как в алкоголе или никотине» (Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 280. Запись от 7.02.1897). Официальное открытие суворинского театра состоялось 17 сентября 1895 года в отсутствие его владельца — он руководил процессом из-за границы по телеграфу. В первый сезон, за четыре с половиной месяца, был сыгран обширный репертуар: 25 больших пьес и 19 одноактных.
[101] Ед. хр. 26. Л. 328.
[102] Ед. хр. 27. Л. 24. Прудки — сквер в Санкт-Петербурге на углу Греческого просп. и ул. Некрасова.
[103] Ед. хр. 27. Л. 59.
[104] Ед. хр. 27. Л. 106.
[105] Ед. хр. 27. Л. 190. Потапенко Игнатий Николаевич (1856— 1929), писатель; Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович (1852—1912), писатель; Амфитеатров Александр Валентинович (1862—1938), журналист, писатель.
[106] Ед. хр. 27. Л. 202.
[107] Ед. хр. 27. Л. 288, 289. Яворская Лидия Борисовна (1872— 1921), актриса суворинского театра, поступившая туда по рекомендации Чехова и стремившаяся любой ценой утвердиться в роли фаворитки труппы. См. о ней:Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова / Пер. с англ. О. Макаровой. М., 2011;Литаврина М. Г. Яворская, беззаконная комета. М., 2008.
[108] Ед. хр. 27. Л. 391, 392. «Контан» — ресторан в Петербурге.
[109] Ед. хр. 27. Л. 451. Дестомб Клавдия Ивановна (1870—1947), актриса, позже личная помощница и фаворитка Суворина. «Орлеанская дева» — драма Фридриха Шиллера (1759— 1805).
[110] Ед. хр. 28. Л. 284.
[111] Ед. хр. 28. Л. 287.
[112] Ед. хр. 28. Л. 489, 490. См. об этом также: Дневник Алексея Сергеевича Суворина. С. 256—257. Записи от 17.10 и 18.10.1896. Для себя Суворин заметил: «Чехов очень самолюбив, и когда я высказывал ему свои впечатления, он выслушивал их нетерпеливо» (Там же. С. 257). Н. Сазонов играл в спектакле роль Тригорина.
[113] Ед. хр. 29. Л. 27. Кугель Александр Рафаилович (1864— 1928), литературный и театральный критик, драматург; Холмская Зинаида Васильевна (1866—1936), актриса. Имеется в виду журнал «Театр и искусство», редактором которого был Кугель, а издателем — Холмская.
[114] Ед. хр. 29. Л. 150, 151.
[115] Ед. хр. 29. Л. 220, 222. Имеется в виду Союз взаимопомощи русских писателей при Русском литературном обществе, основанный в начале 1897 года. Якобинцы — участники политического клуба эпохи Великой французской революции, установившие свою диктатуру в 1793—1794 годах.
[116] Ед. хр. 29. Л. 252, 253. Коломнин Петр Петрович (1849— 1915), директор суворинской типографии. Лёля — Алексей Алексеевич Суворин; стремился к единоличному контролю над всем газетно-издательским хозяйством отца. Ср.: «Из всей семьи Сувориных Алексей является единственно крупной фигурой после своего отца и, несомненно, лучшая и наиболее интересная пора “Нового времени” связана с ним неразрывно. Если старик-Суворин имел право сказать, что он создал “Новое время”, то его сын Алексей с не меньшим правом мог бы добавить “с моей помощью”. В те чение 15 лет до 1901 г. Алексей Суворин был не только правой рукой своего отца, но и главным работником в газете. Сам Суворин держал только, как говорится, верховное руководительство, но вся газетная техника, вся чернорабочая и редакторская служба целиком лежали на Алексее. <…> Только его нетерпение и главное — зависть, эта отличительная черта всех Сувориных без исключения, не дали ему возможности дождаться того момента, когда утомленный борьбой и старостью отец сам бы передал бы ему бразды верховного правления» (Снессарев Н. Мираж «Нового времени»: Почти роман. СПб., 1914. С. 7).
[117] Ед. хр. 29. Л. 280, 281. В Александринском театре служил Н. Сазонов. Муж Яворской — князь Барятинский Владимир Владимирович (1874—1941), драматург, журналист.
[118] Ед. хр. 29. Л. 329, 330.
[119] Ед. хр. 29. Л. 338, 339.
[120] Ед. хр. 29. Л. 379. Настенька — Суворина Анастасия Алексеевна (1877—1930), дочь Суворина от второго брака. Упомянутый ее матерью факт, по-видимому, и был решающим в женитьбе Суворина на Анне Ивановне Орфановой.
[121]. Ед. хр. 29. Л. 490, 491, 492. Ратаев Леонид Александрович (1857—1917), драматург-любитель; Кудрявцевы — неустановленные лица; Клочков Василий Иванович (1862— 1915), книготорговец, библиофил.
[122] Ед. хр. 30. Л. 38, 39
[123] Ед. хр. 30. Л. 217, 218. Горемыкин Иван Логгинович (1839— 1917), министр внутренних дел; Нансен Фритьоф (1861— 1930), норвежский полярный исследователь, политический деятель. Под Рождество 1899 года Суворин напечатал в «Новом времени» собственный святочный рассказ «Декадентское происшествие», написанный в пародийном ключе и доводящий до абсурда всевозможные декадентские шаблоны. В своем же издательстве он выпускал, например, Бальмонта и сборники поэтов-декадентов.
[124] Ед. хр. 30. Л. 294.
[125] Ед. хр. 30. Л. 448. В бытность Дестомб в суворинском театре актеры решительно протестовали против ее вмешательства в их работу: «Вы не можете позволять Дестомб появляться в театре, председательствовать, разыгрывать из себя директрису, устраивающую дела Малого театра. <…> Я отказываюсь от всего, от службы в театре, если я должен служить под началом этой гадины, предательницы, нена видящей меня вот уже 18 лет только за то, что я когда-то мальчишкой отверг ее любовь» (РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 929. Письма Б.С. Глаголина к А.С. Суворину. Л. 150—151. Письмо от 20.11.1911). Малый театр — одно из названий суворинского театра.
[126] Ед. хр. 31. Л. 96. «Шпион» — комедия английского драматурга В. Джиллета.
[127] Ед. хр. 31. Л. 425, 426. «Измаил» — историческая драма Михаила Николаевича Бухарина. Рашель Элиза (1821— 1858), французская актриса.
[128] Ед. хр. 31. Л. 438, 439. Скальковский Константин Аполлонович (1843—1906), публицист, директор Горного департамента государственных имуществ.