(пер. с англ. А. Логутова)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2014
«НЛО»: Редакция «НЛО» обращается к нескольким выдающимся специа-листам в области транснациональных отношений и diaspora studies. Мы будем рады, если вы сможете ответить на несколько наших вопросов.
1
«НЛО»: Как бы вы могли вкратце обрисовать современное состояние диаспоральных исследований?
УИЛЬЯМ САФРАН: В глобальном масштабе диаспоральные исследования переживают расцвет: постоянно возникают новые курсы, семинары, инсти-туты и журналы, работающие в этом поле. Одна из очевидных причин — это рост количества людей, живущих в диаспорах, особенно в развитых странах. Диаспора — это проблемное явление как для социологов, так и для людей, принимающих политические решения. Традиционно термин «диаспора» при-менялся для описания ряда рассеянных по всему миру этнических или ре-лигиозных сообществ, покинувших свою родину, но сохранивших при этом осознание собственной коллективной культурной идентичности, желание культивировать ее на новом месте и устойчивую ориентированность на мет-рополию. В случае исторически «старых» диаспор (евреев, греков или армян) эта ориентированность нередко выражалась в мифологизированной надежде на возвращение на родину. Однако в последние годы понятие диаспоры настолько вошло в моду, что его стали распространять на самые разные ситуа-ции, отношения и идентичности[1]. Примером подобного рода служит измене-ние представления о принадлежности к диаспоре: много лет назад диаспоральное состояние считалось нежелательным, оно ассоциировалось с изгнанием этнонациональной или религиозной группы, с утратой дома. В настоящее время в принадлежности к диаспоре часто видят сознательное проявление свободы, так что члены диаспоры, раньше «воспринимавшиеся как подозри-тельные личности, внутренние враги и лазутчики (strangers within the gates)»[2], стали объектом восхищения.
РОБИН КОЭН: Диаспоральные исследования заявили о себе в 1990-е годы как прежде всего исторический, социологический, антропологический и поли-тологический проект. В их рамках были разработаны подробные таксономии, а также была продемонстрирована релевантность термина «диаспора» для обсуждения проблем миграции, социального многообразия и идентичности. В последнее время в эту традицию влились две новые группы исследователей: (а) «неореалисты» (пришедшие из области экономики и международных от-ношений), видящие в диаспоре инструмент развития общества, государствен-ного строительства и лоббизма; и (б) гуманитарии широкого профиля, пытающиеся увязать диаспоральные исследования с проблематикой комплексной идентичности, культурного производства, гибридизации и постколониализма.
ЙОССИ ШАИН: За последние три десятка лет многие энтузиасты попробо-вали свои силы в области диаспоральных исследований. Когда я только на-чинал писать про эмиграцию и диаспоры, этот предмет еще не вызывал столь широкого интереса, а количество теоретических работ было и вовсе ни-чтожно. Моей первой целью стало определение этого поля и его границ в пре-делах политологии. Суть ранних теорий сводилась к постепенному отходу от традиционного использования термина «диаспора» исключительно для опи-сания еврейского опыта, к попытке локализации феномена народов, живу-щих вдали от родины (независимо от ее государственного статуса) и пред-ставляющих в своих собственных глазах и в глазах соседей единое целое, связанное узами родства, невзирая на формальное гражданство.
Ключевым компонентом в понимании жизни диаспоры была идея родины. Затем следовали вопросы политической активности, благонадежности, иден-тичности, влияния на культуру страны проживания и других сообществ и т.д. С развитием теорий глобализации и изменением мирового порядка в конце 1980-х — начале 1990-х годов наступил расцвет диаспоральных исследований. Я помню, что, когда мы с моим другом Кэчем Тололяном основывали журнал «Diaspora», нас было всего несколько человек. Вскоре их [исследований] стало сотни, и тематика начала смещаться в сторону транснационализма.
Эра легких путешествий, быстрого обмена информацией и открытых гра-ниц, казалось, изменила природу человека, и суть этих изменений не вписы-валась в готовые схемы. Мне кажется, что это привело к путанице терминов и лишило диаспоральные исследования последних остатков стройности. Но, в конце концов, базовые понятия Родины и Рода, однажды забытые, вернули себе центральное место в научном разговоре о диаспоральной политике. По мере того, как рос интерес к распаду государств, близкой загранице, мульти- культурализму и этническим лобби, поле начало ожидаемым образом расши-ряться и теперь задает ход развития исследованиям национализма. Вдобавок термин «диаспора» зазвучал особенно актуально после событий 11 сентября, когда многие государственные службы начали обращать внимание на потен-циально враждебные популяции с транснациональными связями, действую-щие на их территории. Таким образом, диаспоральные исследования стали предметом интереса многих служб. И, наконец, вследствие того, что все боль-шее количество стран стало беспокоиться о судьбе своих соотечественников, роль последних в экономическом развитии приобрела решающий характер, и мы наблюдаем бесконечные проекты диаспоральных исследований, которые спонсируются как университетами, так и государствами.
Короче говоря, диаспоральные исследования представляют собой взрывообразно и не всегда контролируемо развивающуюся дисциплину, опери-рующую большими массивами информации, но лишенную четкой аналити-ческой ориентации.
2
«НЛО»: У стороннего наблюдателя, оценивающего ситуацию из российского контекста, складывается впечатление, будто концептуальное поле diaspora studies как таковое уже сложилось, но понятийный аппарат для его осмыс-ления еще находится на стадии становления, внутренние границы между раз-личными аспектами изучения диаспор до сих пор не определены. Насколько верно такое впечатление или, наоборот, оно не соответствует истине?
У.С.: Это впечатление верно. Диаспора часто приравнивается к отсутствию государства, жизни в статусе беженца или иммигранта, к сознательной или вынужденной экспатриации, отчуждению, этническим или религиозным меньшинствам, космополитизму, несоответствию преобладающим социеталь- ным нормам в плане поведения или жизненного уклада. Диаспоральная са-моидентификация (или «diasporicity») может служить метафорой утраты кор-ней, культурного дискомфорта, социопсихологического вытеснения и вообще любой «другости». Иногда диаспора служит синонимом транснациональных настроений, ориентаций или взаимодействий, «мышления, преодолевающего границы». Все чаще и чаще диаспора используется культурологами (особенно постмодернистами) для обозначения индивидуальной идентичности или но-вого типа сознания, почти или совсем не укорененного в эмпирической или исторической реальности[3]. Диаспора может также служить литературным жанром, который часто связывается с постколониальными переживаниями — ностальгией или тоской, не обязательно направленными на предыдущую родину[4]. Очевидно, необходимые попытки остановить расширение понятия диа-споры и очертить его аналитические границы наталкиваются на его новомодность и популярность.
Р.К.: Нет, я скорее сравнил бы состояние парадигм диаспоральных исследо-ваний с совершеннолетием, а не с детством. Экзистенциальная тревога, свой-ственная подросткам, преодолена. При этом нельзя говорить и о зрелости поля. В пределах достигнутого консенсуса остаются пути для развития, что делает диаспоральные исследования очень перспективной научной областью.
Й.Ш.: Мой первый ответ применим и ко второму вопросу, поэтому сразу пе-рейду к третьему.
3
«НЛО»: Обычно считается, что диаспоральное сообщество — это сообщество с твердой и последовательной установкой на закрытость, но насколько закры-тыми можно считать реальные диаспоры? Можно ли приблизительно выстро-ить какую-либо «градацию» этой закрытости? Насколько вообще диаспоральное сообщество закрыто или открыто для соседних культур и этносов?
У.С.: Представление о стремлении диаспор к закрытости не подтверждает-ся эмпирическими данными. Диаспоры отличаются от иммигрантских сооб-ществ как таковых тем, что они склонны поддерживать особую этническую, религиозную и / или культурную идентичность. Кроме того, представители диаспор, в отличие от иммигрантов, постоянно находятся в конфликтных отношениях с принявшим их обществом. В то же время диаспоральные со-общества не могут быть герметично изолированы от общества; они скорее подстраиваются под его жизнь, заимствуют часть его характеристик и могут даже принять в себя представителей «местной» культуры. В результате свое-обычные культурные образцы и институты, воспроизводящиеся в диаспо-ре, не являются точными копиями институтов и образцов, преобладающих в метрополии. Многое зависит от природы общества страны проживания. От-крытость демократических и плюралистических институтов и относительная автономия гражданского общества, облегчающие меньшинствам задачу со-хранения своей идентичности, одновременно способствуют большей прони-цаемости и открытости диаспор[5].
Р.К.: Мне кажется, что термин «закрытость» применим к немногим диаспо-рам — в том смысле, что, определяя себя, они довольствуются соотнесен-ностью с родиной или этнической принадлежностью. При этом полностью эндогенных диаспор не существует. Даже в славящейся своей «закрытостью» еврейской диаспоре доля смешанных браков превышает 50%. Диаспоральная идентичность — это всегда компромисс между идентичностью, ориенти-рованной на происхождение, и идентичностью, сложившейся в месте про-живания. Сторонники социального конструктивизма преувеличивают «ис-кусственность» (made-up) диаспоральных идентичностей. Разумеется, эти идентичности нестабильны и нуждаются в дополнительной мобилизации, но средства для этого (язык, память, традиция, религия и исторический опыт) наследуются от предыдущих поколений.
Й.Ш.: Как я писал в нескольких работах, диаспоральная политика направ-лена прежде всего на элиты и организованные группы. Есть еще два много-численных фоновых слоя: мобилизованная часть населения, лишь иногда занимающая активную позицию, и широкая группа, объединенная родствен-ными связями (kin group), которую мы можем обозначить термином «диа-спора»; оба этих слоя могут быть как реальными, так и воображаемыми. Чем выше степень сплоченности группы и число активных членов диаспоры, тем сильнее ее видимость и влиятельность, как с точки зрения самой группы, так и для стороннего наблюдателя. Если говорить о далеко разнесенных (far- removed) диаспорах, а не о группах, проживающих в соседних странах, и если они живут в свободных обществах и способны к самоорганизации, то их раз-мер и степень близости между членами становятся критически важными. Но деятельность таких групп сильно зависит от устройства государств их про-живания. Армяне в Турции сохраняют высокую степень близости, но при этом их влияние на околоармянские вопросы невелико по сравнению с их ро-дичами в США и Франции. Еврейские группы связаны друг с другом по ре-лигиозно-этническим линиям (хотя в США это чувствуется меньше), а также благодаря антисемитизму, который способствует сплоченности. Безопас-ность народа — ключевой фактор близости.
Близость диаспоры к окружающим ее обществу и культуре зависит от свойств последних, степени их открытости или закрытости по отношению к другим (мигрантам, беженцам, меньшинствам). Самоопределение государст-ва, в котором существует диаспора, — как дома только для доминирующей группы или для всех своих граждан (например, Германия), — а также эволюция этого самоопределения под действием геополитических факторов могут ока-зать разное влияние на сплоченность и институциональную организацию диа-споры. Эта проблема имеет множество компонентов, связанных с демографией и с отношениями между страной местонахождения и метрополией.
4
«НЛО»: Какова реальная или воображаемая связь диаспоры с метрополией? Каково взаимоотношение культур диаспоры и метрополии?
У.С.: Связь с метрополией может принимать разные формы. Их перечень в (приблизительно) убывающем порядке выглядит так: острое желание вер-нуться на родину; сохранение гражданства метрополии; участие в выборах или служба в армии в метрополии; частые поездки; крепкие семейные связи; сохранение родного языка и передача его детям; финансовая и политическая поддержка метрополии; поиск брачных партнеров в метрополии; желание быть похороненным на родине; сохранение отдельных элементов культуры, обычаев и этносимволов; знание этнонационального нарратива; сохранение сочувствия к событиям в метрополии.
Р.К.: Эти связи могут быть как реальными, так и воображаемыми, так как «метрополия» могла давно исчезнуть (Израиль), еще не сложиться (Пале-стина, Курдистан, Халистан) или же ее образ может не совпадать с ее реаль-ными очертаниями (в африканском диаспоральном воображении «Эфиопия» занимает целый континент).
Й.Ш.: По поводу четвертого вопроса. Связи с метрополией могут варьиро-ваться в зависимости от факторов, упомянутых мной выше. Если диаспора сохраняет культурную сплоченность и если связь с метрополией важна для обеспечения этой сплоченности, то, разумеется, взаимодействие остается ак-тивным. Впрочем, связи могут ослабевать или усиливаться в зависимости от обстоятельств. Если в обществе возникают гибридные культуры, постепенно разрушающие культурную близость с метрополией, то связи ослабевают. На-пример, американские евреи. Более 70% из них вступают в браки с неевреями, и само существование американо-еврейской идентичности оказывается под вопросом. Если прибавить к этому жизненную стабильность и спад антисе-митизма, а также появление на символической израильской родине собст-венной самобытной культуры, то появляются все предпосылки для увеличе-ния культурного разрыва. Тем не менее периодически возникающие угрозы безопасности, волны коллективных воспоминаний, а также призывы к воз-рождению старой идентичности со стороны метрополии могут расшевелить общество, на первый взгляд оторванное от культуры родины. [Это] две со-вершенно разные вещи! Создание общества «Таглит», привлекающего сотни тысяч молодых евреев, оторванных от своей исконной культуры, — это по-разительное явление! Похожие проекты возникают по всему миру.
5
«НЛО»: С позиции живущих в диаспоре людей, она выступает как депози-тарий культурных кодов, идеологем и ценностей, которые были присущи метрополии и теперь должны быть сохранены. Насколько это правдиво с точки зрения внешнего наблюдателя-антрополога?
У.С.: Это верно в «идеальном» смысле. В то же время здесь возможна про-блема когнитивного диссонанса: культуры диаспоры и метрополии, их поли-тические ландшафты и повседневные заботы постепенно отдаляются друг от друга. В особенности это верно в случае политической культуры и религии: диаспора может оказаться более демократичной, менее религиозной и более современной, чем метрополия. И наоборот: диаспора может служить храни-лищем или заповедником ценностей, социальных образцов, нравов и прочих элементов национального культурного наследия, утраченных метрополией. Примерами такого рода могут быть СССР, нацистская Германия, коммуни-стический Китай и Тибет.
Р.К.: Культурные коды и все остальное, о чем вы говорите, подвержены су-щественным изменениям. В диаспоральных сообществах старые формы, цен-ности и нормы имеют тенденцию застывать. Очевидно, что царская Россия, СССР и Российская Федерация представляют собой принципиально различ-ные культурные пространства: воспоминания и попытки воссоздания про-шлого изменяются от поколения к поколению (а также от класса к классу и от региона к региону).
6
«НЛО»: Каким образом сообщество, в основе которого уже не лежат при-вычные категории территории / гражданства / национальной идентичности, выстраивает свою культурную идентичность и какие компенсаторные меха-низмы оказываются вовлечены в это производство идентичности?
У.С.: Диаспоральная идентичность может быть трансполитической и транс-территориальной. Тем не менее она может поддерживаться и «простран-ственными» методами: например, воспроизводством отечественных локусов, таких как «Маленькая Италия» в Нью-Йорке, «Маленькая Одесса» в Брук-лине, «Маленькая Турция» в Берлине, баррио, чайнатауны и гетто во многих городах. В них концентрируются такие институты, как школы, общественные центры, храмы, а также площадки, где проводятся общинные фестивали, празднуются памятные даты или реконструируются события этнонациональной истории.
Р.К.: Посмотрим на этот вопрос с другой стороны. В мире насчитывается примерно 2000 «народов-наций» (национальностей, декларирующих жела-ние создать государство) и 200 национальных государств. Так как весьма ма-ловероятно, что все «народы-нации» добьются своего, они будут вынуждены жить в условиях детерриториализированной идентичности и обходиться без признания и поддержки международной государственной системы (прежде всего ООН). В таком случае на первый план выступают мероприятия и ор-ганизации коммунитарного типа, а цементирующей силой в диаспорах ста-новятся музыка, искусство, литература, танец, религиозный уклад, а также лоббизм и другие способы приумножения социального капитала (посред-ством налаживания связей, переговоров, митингов и т.д.). Государство — это далеко не единственный способ выражения общественной идентичности!
Й.Ш.: В шестом вопросе вы спросили про механизмы, обеспечивающие функционирование групп в условиях стирания традиционных границ. Иногда они очень малоэффективны (например, у американских немцев). Но иног-да силы воспоминаний и институций оказывается достаточно, чтобы пре-вратиться в нечто более глобальное. Шоа для евреев является важнейшим событием. Музей в Вашингтоне[6] и другие программы придают трагедии евреев более универсальный характер, не нарушая ее уникальности. Суще-ственную роль могут играть также язык и религия, но безопасность и видение сообщества как его членами, так и аутсайдерами особенно важны! Споры в рациональном ключе могут даже привести к осознанию интересов еврей-ства! Посмотрите на жителей Восточной Европы последних двадцати пяти лет. Они спали, а затем проснулись. Также изменяется политика предостав-ления гражданства.
7
«НЛО»: Какую роль в жизни диаспор играют практики памяти? Каким об-разом передается эта память?
У.С.: Память важна, но она несовершенна и со временем ослабевает. Ее место занимает воображаемый образ метрополии, в основе которого лежит либо унаследованный, либо сконструированный / реконструированный нарратив, распространяемый через образование или ритуальные практики. Он подвер-жен селективной модификации в зависимости от жизненных условий и умо-настроений конкретной диаспоры и ее членов. В этом воображаемом про-странстве страна проживания воспринимается как дистопия, а метрополия, объект воображения, — как утопия[7]. Но в диаспорах встречаются и люди, ли-шенные четкого представления о метрополии и не испытывающие потребно-сти в этом. Их членство в диаспоре оказывается под вопросом.
Р.К.: См. ответы на вопросы 5 и 6.
Пер. с англ. Андрея Логутова
[1] Safran W. Diasporas in Modern Societies: Myths of Homeland and Return // Diaspora. 1991. Vol. 1. № 1. P. 83—99.
[2] Schnapper D. De l’Etat-nation au monde transnational: Du sens et de l’utilite du concept de diaspora // Les diasporas: 2000 ans d’histoire / Ed. par L. Antebi, W. Berthomiere et G. Sheffer. Rennes: Presses Universitaires de Rennes, 2005. P. 25.
[3] Cohen R. Global Diasporas. London: University College Lon-don Press, 1997. P. 129—134.
[4] Gilroy P. It Ain’t Where You’re From, It’s Where You’re At: The Dialectic of Diasporic Identification // Third Text: Third World Perspectives on Contemporary Art and Culture. 1991. Vol. 5. № 13. P. 3—16.
[5] Safran W. Democracy, Pluralism, and Diaspora Identity: An Ambiguous Relationship // Opportunity Structures in Diaspo-ra Relations / Ed. by G. Totoricaguena. Reno, Nevada: Center for Basque Studies, 2007. P. 159.
[6] Мемориальный музей Холокоста. — Примеч. перев.
[7] Bhabha H. The Location of Culture. London: Routledge, 1994.