(Рец. на кн. : Соловьев С. Адамов мост: Роман. М, 2013)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2014
Соловьев C. Адамов мост: Роман. — М.: Русский Гулливер; Центр современной литературы, 2013. — 512 с.
Роман Сергея Соловьева вошел в шорт-лист Премии Андрея Белого 2013 года и получил немало откликов. «Соловьев пишет большую прозаическую форму так, как если бы это было стихотворение… <…> Роман о человеке и чело-веческом вообще. В современной русской ли-тературе таких текстов наперечет»[1]. «Это чте-ние с самого начала слишком музыка. <…> Как же удивительно четко и мгновенно реагирует на все происходящее речь»[2]. С этим можно только согласиться. Стиль Соловьева чрезвы-чайно ярок. «Всадник-пепел стоит в стреме-нах. На него она смотрит, ему и поет. Не ему, а зиянью, в том месте, где только что был он, зи-янью поет, и уже не зиянью — плащу на гвозде, спасибо, хоть это осталось, уже не плащу, а гвоздю, но пришли маляры, забелили стену, только в памяти след, под побелкой, ему и поет этим тоненьким голосом — белым по белому» (с. 268). При таких обстоятельствах и претензии к роману («Что же это за текст, который требует таких усилий? <…> Эта книга написана на эсперанто»[3]) можно рассматривать как похвалу. Если текст нестандартен по языку, всегда найдутся не желающие прилагать усилие понима-ния, оправдывающие собственную неповоротливость тем, что это «не по-русски написано».
Книга действительно построена далеко не прямолинейно. Описания стран-ствий героя, героини, а затем и их маленького сына по Индии перемежаются страницами, показывающими, насколько трудно понять друг друга, быть вместе в обычной жизни, не в экзотической стране. Многосторонность взгляда — прин-ципиальная установка Соловьева. «Несколько точек обзора вступают с предме-том в более адекватные отношения, чем одна… <…> Чем выше скорость ассоциа-ций, их нелинейность, тем богаче культура. Было бы странно желать человеку меньшего, сводя мышление к одномерной червячной последовательности»[4], — го-ворит он в интервью, и с этим можно только согласиться. Внутри каждой из этих находящихся в диалоге линий идет другой диалог, героя с любимой. Эта сеть го-лосов имеет более чем достойную цель — написать «книгу счастья». «И мы бы в ней жили — и в ней, и снаружи. И книга была бы как сад, а жизнь — как дом» (с. 73). Поиск способов говорить о сложном чувственном опыте, путей создания новых моделей взаимоотношения личности как с другим человеком, так и с со-циумом. Книга счастья — на фоне переполненности современной литературы жа-лобами на мир, с которым героям книг (и их авторам) не удается встретиться («Всё плохо»[5] — характерное название книги стихов). Однако осуществление этой задачи наталкивается в романе Соловьева на много препятствий.
Герой книги — художник, поэт — рассматривает как один из основных компо-нентов счастья единение с природой. Почти вся «индийская» линия — странствия героя и его любимой по заповедникам Индии. Все пишущие о романе отмечают адекватность стиля Соловьева богатству индийской природы. Но не ускользают ли за этим другие важные моменты? Впечатления героя серийно повторяются: поехали в один заповедник, увидели там оленя, поехали в другой, увидели золо-тистых лангуров (редкий вид обезьян), поехали в третий — увидели носорога, и так далее. Не соответствует ли этой серийности то, что в природе род преобладает над индивидуальным? Видимо, Соловьев, ощущая это, попытался придать при-родному существу лицо, написать большую главу с точки зрения тигрицы. Увы, она похожа на многочисленную литературу о животных для школьного возраста. «Но главное для нее было там, по ту сторону поляны: ее детеныши, они звали ее, жались к кусту, шипели. Человек протянул к ним руку, вскрикнул, отдернул. Она опустила дочь, готовясь к броску. Он заталкивал их в мешок. Замерла, снова ее подхватила, начала обходить поляну, скользя в зарослях, стелясь по траве» (с. 231). Кажется, что тут отказывает, усредняется и стиль.
Действительно, «Индия Соловьева оказывается удивительно органичной»[6]. Это взгляд настолько приближенный и понимающий, насколько вообще воз-можно для европейца. Герои Соловьева путешествуют в полуразваливающихся забитых людьми сельских автобусах в такие места, куда не скоро занесет другого белого человека. Но не поддается ли заинтересованный взгляд утопии о счастли-вой в простоте и близости к природе духовной жизни простых индусов (особенно по сравнению с погрязшими в многочисленных грехах представителями совре-менной цивилизации)? «Чайханщик, его палатка здесь, на развилке, минут десять ходьбы. Дрова, очаг в нише, печет лепешки. Строгость в лице, но за ней ничего, кроме тихого, нежного света» (с. 63). Не наскучит ли очень быстро этот тихий и нежный свет (за которым действительно ничего более) современному человеку с накопленной в нем сложностью? Нельзя сказать, что герой Соловьева относится некритически ко всему увиденному. «Просто достали они — эти наперсточники судеб, этот банный туман просветленья. Подыгрывать, да, но в какой-то момент чувствуешь, что на тебя уже влезли с ногами и учат, как жить, дышать. Кто? От чьего имени? От Истины. От большой буквы. Вещают, лоснясь ею» (с. 57). Он замечает, что и в Индии егерь заповедника за хорошие деньги убивает тигров, ко-торых должен охранять, а полиция забирает кого угодно, лишь бы забрать. А ев-ропейцы-путешественники лучше чувствуют лес, чем иные индийские служащие заповедника, для которых тот — лишь заросли клюквы для туристов. Но часто перевешивает вера в беспроблемность. Герой ухитряется не замечать положения женщины в Индии. «Двадцатилетняя Тулси Девипуджак вышла замуж за утоп-ленника Санджая Датания. Покойника нарядили как живого, усадили за свадеб-ный стол, ритуал проходил на многолюдной праздничной сцене» (с. 145). Для ге-роя это не трагедия, а казус среди других газетных курьезов. Слишком часто пытается он раствориться в бездумной радости. «Этому часу полуденному, де-ревьям сновидческим, свету молочно-медовому, нам, грызущим эти терпкие рай-ские яблочки, этой волшебной узорчатой книжке, севшей на твое плечо, она рас-пахивается на разных языках и складывается, будто ошиблась страницей. Да, как тогда. Эти олени-девочки шелестят в кустах. Маленькие, пятнистые, как школь-ницы в байковых светло-охристых сорочках» (с. 22). Хватит ли этого?
Героине романа и не хватило. Тем более, что у нее появляется ребенок, кото-рому герой очень радуется, но помочь в нужную минуту, быть рядом, дать ребенку опору, а не мир ветра, который очень красив, но лишь взрослому (да и то не вся-кому) под силу, — оказывается не в состоянии. Герой сам — вечный ребенок. «А на зиму, если в кармане чуть забренчит, говорил, — в Индию, на тот заповедный ост-ров, втроем, с мальчиком, я все продумал: станем лагерем — там, у пещерки над рекой, и домик на дереве соорудим с веревочной лестницей, знаешь, такой настил с крышей, как у крестьян на полях от слоновьих набегов. Будем жить: костер, домик на дереве, джунгли. И мальчик будет расти — настоящий, наш. На луне, говорит, ты по-прежнему на луне. Какая лестница, какой лес, о чем ты? У меня двое детей, и еще ты — третий, мне вас не выходить. Я и сама чуть жива» (с. 390). Героиня взрослеет — к сожалению, в житейском смысле этого слова. Уйдя в по-вседневные заботы о сыне, хлебе, доме — не оставив себе ничего сверх этого. На-ладить взаимоотношения с ней, вернуться в потерянный рай, герою не удается.
Слишком обычная история, в которой к тому же очевидна неправота обоих. Как древний спор о том, что важнее, искусство или жизнь. Вопрос в том, как их сочетать, речь должна помочь этому сочетанию в его сложности. Но книга этого практически не касается. Соловьев, видимо, остается в границах романтическо-го противопоставления. «Шахерезада прозы выигрывает жизнь, заговаривая вре-мя, подменяя его историями, повествованием. <.> Или—или: или жизнь, или дар речи»[7].
Оба главных действующих лица романа подкрепляют эту односторонность каж-дый по-своему. «Я понять тебя хочу. Взять, утолить, иметь, насытить» (с. 129), — говорит герой. Но это не значит понять. Это мужская, слишком мужская точка зрения. Похоже, что патриархальный мир Индии близок герою не случайно. Спо-собен ли герой «Адамова моста» оставить близкому человеку его собственный путь? Помочь вырасти, не превращая в свой отголосок? Мельком упоминается, что героиня когда-то что-то писала — но в романе один писатель. Когда героиня отдаляется, герой обнаруживает, что в ней присутствуют «достоинство и дистан-ция. Внимательная самостоятельность» (с. 7). «И движенья отточенные, нето-ропливые, от внутреннего равновесия, — то, что ей не давалось» (с. 385), — то, что не могло быть найдено вместе. Видимо, один из источников конфликта в ро-мане в том, что жить с иным, ценить в принципе иное герой «Адамова моста» еще не научился. Остается отчаянная попытка сшить словами то, что находится в области несловесного.
С другой стороны, героиня оказывается неспособной удерживаться в мире праздника и сказки самостоятельно. Мир ее ограничен на свой лад, в записной книжке три телефонных номера — папы, работы и героя (с. 44). «А когда-то при-вел за руку с улицы — дылдочка, бомжик, вся гордость и милость, оранжевая куртка до пупа, драные башмаки, а глаза певчие, предрассветные, и смотрит сбоку так, недоверчиво, — то ли клюнуть, то ли прильнуть. Тряпочку постелила под ба-тареей в кухне, села, прижав колени к груди, и глазам не верит: вот и судьба» (с. 8). Героине, конечно, становится мало этого по мере ее роста — но рост оказы-вается направлен по пути наименьшего сопротивления. Боль разрыва огромна и для героини. «Я и вещи твои носить не могу, те, что дарил, даже не жжется уже, хуже. Кофе пить не могу, твой у него запах. Буквы произносить, в слова склады-вать, наши. А других не было» (с. 211). Но получается, что легче эта боль, чем умение создать свои буквы.
Отметим, что совсем не такова героиня другого романа Соловьева, «Amort», — австрийская художница, «тверже камня, воды текучей, девочка-ветер в женщине- пепле»[8], человек одновременно хрупкий и прочный, свободный, очень индиви-дуализированный (и потому держащий дистанцию — что герою «Amort» порой кажется холодностью и бесчувствием). Такой персонаж обеспечивает радикально иную точку зрения. В «Адамовом мосте», как отмечает А. Краснящих, «рассказ-чик время от времени уступает голос женщине — и голос не меняется»[9]. Не в по-следнюю очередь из-за этого мир «Amort» оказывается гораздо объемнее, чем «Адамова моста».
Нужна способность любое мгновение превратить в праздник, нужна подвиж-ность, но одновременно необходима и надежность. Они несовместимы, но иначе ничего не получится. «А меня что связывает с тем, кем себя помню? Ничего, кроме этих воспоминаний. О которых даже сказать не могу, что они мои» (с. 384). Но человека связывает с самим собой еще и ответственность. Учиться невозмож-ному сочетанию свободной дали и ответственной близости. Тут литература и в помощь. Но это будет сложная литература.
Вспомним, что более свободные от утопий, менее повествовательные, более сложные и концентрированные книги Соловьева — «Amort» или сборник расска-зов «Крымский диван»[10] — остались практически незамеченными. Рецензия авто-ра этих строк[11] делу не помогла. Получается, что даже относительно квалифици-рованному читателю в современной ситуации в русской литературе необходимы определенные уступки очевидному и упрощения. Даже при них текст восприни-мается как очень трудный («.мне очень сложно рекомендовать "Адамов мост" к прочтению. Не осталось сил»[12], — завершение очень положительной по тону ре-цензии Е. Морголь, которая, кстати, понимает и пишет о том, что имеет дело с уто-пией). А без этих уступок текст просто попадает в слепое пятно.
Однако герой «Адамова моста» понимает, что о судьбе и вине спрашивать, кроме себя, некого. Что «на одной ноге, детской, далеко не проскачешь» (с. 12). Книга счастья все-таки пишется — в том числе и так.
[1] Львовский Ст. «Адамов мост»: русская литература как она есть //http://www.colta.ru/articles/literature/556.
[2] Морголь Е. Кафкой вниз // http://www.chaskor.ru/article/kafkoj_vniz_32503.
[3] Кучерская М. «Адамов мост» Сергея Соловьева: Литера-турное сафари //http://www.vedomosti.ru/lifestyle/news/14358801/literaturnoe-safari.
[4] Бойко М. Таланты есть, прорыва нет: Интервью с С. Со-ловьевым // НГ-ExLibris. 2010. 4 февраля (http://www.ng.ru/ng_exlibris/2010-02-04/2_soloviev.html).
[5] Медведев К. Всё плохо. М.: ОГИ, 2002.
[6] Львовский Ст. «Адамов мост»: русская литература как она есть.
[7] Бойко М. Таланты есть, прорыва нет.
[8] Соловьев С. Amort. М.: Зебра Е, 2005. С. 330.
[9] Краснящих А. Элегия // Русский журнал. 2013. 30 апреля (http://russ.ru/pole/Elegiya).
[10] Соловьев С. Крымский диван. М.: Зебра Е, 2006.
[11] Уланов А. Сложность ветра // НЛО. 2006. № 2 (78). С. 353—356 (http://magazines.russ.ru/nlo/2006/78/ul25.html).
[12] Морголь Е. Кафкой вниз.