Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2013
Часть вторая *
СОВРЕМЕННОСТЬ В ПОЭТИЧЕСКИХ КНИГАХ 1913 ГОДА
Во второй части нашей работы мы попробуем представить набросок к целост-ной картине российской современности 1913 года, как она отразилась в то-гдашних книгах стихов. Но дробности и пестроты, увы, избежать не удастся — слишком уж разнородные стороны русской жизни привлекали внимание на-ших авторов. И еще одно уточнение: ключевые темы отечественных стихо-творений, которые мы далее попытаемся выявить, с вариациями являлись таковыми для нашей словесности примерно от начала 1906 года и до дня вступления страны в Первую мировую войну.
С отношения поэтов к войнам, которые вела Россия в относительно недавнем прошлом, и с их оценок войны как явления, пожалуй, и начнем. Отношение это предстает несколько неожиданным, особенно если иметь в виду бурный ренессанс ура-патриотической поэзии в августе следующего, 1914 года.
Годом ранее лишь самые отъявленные шовинисты были настроены кро-вожадно. Едва ли не исключением из общего правила выглядят следующие, вполне невинные строки о русско-японской войне 1904 года:
Пусть будет море нам могилой,
А все ж «Варяг» не будет взят… —
вышедшие из-под пера провинциальной поэтессы, посчитавшей нужным вы-нести на обложку своей книги стихов такую самоаттестацию: «Верноподданная Нижегородская потомственная дворянка Надежда Авдеевна Кубаровская».
Преобладали же совершенно иные, мирные и даже антивоенные, паци-фистские настроения. Во многих стихотворениях изображались страшные последствия русско-японской и прочих войн:
Как не скорбеть за эти жертвы боя,
За эти ужасы случайностей войны,
Где гибнут родины безмолвные сыны,
Сраженные изменчивой судьбою?!
П. Гайдебуров. «Как не скорбеть за эти жертвы боя…»
Рука ль моя ты, рученька,
В Маньчжурии земле.
Безрукенького, ноченька,
Баюкай и лелей.
С. Городецкий. «Безрукий»
Как бедная чайка над сирым гнездом,
Так мысль моя ныне грустит об одном,
И в горьких слезах повторяет она
Позорное, страшное слово — война.
А. Доброхотов. «Война»
В чем бессилен Крупповский снаряд —
Ты танцуя проскользнешь!
А. Крученых. «Плясовая» — из книги «Возропщем»
В немой тиши, среди полей,
Когда мечтает чуткий сад,
Я слышу залпы, взрыв гранат
И стоны гибнущих людей.
С. Семенов. «Во время войны»
Однако чуть дело доходило до конкретных и совсем недавних исторических обстоятельств, миролюбие многих авторов куда-то улетучивалось. В частнос-ти, некоторых из них очень сильно будоражили славянский вопрос и Балканы:
На радость нам — врагам на горе
Ручьи славян с родных Балкан
Сольются дружно в Русском море,
С ним образуя океан.
М. Аксенов. «1912»
Малютка-Сербия сумела показать,
Что не страшна ей Австрия-старуха.
Н. Броницкая. «На современные темы (Нечто вроде басни)»
Темной лентой, вереницею.
Без конца, за рядом ряд
Войско резвою Марицею
Шло в суровый Цареград.
С. Гедройц. «На Балканах»
Он грудь открыл — в ней были раны, —
Удары пули и штыка.
Он защищал в бою Балканы!!
И грудью шел он на врага!!
С. Кошкаров. «Болгарин» — из книги «Звездочка»
Меж тем, там льется кровь, горят родные села,
Неконченых работ оставлены дела;
Чтоб узел разрубить их векового спора,
Славянская семья на смертный бой пошла.
Там где-то на горах, там где-то на Балканах,
Идут, идут опять отряды орд диких,
Чтоб показать еще на близких нам славянах
Вражду свою к Кресту, к свободе для других.
П. Шацких. «Война»
Теперь довольно жертв мученья
Коварно-злобных мусульман;
Раздайся грозный голос мщенья
За кровь невинных христиан!..
И. Шепелев. «Посвящается Славянам»
В бой за волю, в бой кровавый
Мы спешим издалека.
Все идем на смерть, быть может,
Но назад уж никогда.
Д. Шепель. «Славяне»1
Тем не менее разделение на охранителей и колебателей устоев среди поэ-тов, выпустивших книги стихов в 1913 году, было далеко не равномерным: вторые явно преобладали. Во многих книгах с легкостью обнаруживаются более или менее аккуратно завуалированные тираноборческие мотивы, а так-же героизированные портреты революционеров и революционерок:
Здесь, опьянен огромностью мечтаний,
склонялся лоб вольнолюбивой Тани,
и с завистью к летящей в небе птице
она мечтала о большой столице,
о миллионов побежденном горе,
о Шлиссельбурге, Степняке, терроре,
о курсах Лесгафта, о чем-то красном,
о чем-то лучезарном и неясном.
Р. Бравский. «О, сколько тихой надмогильной грусти… »
Но час придет, — и, новый Муций,
на пламя руку возложу,
иль шею протяну ножу
в годину шумных революций.
Он же. «Я современник, я сын века…»
Разве можно молчать, когда стоны людей
По отчизне родной раздаются?..
Разве можно смотреть, со спокойной душой,
Когда слезы рекой везде льются?
С. Ганьшин. «Разве можно молчать?..»
Дитя мое, пышную елку
Не в силах устроить тебе.
Мы после ту елку добудем
В труде и упорной борьбе.
А. Доброхотов. «Мише»
В Пресненском доме четырнадцать было,
Запертых в камере вместе со мной.
Песни веселые пели уныло.
Молча сияла весна за стеной.
А. Журин. «Товарищи. Посвящается товарищам по заключению»
Надо быть поэтом нежным,
Но при встрече с гнетом черным,
Надо в песне быть мятежным —
Непокорным, непокорным!
С. Кошкаров. «В дни унынья, в дни печали.» — из книги «Звездочка»
Светло звучал напевный гром
О буревестнике свободном,
И на ристалище народном
Братался барин с босяком;
В те дни кровавых баррикад,
Переходя к делам от песни,
Не строил с ужасом на Пресне
Ожесточенный демократ.
А. Липецкий. «Надя Данкова»
В прошлом видишь страницы кровавые,
Нитью красною шьются теперь.
Но стучись — и отворится дверь,
И падут с пьедестала лукавые.
Лесовик. «Не брани мою песню случайную…»
Ваши действия грубы, вульгарны,
Ваши помыслы — подлы, коварны, —
Вы отраву несете народу —
Вы казните святых за свободу.
И. Радецкий. «Торжествующим мракобесам»
Кляну я своих палачей —
Проклятие бьется о камень,
И гаснет в душе моей пламень
Под звуки проклятых цепей.
Кляну я своих палачей.
М. Соин. «В тюрьме»
Я высоко свободы знамя
Там разверну среди снегов,
На зло наглеющих врагов
И подо льдом взовьется пламя!
В. Терновский. «Послание другу с этапа» — из книги «В снегах; Карское море и его льды»
Слышишь стон? Не средь барских палат
Эти звуки нашли свой приют.
Это тяжкие цепи звенят,
Это люди по тюрьмам поют.
Ф. Филимонов. «Слышишь стон? Не средь барских палат…»
Голоса консерваторов, проклинавших революцию и восхвалявших правя-щий режим, звучали гораздо реже:
Страна вся превращается
В какой-то ад земной
И это называется
Свободой и весной.
И. Бабин. «Весна 1906 г.» — из книги «Стихотворения»
Народной совести препоны
Взялись порвать попы Гапоны
И пастырь до того дошел,
Что, крест подняв, сам бунт повел.
Со всех сторон при прессе вольной,
Расти стал заговор крамольный,
Он шел коварно, говоря
Про все свободы Октября
И вот под хмельными парами
Подонок, поднятый врагами,
На бунт волной кипящей встал —
И грянул вал, — девятый вал!..
Он же. «Весна осеннею порою» — из книги «Стихотворения»
И дети мрака, эти гады**
Доныне между нас живут,
Россию губят без пощады
И сети гнусные плетут.
Н. Броницкая. «Памяти царя-освободителя»
В дни революции факты доказали,
Что офицерство закаленней стали:
Опасность родины, приказ Царя
В сердцах их будит долг богатыря.
В дни испытаний, в годы лихолетий
Они, как нежно любящие дети,
Стояли грудью грозно у кормила
Верховного Вождя, — их не смутила
Растерянность властей — гражданских лиц,
Упавших пред бунтующими ниц.
И. Заржицкий. «В дни революции факты доказали…»
Спасительной отдушиной для поэтов и читателей, исповедовавших кон-сервативную идеологию, могло бы стать пришедшееся на 1913 год трехсот-летие Дома Романовых, которое широко отмечалось в стране и прославля-лось в великом множестве стихотворных произведений. Удручающее однообразие почти всех этих текстов позволяет нам ограничиться лишь не-сколькими характерными (или забавными) примерами:
Любящих армию, народ
Цариц обеих — Мать, Супругу,
Храни, Господь, из года в год,
Не дай Их посетить недугу.
……….
Всех награди святой любовью
К Царю, к Отчизне дорогой,
Что б были рады своей кровью
Им дать величье и покой.
М. Аксенов. «Молитва»
Помни Тулец, как святыню,
Ты завет, нам данный встарь:
В небе — Бог, нам мать — Россия,
А над нею — Белый Царь.
Полк. Кончевский. «Боевая песня-памятка 72-го пехотного Тульского полка: 1769—1913 гг. Варшава, 1913»
Сегодня Володя лениво вставал,
Чудесный свой сон он опять вызывал,
Картинки истории русской земли
В душе его прочно вчера залегли.
Красивую книгу папаша привез,
В пунцовой обложке, с тисненьем из роз.
«О царстве Романовых», папа сказал,
И с сыном ее целый вечер читал.
Н. Кузьмина. «Сон маленького патриота»
С Ним сольемся для ловитвы
В сети счастья — не Содом.
Все к Царю мы обратимся
И дадим мы все обет,
Что до поту потрудимся
И поддержим Руси свет.
Свящ. В. Лузанов. «К 300-летию Дома Романовых»
И вот под властью Николая
Пришла желанная пора:
Настал и для родного края:
Век просвещенья и добра.
К. Ростовцев. «О, Русь. Гряди вперед без страха…»
Все дело, однако, в том, что юбилейные славословия Дому Романовых не обязательно свидетельствовали о консервативном настрое поэтов-прославителей. Так, например, С. Акимова, дежурно воспевшая Романовых в стихо-творении «1613—1913 г.», вошедшем в ее книгу «Песни старости»:
И род Романовых стране
Дал много доблестных царей,
Покрытых гением Великого Петра! —
включила в эту книгу совсем другую «песню»:
Просыпайся, толпа терпеливая,
Ты, великий рабочий народ!
Пусть богатство и знатность спесивая
Твое грозное слово поймет.
«Октябрь 1905 г.»
Преобладали голоса демократически настроенных авторов и в тех стихо-творениях, в которых поднимался национальный вопрос. Это были преиму-щественно стихотворения поэтов-евреев, живописно изображавшие страш-ные погромы и призывавшие русский народ к толерантности и милосердию. Упомянем книгу К. Бархина «Гроза и ночь», а еще из двух сборников, Б. Гуревича и С. Дайтчмана, процитируем несколько строф:
Кого-то убивали на глазах его детей;
Фонари горели тихим, ровным светом;
Библия раскрытая глядела на людей
Радостным и благостным приветом!
Кого-то убивали на глазах его детей.
Били долго, медленно, и слегка сопели.
Девушка кричала, что он не еврей,
А мальчик тупо стоял у колыбели.
Б. Гуревич. «Кого-то убивали на глазах его детей…»
Русь — не одна только вера. Есть мать наша общая — Русь;
Тихо за каждое поле, за каждую травку молюсь.
Там на просторах усталый и грустный живет
Кроткий народ-богоносец, правдивый и добрый народ.
Он же. «Русским шовинистам»
Ужели новый год твои умножит слезы
И даст тебе лишь новый ряд невзгод?
Когда же над тобой рассеется угроза
И оживешь, как встарь, истерзанный народ?
С. Дайтчман. «К своему народу»
Этим книгам русские поэты-шовинисты могли противопоставить разве что книгу стихотворных фельетонов В. Пуришкевича «Административные типы», в которой, впрочем, национальная тема была не главной, хотя время от времени неизбежно возникала:
И видит в том лишь утешенье,
Чтоб, путь избрав разнузданных газет,
Правительство на целый мир ославить,
Себя на пьедестал поставить,
Сказав еврею — «Я кадет!»
От политических тем перейдем к социологическим. Для начала отметим удивительное единодушие, проявленное охранителями и демократами, про-тивопоставлявшими привольную жизнь в деревне и на природе суетливому городскому существованию:
Не по душе нам песенки
Городские, холодные.
У нас свои есть песенки —
Сердечные, народные!
С. Кошкаров. «Не по душе нам песенки…» — из книги «Для народа»
От родных полей,
От родных лугов,
Увезли меня
С молодых годов —
В город, в сторону
Чужедальнюю,
В люди отдали,
В жизнь печальную.
И. Устинов. «Песня девушки»
Носится облако пыли и смрада,
Грудь надрывается — нечем дышать.
В поле уйти бы от этого ада,
Дальше б куда убежать.
Ф. Филимонов. «На фабрике»
От электрического света,
От шумной уличной тоски,
Нашел я отдых у поэта,
В предместье, в доме у реки.
Д. Цензор. «Луна»
Писать, однако, большинство поэтов предпочитало о жизни города (сто-личного или провинциального), иногда проклиная и высмеивая ее, иногда — внимательно, с тайной или явной любовью присматриваясь к ее обыденным, неприметным подробностям:
К гнилым и кривым телеграфным столбам
Подтяжки, подпорки все ставятся,
Не новость — друзья, безобразие нам,
Но думать об этом не полагается.
С яичного склада желоб спущен,
В Чечеры помои сливаются;
На это нашел архитектор закон,
Где думать об этом не полагается.
Д. Безрукавников. «Не полагается»
Плит тяжеловесных мерные квадраты.
Золотые вывески над узором штор.
Цифры прейскурантов, пальцы и плакаты.
Мраморные доски обществ и контор.
В. Винкерт. «Главная улица (Кантата в честь провинции)»
Полутьма, полусон. — Разговор у «кафе».
Изнуренные тени летят в «кабаре»,
Изнуренные тени снуют по Морской,
И над городом виснет задор напускной
С бесконечной тоской.
В. Гущик. «Белые ночи»
Стаканы опенены пивом.
Вобла, горошек, сухарь.
Желтая, сизая, серая гарь.
Стойка с лиловым отливом.
И. Евдокимов. «В портерной».
О, город сумрачный, холодный и туманный,
Я проклинал тебя, но я тебя люблю!..
О, мрачный исполин, чудовищный и странный,
Ты задушил в своих камнях мечту мою!
А. Жуковский. «Город»
Здесь груды валенок и кипы кошельков,
И золото зеленое копчушек.
Грибы сушеные, соленье, связки сушек,
И постный запах теплых пирожков.
В. Комаровский. «Рынок»
Домики с знаком породы,
С видом ее сторожей,
Вас заменили уроды
Грузные в шесть этажей.
М. Цветаева. «Домики старой Москвы»
С темой города была тесно связана и чрезвычайно волновавшая предста-вителей различных направлений в 1890—1910-е годы тема самоубийства. В книгах 1913 года мы часто находим сниженный, в духе «жестокого романса» вариант ее раскрытия:
Душа младая отлетела,
Но прах лежит еще в цветах,
И смерть на нем запечатлела —
Последний ужас и свой страх!
Рука с револьвером вздрогнула.
Раздался выстрел… — смерть в виске!..
Она последний раз вздохнула
Здесь в ужасающей тоске!..
А. Барсов. «Смертный страх» — из книги «Скорбные мотивы»
Белоснежною рукою
Она перекрестилась
И тут скрылась под волною.
С горя утопилась.
А. Богатырев. «Утопленница» — из книги «Гибель "Титаника" и проч.»
Шутка была для него роковой
Вынесть не мог он, —
покончил с собой.
П. Дюваль. «Шутка»
Встречается этот мотив и в бытовых городских зарисовках, а однажды (в первом из нижеследующих примеров) — в обличительном обращении к нижним офицерским чинам:
Фельдфебель, взводный, где вы были,
Когда он в муках изнывал?
Вы дух устава позабыли:
Никто в нем сына не видал.
М. Аксенов. «Самоубийство — грех великий…»
Последний раз привет бросаю
Прости, мой мир угрюмых дум
Иду туда, куда не знаю —
Сомненье жжет — слепой самум.
М. Нефедов. «Самоубийца»
И будущее кажется вам пошлым.
Чего же ждать? Но — морфий или выстрел?..
Игорь Северянин. «В березовом Котэдже»
Тяжела ль была жизнь беспросветная,
как осенняя, мрачная мгла,
иль глубокая грусть безответная
тебе камнем на сердце легла?
Т. Н-я. «На могиле самоубийцы»
Родители днем отдыхали.
Вдруг начали в доме кричать:
— О, дочь, ваша дочь. — И молчали,
Боялись как бы досказать.
Родители тотчас узнали
В биеньи родимых сердец.
И с криком на двор побежали,
И плакал, как мальчик, отец.
Чужие толпились в прихожей,
Был шепот сочувственный груб.
Вносили, прикрытый рогожей,
Девичий заплаканный труп.
М. Фарбер. «Происшествие»
Особо отметим «Сборник стихотворений» поэта-самоубийцы И.И. Иванова, изданный стараниями его родственников и друзей2.
Как сугубо городскую можно рассматривать и большую тему «торжество технического прогресса», чрезвычайно актуальную для поэтических книг 1913 года. При этом, как водится, одними авторами прогресс восторженно воспевался, другими — с горечью разоблачался. В качестве яркого примера первой позиции приведем несколько отрывков из цикла В. Мазуркевича «Песни прогресса», вошедшего в его книгу «Старые боги»:
Человек, создавший птицу,
Птицей сделавшийся сам,
Обгоняющий орлицу
Быстрым взлетом к небесам!
«Аэроплан»
Кто обозначил пределы
Дерзостной мысли людской?
Яркие молнии, стрелы
Мечет она за собой.
«Беспроволочный телеграф»
Ведь в этом ящике дубовом —
— Моя любовь — твоя душа!
«Граммофон»
Вторую позицию проиллюстрируем зачином стихотворения А. Невской «Нижний Новгород (Невеселые думы)»:
Ныне люди умней, —
Все хитрят и мудрят:
Сколько разных затей
Отовсюду глядят:
На парах мы летим
По земле, по воде, —
Электричеством мним
Покорить все себе;
И, подобно орлам,
Вознесясь над землей,
По воздушным волнам
Мы скользим с быстротой.
Хоть дела хороши,
Да любви нет живой;
Не согреешь души
Ведь наукой одной.
Телефон, телеграф
Хоть сближают людей, —
Стало меньше стократ
Неподкупных друзей.
Большой простор для всевозможных метафорических спекуляций и об-общений предоставила противникам прогресса и цивилизации гибель «Ти-таника» весной 1912 года. Вспомним дилетантское стихотворение А. Бога-тырева, давшее заглавие одной из его книг — «Гибель "Титаника" и проч.», а из двух других текстов на эту тему, напечатанных в стихотворных сборниках 1913 года, приведем два отрывка:
По синим волнам океана,
Гигантский «Титаник» летел,
Летел, не боялся тумана,
Опасности знать не хотел.
М. Кокшар. «Гибель Титаника 7-го апреля 1912 года» — из книги «1613—1913. "Святая Русь". Дела давно минувших дней. Книжка для чтения народу»
Недолго агония длилась:
Раздался мучительный крик,
И в недрах бездонного моря,
Навеки исчез Titanic.
Н. Таубе. «Titanic. Поэма в 4-х частях»
Краткий реестр научно-технических изобретений человечества, описанных в русских поэтических книгах 1913 года3, начнем с телефона, который, не счи-тая стихотворения А. Невской, упоминается еще у двух авторов, причем у пер-вого он сатирически изображается как не оправдывающее себя средство:
В телефон кричишь — скандал.
Жди там час ответа.
А преступник, он удрал
И виновных нету.
Л. Бунов-Таль. «Виновных нет»
Сама подошла к висячему телефону
И обо всем сообщила удивленному мужу.
В. Шершеневич. «Городское» — из книги «Экстравагантные флаконы»
Плохо работающий граммофон был помещен в центр юмористического четверостишия П. Налима:
Слышен у нас жалкий стон:
«Не годится граммофон…»
Без рупора только шипит,
И временами говорит.
В двух стихотворениях из книг массовых поэтов, в которых речь заходит о кинематографе, отношение к нему авторов оказывается неоднозначным — волшебный мир кино и манит, и пугает своей иллюзорностью, стремлением подменить собою мир подлинных человеческих переживаний и ценностей:
В кинематографе народ
Порой так шумно восторгался,
Порой мечтал и забывался,
Картин, волнуясь, ждал вперед.
А. Замятин. «Венок»
Все смешалось — люди, тени,
Правда жизни, сказки, ложь,
Трепет сладостных видений
И предсмертных вздохов дрожь.
Все метется, все мигает,
Эфемерно все, как сон.
Что же мир наш ожидает
И к чему стремится он?
И. Понятовский. «Синематограф»
Эта двойственность в отношении кино совершенно отсутствовала у футу-ристов, вменивших себе в обязанность воспевать технический прогресс в ка-честве одного из символов грядущего дня. В частности, Игорь Северянин пы-тался сымитировать и таким образом освоить поэтику нового искусства в стихотворении «Июльский полдень (Синематограф)», а Вадим Шершеневич в «специальном» стихотворении хвалился знанием сокровенных техни-ческих (читай, метафизических) подробностей кинопоказа:
Прихожу в кинемо; надеваю на душу
Для близоруких очки; сквозь туман
Однобокие вальсы слушаю
И смотрю на экран.
Я знаю, что демонстратор ленты-бумажки
В отдельной комнате привычным жестом
Вставляет в аппарат вверх тормашками,
А вы все видите на своем месте…
Как перевертывается в воздухе остов
Картины и обратно правильно идет,
А у меня странное свойство —
Я все вижу наоборот.
Мне смешно, что моторы и экипажи
Вверх ногами катятся, а внизу облака;
Что какой-то франтик ухаживает,
Вися у потолка.
Я дивлюсь и сижу удивленно в кресле,
Все это комично; по-детски; сквозь туман
Все сумасшедше; и мне весело
Только не по-Вашему, когда я гляжу на экран.
«Рюрику Ивневу» — из книги «Экстравагантные флаконы»
Он же не упустил возможности изобразить в другом стихотворении дви-жение лифта:
Поднимаюсь на лифте. В гробу фарфоровом
Вы лежите утонченней!
«Панихида» — из книги «Романтическая пудра»
Еще один стихотворец левого толка, Илья Эренбург, в своей парижской книге стихов «Будни», явно зависимой от поэтики ругаемых им в ту пору фу-туристов, ухитрился посвятить целое стихотворение транспортному сред-ству, которое в России 1910-х годов вообще отсутствовало:
Под землею было душно, пахло мылом,
Душно было, страшно, тяжело,
Поезда, скользя по черным жилам,
Выбегали и шипели зло.
«Мэтрополитен»
Зато автомобили в стихах петербургских и московских поэтов, как пра-вило, изображались давно привычной, а иногда — изрядно поднадоевшей де-талью городского пейзажа. Так они описываются в финале «Петербургских строф» О. Мандельштама:
Летит в туман моторов вереница;
Самолюбивый, скромный пешеход —
Чудак Евгений — бедности стыдится,
Бензин вдыхает и судьбу клянет! —
и у мандельштамовского эпигона И. Евдокимова:
Промчится моциклетка
Со свистом в полный ход,
Под Троицкую сетку
Проскочит пароход.
Куранты крепостные
Проплачут над Невой,
Буксиры винтовые
Затянут встречный вой.
Вдыхаю гарь бензина,
И морщусь, и кривлюсь.
Быть может, под машину
Я на торец склонюсь!
«Прогулка»4
Аналогичным образом автомобили изображались многими другими сто-личными авторами, причем почти всегда подчеркивалось, что автомобилей много, что они шумны и торопливы, как сама современность:
Не красным Клаусом старинного поверья,
В щеголеватом новеньком пальто
Идет в толпе. Навстречу шляпы, перья.
Грохочут фьякры, фыркают авто.
Н. Брандт. «Прогулка палача»
Скользят коляски; мимо них,
Гудя, летят автомобили;
Но строго, у коней своих,
Литые юноши застыли.
Гудя, лети автомобиль,
В сверканье исступленных светов.
Вдали Адмиралтейский шпиль
В огне закатном, фиолетов.
В. Брюсов. «Вечернее катанье»
Вереницы экипажей,
Камионы, автобусы,
И трициклы, и моторы,
Вкривь, и вкось, и вдоль, и в ряд;
Рев гудков, и брань, и споры,
И бубенчики, как бусы,
С шеи кляч спадая, в раже,
Необузданном звенят.
С. Рафалович. «Бульвары»
Люди шли, неслись машины,
Мир рождался, умирал.
Но покой хранил старинный
Неизменный, старый зал.
А. Струве. «В этом доме есть колонны…» — из книги «Отражения»
Бульварных ясеней вершины
Шуршат. Внимаешь чей-то шаг ты,
Потом в ответ шипящим шинам —
Копыт отчетливые такты.
В. Эльснер. «Пантомима»
Ветер взносит хлопья пыли
С едкой, грязной мостовой,
И жужжат автомобили,
Как густой осиный рой.
И. Эренбург. «Сумерки»
Чтобы остраннить автомобиль и воспеть его как удивительную диковинку, понадобилась неуемная энергия провинциальных русских куплетистов:
Летит стрелой автомобиль,
Пуская смрад, вздымая пыль,
На нем купец Н. Н. несется,
Вдруг крик — в крови прохожий бьется,
Автомобиль свалил его.
Купца в участок тащат прямо.
Суд, штраф и гласность… ничего!
Зато — прекрасная реклама!
В. Кауш. «Реклама»
Везде и всюду разговор:
«Испортился уже мотор;
Нет в городе больше гула —
Фортуна его заснула…»
П. Налим. «Везде и всюду разговор…»
В экипаже на колесах шины,
И в кредит он выписал машины,
Все по городу хлопочет,
И под нос себе бормочет:
Тресни, но держи фасон.
Н. Турченко. «Тресни, но держи фасон»
Также нашел применение ничуть не меньший запас энергии, которым, без-условно, обладали футуристы:
Потому что вертеться веки сомкнуты,
Потому что вертеться в тюль автомобили.
К. Большаков. «Иммортель» — из книги «Сердце в перчатке»
Хотите ли, чтобы перед вами
Жонглировали словами?
На том же самом бульваре
В таксомоторе сегодня ваши догадки
Бесплатно катаю, милостивые государи.
К. Большаков. «Милостивые государи, сердце разрежьте…» — из книги «Сердце в перчатке»
Автомобиль подкрасил губы
У блеклой женщины Карьера.
В. Маяковский. «Рассказ о влезших на подмосток…» — из книги «Требник троих»
Затянут в черный бархат, шоффер — и мой клеврет —
Коснулся рукоятки, и вздрогнувший мотор,
Как жеребец заржавший, пошел на весь простор,
А ветер восхищенный сорвал с меня берэт.
Игорь Северянин. «Фиолетовый транс»
Бесшумно шло моторное ландо
По «островам» к зеленому «пуанту»,
И взор Зизи, певучее рондо,
Скользя в лорнет, томил колени франту.
Он же. «Зизи»
Не повезут поэта лошади, —
Век даст мотор для катафалка.
На гроб букеты вы положите:
Мимоза, лилия, фиалка.
Он же. «Мои похороны»
Колоратурен и дик миговой
Моторов вой.
В. Шершеневич. «На бульваре» — из книги «Экстравагантные флаконы»
А я люблю только гул проспекта,
Только рев моторов, презираю тишь.
И кружатся в строфах, забывши такты,
Фонари, небоскребы и столбы афиш.
Он же. «Фривольные диссонансы» — из книги «Экстравагантные флаконы»
Милая, как испуганно автомобили заквакали!
Он же. «День моих именин!» — из книги «Экстравагантные флаконы»
…Горсть крупного, тяжелого бисера
Рассыпал передо мною мотор.
Он же. «Верю таинственным мелодиям…» — из книги «Экстравагантные флаконы»
В качестве привычной и шумной приметы большого города автомобиль зачастую соседствует с трамваем. Исключение — последнее из далее цитируемых стихотворений, в котором зимний трамвай движется бесшумно:
О всем, что знали и любили,
Не умолкая никогда,
Лепечет гром автомобилей,
Звенят трамваев провода.
А. Горностаев. «Средь лязга, скрежета и стуков…»
Вот отзвенел трамвай. Умчались
Автомобили, лихачи,
И в город стаями ворвались
Нездешней белизны лучи.
С. Городецкий. «Петроградские видения»
Солнце. Моторы. И грохот трамвайный.
Гулы. Шуршанье бесчисленных ног.
А наверху — голубой и бескрайний,
Бледный, магический, древний цветок.
Д. Крючков. «Круг повседневности» — из книги «Падун немолчный»
Я слышу робкий звон бегущего трамвая,
Доносится колес неугомонный шум,
Как будто силится, шумливо пробегая,
Прервать прямую цепь тяжелых, мрачных дум.
М. А. «Сумерки»
Я шел, тоскуя.
Звонки трамваев звучали глухо;
Летели искры от липкой стали;
Был хаос жизни. Сновали люди.
Шипя скользили автомобили
И пахло гарью.
М. Нефедов. «Кошмар»
Беззвучно движутся трамваи,
Шипят на мерзлых проводах.
Бегут моторы, развевая
Воздушно-белый, снежный прах.
Д. Цензор. «Петербург»
Описывались трамваи и сами по себе, причем, в отличие от автомобилей, они никогда, даже у футуристов, не окутывались романтической или инфер-нальной дымкой — до 1921 года и «Заблудившегося трамвая» Гумилева оста-валось еще целых восемь лет:
…Но судьба нас, рукою суровой,
Разбросала с усмешкой хмельной!.. —
Ах, у вас был билет — до Садовой,
У меня же, увы, — до Сенной!!!
Н. Агнивцев. «Трамвайная любовь»
На маленьком трамвайчике,
Из дремлющей тайги,
С морковкой едут зайчики
От бабушки Яги.
Б. Богомолов. «Лесные туристы»
Из зелени пропыленной заглядывай
На улыбнувшийся тобой бульвар.
Смеясь, идешь трамвайной проволкой обрадован,
Мой Август, на избитый тротуар.
К. Большаков. «Августу» — из книги «Сердце в перчатке»
Картина шестнадцатая, это московский трамвай, ходи, гляди и не зевай, а то спаси Бог живо останешься без ног, а то и без головы, а ведь это не так ловко, дома могут быть жена, ребятки, а тебе вдруг отрежут голову или пятки.
«Веселый раек дедушки Пахома»
В чугунном гремящем трамвае
Я мчался с тоской непонятной,
Мечтая о ласковом мае
В долине цветов ароматной.
А. Доброхотов. «В трамвае»
Томления неясные
От сердца отгони,
Зеленые и красные
Трамвайные огни.
Б. Дубиновский.
Отвяжитесь, шалопаи
Надоели, пристают
«А зачем у нас трамваи»
Дети вновь вопрос дают.
От детей чтоб отвязаться
Мать такой ответ дает
«Если хочет кто кататься
То того трамвай везет»
«Мы кататься не желаем»
Заявляют дети ей.
«Мы видали как трамваем
Задавило двух людей».
П. Дюваль. «Дети ХХ века»
Сначала Надю занимали
Столичной жизни пестрота,
Трамвай, движенье, суета,
Чугунный Петр на пьедестале
Над живописною Невой
И пароходов бег живой.
А. Липецкий. «Надя Данкова»
Фокусник
Рельсы
Тянет из пасти трамваев.
В. Маяковский. «Пестр как фо-.» — из книги «Требник троих»
На углу у переулка
Опустелый ждал подъезд.
Пронеслись трамваи гулко.
Были нежны взоры звезд.
Б. Садовской. «Не любовь ли нас с тобою…»
Авиация же и авиаторы, напротив, во всех без исключения стихотворе-ниях, вошедших в книги 1913 года, изображались с восторгом — тут разница между модернистами и не модернистами, столичными жителями и провин-циалами стиралась. Часто описываемая гибель авиатора только добавляла картине героизма, иной раз невольно предвосхищая образность «Осеннего крика ястреба» И. Бродского:
Все пролетает, как быстрая птица,
Как аэроплан над землей.
К. Большаков. «Все пролетает, как быстрая птица…» — из книги «Lefutur»
Взмоторить вверх, уснуть на пропеллере,
Уснуть, сюда, сюда закинув голову,
Сюда, сюда, где с серым на севере
Слилось слепительно голубое слово.
Он же. «Аэромечта» — из книги «Сердце в перчатке»
Если что еще мне нравится,
Это — вольный аэроплан.
Хорошо б, как он, направиться
В беспредельность синих стран.
В. Брюсов. «Если что еще мне нравится…»
Надо мною неба легкая эмаль,
Подо мною дремлет водяная сталь.
Шелестит пропеллер в вышине небес,
И Борей затихший чуть колышет лес.
А вдали, где реет дымчатый туман,
В высоте белеет птицею «Форман»,
А над ним красивой розовой каймой
Тихо догорает запад золотой.
О безумный летчик, ищущий богов,
Ты сразиться с ними с высоты готов!
Ты стремишься к солнцу жаждою мечты,
Ты желаешь новой чистой красоты.
Нет, безумец, солнца не достичь тебе,
Твой конец начерчен в гаснущей судьбе.
Ты сегодня гений, завтра властелин,
Но в душе усталой ты — один, один.
Н. Вороновский. «Авиатор»
У меня есть крылья, крылья вольной птицы, —
Полечу навстречу я лучам денницы.
Н. Грамматчикова. «Авиатору»
Приветствую тебя, отважного пилота,
Прими восторга дань посильную мою, —
В величественный миг блестящего полета
Гимн с Музою моей я в честь тебя пою.
П. Голощапов. «Авиатору. Посвящается П. В. Голубову»
Садись на мой аэроплан, —
Мы полетим за облака,
Куда вознес главу Монблан,
Где так лазурь небес близка!..
В. Жарко. «Садись на мой аэроплан…»
На воздушной колеснице
Над ковром лесов и нив
Ты летаешь выше птицы,
Прихоть ветра подчинив.
А. Журин. «Авиатору»
Я в Твердь лететь хочу,
И мысль я ввысь крылю,
Мечусь, учусь, учу.
Во сне, в огне киплю!
П. Кокорин. «Аэропланные стихи»
Я я я футурист песнебоец
Пилот-авиатор
Эластичным пропеллером
Ввинтил облака
А. Каменский. «Я я я футурист песнебоец…»
Вперед! — осолнечен пропеллер,
Стрекочет, ветрит и трещит.
Моторолет крылит на север,
Где ощетинен бора щит.
Игорь Северянин. «На летуне»
Я непосредственно сумею
Познать неясное земле.
Я в небесах надменно рею
На самодельном корабле!
Он же. «Не мне в воздушных книгах черпать…»
Высоко-высоко над простором полей,
В поднебесной, прозрачной дали,
То не птица летит, мощной грудью своей
Рассекая эфира струи.
Но на птицу похож тот стальной аппарат,
И движенья его так легки,
Так же плавны они, и на солнце блестят
Его крылья, так снежно-белы.
Н. Таубе. «Посвящается картине "Полет с пассажиром"»
Над землей, где в страстном ожиданьи
Вся толпа в молчаньи замерла.
Он парит весь в солнечном сияньи,
С царственною смелостью орла.
Т. Н—я. «Авиатору»
В победный век великих откровений
Стал слишком стар былых творений план,
И мы желаем лучших совершений
Затем, что есть теперь аэроплан.
Пример: пилот, — прообраз всесторонца,
Зажавший рот твердивших в унисон:
Полет — для птиц, — стремится ближе к солнцу,
Как мы, быть может, солнцем увлечен.
П. Широков. «Итог»
У них была своя забота,
Свои печали будних дней.
Слетел к ним в образе пилота
И… умер некий чародей…
И разбудил их задремавших….
Пугливо сетуя, они
Вдруг крылья высоко летавших
В себе почуяли в те дни.
П. Шацких. «Толпа и летчик. (На могилу авиатора). Полет 15 августа 1911 года в г. Ельце»
Из модных спортивных увлечений начала 1910-х годов в книгах стихов 1913 года благодаря Валерию Брюсову (который не меньше футуристов лю-бил оказываться первооткрывателем новых, никогда прежде не разрабаты-вавшихся тем) упоминаются ролики:
Скетинг-ринг залит огнем,
Розы спят на нашем столике,
И, скользя, летят кругом
С тихим, звонким скрипом ролики.
«На скетинге»
В двух стихотворениях 1913 года речь заходит о футболе; в первом — ми-молетно, в соседстве с цитатой из «Ревизора» Гоголя и упоминанием о боль-шом теннисе; для второго стихотворения футбол был выбран главной темой:
И вот, засунув ручки в брючки.
Благонадежен и душист,
Стал вылезать на свет, по штучке,
Академист! Академист!
Пришел он правой стороною,
Пришел, понюхал и — ушел:
Наука — нечто ведь иное,
Чем лаун-теннис и футбол!..
Н. Агнивцев. «Успокоение»
Футбол, футбол!
Вот первый гол
Взлетает ввысь.
Гордись, гордись,
Чьей силы дар
Ноги удар
Опасность отвратил,
Когда от сил
Отстав, он мяч
Опередил и вскачь
По мятой зелени
Его к тени
Противника пустил!
Рукоплесканья.
Похвальные желанья
Первым быть
Их молодая прыть
Высказывает прямо,
И отроки упрямо
Оспаривают шар,
Пока вечерний пар
Их крепких ног
Не скрыл.
Итог
Судьею оглашен;
Финала звон.
Так отроки милы,
Когда в пыли
Под зноем
Несутся роем
И мчит, как конь,
Их молодой огонь!
Забыв и «Ять»
«Колы» и «Пять»,
Восторженно они сияют,
Пред зрителем мелькают
То сине-белым,
То ярко-красным
Одежды цветом.
Тогда приветом
Дальним Рима
Их бега кажется картина.
12 октября <19>13 г.
А. Барановский. «Футбол, футбол…»5
Если большинство русских поэтов, затрагивавших в 1913 году национальный вопрос, показало себя просвещенными членами общества, суждения то-гдашних стихотворцев, касавшиеся так называемого «женского вопроса», особой толерантностью не отличались. Мужчины высказывались о женском равноправии с негодованием или, в лучшем случае, в юмористическом, ироническом или же недоуменном тоне:
Женщина будет — инженер,
Женщина будет — землемер,
Мэр, акушер и офицер,
Радуйтесь — даже, даже — шоффер.
П. Дюваль. «Суффражистка»
Нелегко смотреть на
подобное явление,
Когда женщина,
Стремлением
К равноправию, теряет
Врожденный
Облик свой, потом
Хотя бы
Раскаяние, но как помочь?!
раз потеряно
Уже все. —
Это ли победа!!
Нет!!
На Руси надо нечто
иное, —
Культура должна быть
своя.
Г. Колубанский. «Скользкий путь»
Может так когда случаться
И ваканцы находить,
Будет женка отличаться
Адвокатом выходить.
Будет знать бюджет в приходе
И отчеты издавать,
При собраньи и на сходе
Может голос подавать.
Л. Лундин. «Равноправие»
И о женском идеале
Я хотел затронуть темы,
Как его определяют
Социальные системы,
Пояснив, что в женском сердце
Не должно быть вовсе места
Пошлым радостям алькова
И куриного насеста.
А. Черемнов. «Весенняя история»
А вот о таком явлении, как проституция, поэты-мужчины, выпустившие свои книги в свет в 1913 году, писали совершенно с разными интонациями. От чуть ли не одобрения:
Быть верным женщине одной до гроба невозможно,
Красивее минутная любовь.
Любить я не хочу, такое чувство ложно,
А если захочу, — любовь куплю я вновь.
В. Гиляровский. «Я не хочу, чтоб женщина меня любила…»
До праведного негодования (особенно досталось главному петербургскому проспекту):
Здесь отравою разврата —
Развращают сестры брата,
Мать выводит дочь.
Здесь, на Невском каждодневно
Жизнь кипит отравой гневно, —
Смерть несет ей ночь.
И. Радецкий. «Невский»
Разодета как царица
В драгоценные меха, —
Вот она, столицы львица,
Дочь позора и греха.
А. Терновский. «Ночью на Невском» — из «Книги настроений»
Очень часто эта тема эксплуатировалась бульварными виршеплетами в духе все того же «жестокого романса»:
Я проститутка —
Дитя я горя:
Отец мой — голод,
А мать — нужда.
С неправдой жизни
Недолго споря,
Я долго билась
В тисках труда.
В. Винкерт. «Проститутка»
Невинный ребенок играет
Весел, беззаботен всегда;
Про мать ничего он не знает,
Не знает хлопот и труда.
Мамаша его проститутка
Торгует собой без стыда;
О, бедный, ты бедный малютка!
Жалею тебя я всегда.
М. Гомонов. «Невинный ребенок…»
А на лице твоем, юностью писаны,
Горят роковые слова,
Продается с публичного торга,
Не зная людского стыда.
С. Григорьев. «Вольная дочь»
Сиротой расти не шутка,
Особливо коль нужда,
Перед Вами — проститутка,
Осуждайте, не беда.
П. Дюваль. «Доля»
Нередко в русских поэтических книгах 1913 года встречаются и бытовые сценки с участием проституток, как бы предсказывающие типологически сходные эпизоды из рассказов позднего Бунина:
В маленьком номере дальней гостиницы
Все для торжественной встречи готово.
Шутка ль! Сегодня там две именинницы —
Две проститутки из Шклова!
В. Винкерт. «Именины»
– Мужчина, ангел, проводите!
Вы не хотите? одна печаль.
Хоть папиросой угостите,
Коли не жаль.
П. Гайдебуров. «— Мужчина, ангел, проводите!..»
Очень просто: встретились на улице,
Посмотрели, улыбнулись и пошли,
Шесть кварталов по какой-то улице,
На шестой этаж по лестнице взошли.
И. Евдокимов. «Проститутка»
— Я полночная блудница.
Полюби. Пойдем сейчас.
— О, малютка! Ты зарница…
Я же… Я давно погас.
Д. Цензор. «Блудница»
Эпатажное обобщение в духе ранних декадентов сделал в одном из своих стихотворений Сергей Рафалович:
И, осилив трепет жуткий,
Заявлю перед Судом,
Что все люди — проститутки
И весь мир — публичный дом.
С. Рафалович. «Проститутка»
Практически полное отсутствие в России начала 1910-х годов цензуры спровоцировало многих авторов, издавших книги стихов в 1913 году, попробовать свои силы в эротической поэзии.
Самые скромные ограничивались изображениями обнаженных красавиц в не фривольных ситуациях:
Вот стоит на возвышенье,
вот замедлилась немножко,
но потом — одно движенье,
и отстегнута застежка.
И, как пенный водоскат,
белый шелк к ногам скользит.
Обнаженная стоит.
П. Соловьева. «Перекресток»
Я видел женщину нагую,
Когда, прекрасна и строга,
Вдруг раздробила гладь речную
Ее точеная нога.
Н. Севастьянов. «Июнь»
Менее стыдливые описывали более рискованные ситуации:
Как, неужели муж у Вас,
Перед которым, Вы, смущенная
Бесстыдным взглядом тусклых глаз,
Стоите нагло — обнаженная?
Д. Крючков. «Случайной» — из книги «Падун немолчный»
Иной вздыхает глубоко
О ножках маленьких в трико,
О том, как фея карнавала,
Танцуя бешеное па,
Крутые бедра обнажала…
А. Липецкий. «Надя Данкова»
В театры, картины
Те дети невинны
С охотой бегут.
Где видят лобзанье,
Секретны свиданья
И портят их тут.
Л. Лундин. «Жизнь городская»
Одеяло белоснежное —
Чистый, девственный покров,
Под тобою дева нежная
Спит в объятиях богов.
Ты, обвивши ноги стройные,
Грудь лилейную обняв,
Даришь ласки беспокойные,
Тело девы разметав.
Знойной негою разбитое,
Тело льнется и горит.
И глаза полузакрытые
Сладострастие томит.
Хочет вихря-наслаждения.
О! Как мучает жара!!
И тебе без противления
Отдается до утра.
А. Шамонин. «Одеялу»
И обводили мутным взглядом
Певиц визгливые ряды,
Их бедра, груди и зады.
И. Эренбург. «Воскресный вечер»
Им нагло брошенное семя
Уж укреплялось в глубине,
А он, довольный, в это время
Храпел на потной простыне.
Он же. «Первая ночь»
Самые же смелые упивались подробностями любовных сцен и чувствен-ных описаний. При этом разница между модернистами и массовыми поэтами, мастерами стиха и графоманами опять же оказывалась несущественной:
Приди с улыбкою наяды —
Тебя я жду в мерцанье свеч
Приди и скинь свои наряды
И обнажи свой мрамор плеч.
Я расстегну шнуры на платье,
Я обнажу твой пышный стан
И ты падешь в мои объятья,
В мой опьянительный вулкан.
А. Балагин. «Приди! (Из цикла «Цветы иллюзий»)
Измяты пышные цветы,
Одежды белые прелестной красоты
Рассеяны кругом небрежно,
И упоение страстию мятежно
Здесь сладостный нашло приют.
Здесь мил сердцам немой уют,
В нем Лидия в сиянье красоты,
На юноши стальную грудь
Раскинув кудри золотисты,
Вдыхала запах лип душистый.
А. Барановский. «Брызги»
И безупречный алебастр девических грудей
То две лампады светят мне на празднестве страстей.
Как кость слоновая — живот, и, торжество стиха,
Уводит грезу нежный грот, укрытый дымкой мха.
К. Бальмонт. «Два венка»
Там поцелуи и вздохи объятий,
Тела бесстыдного радостный стон,
Горе отвергнутых смертных проклятий.
Бубна танцовщицы рокот и звон.
А. Барышев. «Любовь»
Бесстыдно в нирване шелков утопая
Призывным волненьем роскошной груди,
Она разметалась, раскрылась на ложе
Непентой коварной, к безумьям спеша.
Сквозь гибкое, хищное тело слепая
Едва лишь украдкой дышала душа.
Н. Брандт. «Он и она»
И снова ты, и на груди целованной
Мой поцелуй отметили сосцы.
Такой же юный, ты пошли уловы нам,
Твоей мы ночи ранние косцы.
К. Большаков. «И снова ты, и на груди целованной.» — из книги «Сердце в перчатке»
Сорви с себя наряд свой празднично-крикливый,
Одежд последних ткань я сам с тебя сорву,
Я потушу огни; как воин торопливый,
Я страсти натяну живую тетиву.
…………
И вот мы на костре. Кровавыми кругами
Нас обступила тьма. Змеями ног и рук
С тобой соплетены, как чарами, как снами
Мы тьмою опоясаны для ада мук.
Мы сожжены, мы падаем в бессилье,
Как мира два сгорающих в друг друге мы.
Где пурпур нежных роз? Где свежесть белых лилий?
Где алость юных утр, рожденная из тьмы?
А. Ефременков. «Сорви с себя наряд свой празднично-крикливый…»
В змеиных сгибах сладострастных
Вопьюсь в твой стан я вновь и вновь,
Из жил трепещущих и красных
Как хмель, я жадно выпью кровь.
Кашталинская. «Вампир»
она невинная нагая
и капли блуда
в пляске зноя желанием роняя
сильнее пью дым кальяна
закрыв глаза смотрю
молчаньем говорю
в пустых объятьях
ее сжимаю
немую нежную нагую
В. Каменский. «она невинная нагая…»
Ты была черноглаза,
Шаловливая Катя.
Разязалися платья
Под защитою вяза.
Покраснев, ты молчала,
Стало сонно и сладко.
Жадный миг отвращала,
Сдвинув ноги украдкой.
Тонкий писк комариный,
Ты тепла и стыдлива.
Зеленеет крапива,
Жжет нам руки и спины.
Г. Мейер. «Ты была черноглаза…»
В моих объятьях прижиматься…
Всем телом знойно… целовать…
Дыханью страсти отдаваться
И в наслажденье замирать.
Волшебной силой вдохновенья
Дышу при встрече я с тобой
И дышит силой обольщенья
Прелестный стан полунагой…
И линьями, движеньем тела
Меня швыряла ты как пса…
Меня ты в страсть преобратила…
За то ж должна ты быть моя.
А. Неврастенный. «В моих объятьях прижиматься…»
Я пальцы длинные целую,
Быть может рук, быть может ног.
Никто загадку их немую
Мне разгадать бы не помог.
И в темных чарах смутной мари
Кружась, как листья на воде,
Округлость двух я полушарий
Ласкаю — и не знаю: где?
Кругом обманны стали дали,
Обманны тени в терему:
К каким губам твоим припали
Мои уста — я не пойму.
С. Рафалович. «Загадка»
Ты упала с томным стоном,
Звонко бросивши тимпан.
Тише, с шепотом влюбленным
К персям девы воспаленным
Припадает юный Пан.
С. Соловьев. «Вакханка»
Поет душа, под осени berceuse,
Надежно ждет и сладко-больно верит,
Что он придет, галантный мой Эксцесс,
Меня возьмет и девственно озверит.
Игорь Северянин. «Berceuse осенний»
Люблю тебя, страсти весталка,
Красивая, злая шатенка,
Смеясь, и качаясь, и плача,
Ты молвила с блеском оттенка:
«Мой папа уехал на дачу,
Нас могут подслушать сквозь стенку!»
А. Хоминский. «В Одессе»
Вместо подведения итогов попробуем сменить оптику и очень коротко по-казать, что может дать читателю и исследователю рассмотрение той или иной конкретной книги стихов на выявленном нами тематическом фоне.
Примером послужит первое издания «Камня» (1913) Осипа Мандельштама.
Эта маленькая двадцатидевятистраничная книжка была издана без портрета автора, предисловия и разбиения на разделы. Тем более важна в ней компози-ционная роль датировок, которыми снабжены все стихотворения. В книге про-слеживается тяготение к точной календарной хронологии, лишь с двумя сбоями.
Общее впечатление от «Камня» как от поэтического дневника поддержи-вается неброским объединением всех стихотворений в пространственные группы (комната, лес, Петербург, внутреннее пространство великих соборов), а также дневниковыми зачинами некоторых из стихотворений («Сегодня дур-ной день…»; «Уже светло…»; «Целый день сырой осенний воздух // Я вдыхал в смятенье и тоске…»; «Я на прогулке похороны встретил // Близ протестант-ской кирки, в воскресенье…»).
Ключевые для 1913 года темы затрагиваются в первом издании дебютной мандельштамовской книги только в уже процитированном нами финале «Пе-тербургских строф»: «Летит в туман моторов вереница…» и т. д. Лишь с боль-шой натяжкой можно усмотреть отражение темы «Трехсотлетие Дома Рома-новых» в стихотворении «Царское Село»6:
Свист паровоза. Едет князь.
В стеклянном павильоне свита!..
И, саблю волоча сердито,
Выходит офицер, кичась, —
Не сомневаюсь — это князь.
Однако именно в 1913 году Мандельштам написал сразу несколько стихо-творений, в которых последовательно и целенаправленно осваивал остросо-временные темы, но в первое издание «Камня» эти стихотворения не включил. Вот эти темы и микротемы: кинематограф (стихотворение с одноименным заглавием), футбол и теннис (стихотворения «Футбол», «Второй футбол», «Теннис»), судьба династии Романовых (стихотворение «Заснула чернь. Зияет площадь аркой.»), гибель «Титаника» (строки: «Забыв "Титаника" совет, // Что спит на дне, мрачнее крипта» из стихотворения «Американка»), самоубий-ство (финал «Летних стансов»: «И, с бесконечной челобитной // О справед-ливости людской, // Чернеет на скамье гранитной // Самоубийца молодой»).
Правдоподобное объяснение такой тактики Мандельштама как автора и в то же время составителя своей первой книги стихов, как кажется, лежит в области истории борьбы и взаимодействия тогдашних литературных груп-пировок. Мы уже имели возможность убедиться, что самыми рьяными энту-зиастами актуальных для 1913 года тем были футуристы. Будущий же автор «Камня» как раз в этом году всерьез задумывался о вхождении, вместе с Ми-хаилом Зенкевичем и Владимиром Нарбутом, в кубофутуристическую группу «Гилея». Этот альянс в силу различных причин не состоялся, соот-ветственно, Мандельштам и в «Камень» (1913) свои остроактуальные стихо-творения не включил — в акмеистическую программу воспевание техниче-ского прогресса вписывалось не очень органично.
Иными словами, или, если угодно, под иным углом зрения: некоторые из перечисленных выше стихотворений Мандельштама, вероятно, правомерно будет счесть его осторожной попыткой нащупать точки соприкосновения с футуристическим движением.
Так взглянуть на эти стихотворения Мандельштама позволило нам соот-несение их тем с главными темами русской поэзии 1913 года, намеченными и кратко проанализированными в этой работе.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Упомянем также стихотворение С. Боброва «Его королевскому величеству королю черногорскому Николаю I». Также см. темпераментное стихотворение Авенира Чимерзина, посвященное русско-польским взаимоотношениям:
Мне грезится: поляки русским покорились.
Над родиной моей не слышится их стон.
В один родной народ славяне дружно слились,
Вражда веков прошла — исчезла, словно сон.
«Мне грезится, что ночь спустилась над Варшавой…»
2) См. также стихотворения С. Гурвича («Самоубийца»), А. Жуковского («Могила самоубийцы (К картине Котарбинского)»), М. Исаковой («Самоубийцы на берегу моря») и А. Журина («Самоубийца»).
3) При написании этого фрагмента нашей работы мы ориентировались на серию увле-кательных новаторских заметок: Тименчик Р.Д. Стихоряд и киноязык в русской куль-туре начала ХХ века // Finitis duoddecim lustris: Сборник статей к 60-летию проф. Ю.М. Лотмана. Таллин, 1982; Он же. К символике трамвая в русской поэзии // Труды по знаковым системам. Ученые записки Тартуского университета. Вып. 754. Тарту, 1987; Он же. К символике телефона в русской поэзии // Труды по знаковым системам. Ученые записки Тартуского университета. Вып. 831. Тарту, 1988.
4) Ср. также в его стихотворении «В звоне стекол и в звяке звонков.» (из цикла «На Невском»):
Кто же я? И зачем в этом гуле
Металлических блоков и шин
Так беззвучно шаги утонули,
Так подавленно думы мелькнули —
Или и я только атом машин?
5) В стихотворении изображается реальный футбольный матч, следующим образом описанный в газетной заметке: «Третьего дня состоялся футбольный матч между одесск[ой] кр[аевой] футб[ольной командой] "Стелла" и гимназической командой Аккермана "Террор". Матч привлек много публики. Результат матча 6:0 в пользу одесск[ой] футб[ольной] ком[анды] "Стелла". Заметно хорошая была игра из одесск[их] футболистов и форвардов: С. Койфмана, К. Бланкмана и А. Слепого. Из хавбеков выделялся В. Гнатовский. Красиво играли беки: Д. Коган и Г. Шекер. Со стороны аккерманцев выделялся игрой — голкипер Маньковский. Реферировал матч — Кауфман» (Без подписи. Футбол // Одесские известия. 1913. 13 (26) ок-тября. № 9151. С. 6).
6) Не проще ее найти в другом стихотворении с названием «Царское Село» из книги Е. Аврамова «Море и берег»:
А солнце между тем спускалось
И им красиво освещалась
Поверхность темная пруда,
Высокий берег, галереи,
Дворцы, беседочки, всегда
Стою прикован, все лелея
Свой глаз на дивном сочетаньи
Труда, изящества и знанья.