Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2014
В первом номере «Вопросов литературы» за этот год [1] помещен памфлет (такое определение дала этому тексту сама редакция журнала) Евг. Ивановой «Мемуары А.В. Храбровицкого: "Топор в руках судьбы"». В нем автор рассматривает недавно опубликованные воспоминания краеведа и биографа Короленко Александра Вениаминовича Храбровицкого (1912—1989)[2] и приходит к весьма неутешительным выводам. Воспоминания эти, по ее мнению, представляют собой «плод чистого вымысла»[3], содержат немало «настоящей лжи» (с. 265). Евг. Иванову поражает «неправдоподобие, почти абсурдность того, что рассказывает Храбровицкий» (с. 275). Она пытается доказать, что автор мемуаров — «человек мало кому известный, не имеющий никакого морального авторитета и очень сомнительный научный» (с. 293), «он пробавлялся исключительно сплетнями, причем не всегда понимая их смысл» (с. 296), более того, «человек глубоко больной» психически (с. 273). Автор памфлета даже полагает, что воспоминания Храбровицкого «надо было выкрасть <…> вместе с архивом и сжечь, либо печатать без имени автора под заглавием "Записки сумасшедшего"» (с. 295).
Основой подобных заявлений стало рассмотрение Евг. Ивановой фрагмента воспоминаний, посвященного К.И. Чуковскому, о котором Иванова писала и произведения которого издавала. Она утверждает даже, что после прочтения книги «сразу побежала заново изучать их переписку в Отделе рукописей РГБ» (с. 262), однако работа там слабо сказалась в ее статье, в основном аргументация сводится к цитированию каких-либо утверждений Храбровицкого и заявлению, что в это нельзя поверить.
Вот пример этого: «…ни в архиве Храбровицкого, ни в архиве Чуковского не сохранились письма, подтверждающие такие, например, пассажи из воспоминаний Храбровицкого:
"Однажды он прислал мне в Пензу письмо, что просит работать с ним над комментированием народного издания Некрасова. Я ответил согласием, но просил заключить со мной соглашение. Он не ответил; по-видимому, думал, что я соглашусь работать с ним «из чести»" (с. 181).
Но можно ли поверить, что Чуковский, который творчеством Некрасова занимался к тому моменту более 20 лет, мог обратиться к малознакомому пензенскому журналисту, который никогда Некрасовым не занимался, при том, что никаких документальных свидетельств этого обращения не сохранилось?» (с. 263—264).
Однако документальные свидетельства сохранились; именно в том архиве, который Евг. Иванова, как утверждает, изучала, хранится письмо Чуковского (без даты, но с пометой Храбровицкого «Получ[ено] 26.XII.1946»):
Многоуважаемый А.В. Получил «Сталинское знамя». Спасибо. Читая Вашу заметку, подумал (не в первый раз!), что Вам непременно нужно взять широкую всеобщую (а не только пензенскую) тему — требующую кропотливого анализа, высокой честности в обращении с материалом и доброкачественного изложения.
И мне пришло в голову: не захотите ли Вы сотрудничать со мною в работе над Некрасовым? Похоже на то, что мне поручат издание народного Некрасова, и мне очень хочется «сделать» эту популярную книгу в сотрудничестве с Вами. Я уверен, что у нас вышла бы полезная работа.
Отвечайте, пожалуйста!
Вам преданный —
К. Чуковский[4].
По этому же вопросу Чуковский писал Храбровицкому еще раз 7 января 1947 г.:
Уважаемый А.В.
Так как Вы не желаете покидать Пензы, мне приходится ограничиться малым. Дело идет о создании стандартного сборника стихотворений Некрасова (народное многотиражное издание). Мне хочется для этого издания дать реальный комментарий к каждому непонятному слову. Напр., —
– Кивера не блестят
– Там торчит Веллингтонов сапог
– И с запашки ссадил на оброк
– За фурой, вроде погребальной
И т.д., и т.д.
Вы оказали бы большую услугу пропаганде некрасовской поэзии, если бы исполнили всю эту работу — лаконично, точно, метко. Я не знаю, привлекает ли Вас эта работа. Если Вы исполните ее в своем стиле, она останется в литературе, и «Комментарии А.В. Храбровицкого» будут переходить из одного издания в другое. Пожалуйста, отвечайте! Я думал предложить Вам некую текстологическую работу, но в Пензе проделать ее невозможно, а эта не требует Вашего пребывания в Москве.
Сердечный привет.
К. Чуковский[5].
Еще пример. Е. Иванова после «более внимательного знакомства с перепиской» (с. 262) Чуковского с Храбровицким, желая продемонстрировать, что реальные факты в изложении последнего приобретают такой смысл, который из них никак не вытекает, со своеобразной избирательностью цитирует архивные материалы:
«В качестве примера приведу небольшой эпизод, в котором, по мнению Храбровицкого, Чуковский явил "случай неискренности, довольно серьезный": "В архиве Короленко есть черновик его письма к Чуковскому, написанного в 1915 году после смерти брата — Иллариона Галактионовича. Короленко писал, что нашел в бумагах брата документы о судебном взыскании с Чуковского 300 рублей, которые он взял в долг еще в 1903 году и не отдавал. Как опекун детей брата, Короленко предлагал Чуковскому вернуть деньги без суда. Чуковский вернул, и Короленко послал ему письмо с выражением удовлетворения, что дело окончено. Я просил Чуковского сообщить для «Летописи» Короленко, какие письма Короленко у него сохранились. Он прислал мне текст второго письма, не сообщив о первом и неверно изложив весь инцидент. Когда я сказал ему, что в архиве Короленко есть черновик первого письма, он был смущен и замял разговор" (с. 181).
С одной стороны, факты изложены совершенно правильно — письмо Короленко, где он просил уплатить долг, в архиве Чуковского не сохранилось, а сохранилось письмо Короленко от 22 октября 1916 года, написанное после получения долга от Чуковского, которое мы и приводим: "Многоуважаемый Корней Иванович! Посланные Вами 300 р. я получил и на днях отсылаю Нине Григорьевне. Благодарю за быстрое исполнение этого дела. Это был первый мой активный шаг в качестве опекуна. Желал бы, чтобы и другие дела были столь же успешны. Жму руку и желаю всего хорошего. Здоровья и сна! Остальное приложится. Поклон Вашей семье. Вл. Короленко" (ОР РГБ. Ф. 620. К. 46. Ед. хр. 11. Л. 1).
В чем же здесь неискренность — письмо Короленко очень дружественное, инцидент с долгом был полностью исчерпан в 1916 году, почему Чуковский должен был смущаться оттого, что Храбровицкий нашел в архиве Короленко копию предыдущего письма?» (с. 262—263).
На риторический вопрос Е. Ивановой есть ответ в письме Чуковского, которое она предпочитает не использовать (Храбровицкий пометил на нем: «Получено 21.Ш.1958»):
«Многоуважаемый А.В. — спешу сообщить Вам точную копию единственного имеющегося у меня письма В.Г.
Когда я в 1903 году уезжал в Лондон, брат В.Г. (Илларион Галактионович) дал мне взаймы 300 р. Потом, когда я воротился в Россию, он, видя, что я обременен большой семьей, дважды предоставлял мне отсрочку.
В 1916 г., когда он умер и обстоятельства мои поправились, В.Г. в качестве опекуна его семьи напомнил мне о моем долге. Остальное понятно из текста.
С приветом. К. Чуковский»[6].
Далее следует приведенное Е. Ивановой письмо В.Г. Короленко.
Итак, взятые в долг деньги Чуковский не вернул даже после двух просьб. И лишь после смерти кредитора и просьбы опекуна семьи покойного, сопровождаемой угрозой обратиться в суд, деньги были возвращены. Вот причина «смущения» Чуковского, когда эти факты стали известны Храбровицкому.
Вот еще один пример. В отличие от Е. Ивановой, я биографией Чуковского занимался лишь в связи с комментированием воспоминаний Храбровицкого, где, к слову сказать, Чуковскому посвящены всего 10 страниц. И вот я читаю в ее статье:
«Приведем пример настоящей лжи, которой немало в "очерках":
"Летом 1960 года Чуковский прислал мне рукопись своих воспоминаний о Короленко, чтобы я исправил в ней фактические ошибки. Я отложил свои дела и три дня занимался проверкой. Если бы он заплатил мне за работу, я бы не отказался, но он этого не сделал. Когда я сообщил ему исправления, приехав для этого в Переделкино, то сказал, что не следует писать только анекдоты о забытых сейчас литераторах." (с. 183).
Читатель, незнакомый с воспоминаниями Чуковского "Короленко в кругу друзей", может и впрямь подумать, что их автор нуждался в помощи Храбровицкого, но откройте эти неоднократно переиздававшиеся воспоминания: во-первых, они занимают всего-навсего 30 страниц, то есть прочитать их можно за пару часов, даже если читать по складам. А во-вторых, там нет ни одной строки, которую мог бы проверять Храбровицкий. Чуковский рассказывал о своих встречах с Короленко в Куоккала, в доме Н. Анненкова, кстати, там нет и никаких анекдотов о забытых литераторах.» (с. 265).
А вот касающаяся этого сюжета открытка Чуковского (на ней почтовый штамп 14 июня 1960 г. и надпись Храбровицкого: «По поводу воспоминаний о Короленко»):
Многоуважаемый Александр Вениаминович. Если бы даже я не получил Вашего любезного письма, я все равно обратился бы к Вам. Память моя сильно ослабела, и я очень нуждаюсь в авторитетной проверке тех фактов, которые сообщаются в моей мемуарной заметке. Она вышла хуже, чем я ожидал, так как я писал ее во время тяжелой болезни. Горе в том, что у меня нет под рукой ни одного экземпляра: чуть только мне изготовят копию, я пользуясь Вашим разрешением пришлю Вам оную на суд строгий. С приветом. Корней Чуковский[7].
Рядом записка, переданная Храбровицкому водителем Чуковского:
>Многоуважаемый А.В. — Посылаю Вам тот экземпляр, который я должен вернуть Т.Г. Морозовой. Другого у меня нет.
Жду Ваших авторитетных замечаний.
Не приедете ли ко мне в любой день около 5 часов. Буду рад повидаться. И кстати — покажу Вам Короленковские даты в моем «Дневнике».
Пожалуйста, приезжайте! Я приехал бы к Вам, но — еле жив.
С искренним приветом.
Корней Чуковский.
15 июля 1960. <…>[8].
Я готов поверить, что Е. Иванова, приводя «пример настоящей лжи» Храбровицкого, просто не знала о существовании этого письма. Но удивление вызывает тот факт, что она игнорирует подтверждение того, о чем написал в воспоминаниях Храбровицкий. В опубликованном и прокомментированном ею самой (с Е. Чуковской) письме К.И. Чуковского С.А. Богданович от 24 июля 1960 г. можно найти следующее: «Статью мою прочитал Храбровицкий и внес в нее неск[олько] важных поправок. <…> Статейка появится в Октябре, исправлять ее мне не удастся. Но я утешаюсь мыслью, что она войдет в томик моих воспоминаний, и там я внесу в нее все поправки — и Ваши, и Храбровицкого, и Тани, и Балабановича», а в комментариях поясняется: «См.: Чуковский К. Короленко в кругу друзей // Октябрь. 1960. № 9. С. 191—205»[9].
Таких писем в фонде Храбровицкого в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки сохранилось немало (Ф. 357. К. 18. Ед. хр. 44, 45), причем за довольно большой период — с 1943 по 1967 год. Евг. Иванова пишет: «Храбровицкий не входил в сколько-нибудь близкое окружение Чуковского, в дневнике он упомянут всего три раза. Не включили мы и письма к нему в собрание сочинений Чуковского — они носили исключительно деловой характер, отвечали на какие-то просьбы Храбровицкого» (с. 261—262). Приведенные письма показывают, что не так уж малозначительны письма Чуковского Храбровицкому, они содержат, например, важную информацию о творческих планах Чуковского, о его стремлении популяризировать творчество Некрасова и т.д. Да и просьбы, как видим, были обоюдными.
Можно задаться естественным вопросом, с какой стати знаменитый писатель, литературовед, переводчик, критик столько лет тратил свое драгоценное время для ответов «на какие-то просьбы Храбровицкого»? Найти ответ на этот вопрос поможет информация об обстоятельствах их знакомства.
В то время как в Москве в 1943 г. по разным причинам дело издания военной сказки Чуковского «Одолеем Бармалея!» не двигалось, в Пензе никому не ведомый журналист на свой страх и риск предложил Чуковскому издать его сказку и выпустил ее. По этому поводу Чуковский писал ему (письмо не датировано):
Уважаемый тов. Храбровицкий! Одновременно я получил свою книжку в двух изданиях: из Пензы и из Ташкента. В Ташкенте ее напечатал Узгиз. И я должен сказать по совести, что пензенское издание гораздо лучше: оно сделано любовно, старательно — и в нем нет ни йоты той пошлости, которая так и брызжет из ташкентской книги. Ташкентское издание претенциозно (обложка в красках, формат — in folio, художник действовал под Конашевича) — и оттого его противно взять в руки. Пензенское издание — скромно, благородно и тщательно.
Рисунки Бориса Ив. Лебедева очень приятны по стилю. Особенно хороши на стр. 9, 30 и на обложке. Видно, что он вжился в текст и что у него есть вкус.
Фрида Захаровна[10] отнеслась к своему делу с максимальной добросовестностью. Я внимательно прочитал весь текст и нашел лишь одну опечатку (и то крошечную!). На стр. 41-й нужно:
И падают, падают, падают злые шакалы с высот.
Но боюсь, что это описка оригинала.
О Слепцове начал писать, но заболел и кроме того спешно кончаю книгу о Чехове. Почему бы Вам не издать с рисунками Б.И. Лебедева дюжину разных детских книжек таким же способом: я оборудовал бы для Вас всю серию — и Маршака, и Михалкова, и Барто. Жалко, что пензенские дети лишены книжек. У моей книжки тот недостаток, что она слишком длинная. Детям нужны сказки более короткие — и кроме того загадки, песенки, фольклорные материалы.
Уважающий Вас Чуковский.
Сердечно благодарен Вам за Ваше творческое отношение к моему «Бармалею»[11].
Так началось это знакомство. А вскоре об этой сказке писали так: «Сказка К. Чуковского — вредная стряпня, которая способна исказить в представлении детей современную действительность. "Военная сказка" К. Чуковского характеризует автора, как человека, или не понимающего долга писателя в Отечественной войне, или сознательно опошляющего великие задачи воспитания детей в духе социалистического патриотизма»[12]. «Пошлые выверты К. Чуковского возбуждают чувство отвращения. Они вызывают недоуменный вопрос: что же такое его "поэма" — плод чудовищного недомыслия или сознательный пасквиль на великий подвиг нашего народа, карикатура на участников войны, прикрытая формой детской книжки?»[13]
Тогда в подобных случаях люди нередко переставали узнавать своих старых знакомых. А Храбровицкий написал Чуковскому письмо, на которое получил следующий ответ:
Дорогой Ал. В. — я был болен, очень удручен. Мне было не до писем. Но теперь немного полегчало, и я хочу раньше всего поблагодарить Вас за чудесное письмо, которое Вы написали мне в пору моего несчастья. Оно было кратко, но в нем — в трех строках — сказалось Ваше редкое благородство и мужество. Я приобщил его к самым заветным и для меня драгоценным письмам моего архива. <…>
Теперь мне как будто полегчало и я надеюсь выполнить свои обязательства.
Спасибо за две книжки — Михалкова и Маршака.
Крепко жму руку. К. Чуковский[14].
Приведу еще одно письмо Чуковского, написанное после выхода в свет первого научного издания В.Г. Короленко «История моего современника»:
18 ноября 1965
Дорогой Александр Вениаминович, Поздравляю Вас с огромной победой! Хаотичную, расхлябанную, недостоверную рукопись, кишащую опечатками, описками, шаткими полуфактами, ошибками, Вы сделали одной из самых надежных, прочных, научно проверенных книг. Как был бы счастлив Владимир Галактионович, если бы дожил до ноября 1965 года и мог бы положить себе на стол эту монументальную книгу. Скольконового узнал бы он из нее, с какой благодарностью он принял бы все Ваши заметы — и всю вообще Вашу дружескую, самоотверженную, благородную работу над его недописанной и недоотделанной книгой. Простите, пишу бессвязно, у меня очень большое горе, — но надеюсь, что даже эти неуклюжие и сумбурные строки выразят то чувство глубокого уважения, которое внушил мне Ваш многолетний труд.
Обнимаю Вас — и еще раз поздравляю. Привет Вашей жене.
Ваш Корней Чуковский[15].
Для того чтобы по словам, строчкам и абзацам опровергать статью Е. Ивановой, потребовалось бы несколько печатных листов — формат явно не журнальный. Как видим, многие ее утверждения опровергаются самим Корнеем Ивановичем Чуковским. А с суждениями на основе слухов и сплетен («Я потратила некоторое время на расспросы литературоведов, знавших Храбровицкого, но обнаружить среди них тех, кто отзывался бы о нем с уважением, мне не удалось.» (с. 271), «По устным рассказам ныне здравствующих людей, был даже эпизод, когда Храбровицкий обвинялся в попытке ее (свою жену. — А.Ш.) отравить, но доказать ничего не удалось» (с. 283)) вообще нельзя полемизировать. Это касается и утверждений о психической болезни А.В. Храбровицкого. Мне не известны документы, свидетельствующие об этом, а в отличие от Е. Ивановой (см. с. 272, 275, 295) я не взял бы на себя ответственность ставить медицинский диагноз, у меня другая профессия.
Е. Иванова, безусловно, права, когда утверждает, что «очень многое можно было бы проверить, прежде чем пускать в свет» (с. 294), или что «у историка литературы такого права на субъективность ("кого люблю, тому дарю.") нет, напротив, он должен отвечать за факты, которые распространяет» (с. 295). Только, на мой взгляд, она должна была бы применять эти максимы и к своим работам. Многие придерживались принципиально иной точки зрения на Храбровицкого. Например, известный историк археологической науки А.А. Формозов закончил посвященный ему мемуарный очерк следующими словами: «…в моей памяти он навсегда запечатлен как редкий пример бескорыстия. Помочь в работе незнакомому человеку. В моей среде — археологов, историков — этого я совсем не встречал. Мне грустно, что старческий, но отнюдь не бесстрастный голос больше никогда не зазвучит из телефонной трубки около моего стола»[16].
И последнее. За статьей Е. Ивановой, напечатанной в рубрике «Полемика», следует послесловие «От редакции», где, вероятно, в порядке полемики с автором, названы некоторые люди, «высоко ценившие Александра Вениаминовича» (с. 296), и отмечено, что Е. Иванова «дает сконцентрированно негативный образ» последнего (с. 299). Это не помешало «редакции» добавить от себя то, о чем не написала даже Е. Иванова, — о возможном использовании Храбровицкого органами (с. 298) — подкрепив свое мнение лишь ссылкой на книгу Р. Герра «Когда мы в Россию вернемся.» (СПб.: Росток, 2010. С. 103). После нее вышел в свет солидный том, где Л. Звонарева и Р. Герра приводят новые «веские аргументы» и «факты», «свидетельствующие о причастности» Храбровицкого к деятельности спецслужб»[17]. Опубликована и моя оценка этих, не выдерживающих критики, «веских аргументов» и «фактов»[18].
«Редакция» посчитала, что «картина реальности» в мемуарах Храбровицкого «сильно деформирована» (с. 299). В связи с этим мне хотелось бы обратить внимание читателей на письмо от 19 декабря 1960 г., в котором Чуковский высказал свое мнение о публикациях Храбровицкого: «Публикацию Вашу — Чехов и Короленко — я читал. Спасибо за оттиск. Как и всякая Ваша работа — эта публикация по-новому освещает "предмет", обогащает нас новыми сведениями — и отличается полнейшей достоверностью <…>»[19].
Разговор о А.В. Храбровицком требует объективности.
[1] Этот текст я предложил для публикации «Вопросам литературы», поскольку он написан по поводу помещенной в этом журнале статьи. Однако там его отказались печатать. Благодарю редакцию «НЛО» за возможность обнародовать отклик на статью Евг. Ивановой.
[2] Храбровицкий А.В. Очерк моей жизни. Дневник. Встречи / Вступ. статья, сост., подгот. текста и коммент. А.П. Шик- мана. М.: Новое литературное обозрение», 2012. (Россия в мемуарах).
[3] Иванова Евг. Мемуары А.В. Храбровицкого: «Топор в руках судьбы» // Вопросы литературы. 2014. № 1. С. 266. Далее ссылки на эту статью даются в тексте, в скобках указывается страница.
[4] ОР РГБ. Ф. 357. К. 18. Ед. хр. 44. Л. 19—20.
[5] Там же. Л. 21.
[6] Там же. Л. 28.
[7] Там же. Л. 30.
[8] Там же. Л. 31.
[9] Чуковский К. Собр. соч. М.: Терра, 2009. Т. 15. Письма. 1926—1969. С. 473—474.
[10] Храбровицкий писал Чуковскому: «.корректору Фриде Захаровне Круткович обещал премию — авторскую надпись на книге без опечаток. Прилагаю второй, лишний, сигнальный экземпляр, на тот случай, если она эту надпись заслужила» (ОР РГБ. Ф. 357. К. 5. Ед. хр. 44. Л. 1).
[11] Там же. К. 18. Ед. хр. 44. Л. 4—4 об.
[12] Юдин П. Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского // Правда. 1944. 1 марта.
[13] Бородин С. Быль и зоология // Литература и искусство. 1944. 4 марта.
[14] ОР РГБ. Ф. 357. К. 18. Ед. хр. 44. Л. 13.
[15] Там же. Ед. хр. 45. Л. 20.
[16] Формозов АА. Записки русского археолога (1940—1970-е годы). М.: Гриф и К, 2011. С. 261.
[17] См.: Звонарева Л.У. Серебряный век Ренэ Герра. СПб.: Росток, 2012. С. 60—63, 534—537.
[18] См.: Шикман А. К истории одной клеветы // НЛО. 2012. № 118. С. 419—422.
[19] ОР РГБ. Ф. 357. К. 18. Ед. хр. 44. Л. 38—38 об.