(пер. с англ. А. Горбуновой)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2014
«Гости нашего города»:
МИГРАНТЫ В «САМОМ ЕВРОПЕЙСКОМ ГОРОДЕ РОССИИ»[1]
Слово «диаспора», как и другие термины из арсенала национализма XIX сто-летия, несет в себе противоречие: оно имеет два противоположных значения[2]. С одной стороны, оно относится к сообществу с определенным культурным богатством, чье существование признается культурой нового местопребыва-ния этого сообщества. Неспроста этот термин получил широкое хождение во второй половине XIX века, когда иммигрантские общины стали более заметным явлением в жизни европейских национальных государств и возросла их гражданская роль[3]. Слово «диаспора» использовалось в этом положитель-ном смысле, выражая стремление российских эмигрантских кругов высту-пать в качестве совести нации; по словам Д.С. Мережковского: «Мы, русская Диаспора — воплощенная критика России, как бы от нея отошедшая мысль и совесть, суд надо Нею, настоящей, и пророчество о Ней, будущей»[4]. Ис-пользование этого термина, изначально употреблявшегося в греческих пере-водах Библии, когда речь шла об изгнании евреев, было эффективным спо-собом претендовать на статус избранного народа, притесняемого варварами и язычниками[5].
Вместе с тем термин «диаспора», по крайне мере в недавнем прошлом, имел навязчивые коннотации, свидетельствующие о совершенно ином вос-приятии мигрантов — как угрозы национальному государству, в особенности когда они не были готовы ассимилироваться[6]. Это способствовало отрицанию терминадиаспора применительно к случайным или нелегальным мигрантам (по словам представителя чеченской общины в 1996 году: «Без прописки это не диаспора»)[7]. Это также способствовало тому, что термин диаспора наде-лялся ироническим оттенком. «Национальный корпус русского языка», на-пример, цитирует местную заводскую газету в городе Миасс от 2004 года: «Головную боль у наших сыщиков вызывает цыганская диаспора старого го-рода — основной поставщик наркотиков»[8]. В заявлениях такого рода диаспора приобретает резонанс, сопоставимый со словом «мафия» — преступная груп-пировка, действующая по своим собственным правилам и находящаяся вне досягаемости обычных законов и морали.
Таким образом, «диаспора» может включать как «хороших» мигрантов — легальных, образованных, интеллектуальных, думающих и т.д., так и «пло-хих». Это слово находится в сердцевине культурологического предубежде-ния и отражает сложное балансирование, которое необходимо группам миг-рантов в борьбе за статус признанного сегмента общества. Но в то же время эти мигрантские группы пытаются избежать того, чтобы их рассматривали как социальную, политическую и культурную угрозу. Они не люмпен-про-летарский сброд, безнадежно невежественный в том, что касается существую-щих вокруг социальных конвенций, но и не лукавые чужестранцы, всегда го-товые к подрыву «принимающего» общества и стремящиеся использовать его к собственной выгоде.
Использование термина «диаспора» в стигматизирующем смысле в пост-советский период отражает характерные схемы лексического развития: применение заимствованных терминов к миграции и мигрантам. Аналогич-ный случай — слово гастарбайтер, использовавшееся в 1990-е главным об-разом применительно к россиянам, работающим за рубежом, но к концу 2000-х уже ставшее вездесущим термином в отношении мигрантов внутри Российской Федерации. В публичном дискурсе постсоветского периода (как результат лингвистической изоляции) такая заимствованная терми-нология является не признаком интернационалистических или универ-салистских взглядов, а совсем наоборот. Она предполагает, что сами эти явления в каком-то смысле неестественны, в то же время позволяя говорящему претендовать на то, что Пьер Бурдьё иносказательно называет «куль-турный капитал». В конце концов, очевидно, что более вежливо сказать гастарбайтер, чем использовать откровенно расистские оскорбительные термины, такие как хач или чурка. Что еще важнее, заимствование терми-нов из других европейских языков усиливает акцент на «европейскости» россиян, что было характерным идеологическим жестом в постсоветский период[9]. На самом деле ограничительная иммиграционная политика, подра-зумеваемая термином гастарбайтер, была изменена в соответствии с зако-ном о гражданстве и национальности, который начал действовать в Германии 1 января 2000 года. Но даже и до этого такая политика не была характерна для других западноевропейских стран, таких как Британия и Франция[10]. Бывшие имперские державы в целом приняли на себя «обязательства по за-боте» и предоставили подданным государств, некогда входивших в империи, особые права[11]. В постсоветской России, однако, права такого рода распро-странялись только на этнических русских, живущих в бывших республиках СССР. Преподнесение такой политики как европейской нормы вводило в заблуждение, хотя и было сильным с точки зрения риторики.
Другим следствием демонстративного принятия «европейских» норм стало понимание, что особая проблема возникает тогда, когда иммигранты не яв-ляются «европейцами». Это вовсе не единственный и, конечно, отнюдь не главный источник враждебности в современном российском обществе. Пред-упреждения и полицейские проверки часто обусловлены химерической идеей «славянской внешности». В эту фантастическую, но в то же время устойчивую категорию одни европейцы легче укладываются, чем другие: немец из Бремена выглядит более «по-славянски» в глазах тех, кто организует проверки и до-смотры, чем итальянец из Неаполя, в то время как многие европейцы не «ев-ропейского» происхождения или, что существеннее, кажущиеся таковыми по-падают в «проблемную» категорию[12]. Но эти трудности обычно разрешаются быстро (предъявлением паспорта Евросоюза). Общее отношение к европей-цам (как я убедилась на своем опыте), как правило, приветливое. Официаль-ная приверженность России «европеизации» (имеются в виду развитие, мо-дернизация и т.д.) приводит к восприятию настоящих «европейцев» как доказательства того, что курс на развитие — не пустые слова. В соответствии с этим «европейским стилем» категория гастарбайтер не применяется в ру-тинном порядке ко всем чужакам (например, к значительному контингенту приезжих из Беларуси и Украины). Скорее, она выделяет в качестве нежела-тельных приезжих определенные, вполне конкретные категории нерусских. Ключевое противопоставление — как иронично отражено в недавней книге британского журналиста Бена Джуды — не «славянин» versus «неславянин», а «славянин» versus «мусульманин», «кавказец» или «азиат»:
Однажды я откликнулся по электронной почте [на объявление]. «Готов снять однокомнатную квартиру с совмещенным санузлом на восьмом этаже. Имеет ли значение, что я еврей и не имею славянских корней?» От-вет — «Это можно обсудить» — был показательным. После двухсотлетней зацикленности на евреях космология русской ненависти все больше и больше концентрируется на мигрантах-мусульманах[13].
Эта крайняя тревога по поводу «азиатов» еще больше укрепляет авторитет «европейских» ценностей (поскольку «Европа» и «Азия» считаются про-тивоположностями). Таким образом, в то время как термин «славянский» в Российской Федерации в ходу как козырь в вопросе расовой дискримина-ции, понятие «европейский» также играет важную роль, когда речь заходит о статусе общин мигрантов, в особенности, как я покажу здесь, в городе, от-меченном клише «самого европейского» в России — Санкт-Петербурге.
Это утверждение может показаться на первый взгляд удивительным, учи-тывая, что Петербург обычно воспринимается (во многом справедливо) как город, открытый внешним контактам, многонациональный как в настоящем, так и в прошлом. По знаменитому определению Юрия Лотмана, это «эксцент-ричная» столица, вынесенная за пределы центра России (и, следовательно, избавленная от отравляющей замкнутости на себе самой, каковая сопутствует центральности)[14]. Историческое обоснование этого представления — наличие в Петербурге неправославных (инославных) церквей, включая несколько в районе Невского проспекта, а также обширная литература, посвященная деятельности национальных меньшинств (немцев, британцев, французов и итальянцев среди прочих) до 1917 года. Однако до 1917 года лица, которые не были русскоязычными (критерий, обычно применявшийся в переписи), составляли меньшинство населения.
НАСЕЛЕНИЕ САНКТ-ПЕТЕРБУРГА ПО ЯЗЫКОВОМУ ПРИЗНАКУ, 1869—1890 (в процентах)[15]
Год |
Русские |
Евреи |
Татары |
Немцы |
Финны |
Поляки |
1869 |
83,6[16] |
1,01 |
0,3 |
7,0 |
2,4 |
1,7 |
1881 |
85,5 |
1,64 |
0,3 |
5,8 |
2,2 |
2,1 |
1890 |
87,0 |
1,1 |
0,4 |
4,6 |
1,8 |
2,3 |
1900 |
87,6 |
0,9 |
0,4 |
3,5 |
1,3 |
3,1 |
1910 |
88,5 |
? |
? |
2,5 |
? |
3,2 |
В 1910 году православные верующие составляли 86,9%, католики — 4,9%, протестанты 5,5%, нехристиане 2,3%. См. там же цифры по языкам. Иные цифры: 1,1% говорящих по-эстонски, 0,12% по-белорусски, 0,15% по-укра-ински, 0,18% по-французски, 0,11% по-английски и 4,0% «говорящих на дру-гих языках».
Конечно, в качестве столицы империи город был символическим (в проти-воположность фактическому) домом для огромного числа нерусских. Со-гласно Феликсу Драйверу и Дэвиду Гилберту в их в ставшем классическим исследовании городского пространства имперского мегалополиса, «европей-ские города сформированы глобальной историей империализма способами, которые сохраняют свою значимость даже в очевидно постимперскую эпоху. Даже сегодня многие из этих городов обнаруживают несомненные признаки имперского прошлого не только в своей архитектуре и памятниках, но также и в том, каким образом их представляют себе их жители и гости»[17].
В Петербурге начала XIX века «имперскость» понималась отвлеченно (ев-ропейского типа здания в неоклассическом стиле были призваны подчерк-нуть своей архитектурой связь между пространством и властью)[18]. Не было такого памятника, который бы представлял «неевропейскую» глубинку на-столько открыто, как памятник принцу Альберту, который изображает супру-га королевы Виктории в окружении статуй — символов печали, олицетворяю-щих основные части Британской империи, включая Азию, Африку, Америку и Европу. Но к началу XX века эта «невидимость» ширящейся Империи пре-терпела изменения. Важным знаком выдающегося положения разрастаю-щейся Империи стало строительство соборной мечети. Возведение столь большого нехристианского религиозного сооружения — исключительный случай для европейского города того времени[19]. И именно Санкт-Петербург, а не Казань (которая тогда была городом с преимущественно русским насе-лением), стал центром татарского национального самосознания в 1900-х[20]. Но даже и на этом этапе город не представлял собой утопию равенства. Как утверждает в своей недавней статье Дмитрий Баранов, планы создания Эт-нографического отдела музея Александра III носили явно имперский ха-рактер. Его экспозиции должны были отобразить, по словам комментатора начала XX века, «этнографическое протяжение нашего отечества, картину на-родов, обитающих в России и в непосредственном соседстве с нею». Более того, экспозиции надлежало быть недвусмысленно иерархической, с акцен-том на «присутствии и господствующем положении русских повсюду». Как пишет профессор И. Смирнов из Казанского университета, участник дискус-сий 1901 года о создании отдела: «На первом плане в музее должна, конечно, стоять белая раса с ее представителями: славяне… Вторую группу будут со-ставлять представители желтой расы. Третью составят мелкие группы — сме-шанного характера»[21]. Воображаемая архитектура «Петербурга» Белого также свидетельствовала о том, что Россия была родиной не только разви-вающегося национального самосознания так называемых «желтых» или «смешанных» рас и местом интеграции их в имперский проект, но и местом растущей паранойи со стороны великороссов по поводу «желтой угрозы»[22].
Прославление Ленинграда как «европейского» города не было главной со-ставляющей образа города в советскую эпоху. В 1920-е годы чувство «транснационализма» поначалу поощрялось такими мерами, как отмена дискрими-национного законодательства в отношении евреев, основание школ для национальных меньшинств и поощрение общественных объединений, общин[23]. Однако новая политика по отношению к тем, кого тогда называли нац-менами, не привела к интернационализации населения города. Общая доля нерусских в переписях советского периода продолжала колебаться в районе 15%, и большинство нерусских по-прежнему происходили из «европейских» групп. Между 1926 и 1959 годами доля украинцев возросла почти на 300% (с 0,7% в 1926 году до 2,0% в 1959-м), а доля белорусов — почти на 50% (с 0,9% в 1926 году до 1,4% в 1959-м). Украинское население продолжало значитель-но увеличиваться и в последние десятилетия советской истории. В то время как абсолютное число татар заметно возросло в первые десятилетия после революции (от 7300 в 1926 году до 27 000 в 1959-м), их пропорция возросла не столь резко (с 0,5% в 1926 году по сравнению с 0,8% в 1959-м), а в период с 1959 по 1989-й доля татар в населении осталась практически неизменной. Число приехавших с Кавказа и из Центральной Азии значительно увеличи-лось между 1959 и 1970-м, но осталось небольшим в абсолютном выражении (даже в 1979-м общая численность составляла: 8000 армян, 4000 грузин и 3000 азербайджанцев, по сравнению с 117 000 украинцев и 82 000 белору-сов)[24]. Таким образом, большинство из самых многочисленных групп при-езжих на протяжении всего советского времени происходили из культур, тра-диционно известных как «восточнославянские»[25]. Исключением из общей картины было, конечно, еврейское меньшинство в Ленинграде, которое быст-ро стало самым значительным как в абсолютных, так и в относительных ци-фрах — около 5% населения в 1926 году. Эта доля оставалась стабильной и в послевоенные десятилетия.
НАСЕЛЕНИЕ ЛЕНИНГРАДА/САНКТ-ПЕТЕРБУРГА ПО НАЦИОНАЛЬНОМУ ПРИЗНАКУ, 1926—2002 (в процентах)
Год |
Русские |
Украинцы |
Белорусы |
Евреи |
Татары |
Армяне |
Немцы, финны, поляки |
1926 |
81,9 |
0,7 |
0,9 |
4,9 |
0,5 |
0,09 |
3,2 |
1939 |
86,9 |
1,7 |
1,0 |
6,3 |
0,98 |
0,14 |
1,2 |
1959 |
88,4 |
2,0 |
1,4 |
5,0 |
0,8 |
0,14 |
0,5 |
1970 |
88,5 |
2,4 |
1,6 |
4,1 |
0,8 |
0,17 |
0,5 |
1989 |
89,2 |
3,0 |
1,9 |
2,1 |
0,9 |
0,24 |
0,3 |
2002 |
84,73 |
1,9 |
1,2 |
0,8 |
0,8 |
0,46 |
0,3 |
В 1970-м (первый год, когда количество представителей этих национальностей превысило 1000) в городе проживало 3798 грузин, 1186 осетин, 1576 азербайджан-цев, 1678узбеков и 1562 казаха. В 1989-м: 7804 грузина, 2584 осетина, 11804 азер-байджанца, 7927узбеков, 6331 казахов, 1917таджиков, 2763 киргиза.
В 2002 году в составе населения было 16 613 азербайджанцев, 10 104 грузина, 2836 осетин, 2987узбеков, 2830 казахов, 2449 таджиков, 1685чеченцев, 6007чу-вашей, 2266эстонцев, 1278цыган, 487ассирийцев, 65англичан, 135американцев, 1115 арабов, 367 996 респондентов, не указавших свою национальность, и 2 740 указавших вымышленную национальность[26].
С социальной точки зрения и с точки зрения «городского текста» Ленинград оставался преимущественно русским городом. Период «антидискриминаци-онных действий» (как назвал его один историк национальных отношений в СССР) продлился здесь не дольше, чем где-либо еще, и закончился массовым закрытием школ для национальных меньшинств и общинных групп[27]. Во время паспортизации и Большого террора подверглась гонениям этническая потенциальная «пятая колонна», в особенности финны, немцы и поляки, на-ряду с такими подозрительными группами, как члены бывшей элиты («быв-шие») и маргиналы: нищие, проститутки и мелкие преступники[28]. В результате усилился процесс ассимиляции, поскольку многие «нерусские» ленинградцы просто «потеряли» свое «чужеродное» прошлое и стали «русскими»[29]. Ленин-градские евреи, со своей стороны, подвергались нападкам масштабных анти-семитских кампаний, развязанных после основания государства Израиль в 1948 году[30]. В результате произошло резкое сокращение этой группы населе-ния, как только эмиграция стала возможна (то есть с начала 1970-х). К 1989 го-ду процент евреев в Ленинграде снизился до всего лишь 2,1% (или 106 000).
Советская национальная политика была не только репрессивной; она была конструктивной. К концу советской эпохи смешанные браки рассматрива-лись как прогрессивные и активно исследовались учеными, а также при-ветствовались в материалах, ориентированных на неспециалистов. Правда, к концу 1970-х растущий интерес к культуре как дифференцирующему фак-тору этнической идентичности побудил советских антропологов изучать характерные особенности нерусского населения города. Работа Галины Ста-ровойтовой о ленинградской татарской общине, например, подчеркивала приверженность ее членов своему языку и кухне, а также предпочтение большинством эндогамии как способа сохранения общиной своей особости. Но интерес к традиции мог быть в лучшем случае только частичным. Не-обходимым условием вхождения в ряды интеллигенции была «культур-ность», что означало погруженность в русскую культуру; поэтому имела место сильная корреляция между образовательным уровнем и ассимиляцией[31]. На собрании пропагандистов в Ленинграде в 1972 году один из вы-ступавших высмеивал претензии на культурную автономию как минимум мелких этнических групп в Советском Союзе: «Не имеет национальной го-сударственности в нашей стране только 1% населения… Кто составляет этот один процент? Например, на территории Грузии проживает 9 человек сва-нов. В Грузии есть область Сванетия, была большая народность сваны, они вместе с другими народами, ассимилируясь, образовали грузинскую нацию. А девять человек считают себя сванами, соблюдают обряды и даже говорят на с в о е м (разрядка в оригинале. — К.К.)языке»[32]. Неудивительно, учи-тывая подобное отношение, что подавляющее большинство жителей самого Ленинграда идентифицировали себя как «русских» на основании использу-емого ими ежедневно языка и социальных практик, чтобы не подвергаться глумлению, как те, кто не стал смешиваться с большинством населения[33].
Этот процесс ассимиляции усилился за счет выраженной тенденции подчеркивать русский характер Ленинграда в послевоенные годы. Если первое из-дание Большой советской энциклопедии описывало эту территорию как «яб-локо раздора для финнов, шведов и русских» (со ссылкой на «Разоблачения дипломатической истории XVIII века» Карла Маркса), то во втором издании говорилось, что эта земля была населена водью и ижорой, которые «поддер-живали тесные сношения со славянами и были ими ассимилированы», а затем подверглись «агрессии шведских и немецких феодалов»[34]. В третьем издании утверждалось, что в IX—X вв. эта территория принадлежала новгородцам и что Нева являлась древним новгородским торговым путем[35]. И уже только в постсоветское время произошло повторное открытие шведской и финно-угорской археологии и топонимов в дельте Невы (и в границах самого города).
С административной точки зрения Ленинград вовсе не был интернацио-налистическим городом. В элите партии на уровне обкома и горкома преоб-ладали выходцы из русской провинции, не стремившиеся упрочивать меж-культурные связи города (нечто совсем неуместное в пограничной зоне)[36]. К несоветским иностранцам относились с подозрением. Паранойя по поводу иностранных шпионов процветала больше, чем в Москве, отчасти из-за отно-сительно небольшого числа прибывающих на длительный период гостей из капиталистических стран. Опубликованная в 1970 году брошюра (тиражом 33 000 экземпляров, переизданная два года спустя тиражом 50 000) была хо-рошим примером преобладающего отношения[37]. Одно из самых необычных обвинений заключалось в том, что двое британских студентов ухитрились по-лучить номер в гостинице, переодевшись в молодых женщин: «Администра-ция гостиницы "Астория" была поражена: ей никогда раньше не приходилось наблюдать сенсационного превращения женщин в мужчин. А сейчас она столкнулась именно с этим фактом. Когда из номера 246 к портье пригласили двух проживающих там туристок — Т. Модель и Л. Тильнер, то перед ним предстали не женщины, а два молодых англичанина Нил Лэндсмэн и Антони Лэнтин, предъявившие документы стажеров Ленинградского университета»[38].
Чаще студентов обвиняли в очернении советского образа жизни и распростра-нении «западной пропаганды» (например, чтении журналов «Life» или «Reader’s Digest»). Приемлемое поведение состояло в выражении смиренной признательности по любому поводу, как в случае с британским студентом, ко-торый завершил свое пребывание, описав две своих поездки в Ленинград и подчеркнув при этом, что его впечатления — исключительно положительные: «Люди остались, по существу, как всегда, гостеприимными, радушными, дру-жественными, и это было самое сильное впечатление, которое останется с нами, когда мы вернемся домой». Слово гостеприимные, подчеркивающее тот факт, что пишущий осознавал свой статус «гостя» (то есть того, кого ра-душно встретят при условии, что он не будет никуда лезть, предъявлять лиш-них требований и в срок уедет), было попаданием в верную ноту. Как отмечал автор брошюры: «Правдивое, искреннее, объективное мнение о Советском Союзе приятно слышать. Мы рады таким гостям. А те, кто приезжает из-за границы, чтобы заниматься идеологическими диверсиями, вести подрывную деятельность, рассчитанную на "эрозию" социализма, те потерпят неминуе-мый провал» (курсив мой. — К.К.)[39].
Тот факт, что от студентов из капиталистических стран всегда ожидалась подрывная деятельность, вовсе не означал, что к приезжим из стран за пре-делами капиталистического мира относились с большей теплотой. Непри-язнь к студентам из так называемого «третьего мира» возникла, как только эти студенты стали в больших количествах приезжать в страну при Хрущеве. В 1963 году, например, в Ленинградский горком явилась делегация студентов из Мали, которые жаловались на «расовую дискриминацию» в отношении них и сомалийских студентов. В докладе, поданном должностным лицом Ле-нинградского горкома в ЦК КПСС 13 декабря 1963 года, утверждалось:
В беседе с секретарем горкома партии т. Лавриковым они заявили, что, по их мнению, в СССР, и в частности в Ленинграде, существует расовая дис-криминация, в результате чего малийские и сомалийские студенты подвер-гаются преследованиям и необоснованным оскорблениям со стороны со-ветских граждан, не имеют возможности по этой причине бывать в театрах, кино, принимать участие в зрелищных мероприятиях, посещать рестораны и кафе, гулять по улицам города[40].
Вместо того чтобы расследовать обоснованность этих жалоб, партийное ру-ководство постаралось изолировать жалобщиков путем сбора заявлений от других малийцев и сомалийцев о том, что обвинения в «расовой дискри-минации» не отражают их собственных взглядов. Они также составили об-ширный список обвинений против самих африканских студентов: «…опре-деленная часть малийских и сомалийских студентов враждебно относится к советской действительности, недостойно ведет себя в общественных мес-тах»[41]. Был упомянут ряд инцидентов, в которых африканские студенты на-пивались, употребляли оскорбительные выражения по отношению к пасса-жирам в общественном транспорте и представителям Добровольной народ-ной дружины (ДНД), учиняли драки в студенческих общежитиях и разбили окно магазина сковородой. Напряженность, помимо всего прочего, возникала и на сексуальной почве: «Кроме того, оскорбительное, циничное отношение этой категории иностранных студентов к советским девушкам вызывает рез-кое возмущение наших людей и естественное стремление призвать их к по-рядку, что приводит к инцидентам»[42].
Изображение ленинградцев как жертв агрессии, а иностранцев как агрес-соров не только игнорировало жалобы гостей на расизм, но и камуфлировало различие в социальных отношениях между «своими» и «чужими». Фарцов-щики, например, регулярно приставали к иностранным гостям с просьбой продать вещи. Американская туристка Рэй Корсини вспоминает о своем при-езде в начале 1960-х:
Со стертыми ногами мы присели отдохнуть на скамейке у Казанского собора. Вскоре появился долговязый юноша в кожаной куртке, быстро шагавший по тихой улице. Приблизившись к нам, он замедлил шаг и огляделся, как будто для того, чтобы убедиться, что рядом нет посторонних, и на школьном анг-лийском спросил, не могли бы мы продать ему авторучку. У Энди была за-пасная, и он вручил ее молодому человеку. Когда тот понял, что это подарок, он, заикаясь, поблагодарил нас. Ободренный, он наклонился ближе и спро-сил Энди, есть ли у него костюм на продажу. Он хорошо заплатит за него, целых 900 рублей. На вопрос, каким образом он может позволить себе запла-тить такую сумму, он ответил: «У меня есть друзья — он могут заплатить».
В этот момент, увидев двух приближающихся мужчин в форме, юноша «ум-чался прочь так быстро, как только могли его нести ноги»[43]. В советской прессе и других видах «идеологически выдержанной» литературы упомина-ния иностранных шмоток имели одну цель — вызвать праведное негодование советских людей, стремящихся к равенству; в действительности же все об-стояло несколько иначе. Схожим образом, представление русских женщин как жертв отвратительных сексуальных домогательств (или приставаний, если использовать термин того времени) игнорировало тот факт, что неко-торым женщинам на самом деле льстило оказанное им внимание и они были рады получить доступ к деньгам и вещам, которые привозили гости[44].
В то время как официальный «обмен научными кадрами» был важным инструментом советской дипломатии, «культурный обмен» на бытовом уров-не не приветствовался. Контакты иностранцев с советской действитель-ностью должны были строиться только в одном направлении: именно они должны были учиться у советских граждан, а не наоборот[45]. Как сетовала в письме мужу от 5 июня 1961 года преподавательница химии ЛГУ: «Сегодня двум монголам поставила тройки. Настроение испортилось от жалости: эда-кие первобытно-жалкие люди с полным отсутствием способности к понима-нию. Жуть! Меня потом успокоили тем, что у них у всех такой низкий уро-вень подготовки и что уже в министерстве ставится вопрос о специальной предварительной подготовке их в объеме нашей десятилетки»[46].
Такое «снисхождение к меньшей братии» было особенно распростра-нено по отношению к приезжим не с «Запада», которых в послевоенном Советском Союзе начинали рассматривать как главную цель культурной дипломатии в контексте глобального соревнования за влияние в третьем мире[47]. С точки зрения советских «культуртрегеров», граждане этого ареа-ла были многообещающим (или разочаровывающим) материалом для ци-вилизаторских инициатив — если, конечно, они не перешли на «другую сторону». Функционер из горкома КПСС, имевший дело с протестовавши-ми в 1963 году малийцами, заявлял: «В подавляющем большинстве сту-денты из Мали и Сомали являются выходцами из семей крупной и сред-ней буржуазии и имеют прозападную ориентацию»[48]. Тем не менее откро-венный расизм был редким явлением. Манихейская природа разделения социалистический/коммунистический (советский/несоветский) означала, что образованные приезжие, не занимающиеся «идеологическими дивер-сиями», могли воспринять городскую культуру как национально толерант-ную и радушную. Прежде всего это относилось к хорошо образованным не-русским из советских республик, включая приезжих из Центральной Азии и с Кавказа[49].
Вместе с тем, в определенных кругах сохранялось остаточное презрение к «азиатам» из СССР, которые не дотягивали до ленинградских «идеалов культурности». В 1963 году, например, на совместном обсуждении ленинград-ской секцией Союза архитекторов и Институтом градостроительства Ленпроект медленного прогресса в производстве обоев с современным стильным узором главную причину обнаружили в заказчиках с «периферии» (куда ухо-дила большая часть продукции). По словам одного из архитекторов, самыми востребованными узорами были «Китайская ваза» и «Табачные листья». По-добную низкопробщину приходилось штамповать, угождая «национальным вкусам»: «…торговые организации опираются на требования периферии, ко-торой якобы нужны, с учетом национальных вкусов, обои, имитирующие ковры, гобелены и др. рисунки низкого качества»[50]. Принцип снисходитель-ности к младшему брату сохранялся и в последующие десятилетия: например, в 1984 году текстильщики одной ленинградской фабрики преподнесли Дому культуры в новом городе Навои Бухарской области занавес, который они за-ботливо соткали в своего рода универсальном «восточном» стиле[51].
Пренебрежительное отношение к неевропейской культуре было характер-ным в послевоенные десятилетия даже для некоторых кругов, являвшихся антисоветскими в других отношениях, как отмечено Исайей Берлином в от-чете Министерству иностранных дел Великобритании о его контактах с Ан-ной Ахматовой и другими в 1946 году:
[Официальная] «линия» в настоящее время — уделять внимание менее из-вестным частям Советского Союза, таким как Сибирь или Таджикистан <…>. Обширная псевдоархаическая лирика, неаутентичные баллады, эпи-ческие поэмы и в целом официозная поэзия. вытесняют оригинальную ли-тературу этих примитивных или полуфеодальных народов. Чиновники утверждали с большой гордостью, что ленинградские литературные изда-ния, к счастью, свободны от этой гадости, заполнившей страницы москов-ского литературного еженедельника[52], хотя исключение было сделано для грузинской и армянской литератур, содержавших действительно гениаль-ные произведения. Со своей стороны они не стыдятся традиций Пушкина и Блока, Бодлера и Верхарна и не променяют их на все поэтические сокро-вища Узбекистана или Азербайджана, как бы это ни было модно «в Москве».
Они говорили о трудностях воспитания своих детей по европейским стан-дартам, известным им до войны. <…> Было много разговоров о «ценностях гуманизма» и общей культуры в противовес «американизму» и «варвар-ству», которые они считают в настоящее время главными угрозами[53].
Это соединение «варварства» и неевропейской культуры унаследовал самый талантливый из «ахматовских сирот» — Иосиф Бродский, некоторые значи-тельные стихи которого («Остановка в пустыне», «К переговорам в Кабуле») вдохновлены экзистенциальной битвой между «цивилизацией» и «варварст-вом», где первая имеет европейскую окраску, а последнее предстает в «азиат-ском» контексте[54]. Такая озабоченность «варварством» могла принимать и не столь интеллектуально респектабельные формы. В «Тропах песен» писатель Брюс Чатвин вспоминал о презрении к «азиатам», с которым он столкнулся в разговоре с сотрудником ленинградского НИИ в 1968 году, когда посещал Советский Союз, чтобы обсудить свою давнюю увлеченность номадическими культурами:
Посиделки в кабинете профессора археологии: икра, черный хлеб, копченая осетрина, лук, редиска и бутылка «Столичной» — на двоих.
Почти все утро я обсуждал с ним его взгляды на специфику кочевничес-ких нашествий <…>
Потом, после еще нескольких стопок водки, он заключил меня в братские панъевропейские объятия и, растянув себе глаза в узкие щелки, спросил:
— Мы же терпеть этого не можем, правда?
— Только не я, — ответил я[55].
Конечно, Ленинград был важным центром неоевразийства, что отчасти объ-ясняется реакцией на укоренившийся культ всего «европейского»[56]. Но это скорее требовало признания различия внутри самой доминирующей куль-туры (полная идентификация с «азиатами»), чем признавало право на разли-чие за ее пределами[57] Сравнительно немного ведущих интеллектуалов города присоединились к неославянофильским взглядам традиционного антизапад-ного толка, но это не сделало Ленинград образцом позднего советского интернационализма[58]. Приезжих мерили аршином советской культурности, витриной которой призван был быть Ленинград.
Разумеется, с точки зрения городских властей, это было делом самих чу-жаков — «вписаться»: культура не собиралась подстраиваться под них. Вез-десущий оборот речи «Дорогие ленинградцы и гости нашего города» прово-дил различие между теми, кто «принадлежал» этому городу, и теми, кому было в нем позволено присутствовать. Таким образом, этот оборот являл тра-диционное двойное лицо гостеприимства: как выражение доброй воли и как неприятие угрозы, привносимой чужаком. Категория ленинградец (включав-шая многих приезжих, которым худо-бедно удалось устроиться в городе) фундаментальным образом определялась существованием «гостей», чье при-сутствие допускалось только на временной основе. Это относилось к русским из провинции так же, как и к «гостям» из других мест. Поэт Николай Рубцов писал в 1960 году: «Уже больше трех месяцев живу в Ленинграде. Прописали все-таки, этот случай относится к числу исключительных, ибо здесь свято и железно чтут указание горисполкома не прописывать в городе граждан из-за города, тем более из других областей. Появись в городе Диосфен (так! т.е. Диоген. — К.К.), даже Диосфен, — его все равно не прописали бы здесь ни в одной бочке: бочек хватает и в других городах»[59]. Но, как указывают при-веденные выше комментарии по поводу жилищной политики в Ленинграде, категория (этнически) «национальный» могла стать подкатегорией «провин-циального», выступая чем-то еще более далеким от идеала культурности.
Неудивительно, что это отношение было распространено в советское время и до, и после смерти Сталина, учитывая ограничительный характер со-циальных норм в тот период[60]. Однако культура города не стала существенно более восприимчива к чужакам в эпоху гласности и перестройки: в самом деле, ухудшение экономических условий и общие социальные потрясения конца 1980-х — начала 1990-х только повысили вероятность возникновения конфликтов ленинградцев с приезжими, особенно не из Европы.
В 1992 году газета Выборгского района (где сконцентрированы институты и промышленные предприятия) опубликовала материал Алексея Фаттахова, студента Педиатрического института, о безобразной ситуации, якобы сло-жившейся в общежитии института на проспекте Мориса Тореза[61]. Фаттахов утверждал — справедливо или нет, — что, пока студенты из Сирии, Вьетнама, Индии и Лаоса жили в общежитии своим контингентом, все было тихо и спо-койно. Проблемы начались, когда в общежитие стали селить иностранцев вместе с русскими студентами[62]. Он возложил вину за ситуацию непосред-ственно на проживающих в общежитии иностранцев, происходивших по большей части из Пакистана и Афганистана. Они раздражали других студен-тов тем, что покупали автомобили и парковали их перед общежитием, тем са-мым подчеркивая свое экономическое превосходство. К местным студентам они относились с презрением. Когда некоторые из местных решили отстоять свое достоинство, ситуация быстро вышла из-под контроля:
Студенты второго курса Юрий Донченко и Роман Земцов и раньше имели довольно натянутые отношения с пакистанцами. Роман не раз выступал против бесцеремонности иностранцев, желающих непременно захватить для себя лучшие места в комнатах, которые они принуждены были разде-лить с нашими ребятами. Земцову угрожали, он отмахивался от угроз[63].
Но затем пакистанский студент, вооруженный ножом, выследил Романа и напал на него, и во время последовавшей драки Роман был серьезно ранен, а его русский друг, который был с ним, позже скончался в больнице. В обще-житии начались волнения, некоторые русские студенты предлагали перебить всех иностранных. Алексей Фаттахов и другие старшекурсники, однако, удерживали их от этого и организовали собрание, выдвинувшее два требова-ния: изгнать всех иностранцев из общежития и депортировать всех пакистан-цев. Хотя ректор поначалу увиливал, последовавший открытый конфликт на похоронах убитого (когда марокканский студент якобы специально наступил на похоронный венок) заставил администрацию отступить, и все афганские и пакистанские студенты были в надлежащем порядке переведены в другое общежитие.
Конфликт в общежитии Педиатрического института произошел спустя почти тридцать лет после ситуации с жалобами африканских студентов на расизм, с которыми они обратились в Ленинградский горком. Но характер обоих инцидентов поразительно схож. В обоих случаях вся вина за про-исшедшее была возложена на иностранцев. Они оскорбили местных жителей своим агрессивным, дерзким, требовательным и бесчувственным поведением.
Обсуждения межэтнических отношений в прессе также склонялись к тому, что вина в любых конфликтных ситуациях лежит на приезжих. В одной ти-пичной статье, вышедшей в апреле 1993 года в «Невском времени», неодоб-рительно оценивалось буйное поведение иностранцев. Некоторые напивались и плохо себя вели; другие страдали от психологических проблем. Упомяну-тые случаи сопровождались статистическими данными, указывающими, что в 1989—1990 годах за преступления и административные правонарушения были осуждены шесть иностранцев, а в 1991—1992-м — четырнадцать. Хотя эти цифры фактически говорят о том, что лишь маленький процент тысяч преступлений, совершающихся в городе, приходится на долю иностранцев, в статье такой вывод не высказывается[64]. Неудивительно, что такие опасения приводились также в качестве оправдания сохранения института прописки на уровне города, причем тогда, когда в стране она была упразднена. Освещая введение «Временных правил регистрации граждан на территории Санкт-Пе-тербурга и Ленинградской области», статья в либеральной газете «Невское время» мрачно упоминает о проблемах, связанных с иммигрантами:
Возможно, жители Петербурга не знают, что в нашем городе находятся не-сколько тысяч иностранцев из дальнего зарубежья — Африки, Ирака, Вьет-нама. Они устроили в Петербурге перевалочный пункт с целью проникно-вения в скандинавские страны… Эти люди находятся в нашем городе без средств к существованию, не имеют нормального жилья, многие совершают преступления. Благодаря иностранцам, увеличивается опасность возник-новения эпидемий.
Определенная категория жителей кавказских республик, Украины, Литвы, Эстонии приезжает в наш город специально для того, чтобы совер-шать преступления, например заказные убийства. Причем для российского правосудия они практически недосягаемы, так как после совершения пре-ступления могут спокойно вернуться на родину.
Хотя далее говорилось, что «необходимо также ликвидировать очаги тех бом-жей, которые не желают работать, совершают преступления, словом, создают угрозу петербуржцам», гораздо больше места отводилось возможным угрозам со стороны иностранцев[65]. При новом политическом строе представление о полчищах заразных, криминогенных чужаков, несущих угрозу цивилизован-ному городскому сообществу, никуда не исчезло; наоборот, это представление начало укореняться в политическом и социальном дискурсе эпохи. В то же время общественное мнение склонялось к тому, чтобы считать Санкт-Петер-бург слишком культурным городом, чтобы в нем могло иметь место плохое отношение к этническим меньшинствам. Так, Игорь Дубов, директор Русского этнографического музея, соглашался с журналистом в интервью 1995 года, что история Петербурга не знает серьезных этнических конфликтов, и добавлял, что благодаря высокому уровню повседневной культуры в Петербурге меньше бытовых конфликтов, чем в других регионах, и они не такие острые[66].
Такая оценка, конечно, чрезмерно упрощала реальность постсоветских эт-нических отношений. Бесспорно, для Петербурга в постсоветский период ха-рактерно продвижение идеи «культурной столицы» — идеала, часто сопря-женного с превознесением «европеизации» как цели[67]. Одним из основных результатов этой политики было то, что город стал притягательным для «европейцев», как это отражено в ил. 1: автомобиль немецкого производства с эстонскими номерными знаками и надписью «St. Petersburg».
Но если положительное отношение к «европейцам» усилилось, отношение к неевропейским иностранцам ухудшилось. Слова гастарбайтеры, чурки и хачивыражали не только общую постсоветскую ситуацию тревоги относи-тельно возможных преступлений, страхов по поводу «понаехавших», завист-ливую неприязнь к достатку и привлекательности — особенно для женщин — рыночных торговцев, о которых говорили, что они держат весь город в тисках «мафии», но и специфическое чувство, что все это чуждо местным жителям. Типично высказывание участника одного интернет-форума, перечислившего места, где можно увидеть хачей и где нельзя (текст приводится с сохранением авторской орфографии и пунктуации):
По моему их стабильно можно встретить в:
1. маршрутках;
2. такси, ну не настоящие, а так частный извоз, аратакси;
3. супермаркетах, кто товары раскладывает и полы намывает?
4. все стройки и все, что связано со строительством, в том числе даже водопро-водчики и электрики из ЖЭКа;
5. дворники
6. продуктовые рынки, особенно фрукты и овощи, там где не требуется кассовый аппарат и нефасованный товар (ну, там где проще обвесить, обсчитать и т.д.)
7. мелкие круглосуточные магазины, которые стали развиваться после сноса ларьков
8. в школах и на детских площадках только их дети, и чтобы твой ребенок не попал в класс к слаборазвитым и плохо говорящим по-русски детям ЛКН, надо сейчас платить взятку
9. автомобильные рынки и все, что связано с обслуживанием автомобилей
10. дешевые низкосортные кафешки, шавермы и т.д.
Зато никогда я не встречал их в музеях, на концертах, в развлекательных комп-лексах, на спортивных мероприятиях, культмассовых мероприятиях[68].
Другой человек на форуме считает гастарбайтеров источником буквально каждого вредоносного явления в городе:
Уничтожением зеленых насаждений, скверов, сносом исторических соору-жений и строительством ненавистных петербуржцам сооружений зани-маются гастарбайтеры. Преступления против петербуржцев совершаются ру-ками гастарбайтеров. По ночам занимаются строительством гастарбайтеры, не давая петербуржцам спать, вагончики, туалеты на газонах — все это не мо-жет не раздражать. Все это откровенное издевательство над петербуржцами[69].
Стенания такого рода в некотором смысле самодостаточны, и как только на форуме кто-то начинает жаловаться на какую-либо группу «этих», другие присоединяются к нему. Но поразительно, что «проблема» гастарбайтеровподнимается также в общих дискуссиях, например когда люди описывают, где они живут[70]:
Инф.: Да. Это коммунальная квартира из шести комнат. В двух комнатах из которых живут… живут бабушки, еще в двух живут… живут семьи… лиц кавказской национальности. Меня это очень не устраивает. В пятой ком-нате живу я. Постоянные трения, которые возникают между… ну, как бы, трения не возникают, просто вот мне не нравятся люди кавказской нацио-нальности, и всё.
Соб.: Почему?
Инф.: Ну, я не знаю, я не могу обосновать. Мне не нравится то, как они го-ворят, то, как они себя ведут, и, вообще, я считаю, что они делают в нашем городе, я не понимаю. Я уже говорю — «наш», ну, как бы, в Петербурге — я не понимаю[71].
Доля нерусских, живущих в Санкт-Петербурге, все еще колеблется в преде-лах традиционных 15% (цифра, которая поставила город в один ряд с Мад-ридом, но не с Лондоном, Берлином или Парижем)[72]. Однако находящиеся на виду профессии, в которых задействованы выходцы из Азии, порождают представление, что их «миллионы». Некоторые места в городе — киоски с де-шевыми товарами в Апраксином дворе, например[73] — стали заметными оча-гами напряженности. Возмущение нарастало также во время крупных ислам-ских праздников, при том что единственным крупномасштабным местом отправления культа осталась соборная мечеть, построенная в 1910-е годы для мусульманского населения, что обусловливает неизбежное скопление народа. Таким образом, ограничения автономии мигрантов (нежелание предоставить другие места для отправления культа) увековечили убеждение, что в горо-де — «миллионы» приезжих из Азии[74].
«Банальный национализм», когда уродливые новостройки клеймят как «азиатские», или оставленный в подъездах мусор приписывается приезжим, или группы мужчин, сидящих на корточках, вызывают неприязнь как «нечто неуместное в Санкт-Петербурге», потому что это «азиатчина», непосред-ственно, конечно, не стоял за воинствующей ксенофобией, которая выража-лась в реальных убийствах или нападении на представителей этнических меньшинств в Санкт-Петербурге[75]. Но он определенно повлиял на то, как люди реагировали на эти нападения — считали ли они, что жертвы «заслу-жили то, что они получили», или были готовы помочь им во время нападения или после, — как и на вероятность того, что полиция отнесется к преступле-нию серьезно и попытается найти виновных.
В этих обстоятельствах появление «диаспоры» в смысле уважаемого, граж-дански значимого феномена, могло быть только фантазией будущего. Появле-ние такой «диаспоры» зависело бы, в первую очередь, от всеобщего признания того, что новоприбывшие имеют право закрепиться в городе. Вместо этого на-стойчиво повторялись подразумевающие исключение обороты речи «Дорогие ленинградцы/петербужцы и гости нашего города». Солидаризации, скажем, с выходцами из Центральной Азии на основе общей постсоветской идентич-ности не произошло. Они были поняты как «диаспора» в негативном смыс-ле — как угроза цивилизованной, «европейской» идентичности принимаю-щего города.
Направленные на развитие «толерантности» инициативы, выдвинутые го-родскими властями, не очень-то помогли, поскольку просто-напросто увеко-вечивали позднесоветскую фиксацию на традиции: календарные праздники (татарский Сабантуй и т.д.), национальные танцы, дни национальной кухни и т.д.[76] Учитывая центральное положение высокой культуры (мейнстримного или «альтернативного» толка) в локальной идентичности Петербурга, такие мероприятия, как выставки, литературные чтения, драматические и хореогра-фические постановки, были бы гораздо более эффективным жестом в направ-лении мультикультурализма, а продуманная дискуссия о природе ислама больше соответствовала бы городским интеллектуальным традициям. От-сутствовала малейшая попытка объяснить горожанам, что значит миграция для самих мигрантов, каковы ее побудительные причины, — например, через общегородские форумы с участием представителей мигрантских общин или через углубленный, официально спонсируемый мониторинг демографичес-кой ситуации, образовательной и профессиональной подготовки приезжих. Вместо этого усилия, направленные на интеграцию, как правило, стремятся подчеркнуть существующий стереотип «некультурных» новоприбывших. Пример — опубликованная добровольной организацией «Взгляд в будущее» в 2012 году брошюра, в которой новоприбывшие мигранты изображены в виде щеток и швабр, впервые в недоумении посещающих Эрмитаж, и т.д.
Попытки привнести «толерантность» в образование, сколь бы похвальными они ни были, развиваются медленно и в любом случае могут принести ре-зультаты только через годы работы. Наиболее нейтральное отношение, как правило, характеризует представителей бизнес-элиты. Информатор-подряд-чик объяснил приток мигрантов чисто экономическими соображениями — вы не найдете русского, который бы работал за 1500 рублей в месяц, — и вы-разил гордость своим гуманным отношением к приезжим («У меня есть зна-комые там — и белорусы, и украинцы, и таджики — вот, эти вот, ну, как бы, люди. И совершенно нормальные люди! Они приезжают, вот.»)[77]. В целом, однако, люди, которые не вовлечены в деловые отношения, в лучшем случае скажут, что их неприязнь ко все более «азиатскому» лику города носит аб-страктный характер, а не направлена на конкретных людей[78]. Принято не про-водить грань между воображаемым образом города как «европейского» (и со-путствующим этому взглядом, что все «азиатское» ему чуждо) и наплывом выходцев из Азии, как в разговорах, в которых в одну кучу мешают сидящих на корточках рабочих из Центральной Азии и уродливый, «азиатский» стиль новостроек или говорят о мигрантах как о новом «татаро-монгольском нашествии»[79]. В то же время петербуржцы не возражают против наживы на миг-рантах, что явствует из деятельности сети полулегальных агентств, обеспечи-вающих иностранцев разрешением на работу и жилье, многие из которых предлагают свои услуги, открыто обращаясь к «петербургским» сюжетам и символике.
К концу 2000-х появились некоторые признаки того, что организации, ста-вящие перед собой задачу представлять «диаспору», начали играть более значительную публичную роль. Например, президент узбекской диаспоры Петербурга и Ленобласти Алиджан Хайдаров категорически опроверг утвер-ждения, что узбекская преступность непропорционально высока. Он отме-тил, что узбеки устраиваются на рабочие места, которые не привлекают рус-ских, и что мигрантов, нарушающих закон, было бы меньше, если бы процесс получения вида на жительство был проще («Они не получили разрешение на работу, потому что оформление этого разрешения бюрократически очень сложное»)[80]. Но из Узбекистана приезжает львиная доля мигрантов из Средней Азии, и этот факт давал дополнительный козырь организациям, представляющим эту диаспору. В целом же мигранты предоставлены сами себе и устраивают свою жизнь благодаря неформальной дружбе и своим се-тям поддержки[81]. Условия жизни и работы часто бывают очень тяжелыми, многие строительные рабочие живут прямо на объекте, что означает антисанитарию и ненормированный рабочий день[82]. Внимание же к «азиатским» меньшинствам ограничивается благонамеренными, но крайне стереотипны-ми отчетами в СМИ о чудовищных условиях, в которых они живут, — вместо попыток увидеть существование мигрантов в широком контексте. К началу 2014 года не было ни одной крупной выставки или книги, которые бы под-робно рассматривали историю «азиатской» миграции в Петербурге, что странно для города, где краеведение всегда составляло важную часть интел-лектуальной жизни.
Это не означает, однако, что приезжие обязательно чувствовали культур-ное (в отличие от социального и политического) бесправие[83]. Обобщение опыта всего сообщества гастарбайтеров потребовало бы масштабного иссле-дования, учитывающего факторы гендера, происхождения, рода занятий, уровня образования и т.д., однако кое-какие наблюдения, сделанные на ос-нове небольшой выборки из интервью, могут иметь по крайней мере предва-рительную ценность[84].
Вопреки стереотипу, среди приезжих, которых в российских дискуссиях одним скопом записывают в гастарбайтеры, нередко есть люди с учеными степенями, а некоторые, до того как покинуть родину, были заняты в пре-стижных профессиях (например, инженеры). Они вполне способны распо-знать и опровергнуть предрассудки окружающего общества. По словам пи-сателя Гази Алиева:
Нет, не родственник. Не из Баку. И даже не той национальности, о которой вы подумали…
По специальности — физик, по профессии — тоже. А по жизни — лирик…
После того как спустился с гор, семь лет жил в Махачкале, пять лет из них временно, а два года — постоянно. Четырнадцать лет живу в Ленин-граде-Петербурге. Десять лет — временно, четыре года — постоянно. Из че-тырех «постоянных» петербургских лет два года временно жил в Берлине. Так и живу на свете — то временно, то постоянно. Интереснее всего тогда, когда живешь временно — стараешься успеть насладиться жизнью. По-этому теперь снова перешел в режим временного проживания на этом свете (стране, городе, деревне)[85].
Предполагается, что писатели склонны к рефлексии. Но и те, кто не владеет искусством слова, оказались способны творчески преодолеть предрассудки, как показывают интервью с приезжими с Кавказа и из Центральной Азии, записанные в 2008 году. В постоянной необходимости преодолевать препят-ствия, чинимые недружелюбной бюрократией, эти люди стремились жить в соответствии с местными культурными нормами[86]. Приехавшие в Петер-бург главным образом по экономическим причинам, они, как правило, тепло относятся к этому месту, отчасти потому, что Петербург (как они чувству-ют) — менее агрессивно и расистски настроенный город, чем Москва, но также отчасти благодаря его архитектуре и истории. Понятие «культурной столицы» обычно играет определенную роль в выборе места проживания (на-ряду с семейными связями):
Питер — потому что даже, тут уже и роль сыграло то, что это какая-то культурная столица и так далее и… Дело в том, что у меня здесь какие-то родственники были, и… отсылать своего ребенка, как бы, родителям надо там, где есть попечение какого-нибудь взрослого человека. Именно у нас это так идет. Получается[87].
Конечно, такие комментарии получены отчасти в силу того, что интервьюи-руемые понимают, чего от них ждут, но уважение к «культурности» Петер-бурга все равно является элементом положительного отношения мигрантов к их новому месту жительства. Хотя им нелегко ладить с жителями города, в самом городе они чувствуют себя комфортно — будь то в историческом центре или в огромных районах новостроек, которые они, как и другие пе-тербуржцы (в отличие от туристов), часто предпочитают[88].
В некотором смысле приехавшие в Санкт-Петербург чувствуют что-то вроде давнего британского отношения к Франции: чудесная страна, если бы не ее жители. Одна из серьезных проблем «встраивания» заключалась в том, что местные оказались менее цивилизованными, или, на советском языке, «культурными», чем те ожидали. Использование советского термина, дейст-вительно, кажется вполне уместным[89]. Можно было заметить, например, что выходцы из Центральной Азии безукоризненно вежливы, уступают места в общественном транспорте, если входит кто-то, кому нужно сесть[90]. Хотя приезжие не обязательно использовали слово «культурный», ценности, ко-торые легли в основу их отношения, тесно связаны с составляющими этого советского оценочного термина: пунктуальность, трудолюбие, чистота, трез-вость и достаточная степень культурных знаний. Приезжие могли признать свое несоответствие модели культурности («Соб.: Ясно, ясно. А ты любишь посещать музеи, выставки, ходить в театры? Инф.: Я люблю посещать, но я не могу понять их [посмеивается]»)[91]. Тем не менее они поддерживали идеал: необходимо чувствовать, что Петербург красивый город, и знать что- то о нем, даже если это не всегда удается. По словам «Мусы» (информант предпочел псевдоним):
Инф.: К культуре я отношусь, как бы, вот это все для меня… я далек от этого. Просто надо — и надо! Вот и все.
Соб.: Ясно. А вот выставки, музеи, ты?..
Инф.: Да вообще. Я даже в театре никогда не был. Но это не надо писать[92].
И, как и большинство петербуржцев, они стремились подчеркнуть, что в Пе-тербурге, их приемном доме, по крайней мере лучше, чем в Москве:
Инф. 1: Сам город намного… полегче, чем Москва. Намного. Москва — черный город, белый — Питер. Для нас так.
Соб.: А почему?
Инф. 1: Ну, не знаю, в Москве плохо. В Москве лысые..[93]
Разделяя общее постсоветское отношение к тому, что признается «культур-ным», мигранты, как и постоянное население города, выводят из этого до-вольно ригидный культурализм: когда различие признается, оно часто вос-принимается как плохое.
В целом, однако, мигранты не разделяли позитивное отождествление с тер-мином «европейский». И они остались одинаково далеки от этоса толерант-ности и мультикультурализма, провозглашенных на официальном уровне. Стать движущимся экспонатом с этнографического праздника менее привле-кательно, чем быть принятым на внутренних условиях города.
Соб.: Участвуешь ли ты в городских праздниках, например в празднике День города?
Инф.: Если это участие, то я иду, смотрю, да, с удовольствием. Я даже от-просился в День города, чтобы пойти посмотреть. С работы. Вот. Так, учас-тие, если официальное участие в каких-то там этих… я бы тоже с удовольствием, но навряд ли нас возьмут где-то… (выделено мной. —К.К.)[94].
Молодой человек из Таджикистана также подчеркнул свою эмоциональную уязвимость, желание быть принятым и чувство обиды, когда попытки уста-новить дружбу были отвергнуты:
Соб.: Ясно. А сложно ли было в Питере найти знакомых, найти друзей? Ког-да ты сюда приехал, вначале?
Инф.: Из русских людей?
Соб.: Ну, из русских, из нерусских?
Инф.: Из русских — да, сложно. Потому что у людей стереотип… поэтому сложно. А я сам люблю, общительный… (небольшая пауза). Но… но я пони-маю, человек, когда ты стараешься… в отношениях, к тебе относятся по- другому — уже это становится неприятно, поэтому и заворачиваешь… про-сто. Но в Петербурге сложней… с нормального общества, конечно… ну, можно, конечно, во дворе выйти, там, пива пить. Купить пива и гулять… но такое это не дружба[95].
Но чувство исключения из господствующей культуры не всегда заставляет людей тосковать. Они могут также проявить способность к созданию авто-стереотипов, которые возвращали предрассудки им же самим. Иногда люди со всей серьезностью выпячивали свое отличие от господствующей культуры и идентифицировали себя с чертами, приписываемыми этническим группам чужаков. Пример — молодой чеченец, чье в принципе спокойное отношение к полицейским процедурам не помешало ему пообещать отомстить гаиш-нику, который, на его взгляд, перешел границы приемлемого:
Просто гаишник остановил меня один раз, ночью это было. Часа три. Я воз-вращался по Лиговскому проспекту. И… даже запомнил фамилию гаиш-ника, она у меня даже есть. Я не забуду даже никогда. До этого гаишника я когда-нибудь доберусь и что-нибудь ему нехорошее сделаю — это точно. Пускай, хоть тридцать лет пройдет, хоть сорок лет, но я его найду[96].
Это введение знакомого стереотипа «кровной мести» для создания эффекта угрозы контрастирует со стратегиями, принятыми некоторыми молодыми узбекскими информантами, чье отношение к тому, что они увидели в рамках своих российских ожиданий, было гораздо более игривым и ироничным. От-вечая на заданный интервьюером вопрос, откуда они родом, один из мужчин (на самом деле из Самарканда) ответил: «Вырос в горах», а затем превратил свою шутку в небылицу, когда его спросили, где именно он вырос в горах:
А-а, было дело, один раз в горах водка кончилась, в магазине. Отправили в город за водкой (смеется)[97].
Позже в интервью некоторые из друзей молодого человека, тоже узбеки, игриво рассуждали о своих планах «ассимилироваться»:
Инф. 2: Еще пару годиков поживешь… Я тоже пять лет здесь живу, да? Местный уже.
Инф. 4: Обесцвечу волосы, там. Солярий <нрзб.> сделаю, буду косить под ваших (посмеивается).
Инф.: Пирсинг обязательно.
Инф. 4: Марафет наведу.
Инф.: Без пирсинга — это не русский[98].
Очевидно, игровые автостереотипы такого рода зависят от присутствия бла-гожелательной аудитории, обычно в небольших компаниях людей из своих этнических групп. Стратегия иронического озвучивания ожиданий вряд ли будет характерна, скажем, для одинокой женщины, работающей сиделкой в русском доме (широко распространенный и остающийся незаметным тип занятости в постсоветских российских городах), зависящей от доброжела-тельности ее работодателей. Есть и другие стратегии, которые могли бы быть приняты в последнем случае, как, например, создание отношений взаимопо-мощи, подрывающих модель зависимости[99]. Так или иначе, ясно, что миг-ранты всегда могли и сейчас способны распознавать и опровергать предрас-судки о невежественных, необразованных и паразитирующих «азиатах», рас-пространенные в городе, который они выбрали для переезда.
* * *
Остается связать воедино нити обсуждения. Во-первых, я должна подчерк-нуть, что не считаю, будто «все в Ленинграде и Петербурге (или вообще в России) расисты». Скорее, я выделяю доминирующие тенденции в пони-мании и представлении неевропейцев на протяжении ряда десятилетий. Во- вторых, я также не намерена утверждать, что Санкт-Петербург — исключи-тельное место в плане враждебности к чужакам. Дело в том, что враждебность к приезжим, там, где она присутствует, связана с историческим своеобразием, которое оформилось в силу как национального, так и местного контекста[100]. Со времен Сталина и далее давление «демократического централизма» с его строгой регламентацией прав переселенцев и господствующим идеалом пан- советской (но сильно русифицированной) идентичности вытолкнуло посто-янно проживающие меньшинства из поля зрения. Порой они становились жертвами прямых политических репрессий. Приезжие из стран вне пределов Советского Союза легко попадали под подозрение в «шпионаже» или «под-рывной деятельности»; даже когда к ним относились положительно, мест-ному населению всегда отводилась опекунская роль.
В этих условиях не могло появиться ничего подобного «диаспоре» — в смысле гражданского присутствия тех, кто не родился в этом городе. При-езжие рассматривались как относящиеся к категории «гостей» (которая не предоставляла им никаких оснований для возражений, если они были не удовлетворены тем приемом, который получали, поскольку выражением не-довольства нельзя отвечать на гостеприимство). Нерусские приезжие из Со-ветского Союза (в отличие от нерусских, прибывших из других мест) были, в принципе, вполне приемлемыми «ленинградцами», но они также должны были принять культурные нормы города. Наряду с официальной пропаган-дой советского этоса «дружбы народов» имело место выраженное снисходи-тельное отношение, а также предрассудки, связанные с «некультурными» чу-жаками. Среди ленинградцев, гордившихся своим «европейским» статусом, сохранялась глубинная нетерпимость к «азиатам».
Экономическая нестабильность в период перестройки и годы крушения экономики и перехода к рынку в 1991—1993 годах не породила (как часто утверждают) постсоветское предубеждение по отношению к приезжим: есть множество свидетельств существования такого предубеждения в Ленинграде в советское время. Но в силу экономических и социальных факторов «пере-ходного» периода такие предрассудки стали казаться более приемлемыми. Хотя бы потому, что приезжие из Центральной Азии, с Кавказа и из других частей бывшего Советского Союза теперь стали полностью «чужими» и на них обратились подозрения и ограничения, с которыми прежде относились к несоветским приезжим. Наряду с этим развитие Петербурга как «европей-ского» города создало новые двойные стандарты, согласно которым к неко-торым приезжим — в первую очередь, к «европейцам» (включая людей со «славянской внешностью», но не ограничиваясь ими) — относились гораздо благосклоннее, чем к тем, кто не был «европейцем» или не выглядел как «ев- ропеец»[101]. В то время как связанные с советскими нормами эксплицитные кодексы поведения не оказывали больше безраздельного влияния на соци-альное поведение, отношения по-прежнему оставались крайне норматив-ными. Мигранты должны были «приспособиться» — тогда как правила, ка-сающиеся прописки, нехватка доступного жилья и отношение к мигрантам как к невежественным и социально опасным создавали трудности для такого «приспосабливания»[102]. Предлагаемая общегородскими «мультикультурными» инициативами, пропагандирующими толерантность, и ассоциациями этнических общин поддержка была слишком незначительной и далекой от повседневных трудностей мигрантов и не могла в достаточной мере помочь им. Несмотря на достойную традицию выступать против расизма явного, по-литизированного толка, «банальный национализм» не стал предметом замет-ного публичного обсуждения[103]. Скорее, с самого начала имело место широко распространенное отрицание вопроса, в том духе, что Санкт-Петербург ис-торически не знал проблемы ксенофобии, не знает сейчас и никогда не будет знать и что проблема кроется в самих приезжих. Таким образом, не будучи чем-то исключительным для города, «банальный национализм» в Петербур-ге является неустранимым, потому что поддерживается «банальной пропа-гандой»: убеждением, что такой культурный город не может быть гнездом неприемлемых идей. Чтобы начать решать эту проблему, потребовалось бы осуществить три идеологически и эмоционально рискованных маневра: при-знать право мигрантов на создание обладающей гражданскими правами «диа-споры» (а не представлять их как массу уязвимых и зависимых «гостей»); тщательно изучить современные последствия «европейской» идентичности в Европе, которая сама переполнена приезжими и на деле становится все бо-лее мультикультурной; признать, что в этой новой Европе слова «азиатский» и «европейский» более не отражают непримиримую полярность[104].
Перевод с англ. А. Горбуновой
[1] Статья основывается на материале, собранном в рамках грантовой программы «Национальная идентичность в Рос-сии с 1961 года» (Совет по искусствоведческим и гумани-тарным исследованиям, Великобритания, 2007—2011), а также при поддержке Фонда Людвига (Нью-колледж, Оксфорд). Проект включил в себя интервью с информанта-ми из Санкт-Петербурга об их отношениях с городом. Они приводятся ниже с кодом Oxf/ AHRC и с идентификатором города (СПб.), годом и инициалами интервьюируемого (ЕГ — Евгения Гуляева; ИН — Ирина Назарова; МС — Марина Самсонова). ПД — полевой дневник. Моя благо-дарность спонсорам, интервьюерам и коллегам в Санкт-Петербурге, в особенности факультету антропологии Евро-пейского университета в Санкт-Петербурге, за помощь в сборе этого материала. Отдельная благодарность участ-никам семинаров в Констанцском и Лондонском универси-тетах, на которых я выступала с докладами на аналогичную тему, прежде всего Стивену Ловеллу, Саймону Диксону, Наталье Борисовой, Игорю П. Смирнову и Константину Богданову.
[2] Как указала Нэнси Конди, слово «национализм» несет в себе противоречие, поскольку используется в значениях как «ксенофобии», так и «патриотизма» (Condee N. Tales Told By Nationalists // Soviet and Post-Soviet Identities / M. Bassin, C. Kelly (Eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 2012. P. 37—38).
[3] «Оксфордский словарь английского языка» фиксирует ис-пользование этого термина с 1876 года (первое зафикси-рованное использование в «Неортодоксальном Лондоне» Ч.М. Дэвиса, где это слово употреблялось в переносном смысле и, будучи явным заимствованием из немецкого языка, отражало «диаспоральную деятельность (как это было названо)» Моравской церкви).
[4] Мережковский Д.С. Письма в «Новый дом». Первое пись-мо: О мудром жале // Новый дом. 1926. № 2. C. 32.
[5] Слово «диаспора» отсутствует в основных словарях, издан-ных в советское время и до 1917 г. (различные версии Ака-демического словаря Ушакова, Толковый словарь Даля и др.). Первая запись появляется в Большом академическом словаре русского языка (Т. 5. М.: Наука, 2006. С. 83): «…зна-чительная этническая группа, живущая вне своей истори-ческой родины. Польская диаспора в США» (курсив в ори-гинале. — К.К.). Это описание, однако, значительно шире, чем приведенные в советских и изданных до 1917 г. источ-никах, таких как энциклопедии, где всегда говорится о ди-аспоре евреев как об основной, а иногда и единственной диаспоре, иллюстрирующей значения этого слова, см., на-пример: Большая советская энциклопедия. 1-е изд. Т. 35. М.: Советская энциклопедия, 1935. С. 249: «евреи, живущие вне Иудеи». В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (Т. 10. СПб.: Изд. Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, 1893. С. 741) рядом с евреями указываются и христианские группы: «В новейшее время это название употреблялось гернгутерами, которые звали так всех живших вне общин братий своей секты. Теперь между католиками под именем Д. разумеются католические общины в иноверных странах». Ср.: Большая энциклопедия. Словарь общедоступных све-дений по всем отраслям науки. 4-е изд. СПб.: Типолитогра-фия Товарищества «Просвещение», 1900—1909. Т. 8. С. 523 («По примеру главного собрания союза Густава Адоль-фа, в 1882 была основана Конференция Д., распространив-шая свою деятельность на все части света», — со ссылкой на: Borchardt K. und Kobbel L. Die deutsche evangelische D. (Gotha, 1890, 1892)); Большая советская энциклопедия. 2-е изд. Т. 1. М.; Советская энциклопедия, 1952. С. 305—306, где упомянута армянская диаспора, создавшаяся «в резуль-тате кровавых армянских погромов, имевших место в 1895— 96 гг., а затем в 1915 г. в Западной Армении». В 3-м изд. БСЭ (М.: Советская энциклопедия, 1969—1978) упомя-нуты также (рядом с армянами и евреями) «ирландцы, ки-тайцы и религиозные (например, ранние христиане) общ-ности» (http://slovari.yandex.ra/~книги/БСЭ/Диаспора). Предположение, что исходное применение этого слова к ев-рейской культуре могло иметь положительный резонанс, может показаться нелогичным, но в конце XIX — начале XX в. наблюдалось широко распространенное отождествле-ние России с «Израилем» среди православных национали-стов (см. обсуждение этого в: Strickland J. The Making of Holy Russia: The Orthodox Church and Russian Nationalism before the Revolution. Jordanville, N.Y.: Holy Trinity Publica-tions, 2013. P. 70—78).
[6] Исторически это осуждение неспособности ассимилиро-ваться было направлено и на евреев, хотя не ясно, связано ли появление «диаспоры» в негативном значении с анти-семитизмом или с позднейшим переносом предубеждения в отношении евреев на другие этнические меньшинства.
[7] Гессен М. Кавказ в Москве // Итоги. 1996. 3 сентября. C.21.
[8] Белякова O. Сражение за души: фронт без флангов // Уральский автомобиль. 2004. 31 января (цит. по: www.rus-corpora.ru).
[9] Статья была написана до возникновения кризиса в Укра-ине, однако показательно, что и после него антизападные эмоции в РФ направлены в основном против США. Так, например, фраза «Россия — не Европа» из предложенных в начале апреля Минкультом новых «основ государствен-ной политики» к середине мая из проекта уже исчезла. См.: Проект «Основ государственной политики» вынесен на обсуждение // Интерфакс. 2014. 16 мая 2014 (http://www.interfax.ru/culture/376513).
[10] Касательно Закона о гражданстве и национальности см. материал на сайте посольства Германии в Лондоне:http://www.london.diplo.de/Vertretung/london/en/06/otherlegalmatters/Ref…. История термина гастарбайтеры — благодатная тема для отдельного исследования. Мои собственные поиски в Рунете (24 ноября 2009 г.) обнаружили следующие сведе-ния относительно частоты использования этого названия:
До 1 декабря 1998: 1.
2 дек. 1998 — 1 дек. 1999: 2.
2 дек. 1999 — 1 дек. 2000: 258.
2 дек. 2000 — 1 дек. 2001: 393.
2 дек. 2001 — 1 дек. 2002: 661.
2 дек. 2002 — 1 дек. 2003: 700.
2 дек. 2003 — 1 дек. 2004: 11 300.
2 дек. 2004 — 1 дек. 2005: 21 000.
2 дек. 2005 — 1 дек. 2006: 52 000.
2 дек. 2006 — 1 дек. 2007: 120 000.
2 дек. 2007 — 2 дек. 2008: 262 000.
2 дек. 2008 — 24 нояб. 2009: 1 420 000. Поиск также выявил интересную историческую эволюцию: в наиболее ранних случаях использования термина гастарбайтеры имелись в виду исключительно иностранные ра-бочие, главным образом в Югославии. За этим последовал ряд ссылок на ограничения для российских «гастарбайте- ров» на Западе. И примерно с июня 2000 г. это слово начали регулярно использовать для обозначения иностранных ра-бочих из стран бывшего Советского Союза в России, и те-перь это его основное значение.
[11] В Великобритании граждане Соединенного Королевства и колоний и их потомки, родившиеся до 1983 г., имеют право на постоянное поселение; для тех, кто родился поз-же, требуется, чтобы хотя бы один из родителей имел бри-танское гражданство (http://www.ukba.homeoffice.gov.uk/britishcitizenship/othernationality/Br…).
[12] Гости города из Великобритании, которые рассказывали о повышенном интересе к ним в форме полицейских про-верок, включают не только тех, кто произошел от срав-нительно недавних иммигрантов (например, люди, чьи ро-дители родом с Ближнего Востока, которых ошибочно принимают за «чеченцев»), но и тех, чьи далекие предки пришли с Британских островов. У меня самой иногда воз-никали проблемы, поскольку я более «темненькая», чем, по мнению россиян, должен быть человек с британским пас-портом, и в 2003 г. мне пришлось долгое время провести в петербургском банке, когда его служащие решили, что моя фамилия (на самом деле ирландская) была «иранской».
[13] Judah B. Fragile Empire. New Haven: Yale University Press, 2013. P. 149.
[14] Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семио-тики города (1984) // Он же. Избранные статьи. Таллинн, 1992—1993. Т. 1. С. 9—22.
[15] См.: Юхнева Н.В. Этнический состав и этносоциальная структура населения Петербурга, вторая половина XIX — начало XX вв.: Статистический анализ. Л.: Наука, 1984. Данные на 1910 год см. в: Петербург по переписи населения 15 декабря 1910 года. Часть 1. Пг. [без даты, без изд.] C. 3.
[16] Этот показатель включает «малороссов» (украинцев) и белорусов.
[17] Driver F., Gilbert G. Imperial Cities: Landscape, Display and Identity. Manchester: Manchester University Press, 1999. P. 3.
[18] См., например: Rabinow P. Ordonnance, Discipline, Regula-tion: Some Reflections on Urbanism // Anthropology of Space and Place: Locating Culture / M.S. Low, D. Lawrence-Zuniga (Eds.). Oxford: Blackwell Publishing, 2003. P. 353—361.
[19] Строительство мечети, однако, встретило ожесточенное сопротивление православного духовенства: епископ Ни-кон Рождественский, хотя и решительно выступал против антисемитизма, напечатал в 1910 г. статью в газете «Троиц-кий листок» о сатанинских ритуалах (он был также против строительства буддистского храма в Санкт-Петербурге). См.: Strickland J. The Making of Holy Russia. P. 105; о нико-новском противостоянии антисемитизму — р. 220.
[20] Панегирическую историю роста национального самосозна-ния и татарской общины в целом можно прочитать в: Теляшов P. Татарская община Санкт-Петербурга. К 300-ле-тию города. СПб.: Лимбус-Пресс, 2003.
[21] Баранов Д. Этнографический музей и «рационализация системы» // Этнографическое обозрение. 2010. № 4. С. 26, 27, 28.
[22] Эта часть российской имперской истории затронута в не-давней работе Александра Эткинда: Эткинд А. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России / Пер. с англ. В. Ма-карова. М.: Новое литературное обозрение, 2013. Более ши-роко охватывают вопросы идеологии и практики поздней имперской эпохи работы: Kaspe S. Imperial Political Culture and Modernization in the Second Half of the Nineteenth Cen-tury // Russian Empire: Space, People, Power, 1700—1930 / J. Burbank, M.R Von Hagen, А. Remnyev (Eds.). Bloomington: Indiana University Press, 2008. P. 455—492; Morrison A. Rus-sian Rule in Samarkand, 1868—1910: A Comparison with Bri-tish India. Oxford: Oxford University Press, 2008; Могиль- нер М. Homo Imperii: история физической антропологии в России (XIX — начало XX вв.). М.: Новое литературное обозрение, 2007. Однако детальное изучение символиче-ского мира российской имперской культуры в ее последние десятилетия остается проектом на будущее.
[23] Смирнова Т.Н. Национальность — питерские. СПб.: Суда-рыня, 2002. C. 32—42.
[24] Многонациональный Петербург: Этнография. Религия. Народы. СПб.: Искусство—Санкт-Петербург, 2002. С. 143; Старовойтова Г.В. Этническая группа в современном со-ветском городе: Социологические исследования. Л.: Наука, 1987. С. 26. О дореволюционном периоде см.: Юхнева Н.В. Этнический состав и этносоциальная структура населения Петербурга, вторая половина XIX — начало XX вв.; Старый Петербург: Историко-этнографические исследования. Л.: Наука, 1982.
[25] Я говорю «традиционно известных», потому что использова-ние термина «славянский» (так же, как «кельтский» и другие этнонимы, канонические в истории и лингвистике XIX века) с недавних пор в некоторых кругах стало дискуссионным: выступая на мероприятии, посвященном девяностолетию Школы славянских и восточноевропейских исследований в Лондоне в 2005 г., посол Чехии очень старался дистанци-роваться от того, что он назвал «устаревшим» термином.
[26] Источник данных: Всероссийская перепись населения 1939 г. Общие итоги. Россия. М.: Блиц, 1999. С. 45 (1926 и 1939); Ленинград и Ленинградская область в цифрах: статистический сборник. Л.: Лениздат, 1974. С. 19 (1959 и 1970); Всесоюзная перепись населения 1989 года. На-циональный состав населения по регионам России // http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus_nac_89.php?reg=8; Итоги Всероссийской переписи населения 2002 г.: В 14 т. M.: Статистика России, 2004—2005. Т. 14, табл. 4.2.
[27] Смирнова Т.Н. Национальность — питерские. C. 42—44. О термине «антидискриминационное действие» см.: Mar-tin T. The Affirmative Action Empire: Nations and Nationa-lism in the Soviet Union, 1923—1939. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2001; автор прослеживает усилия по рас-ширению возможностей национальных меньшинств на пансоветском уровне.
[28] О репрессиях, направленных на социально подозрительные группы во время паспортизации, см.: Werth N. Cannibal Is-land: Death in a Siberian Gulag / Trans. by S. Rendall. Prince-ton: Princeton University Press, 2007. О репрессиях, направ-ленных на этнические группы, см.: Kozlov D. The Leningrad Martyrology: A Statistical Note on the 1937 Executions in Le-ningrad City and Region // Canadian Slavonic Papers. 2002. Vol. 34. № 3—4. P. 175—208; Ilic M. The Great Terror in Le-ningrad: Evidence from the Leningradskii martirolog // The Anatomy of Terror: Political Violence under Stalin / J. Harris (Ed.). Oxford: Oxford University Press, 2013 (Oxford Scho-larship, Online). Илич комментирует, например: «Первона-чальный количественный анализ чисток в Ленинграде по-казал, что хотя поляки составляли только 0,43 процента ленинградского населения, согласно данным, представлен-ным в переписи 1939 г., число казненных в первые несколь-ко недель польской операции и до конца октября 1937 г. со-ставляло 16,49 процента (16,84 процента женщин)».
[29] Приведу лишь один пример: немецкая информантка вспо-минала, что ее мать, после того как семья была выслана из Ленинграда в 1937 г., сменила имя на русское и взяла фамилию каких-то дальних родственников, чтобы не поду-мали, что она «немка». Она жила как «русская» всю свою последующую жизнь в Ленинграде, с начала 1950-х гг. и до постсоветского времени (ПД, октябрь 2011 г.).
[30] Существует множество документальных свидетельств это-го в двух важных недавних собраниях документов: Дружи — нин П.А. Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы: Документальное исследование: В 2 т. М.: Новое литератур-ное обозрение, 2012; Золотоносов М.Н. Гадюшник. Ленин-градская писательская организация: Избранные стенограм-мы с комментариями (Из истории советского литературно-го быта 1940—1960-х годов). М.: Новое литературное обо-зрение, 2013. Как указал Кирилл Томов, кампания против «безродных космополитов» на центральном уровне была нацелена не только на евреев ( Tomoff K. Creative Union: The Professional Organization of Soviet Composers, 1939—1953. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2006). Так дело об-стояло и в Ленинграде (ср., например, судьбу Николая Пу- нина), но основному удару подверглись все-таки они.
[31] Ср. наше интервью с армянской женщиной, преподающей в престижном петербургском высшем учебном заведении (р. 1932), которая считается по документам «русской», а не «армянкой», несмотря на ее этническое происхождение (Oxf/AHRC СПб-08 PF4 ГЕ).
[32] Речь Б.С. Андреева, секретаря Ленинградского горкома ВЛКСМ, см. в: Стенографический отчет семинара пропа-гандистов комсомольского политпросвещения и комсо-мольского актива. 25 сентября 1972 г. (TsGAIPD, f. K-598, op. 27, d. 457, l. 98).
[33] Например, 98% респондентов Старовойтовой утверждали, что они свободно владеют русским, в то время как только около 30—35% считают, что они владеют на том же уровне языком своей национальной группы (Старовойтова Г.В. Этническая группа. С. 96).
[34] БСЭ. 1-е изд. Т. 36. С. 517; БСЭ. 2-е изд. Т. 24. С. 517.
[35] БСЭ. 3-е изд. // http://slovari.yandex.ru/~книги/БСЭ/Ленинград.
[36] Единственным коренным ленинградцем, занявшим высо-кий пост в местной ячейке партии, был Алексей Косыгин, но даже он был назначен на должность в Ленгорисполкоме, а не в горкоме или обкоме КПСС. Это соответствовало об-щей советской политике управления, которая стремилась предотвратить образование локальных властных структур.
[37] Андреев В.А. Научный обмен и идеологическая диверсия. Л.: Лениздат, 1970; 2-е изд. 1972.
[38] Там же. С. 49. Это, по сути, как подтвердит любой, кто имел- контакты с юношами из престижных британских школ- интернатов, — одна из самых правдоподобных историй в книге Андреева, поскольку переодевания и розыгрыши пользуются огромной популярностью у представителей этой социальной группы. Но крайне сомнительно, что в дан-ном случае студенты переоделись с целью шпионажа.
[39] Там же. С. 71.
[40] [Ю.А.] Лавриков, секретарь Ленинградского горкома КПСС. «Справка [в ЦК КПСС] о фактах неправильного поведе-ния студентов из государств Мали и Сомали, обучающихся в вузах г. Ленинграда». 14 декабря 1963 г. Центральный го-сударственный архив историко-политических документов, Санкт-Петербург (далее ЦГАИПД-СПб.). Ф. 25. Оп. 91. Д. 59. Л. 29.
[41] ЦГАИПД-СПб. Ф. 25. Оп. 91. Д. 59. Л. 30.
[42] ЦГАИПД-СПб. Ф. 25. Оп. 91. Д. 59. Л. 31.
[43] Corsini R.P. Caviar for Breakfast. London: Harvill, 1967. P. 21. Подобные персонажи появляются в рассказе Сергея До- влатова «Креповые финские носки» (в сб. «Чемодан»), а также в: Головцов А. Ленинград, ЛЭТИ, шестидесятые (http://red.pnpi.spb.ru/~vicgol/Leningrad.htm), где описы-вается неудачная операция ДНД, во время которой дру-жинники следили за фарцовщиком; заметив слежку, тот бросил товары, купленные у финна, и скрылся. Я помню из собственного опыта, что в Ленинграде орудовали чрез-вычайно агрессивные фарцовщики, особенно в конце 1980-х: они шатались вокруг Эрмитажа и Русского музея, приставая к тем, кто выглядел как иностранец, с предло-жением продать им «фирменную» одежду.
[44] Информантка из Санкт-Петербурга, родившаяся в конце 1960-х, вспоминает, как в начале 1980-х они с однокласс-ницами с удовольствием общались с африканскими сту-дентами и другими иностранцами; эти молодые люди не понимали, что им еще только четырнадцать-пятнадцать лет, что они еще «слишком юные», и щедро организовы-вали вечеринки, угощали алкоголем и проявляли к ним радушный интерес.
[45] Остаточные следы этого отношения сохраняются и в со-временной России. Недавно мне рассказали случай, когда одно подразделение британской государственной службы договорилось со своими российскими коллегами о прове-дении учебного курса для российского персонала по во-просам профессиональной деятельности в офисе русских. Когда британские государственные служащие прибыли со своими брошюрами, лекционными плакатами, презента-циями в Power Point и т.д., их проводили в комнату и по-просили сесть — и много часов рассказывали о том, как ра-ботают их российские коллеги; так что британцы могли вернуться домой должным образом проинформирован-ными о международной практике сотрудничества, как ее понимают в РФ. А скоординированный процесс обучения со стороны гостей так и не имел места.
[46] Письмо Ф.А. Белинской мужу А.И. Белинскому, 5 июня 1961 г. // Письма прошлого века. Семейная хроника / Под ред. А. Белинского. СПб.: Дума, 2008. С. 459.
[47] См. интересное исследование этой конкуренции в одной отдельно взятой стране — в Афганистане: Nunan T. Deve-loping Powers: Modernization, Economic Development, and Governance in Cold War Afghanistan. D. Phil Thesis, Uni-versity of Oxford, 2013; а также рецензию на эту работу: Irwin R. Economic Developments & State-Making in Cold War Afghanistan // http:// dissertationreviews.org/archives/ 9195.
[48] ЦГАИПД. Ф. 25. Оп. 91. Д. 59. Л. 31. Это голословное утверждение кажется спорным, поскольку африканские студенты вряд ли согласились бы на учебу в СССР, если бы у них были антисоветские взгляды.
[49] Во всяком случае, это следует из ретроспективных свиде-тельств. См.: SahadeoJ. Soviet Blacks and Place Making in Leningrad and Moscow // Slavic Review. 2012. Vol. 71. № 2. P. 331—358; автор обращается к устной истории, чтобы до-казать, что приезжие из Центральной Азии, с Кавказа и из нерусских областей РСФСР воспринимали две столицы, в первую очередь, как «советское» пространство и воз-можную арену личного продвижения. Подобные истории рассказывают наши информанты, жившие в Ленинграде до 1991 г. Например, информант из Азербайджана, учив-шийся в Ленинградской консерватории в 1970-е, вспо-минает, каким важным фактором была встреча с одним из выдающихся интеллигентов: «А потом получилось так, что сначала заочно, а потом очно я встретился с Израилем Иосифовичем Земцовским. Этот человек — это целый мир, это целая эпоха. Он и филолог блестящий, он и му- зыколог, он и фольклорист, как вы знаете, да, он и фило-соф, профессиональный философ. Это. И, кроме того, это обаятельный человек. <…> После знакомства с ним я ре-шил, что это…о Москве я забыл, это будет Ленинград. И я приехал в Ленинград» (Oxf/AHRC СПб-11 PF36 МС).
[50] Заседание Архитектурно-технического совета НИИ Лен- проект совместно с Правлением Ленинградского отдела Союза архитекторов СССР, 8 февраля 1963 г. Стеногра-фический отчет // ЦГАНТД-СПб [Центральный госу-дарственный архив научно-технической документации, СПб.]. Ф. 368. Оп. 1-6. Д. 196. Л. 6, 9.
[51] Кручина В.М. Фаркад ценить умеет мастерство // Ленин-градская панорама. 1984. № 7. С. 15—16.
[52] Предположительно И. Берлин имел в виду «Литератур-ную газету».
[53] Berlin I. Flourishing: Letters 1928—1946 / H. Hardy (Ed.). London: Pimlico, 2005. P. 608—609.
[54] Широкое обсуждение стихотворения «К переговорам в Ка-буле» см. в статьях Gerry Smith, Michael Wachtel, Sarah Pratt, Catherine Ciepela, Katherine Tiernan O’Connor и Da-vid Bethea в: Russian Review. 2002. Vol. 61. № 2. P. 186—219.
[55] Chatwin B. The Songlines. London: Penguin, 1988. P. 199— 200. Цит. по: Чатвин Б. Тропы песен / Пер. с англ. Т. Азар- кович. М.: Логос, 2006. С. 352.
[56] По иронии судьбы, основоположником этого движения стал Лев Гумилев, который, вероятно, отвечал на игнори-рование его матерью культурной значимости степей Цент-ральной Азии ровно противоположным образом.
[57] Это можно было бы сравнить с характерной для начала XX века в Британии одержимостью бедуинами, выражав-шейся главным образом в том, что писатели одевались как бедуины и жили среди них. См., например: Thesiger W. The Marsh Arabs. London: Longman, 1964. В том же ключе по-пулярные книги Патрика Ли Фермора о его путешествиях по Балканам и Центральной Европе в межвоенный период являются идеалистической смесью жажды ассимилиро-ваться (одеваясь в местную одежду и проживая в хижинах с местными угольщиками и т.д.) и ностальгии по родной Англии (см.: Fermor P.L. The Broken Road. London: John Murray, 2013).
[58] Неославянофильские взгляды антизападного и антисемит-ского толка (характерные для «деревенской прозы») были отчасти представлены и в Ленинграде, что выразилось в от-крытом осуждении таких взглядов в речи Б.С. Андреева, секретаря горкома КПСС (Стенографический отчет семи-нара пропагандистов комсомольского политпросвещения и комсомольского актива, 25 сентября 1972 г. // ЦГАИПД- СПб. Ф. К-598. Оп. 27. Д. 457. Л. 25). В конце советской эпохи в городе развернулась энергичная деятельность крыла крайне националистической организации «Память». «Мы стали нищим народом, который не может жить без за-граничного хлеба, мяса и масла», — жаловались они осенью 1988 г. Обвинялись, кроме Запада, некоторые столь же тра-диционные враги — «еврейская мафия» и «масоны». Они объявили о планах провести демонстрацию рядом с Киров-ским театром, «где космополиты, захватившие власть, при-носят классический русский балет в жертву современным декадентским танцам», а также у общежития Ленинград-ского государственного университета, «где иностранцы ос-корбляют русских преподавателей», у студии Ленфильм, «которая находится полностью в руках евреев» (Память как она есть // Ленинградская правда. 1988. 6 сентября. С. 2; см. также: Orttung R. From Leningrad to St. Petersburg: Democratization in a Russian City. New York: St Ann’s Press, 1995. Ch. 7, p. 72—74). Тем не менее влияние общества «Па-мять» на ленинградский истеблишмент было ограничен-ным. Пресса была настроена враждебно, а попытка само-провозглашенного «антисиониста» писателя Александра Романенко подать в суд на писательницу Нину Катерли за клевету после того, как она опубликовала статью, направ-ленную против него, завершилась тем, что он забрал заявле-ние (Катерли Н. Дорога к памятникам // Ленинградская правда. 1988. 9 октября. С. 3). А.Е. Стерликов, сторонник Романенко, работавший в «Ленинградской панораме», ког-да началась конфронтация с Катерли, жаловался на отсут-ствие поддержки у ленинградских журналистов («измен-ники коммунизму»), не защитивших Романенко от сиони-стских нападок. См.: Стерликов А.Е. Еще раз о «Классовой сущности сионизма» // http://russoc.kprf.org/Doctrina/Romanenko1.htm. Еще одним признаком относительной слабости славянофильских настроений в Ленинграде была прохладная реакция на предложение Солженицына пере-именовать город в Петроград. Широкое обсуждение позд- несоветского национализма в его славянофильских и «ру-софильских» проявлениях см. в: Dunlop J. The Faces of Contemporary Russian Nationalism. Princeton: Princeton Uni-versity Press, 1983; Idem. The New Russian Nationalism. New York: Praeger, 1985; Brudny Y.M. Reinventing Russia: Russian Nationalism and the Soviet State, 1953—1991. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1998; Митрохин Н. Русская партия: движение русских националистов в СССР, 1953— 1985 гг. М.: Новое литературное обозрение, 2003.
[59] Рубцов Н. Письмо В.И. Сафонову, март 1960 г. (http:// rubtsov.id.ru/lettres/lettres1.htm#Т. А. СМИРНОВОЙ). О враждебности к приезжим из провинции см. также: Пи- линг Ш. Перемещения, девиантное поведение и городская идентичность: мигранты в Ленинграде в конце Второй ми-ровой войны // Антропологический форум. 2010. № 13. С. 345—358. Для приезжих было характерно мнение, что им нужно «заслужить» звание ленинградцев, например принимая участие в послевоенных субботниках с целью восстановления города (личная информация от информа-тора, чьи родители принадлежали к этой категории).
[60] Широко поддерживается мнение, что отказ от тотального политического террора после 1956 г. сопровождался рас-пространением альтернативных методов горизонтального надзора и контроля, об этом см., например: Хархордин О. Обличать и лицемерить: генеалогия российской личности. СПб.: Изд-во Европейского университета, 2002; Jones P. Introduction // The Dilemmas of De-Stalinization: Negotia-ting Cultural and Social Change in the Khrushchev Era / P.Jones (Ed.). Abingdon: Routledge, 2006. P. 1 — 17; Кушкова А. Деревенский товарищеский суд периода «разви-того социализма»: введение в проблематику и методоло-гию изучения // Право в зеркале жизни. Исследования по юридической антропологии: Сборник научных статей. М.: Изд. дом «Стратегия», 2006. С. 320—334.
[61] Фаттахов А. После кошмара // Выборгская сторона. 1992. № 1.
[62] Он использовал слово отечественные, не русские или рос-сийские, поэтому мог, по-видимому, иметь в виду «совет-ские». Так или иначе, этот термин, вероятно, включал, по меньшей мере, нерусское население Российской Федера-ции (как предполагает сама фамилия Фаттахов).
[63] Фаттахов А. После кошмара.
[64] Стуканов А. Эти буйные иностранцы // Невское время. 1993. 21 апреля. С. 3
[65] Петербург — не проходной двор // Невское время. 1993. 25 ноября. C. 1.
[66] Кантор Ю. Основа национализма — отсутствие куль-туры // Невское время. 1995. 15 марта. С. 3
[67] Интересное обсуждение «европеизации» в официальных заявлениях о стремлении модернизировать город см. в: Si- rotinina S. The Moscow Station, St. Petersburg: Between «Eu-rope» and the Russia of the Tsars // National Identity in Russia from 1961: Project Newsletter. 2008. № 2. November. P. 7— 11 (http://www.mod-langs.ox.ac.uk/russian/nationalism/newsletter.htm).
[68] http://nevaforum.ru/topic/2822-rasizm/page-2. Дискуссия от 2 ноября 2007 г.
[70] Вопросник, на котором были основаны наши интервью, не включал вопрос, касающийся непосредственно нерусских мигрантов. Интервьюируемых, как правило, спрашивали о приезжих — вопрос, который некоторые интерпретиро-вали как относящийся к тем, кого они называют черно-жопыми. Когда людей спрашивали, какие, по их мнению, у города сейчас самые большие проблемы, в ответах указы-вались мигранты. Такие мнения также всплывали в пол-ностью нейтральном контексте, как здесь.
[71] Oxf/AHRC-^^ PF-45 ИН.
[72] Действительно, по данным Всероссийской переписи 2010 г., 92% населения Петербурга были русскими по националь-ности (http://www.perepis-2010.ru/news/detail.php?ID=7089). Эта цифра была предположительно искажена вычи-танием из общей численности населения более 650 000 лю-дей (13,4% общего населения), не указавших свою нацио-нальность или национальность которых неизвестна (по-скольку цифры брались из официальных демографических источников). Если всех их считать нерусскими, тогда доля нерусских петербуржцев составит 21,4%, самый высокий показатель после переписи 1926 г. Однако совсем необя-зательно, что не указавшие свою национальность были нерусскими; некоторым, возможно, не нравилось, когда их спрашивали о национальности (как в случае с гражданами Великобритании, которые отказывались классифициро-вать себя, используя официальные категории, такие как «белый британец»); другие, возможно, хотели указать сме-шанное национальное происхождение (семейные корни бо-лее чем одной национальности). По мере того, как память о графе «национальность» в паспорте ослабевает, доля не указывающих свою национальность, безусловно, возраста-ет. Рассмотрим эти цифры в контексте: согласно переписи 2011 г., 37% населения Лондона родились за пределами города, и меньшинство (44,9%) классифицировало себя как «белых британцев». 29% населения Берлина не имеет этнического немецкого происхождения. 20% населения Па-рижа не имеет этнического французского происхождения (более 40% детей школьного возраста и 22% из Иль-де- Франс (Большой Париж)). Доля людей не испанского про-исхождения в Мадриде, с другой стороны, составляет чуть более 16%.
[73] В октябре 2008 г. председатель комитета по инвестициям и финансовому планированию Санкт-Петербурга Роман Старовойт сравнил рынок с Шанхаем (не в положитель-ном смысле), см.: Апраксин двор начали освобождать от арендаторов // http://www.restate.ru/material/53116.html; ср. заявления блогера Сергея Уткина от 22 октября 2010 г., что Апраксин двор — самый криминальный рынок в Санкт- Петербурге и все полицейские в финансовом сговоре с пре-ступниками: http://don-ald.livejournal.com/494997.html?thread=2005653.
[74] О неприятии исламских праздников см., например: Льво-ва Н. Вы еще не празднуете Ураза-Байрам? Тогда праздник идет к вам! //http://www.fontanka.ru/2010/09/09/028/, с приведением высказываний местных жителей: «Это из-девательство — мы с 6 утра должны слушать грохот из громкоговорителей. Причем кто установил, кто разре-шил — не известно, а звуки раздаются на полную мощь, — рассказала "Фонтанке" жительница дома рядом с Сенной площадью. — У меня, например, дети маленькие, — они про-снулись и стали плакать. А когда я вышла на лестничную площадку, там увидела соседку-блокадницу. Она просто сидела на ступеньках и плакала в шоке. Все прекратилось только около 9:30». Апелляция к переживаниям блокад-ницы здесь явно перечеркивает права тех, кто отмечал ис-ламский праздник, и призвана указать на приоритетность прав тех, кто возражал против празднования.
[75] См. дискуссионную статью о «банальном национализме»: Billig M. Banal Nationalism. London: Sage. 1995. С 2009 по 2013 г. одиннадцать приезжих из Центральной Азии были убиты в Санкт-Петербурге, тридцать шесть — ранены. Из них уроженцев Кавказа, соответственно, пять и трина-дцать. За тот же период не произошло расово мотивиро-ванных убийств русских и было зарегистрировано в об-щей сложности два серьезных нападения. Цифры из базы данных информационно-аналитического центра «Сова» (Москва):http://www.sova-center.ru/database/violence/.
Сообщения прессы редко затрагивают эту сторону петер-бургской жизни, за исключением: Тихонова Н. Город, где страшно // Мой район. 2004. 16 апреля. 30 марта 2004 г. «группа молодчиков» толкнула Абдал’надер Аль’бадав Махамеда Махупа, студента ЛЭТИ, под трамвай. Вьетнам-ский студент, опрошенный в этой статье, рассказал, как на него напали в 18.00, избили и несколько раз ударили но-жом. Его родители (основываясь на собственном опыте жизни в СССР) рассказывали ему, как гостеприимен город для иностранцев. Люди в общежитии просто сгрудились вокруг него, не потрудившись помочь. По словам предста-вителя ГУВД, все иностранцы рискуют подвергнуться та-ким нападениям, но выглядящие не по-славянски — больше всего. Ср.: Черенцова М. Студенты-иностранцы уезжают домой // Мой район. 2004. 29 октября (автор со-общает, что после убийства вьетнамского студента два-дцать его соплеменников уехали); Тихонова Н. Нападения на иностранных студентов продолжаются // Мой район. 2005. 18 февраля (автор сообщает, что на предыдущей не-деле были нападения на двух корейцев).
[76] О народных праздниках см., например: Новый год начина-ется с весны // Азери. 2002. № 3. С. 1; Курбан-Байрам, весе-лый праздник // Нур. 1991. № 5. С. 2; об историях преуспе-вания: Словно песня, словно сказка // Азери. 2003. № 1. С. 8 (об азербайджанском бизнесмене, работающем в Пскове); Аминов Д. Татары в Петербурге // Нур. 1991. № 1. С. 6. Пуб-ликации же муниципальных властей по-прежнему проник-нуты энтузиазмом: см., например: Многонациональный Санкт-Петербург: межрегиональная газета. 1999. Вып. 1. С. 2 (День города изображается здесь как общий праздник для всех народностей, проживающих в Санкт-Петербурге).
[77] Oxf/AHRC СПб-08 PF47 ИН (стоит, правда, отметить, что этот человек выделил в качестве примера его хороших от-ношений с приезжими рабочими-мусульманами именно Курбан-Байрам, совпадая в этом с официальным видением толерантности как «красочного праздника»).
[78] «Ну, знаешь, да, когда империя уходит со своих окраин, окраины приходят в империю, да? Это Бродский, по-мое-му, сказал… Вот, вот, вот это самое произошло. Но, вот ко-гда, тогда вот я сказал, да, что. что Питер, да, вот оккупи-рован азиатами и развален, я имел, конечно, в виду Ленина? <…> Не хачиков, нет, это фраза не моя. Один француз — знакомый моего знакомого, вот он сказал, да, что: "Хороший город Питер, красивый, но чем-то на Стам-бул похоже". Ребята спросили: "А чем на Стамбул?" Ну, вот, вот так же, да? Видно, что построили европейцы, да, а потом вот пришел в такое запустение, грязный» (Oxf/ AHRC PF36 ИН).
[79] «Необходимо срочно остановить второе татаро-монголь-ское нашествие. Это преступление воровской власти!» // http://www.spbtv.ru/forum.html?act=vt&t=1591.
[80] Алиджан Хайдаров: источник преступлений мигрантов — работодатели // Деловой Петербург. 2012. 13 августа (http://www.dp.ru/a/2012/08/13/Alidzhan_Hajdarov_Istochni/).
[81] Официальные общественные организации иногда, по-хоже, стараются дистанцироваться от мигрантов, а не ока-зать им поддержку в борьбе с российской бюрократией. Например, в 2002 г. газета «Азери» (№ 10. С. 4) напечатала вовсе несмешную карикатуру, изобразив двух рабочих с Кавказа, забирающихся на строительные леса, чтобы там спрятаться, в то время как у третьего внизу на улице про-веряют паспорт. Один говорит другому на ломаном рус-ском: «Нэ бойса, дарагой, нас здес не дастанут…» Картин-ка иллюстрировала фактическое положение, касающееся правил поселения гастарбайтеров в Российской Феде-рации, стигматизируя нелегальных рабочих как глупых и невежественных.
[82] Так было в случае с рабочими, ремонтирующими двух-комнатную квартиру в 2005 году; пятеро людей размеща-лись на 50 метрах жилого пространства (две комнаты по 28 кв. метров плюс кухня 9 кв. метров) в квартире, где про-исходили ремонтные работы. В квартире долго не было ванной, хотя туалет действовал почти с самого начала. Они практически не выходили из помещения, поскольку закручивание гаек по линии регистрации во время сам-мита G8 привело к тому, что взятки приезжим рабочим стали не по карману; поэтому они жили и работали неле-гально (ПД, 2005; см. также ил. 5).
[83] Мой взгляд несколько отличается от предложенного О. Бред- никовой, О. Ткач и др. (Трудовые мигранты в Санкт-Пе-тербурге: выявление проблем и выработка рекомендаций. Результаты исследования. СПБ., 2012), подчеркивающими уязвимость положения мигрантов (см. журналистские ре-портажи, неоднократно упоминающие мигрантов как «бе-женцев», в частности: Гессен М. Кавказ в Москве. С. 20— 21), хотя этот акцент может представлять эффективную стратегию в политическом плане. Интересные размышле-ния о миграции с точки зрения приезжих предлагают-ся в работах специалистов по Центральной Азии, в том числе Мадлен Ривз (см., например: Ривз М. Как становятся «черными» в Москве: практики власти и существование мигрантов в тени закона // Гражданство и иммиграция: концептуальное, историческое и институциональное изме-рение / Под ред. В.С. Малахова, А.Ф. Яковлевой. М.: Ка- нон+, 2013. С. 146—177), а также: Абашин С., Чикадзе Е. Экономические мигранты из Средней Азии. Исследование трансформации идентичности и норм поведения и типов социальных связей //http://cisr.ru/files/otchet_econom_mogranty.pdf). См. также комментарии по поводу этой сто-роны вопроса на странице С. Абашина в Фейсбуке:https://www.facebook.com/sergey.abashin?fref=ts.
[84] За последние десять лет (т.е. с 2003 г.) я посещала Санкт- Петербург несколько раз в год и периодически беседовала с мигрантами по мере того, как занималась исследованием повседневной жизни в городе с конца 1950-х гг. Я также наблюдала условия работы в магазинах и на строительных площадках, в общественном транспорте («маршрутки» и т.д.). Я опираюсь на эти непосредственные впечатления и на интервью, собранные для общегородского проекта по истории вопроса, спонсируемого в рамках грантовой про-граммы «Национальная идентичность в России с 1961 г.» (см. примеч. 1).
[86] «Там, допустим, смотрят эти документы. Там написа-но, допустим, "гражданин республики Грузия". Это сразу откладывают отдельно. В левую сторону. И ждут, когда пройдут эти шесть месяцев. И на последней неделе уже на-чинают этим заниматься. А до этого… до этого ни черта они там не делают. Сидят так… Вот с этим действи-тельно проблема, с документами» (Oxf/AHRC СПб-08 PF42 ИН). Ср.: Oxf/AHRC СПб-08 PF5 ЕГ (молодой ар-мянский мужчина, живущий в Абхазии).
[87] Oxf/AHRC СПб-08 PF56 ИН.
[88] Oxf/AHRC СПб-08 PF56 ИН. Ср.: Oxf/AHRC СПб-08 PF1 ЕГ (армянин, родился в 1953 г.); Oxf/AHRC СПб-08 PF2 ЕГ (армянин, родился в 1958 г.).
[89] Сравните с данными Старовойтовой, что в 1970—1980-е татары в Ленинграде ходили в театр чаще, чем основное русское население (она объясняет это любовью к традици-онным праздникам и представлениям, которые создали осо-бый тип культурных предпочтений), и больше приобщались к «культурным ценностям», чем основное население ( Ста-ровойтова Г.В. Этническая группа. С. 103. С. 114).
[90] Я наблюдала это сама, а иногда и чувствовала себя до-вольно неловко, когда, например, в транспорте мне пытался уступить место человек, явно возвращающийся с ночной смены и гораздо более усталый, чем я, едущая в библиотеку, где я буду сидеть весь день.
[91] Oxf/AHRC СПб-08 PF55 ИН.
[92] Ср. комментарии наших узбекских информаторов: «Инф. 1: Не, возможности мы для себя делаем сами. У нас сегодня праздник, можно сказать, просто все посидели нормально. Вы пришли даже — такое редкость. Посидели-поболта-ли, уже как-то… не будни, получается. А так, праздник. Инф. 2: Вот, с одной стороны,радует с вами что вот. Что местная, там, не постеснялись, не побоялись, пришла вот, общается — приятно. Нам это приятно. Когда вот ваши думают — да, эти, "черные" — о чем с ними говорить?» (Oxf/AHRC СПб-08 PF52 ИН). Это, конечно, не един-ственная форма внешней попытки ассимилироваться: ча-сто можно увидеть, как выходцы из Центральной Азии но-сят местные футболки, вывешивают российские флаги на видном месте в своих маршрутках или носят патриотичес-кие георгиевские ленточки.
[93] Лысые = гаинхеды (Oxf/AHRC СПб-08 PF52 ИН).
[94] Oxf/AHRC СПб-08 PF55 ИН.
[95] Oxf/AHRC СПб-08 PF55 ИН.
[96] Oxf/AHRC СПб-08 PF56 ИН.
[97] Oxf/AHRC СПб-08 PF52 ИН.
[98] Oxf/AHRC СПб-08 PF52 ИН.
[99] Например, однажды я посетила дом, где семейная пара из Центральной Азии жила в одной комнате (жена работала сиделкой); они приложили огромные усилия, настраивая свой планшетный компьютер, чтобы я могла показать по-жилому хозяину дома фотографии со свадьбы его внучки. Было очевидно, что они гордятся наличием компьютера и хотят продемонстрировать свою компетентность в обраще-нии с этим техническим устройством (правда, довольно устаревшим) (ПД, 2013). Аналогичный случай имел мес-то, когда я пришла в свою собственную квартиру в 2005 го-ду во время ремонта и живущие в ней рабочие предложи-ли мне как гостье кофе, выступив в данном случае в роли хозяев (перевернув роли) (ПД, 2005).
[100] Сравнительное исследование разных стран с точки зрения степени предубежденности в отношении мигрантов вряд ли возможно. В России получить разрешение на работу в особенности сложно, но способы обойти проблему более легкие, чем в странах ЕС. Специфическими для ситуации в Российской Федерации с национальной точки зрения являются два фактора: 1) несдержанные и часто неверные заявления видных политиков касательно масштаба и при-роды «проблемы» мигрантов (обсуждение этого см. в: Ре- гаме А. Образ мигрантов и миграционная политика в Рос-сии // Антропологический форум. 2010. № 13. С. 389—406) и 2) степень, в которой враждебность по отношению к миг-рантам считается допустимой в образованных кругах об-щества — что отразилось в ситуации, когда главный оппо-зиционный кандидат на выборах мэра Москвы в 2013 г. открыто стоял на антимигрантской платформе ( Ошаров Р. Навальный предлагает сократить количество мигрантов на 70% // Голос Америки. 2013. 13 августа (http://www.gobs-ameriki.ru/content/moscow-election/1740986.ht)). В Вели-кобритании, с другой стороны, левые политики обычно ме-нее антимигрантски настроены, чем их избиратели, что показал инцидент на выборах 2010 года, когда случайно было записано, как Гордон Браун сказал в частной беседе после встречи с Джиллиан Даффи, неизменно голосующей за лейбористов, что она — «фанатичка» (Даффи спросила его: «Все эти восточные европейцы, что приезжают к нам, откуда берутся их толпы?») (см. стенограмму разговора:http://www.theguardian.com/politics/2010/apr/28/gordon-brown-gillian-duf…). Однако, учитывая, что Бри-танская империя распалась почти семьдесят лет назад, а со-ветская только в 1991 г., более справедливым сравнением с сегодняшним днем (как указывали некоторые инфор-манты в монтаже интервью с британцами, родившимися за пределами Великобритании, опубликованном в «Афи-ше» 13 января 2014 г. (http://gorod.afisha.ru/people/deti-chuvstvuyut-sebya-britancami-a-ya-net…)) было бы сравнение с так называе-мым периодом «Уиндраш» 1950-х, когда еще считалось нормальным вывешивать объявления о сдаче жилья, гла-сящие: «Собаки, черные, ирландцы — не принимаются» и т.д.). Интересно, что верхушка Партии независимости Со-единенного Королевства (UKIP) старается всячески под-черкивать, что ее политика — не «расистская» (несмотря на ксенофобские и антимигрантские нотки в пропаганде UKIP, как, например, в недавней кампании перед евро-пейскими выборами: «…эти приезжие отняли у вас работу» и т. д.).
[101] Люди, проживающие в Петербурге, которые не выглядят «как европейцы» (или «как славяне»), но на самом деле являются гражданами РФ, имеют те же проблемы с по-лицейскими проверками, что и «азиаты» с паспортами Центральной Азии или граждане Грузии, Армении и т.д. Закрытый пост молодого студента из Татарстана, передан-ный мне (с разрешения автора) Ириной Назаровой, сви-детельствует о его возмущении тем, что он называет пи-терским бескультурьем, когда его вместе с братом увезли в «обезьянник» полицейские, заподозрившие, что они — нелегальные мигранты, при том что граждане РФ не обя-заны носить внутренние паспорта, когда они находятся по месту своей регистрации. Ср. эту историю с тем, что рас-сказывает другая татарская респондентка (Oxf/AHRC СПб-07 PF37 ИН) о своей предзащите в академическом институте: «.когда на меня наехали, ну, на национальной почве явно. Не могу это по-другому назвать. То есть… че-ловек, который писал рецензию на мою диссертацию, — его интересовала, по всей видимости, не столько сама диссер-тация, сколько моя личность. Вот, он на меня наезжал на том основании, что я не знаю русского языка. <…> И из его длительного выступления я вынесла только одно, что мне нужно возвращаться — go home! — и учить русский язык. А когда я, наконец, выучу русский язык, то я смогу вер-нуться туда и представить свою работу скромную на суд общественности. Это было совершенно, это что-то было… Я совершенно этого не ожидала, я не была к этому готова. Самое главное — я не знала, что отвечать, потому что я вообще не знаю, что отвечать, когда тебе говорят, что ты не говоришь по-русски. Ты и ответить-то, собственно, ничего не можешь. Если ты не говоришь по-русски. Вот. И потом. на самом деле, я думала, что там будет какая- то содержательная критика моей работы».
[102] На уровне впечатлений, я бы сказала, что для петербург-ского «банального национализма» аргумент культурного несоответствия более характерен, чем беспокойство на-счет мигрантов как вероятных преступников, который я чаще слышала в разговорах с москвичами.
[103] Два хорошо известных случая выступления против ксено-фобской и расистской политики — это Галина Старовой-това и Николай Гиренко, оба, как известно, ставшие жерт-вами политических убийств. Однако их пример, какое бы всеобщее восхищение он ни вызывал, имел лишь ограни-ченное воздействие. Например, в Марше несогласных в Санкт-Петербурге 2 ноября 2008 г. в память о Николае Гиренко участвовало в общей сложности около 500 чело-век, сообщает радиостанция «Эхо Москвы» (http://www.echo.msk.ru/news/550739-echo.html). В различных Мар-шах несогласных участвует заметное количество нацио-налистов (включая «ингрийское» движение, ратующее за создание на территории Петербурга «Северной» респуб-лики), но при этом группы, протестующие против ра-сизма, в маршах не участвуют.
[104] Недавние сдвиги в сторону «банального национализма» в самой Европе картину существенно не меняют, так как уровень явки на выборах в Европейский парламент был очень невысок — например, в Британии за UKIP проголо-совали 27,5% при общей явке всего 34,2%.