(Что Пушкин знал о цыганах и почему скрыл от читателей свои познания)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2013
Три южные поэмы Пушкина посвящены трем экзотическим мирам — черкесов, крымских татар и цыган. Во всех трех случаях это воображаемые миры, которые Пушкин создал, опираясь на литературные (в основном поэтические) модели, искусно приноровленные к необычному материалу[1].
Что касается «Кавказского пленника», то его фиктивную, «выдуманную» природу обнажил впоследствии сам автор, писавший в «Путешествии в Арзрум» о своей юношеской вещи: «Все это слабо, молодо, неполно; но многое угадано и выражено верно»[2]. Заданная поэмой сюжетная (и конфликтная) парадигма оказалась на редкость жизнеспособной, но все же последующая разработка кавказской темы в русской культуре строилась на полемическом переосмыслении «Кавказского пленника». Иная ситуация сложилась с «Цыганами». Очень рано и очень надолго утвердилась мысль о том, что Пушкин отразил в своей поэме цыганскую жизнь в целом достоверно и со знанием дела. Не в последнюю очередь поэтому пушкинская поэма оказала определяющее воздействие на восприятие цыган в русской культуре и на литературное развитие цыганской темы.
Представление о глубоком личном знании Пушкиным цыганской жизни поддерживалось легендой о том, что поэт долго кочевал с цыганским табором по Бессарабии. Легенда эта приобрела видимость «документальности» в позитивистскую эпоху, с легкой руки П.Е. Щеголева, опубликовавшего (а затем не раз републиковавшего) пересказ рассказа тети анархиста З.К. Ралли (!) о пребывании Пушкина в цыганском таборе и о его «цыганской любви»[3]. И хотя выявленные впоследствии факты обнаружили крайнюю сомнительность мемуаров Ралли в ряде пунктов (в частности, выяснилось, что Константину Ралли, отцу мемуариста, «хозяину» табора и якобы соучастнику приключений Пушкина, было в ту пору… 10 лет), легенду это не поколебало. Вот что, например, можно прочесть в шести изданиях книги Б.А. Трубецкого «Пушкин в Молдавии»: «Пушкин провел более месяца в цыганском таборе, кочевавшем в районе сел Долна (теперь Пушкино), Юрчены и Варзарешты. Это непосредственное наблюдение за жизнью и бытом цыган и придало поэме столь реалистический (несмотря на романтическую окраску отдельных образов) характер»[4]. Е.М. Двойченко-Маркова почти дословно повторяет Трубецкого, еще более вульгаризируя механизмы творческого процесса: «Однажды в районе сел Долна, Юрчен и Варзарешты Пушкин встретил кочующий табор цыган, примкнул к нему и провел с кочевниками около месяца. Непосредственное наблюдение поэта за жизнью и бытом цыган помогло ему создать непревзойденные картины и сцены в его поэме "Цыганы", написанные прямо с натуры»[5].
Между тем легендарный характер истории о пребывании Пушкина в таборе прекрасно понимал Павел Вяземский («Душа моя Павел…»), сын князя П.А. Вяземского, в пору выхода «Цыганов» из печати — семилетний мальчик. Он вспоминал:
В 1827—1828 годах вокруг меня более других стихотворений Пушкина звучали стихи из «Бахчисарайского фонтана» и «Цыган». Я помню, как мой наставник, Феодосий Сидорович Толмачев, в зиму 1827—1828, обращая мое внимание на достоинства «Цыган», объяснял, что Пушкин писал с натуры (как не вспомнить тут Е. Двойченко-Маркову! — О.П.), что он кочевал с цыганскими таборами по Бессарабии, что его даже упрекали за безнравственный род жизни весьма несправедливо, потому что писатель и художник имеют полное право жить в самой развратной и преступной среде для ее изучения. Легенда эта, поясняющая мнимую с натуры передачу цыганской жизни, в воображении ребенка рисовала лишь высшие, таинственные наслаждения вне условий и тесных рамок семейной жизни[6].
Павел Петрович Вяземский осознавал фиктивный характер цыганской легенды куда лучше, чем почтенные пушкинисты последующих времен.
Сейчас мы можем сказать более или менее достоверно о контактах Пушкина с цыганами следующее: Пушкин наверняка видел бессарабских цыган и, скорее всего, из любопытства посещал их табор (деревню). Все остальное — необоснованные домыслы. Ни о каком отражении «жизни и быта» цыган в пушкинской поэме речи идти не может: перед нами — как и в случае с «Кавказским пленником» — вымышленный мир, виртуозно сотворенный из разнородных литературных материалов и из рефлексии над популярными философскими идеями.
Фиктивность пушкинского текста должна показаться особенно поразительной, если принять во внимание, что в пору создания «Цыганов» Пушкин располагал наиболее полной информацией о цыганах (хотя и восходящей не к личным полевым наблюдениям, а к книжному источнику), которая только могла быть доступна в тот исторический момент европейскому писателю.
* * *
В октябре 1824 года в Михайловском, только что вчерне закончив «Цыганов», Пушкин набросал в рабочей тетради № 835 (так называемой Второй масонской) следующий текст:
Долго не знали в Европе происхождения цыганов; считали их выходцами из Египта — доныне в некоторых землях и называют их Египтянами. Англ.<ийские> путешественники разрешили наконец все недоумения — доказано, что цыгане принадлежат отверженной касте индейцев, называемых Париа. — Язык и то, что можно назвать их верою — даже черты лица и образ жизни верные тому свидетельства. — Их привязанность к дикой вольности, обеспеченной бедностию, везде утомила меры, принятые правительством для преобразования праздной жизни сих бродяг — они кочуют в России, как и в Англии; мущины занимаются ремеслами, необходимыми для первых потребностей, торгуют лошадьми, водят медведей, обманывают и крадут, женщины промышляют ворожбой, пеньем и плясками. — — —
В Молдавии цыгане составляют большую часть народонаселения; но всего замечательнее то, что в Бесар<абии> и Молда<вии> крепостное состояние [существует] только между сих смиренных приверженцев первобытной свободы. Это не мешает им однакож вести дикую кочевую жизнь, довольно верно описанную в сей повести. — Дань их составляет неограниченный <?> доход супруги Господаря. — Они отличаются перед прочими большей нравственной чистотой. — Они не промышляют ни кражей ни обманом. Впрочем они также дики, также бедны, также любят музыку и занимаются теми же грубыми ремеслами.—[7]
В большом академическом собрании сочинений Пушкина этот текст опубликован под редакторским заголовком «<Примечания к "Цыганам">», что едва ли верно; скорее всего, перед нами набросок предисловия к поэме (Пушкин любил и активно использовал этот жанр: ср. предисловия к первому отдельному изданию Первой главы «Евгения Онегина», ко второму изданию «Руслана и Людмилы» и к первому изданию «Полтавы»). Судя по всему, предисловие предполагалось опубликовать анонимно или под псевдонимом, но, во всяком случае, не как пушкинский текст: инкорпорированнная в него оценочная характеристика «Цыганов» («жизнь, довольно верно описанную в сей повести»), конечно, не могла даваться от лица автора.
В этом предисловии Пушкин неожиданно обнаружил познания, которые в 1820-х годах (да и в более позднее время) отнюдь не были общераспространенными.
Прежде всего обращает на себя внимание сообщение об индийском (или, как тогда обычно писалось, «индейском») происхождении цыган. В ХХ веке эта концепция стала не только широко известной, но и общепризнанной; в пушкинское время о ней мало кто знал; высказывание Пушкина резко выделяло его среди писавших о цыганах сочинителей XVIII — первой трети XIX века, равно русских и европейских.
Д. Кантемир, автор для своего времени превосходного «Описания Молдавии», указывал на неясность происхождения цыган: «Откуда и когда пришел этот народ в Молдавию, они сами не знают; не упоминают о них и наши летописцы. Они пользуются языком, который является общим в этих местах для всех цыган, в котором попадается много чисто греческих слов и даже немало персидских»[8].
Но Кантемир по крайней мере не стал восполнять недостаток сведений своими (и чужими) фантазиями; другие авторы оказались куда смелее и раскованнее. Так, П.П. Свиньин — первый известный русский писатель, побывавший в Бессарабии (а заодно и в Молдавском княжестве) после присоединения ее к России, — в своем «Описании Бессарабской области» (1816) сообщал о цыганах следующее: «Цыгане. В древности назывались тингиянами и обитали в африканской области, Нумидии. Еллины называли их, как кочующий народ, — номадами, почему область сия наименована Нумидией. Во время величия римлян они находились в их подданстве и заняли от них много слов греческих и римских, которые и доныне остались в их наречии, особливо в нумерации (счислении). Славный вождь их Цынгиян долго сопротивлялся турецкому султану, но был наконец побежден, ушел с оставшимся народом в Европу и рассеялся по всем государствам»[9].
А.Ф. Вельтман, оказавшийся в Кишиневе в то самое время, когда туда прибыл Пушкин, в своих «Воспоминаниях о Бессарабии» касается и вопроса о происхождения цыган, причем в прямой связи с пушкинской поэмой: «…кочующие цыгане по Бессарабии подали Пушкину мысль написать картину "Цыган", хотя это несчастное племя Ром, истинные потомки плебеев римских, изгнанные илоты, там не столь милы, как в поэме Пушкина»[10]. Вельтман, начитанный, но увлекающийся филолог-дилетант, произвольно связал цыган с римскими плебеями на основе омонимического сходства самоназвания цыган (Rom, Roma) и латинского названия г. Рима (Roma). Следует, впрочем, заметить, что сходное представление (причем воздвигнутое примерно на тех же «лингвистических» основаниях) пользовалось доверием еще в конце XIX века; правда, римские плебеи с годами превратились в римских рабов: «… цыгане — не что иное, как потомки римских рабов и рабынь, которые бежали от гонений своих господ, бежали от своего уничтожающаго всякое человеческое достоинство полного бесправия в древнем Риме. Только постоянное, непрерывное, изо дня в день бегство освобождало бесправных рабов от ига рабства, только кочевая жизнь могла им дать семью и отечество. Мы "романе", говорят без всяких пояснений про себя и свое племя цыгане»[11].
Однако безусловно доминирующим (во всяком случае, наиболее широко распространенным) еще в XVIII — первой трети XIX века было представление о египетском происхождении цыган (восходящее к XV веку — времени появления цыган в Западной Европе и первых упоминаний о них в юридических документах и хрониках). Это представление разделялось даже теми из европейских писателей, которые стремились «научно» фундировать свои сочинения и прославились тщательным изучением как исторических источников, так и исторических исследований.
Так, Вальтер Скотт в позднейшем предисловии к роману «Гай Мэннеринг, или Астролог» («Guy Mannering, or The Astrologer»,1815), датированном 1 августа 1829 года, писал: «Некоторые местные обстоятельства предоставили автору в годы его юности возможность кое-что наблюдать лично и много услышать о впавшем в ничтожество классе, называемом цыганами; в большинстве случаев это смешанная раса, составленная из древних египтян, которые появились в Европе приблизительно в начале пятнадцатого века, и разных бродяг европейского происхождения»[12].
«Египтянами» именуются цыгане и в нашумевшем романе В. Гюго «Собор Парижской богоматери» (1831); в шестой части книги дается объяснение их египетского происхождения и описывается их маршрут из Нижнего Египта через Польшу в Реймс (Гюго основывался на сведениях, почерпнутых в кн.: Sauval Н. Histoire et Recherches des Antiquites de la Ville de Paris [1724][13]).
Господствовали подобные представления и в России, куда они пришли из Европы. Русские авторы часто именовали цыган и цыганок египтянами и египтянками. Ср., например, самое знаменитое (до появления поэмы Пушкина) поэтическое изображение цыганки — стихотворение Г.Р. Державина «Цыганская пляска» (1805): «Возьми, египтянка, гитару, / Ударь по струнам, восклицай…»[14] Примечательно, что Пушкин еще в конце 1810-х годов вполне разделял общее мнение. В послании Всеволожскому (1819), рисуя воображаемое времяпрепровождение адресата в Москве, он описывает и пребывание его среди московских цыган (стилизуя цыганок под вакханок Батюшкова):
А там египетские девы
Летают, вьются пред тобой;
Я слышу звонкие напевы,
Стон неги, вопли, дикий вой…[15]
Что же заставило Пушкина через пять лет после создания этих стихов столь радикально изменить взгляды и так далеко отойти от общепринятой точки зрения?
Кажется, единственная попытка объяснить его необычную осведомленность в экзотическом предмете была предпринята в свое время М.Ф. Мурьяновым. В статье «Пушкин и цыгане» исследователь писал: «Авторские примечания к поэме "Цыганы" показывают, что Пушкин искал средства выражения художественного замысла не только в прямых жизненных наблюдениях, но и в доступной ему литературе по цыгановедению, к тому времени очень небольшой, но представлявшей практический интерес для русской администрации Бессарабии и поступавшей в библиотеки Кишинева и Одессы. В частности, Пушкин ознакомился с имевшимися данными о прародине цыган и в 1824 г. присоединился к правильной точке зрения, согласно которой они являются выходцами из Индии; у других авторов заблуждения по этому вопросу продолжались вплоть до XX в. Приоритет в установлении истины принадлежит немецкому лингвисту И. Рюдигеру[:] в 1782 г. он вышел на путь, впоследствии приведший сравнительное языкознание и антропологию к строгому доказательству индийского происхождения цыган»[16].
Мурьянов справедливо указал на то, что занятая Пушкиным позиция в основном соответствовала самому передовому уровню тогдашней науки. Но при этом немецкий лингвист Рюдигер (за которым Мурьянов признает первенство в установлении индийского генезиса цыган, что не совсем точно) прямым источником Пушкина быть никак не мог: его концепция (к тому же далеко не во всех деталях совпадавшая с той, которую изложил Пушкин) была обоснована в разделе «О языке и происхождении цыган из Индии» многотомного и сугубо специального академического трактата, напечатанного в 1782 году в Лейпциге на практически недоступном Пушкину немецком языке[17].
Поиски непосредственного источника информации, сообщенной Пушкиным, приводят нас к яркой фигуре гёттингенского ученого Генриха Морица Готтлиба Грельмана. Личность его заслуживает того, чтобы остановиться на ней подробнее[18]. Грельман родился 7 декабря 1753 года в Йене, где закончил гимназию (в которой, между прочим, дружил с Августом фон Коцебу, впоследствии павшим от кинжала Карла Занда). Учился он чрезвычайно успешно, быстро стал любимцем директора гимназии, на дочери которого и женился в 1791 году. Церемония бракосочетания была совершена близким другом тестя — Иоанном Готфридом Гердером, веймарским пастором и создателем учения о национальных культурах. В свете научных интересов Грельмана это обстоятельство приобретает почти символический характер.
Университетское образование Грельман начал в Йене (1776—1781), а в 1781-м переехал в Гёттинген. Получив в 1783 году степень магистра Йенского университета, он начал преподавательскую карьеру в Гёттингенском университете — виднейшем интеллектуальном центре немецкого Просвещения; с 1787-м он состоит в нем экстраординарным, а с 1794 года — ординарным профессором философского факультета. Несмотря на весьма скромное жалованье и постоянную стесненность в средствах, Грельман отказывался покидать Гёттинген, хотя и получал заманчивые предложения из Йены…
Но когда в 1803 году попечитель Московского учебного округа М.Н. Муравьев обратился к Грельману (и еще к нескольким гёттингенским профессорам) с предложением занять кафедру всеобщей истории и статистики в Московском университете, он не только немедленно дал согласие, но и убедил последовать в Москву колебавшихся коллег (в частности И.Т. Буле, впоследствии сыгравшего выдающуюся роль не только в истории Московского университета, но и в московской культурной жизни)[19]. Юный Ал. И. Тургенев, тогда — студент Гёттингенского университета, откликнулся на известие о приглашении немецких профессоров в Москву с большим энтузиазмом. В письме родителям от 2 января 1804 года (20 декабря 1803 года по старому стилю) он писал: «Но я никому так не рад, как Грельману, потому что он вместе с большею ученостию и с дарованиями соединяет и благородный характер. Он хочет совершенно посвятить себя России, выучиться по-русски и написать Жизнь Петра Великого. Но что всего более служит к похвале его, есть то, что он едет в Россию не в намерении обогатиться там, но точно из любви к своей Науке и желая принести ей и России пользу»[20]. Похвалы Грельману Тургенев повторил в письме от 22/10 марта 1804 года, в канун отъезда профессора в Россию: «Он через три недели едет, и я просил уже его побывать у вас. Университет в нем выигрывает больше всех; мы не многими были так довольны в лекциях, как им. Мастерски читает Статистику и, сверх всего этого, он же еще и доброй, бескорыстной человек»[21].
Грельман прибыл в Москву в начале лета 1804 года. 31 августа он прочел на латинском языке инаугурационную лекцию — «De natura et fructu Statisticae», но на этом его российская карьера закончилась; вскоре он слег, пораженный тяжким недугом: «Жестокая нервическая горячка, не смотря на все усилия и пособия врачебные, продолжавшаяся 20 дней, прекратила жизнь ученого 1-го Октября»[22]. В годовом отчете министру народного просвещения («Изложение трудов Императорского Московского Университета в течение 1804 года») М.Н. Муравьев писал: «Университет имел несчастие потерять сего знаменитого ученого в Октябре того же года смертию, в то самое время, когда он напрягал все свои силы к пользе и славе оного»[23].
* * *
За свою сравнительно недолгую жизнь Грельман опубликовал ряд трудов на исторические и статистические темы[24], но европейскую известность и посмертную славу в узких кругах принесла ему первая книга — исследование о цыганах. Она вышла двумя изданиями по-немецки (в 1783 и 1787 годах)[25] и была переведена на несколько языков: на французский (дважды — в 1788 и 1810 годах), на английский (тоже дважды — в 1787 и 1807 годах)[26] и на голландский (в 1791 году). Роль этой книги в изучении «цыганского вопроса» совершенно исключительна. По заостренной формулировке голландского исследователя В. Виллемса, именно Грельман «сконструировал» цыган как этнос.
Книга состоит из двух частей, содержание которых можно определить так: первая часть — это морфология цыган, вторая — их исторические корни. Первая часть («Описание цыган») посвящена появлению и распространению цыган в Европе, их антропологическим и культурно-этнографическим особенностям (кухня, одежда, занятия, брак, смерть и т.п.); в трех последних главах речь идет об отношении к цыганам в различных странах Европы и о перспективах их интеграции в цивилизованное общество. Вторая часть («О происхождении цыган») посвящена критике существующих представлений о генезисе цыган и обоснованию — лингвистическому и культурно-этнографическому — их индийского происхождения[27].
Хотя книга Грельмана оказала определяющее влияние на изучение цыган, в первой трети XIX века она была сравнительно неплохо известна только в узкой академической среде и куда хуже — среди широкой, даже образованной публики. Поэтому не может не вызвать удивления тот факт, что Пушкин — весьма далекий в эту пору от академического мира — обратил внимание на грельмановскую книгу и почерпнул из нее информацию, мимо которой прошли Вальтер Скотт и Виктор Гюго (не говоря об отечественных авторах разного калибра). Однако чудо это имеет объяснение: второй перевод книги Грельмана на французский язык (1810)[28] имелся в одесской библиотеке новороссийского генерал-губернатора и бессарабского наместника Михаила Семеновича Воронцова. Издание это пережило исторические катаклизмы и в настоящее время хранится в отделе редких книг Научной библиотеки Одесского университета (шифр: Воронц.//387)[29]. То, что Пушкин, практически не владевший немецким языком, познакомился с книгой Грельмана именно по этому переводу, не подлежит сомнению: во-первых, в переводе 1788 года, выполненном бароном Ж.-Н.-Э. де Боком, отсутствуют некоторые сведения, отразившиеся в заметке Пушкина; во-вторых, между пушкинским текстом и вторым переводом существуют явные текстуальные переклички.
Пушкин, имевший доступ к библиотеке Воронцова[30], скорее всего, прочел книгу Грельмана в конце 1823 — начале 1824 года (видимо, до мая: в этом месяце отношения Пушкина с Воронцовым обострились до крайности; пользоваться графской библиотекой Пушкин больше не мог). Вполне вероятно, что обращение к ней было связано с началом работы над «Цыганами» (январь—май 1824 года). Следы достаточно внимательного чтения отразились и в наброске предисловия к «Цыганам». Самый характер пушкинского текста свидетельствует о недавнем знакомстве с книгой: впечатления еще настолько свежи в памяти, что некоторые положения Грельмана Пушкин пересказывает почти дословно. Вряд ли он пользовался какими-то конспективными выписками: против этого свидетельствуют неточности в изложении отдельных фактов, явно приводимых по памяти.
Необходимо отметить одну особенность использования Пушкиным его источника. В тех местах, где пушкинский текст восходит к тексту Грельмана, он обычно представляет собой не подробный пересказ и не детальный конспект, но в высшей степени концентрированное изложение основных идей и фактов. Иногда Пушкин почти цитирует Грельмана, но чаще он в одной фразе или даже в части фразы излагает положение, обоснование которого у Грельмана занимает от абзаца до нескольких глав. Такая манера вообще характерна для пушкинской работы с чужими сочинениями и для его прозаического письма в целом: примерно так Пушкин будет конспектировать «Деяния Петра Великого» Голикова (что даст известные основания И. Фейнбергу рассматривать некоторые страницы этого конспекта как образцы пушкинской исторической прозы); примерно так же он будет использовать мотивы и сюжетные ходы из романов Вальтера Скотта в «Дубровском» и «Капитанской дочке».
Итак, посмотрим, что (и как) Пушкин позаимствовал у Грельмана.
Прежде всего выясняется, что к его книге восходит уже первая фраза пушкинской заметки: «Долго не знали в Европе происхождения цыганов; считали их выходцами из Египта — доныне в некоторых землях и называют их Египтянами». Она представляет собою контаминацию сведений из двух мест труда Грельмана. Начало ее — почти цитата из «Введения»: «О происхождении цыган до недавних пор ничего не было известно»[31]. Продолжение — эссенция сведений из начала первой главы Первой части: «… В Венгрии их прежде именовали Pharaohites (Pharaoh nepek, народ Фараона), и тем же наименованием продолжают пользоваться жители Трансильвании; англичане не делают между ними большого различия, всех их называя Gypsies (Египтяне); так же, как португальцы и испанцы называют их Gitanos… »[32]
Пушкин продолжает: «Англ.<ийские> путешественники разрешили наконец все недоумения — доказано, что цыгане принадлежат отверженной касте индейцев, называемых Париа».
Этот тезис восходит к шестой главе Второй части, в которой нравы, привычки, облик и поведение цыган объясняются их происхождением из низшей индийской касты и в которой Грельман, в частности, заявляет:
Мы подходим теперь в главному пункту настоящей диссертации, который состоит в том, чтобы доказать, что цыгане происходят из самого низкого класса Индусов, называемого Шудрами. Известно, что громадная индийская нация разделена на четыре класса или ранга, или — если пользоваться португальским наименованием — на четыре касты, из которых каждая в свою очередь имеет особые подразделения. <…> Четвертая каста состоит из вышеупомянутых Шудров, которые на полуострове Малабар, где они пребывают в том же состоянии, что и в Индостане, известны под именем Парии [33].
Здесь впервые употребляется слово «парии»; появится оно и в заметке Пушкина (в первом французском переводе книги Грельмана, выполненном бароном де Боком, его нет). Этот пункт исключительно важен для всей концепции Грельмана: пороки современных цыган объясняются пороками их предков-парий [34].
Для подтверждения «главного пункта» своего исследования Грельман широко использует сравнительный этнографический материал. Поскольку сам Грельман никогда в Индии не бывал, он вынужден был опираться на свидетельства европейских наблюдателей, описавших такие особенности быта, уклада, обычаев и облика представителей низших каст Индии, которые, по мнению автора, находят соответствие в быте, укладе, обычаях и облике европейских цыган.
Примечательно, однако, что как раз соответствующих свидетельств английских путешественников (то есть таких свидетельств, которые разрешили бы «все недоумения» насчет индийского генезиса цыган) в книге нет. Грельман ссылается в основном на двух английских путешественников — это Ричард Твисс (Richard Twiss, 1747—1821), автор книги «Путешествия по Португалии и Испании в 1772 и 1773 годах» («Travels through Portugal and Spain, in 1772 and 1773», 1775; во французской версии книги Грельмана ссылки даются на французский перевод: «Voyage en Portugal et en Espagne, trad. de l’anglois», 1776), и Генри Суинберн (Henry Swinburne), автор книги «Путешествия по Испании в 1775 и 1776 годах» («Travels Through Spain, in the Years 1775 and 1776», 1779; 2-е изд. — 1787). Но, как нетрудно заметить уже по заголовкам этих травелогов, оба англичанина путешествовали не по Индии, а по Пиренейскому полуострову, и по этой причине использовались Грельманом исключительно как поставщики данных об испанских цыганах. При этом Твисс считал, что цыгане произошли от смешения египтян и эфиопов, с чем Грельман, естественно, согласиться не мог; Суинберн же, затруднявшийся в определении цыганского генезиса, ограничился изложением общепринятой «египетской» версии.
Авторами, путешествовавшими по Индии и давшими Грельману особенно обильный этнографический материал для сравнительного анализа, были известный французский путешественник и натуралист Пьер Сонрат (Pierre Sonnerat, 1748—1814), автор книги «Путешествие в восточную Индию и Китай, продолжавшееся с 1774 по 1781 год» («Voyage aux Indes orientales et a la Chine, fait depuis 1774 jusqu’a 1781», 1782), и трое голландцев — миссионер и один из первых исследователей культуры Индии Абрахам Рогериус (Abraham Rogerius, 1609—1649), купец и путешественник Йохан Нихоф (Johan Nieuhof, 1618—1672), проповедник и этнограф Филиппус Бальдеус (Philippus Bal- daeus, 1632—1672) ( у двух последних Грельман позаимствовал много данных о париях — см., в частности, p. 331—333 французской версии книги). Все трое состояли на службе в Голландской Ост-Индской компании (Vereenigde Oost-Indische Compagnie). Ее расцвет относится к XVII столетию; затем она стала приходить в упадок и к концу XVIII века прекратила свое существование. Для Пушкина, как и для большинства его современников, она утратила всякую актуальность; зато на слуху у него была Британская Ост-Индская компания, поражавшая воображение планетарным размахом деятельности.
Рискнем предположить, что в памяти Пушкина английские путешественники по Испании смешались с голландскими путешественниками по Индии, а голландская компания вытеснилась английской, в результате чего и появились на свет «английские путешественники», якобы разрешившие все недоумения насчет индийского происхождения цыган. К этим фиктивным англичанам оказался подверстан и природный француз…
Пушкин продолжает: «Язык и то, что можно назвать их верою — даже черты лица и образ жизни верные тому свидетельства».
Перед нами опять концентрированное изложение информации из разных мест книги Грельмана. В заключительной части Введения он пишет, что, поскольку никаких прямых документальных источников о происхождении и миграции цыган не сохранилось, установить их генезис можно только на основе сравнительного этнолингвистического анализа:
Но если язык цыган, их имя, их физический и моральный облик, их обычаи и религиозные принципы указывают на страну, откуда они могут вести свое происхождение <…>, [то] мы должны заключить, что страна, где все эти обстоятельства оказываются соединены, должна считаться их родиной[35].
Уже в предисловии Грельман утверждает, что родина эта — Индия (l’Hindoustan). Доказательству этого тезиса посвящена вся книга. Центральное место в ее Второй — исторической — части занимает обширная (самая длинная) пятая глава, «Цыгане приходят из Индостана». Именно в ней даются лингвистические доказательства генетической связи цыган с Индией. Обширный материал, демонстрирующий параллели между цыганским и «индийским» языком (северные диалекты хинди), заключался выводом: «Сравнения, которое мы только что проделали на глазах у читателя, без сомнения, достаточно для того, чтобы убедить его в том, что язык цыган действительно тот же, что и у Индусов…» (р. 311)[36]. Вряд ли Пушкин детально изучил составленные Грельманом сравнительные таблицы, но объем привлеченного материала должен был заставить его признать вывод автора убедительным.
Но в той же главе Грельман выходит за пределы лингвистической компаративистики; в заключительной ее части указывается на сходство облика (физического и морального) цыган и индийцев: «Невозможно отрицать, что цыгане и уроженцы Индостана походят друг на друга цветом кожи, фигурой, а также робостью и малодушием»[37] (следует ссылка на свидетельства, подтверждающие это положение). Тут же отмечаются параллели в «образе жизни» цыган и индийцев:
Чтобы убедиться в том, что индийцы терпят, чтобы их дети бегали почти нагими до возраста возмужания; что их женщины, главным образом из низшего класса, так же нечистоплотны и так же отвратительны, как цыганки; наконец, что вкус к жизни под шатрами так же господствует у индийцев, как и у цыган, достаточно обратиться к «Путешествию» Сонрата по Индиям и Китаю[38].
Далее эти параллели умножаются. В шестой главе отмечается сходство между особенностями религиозной практики («то[го], что можно назвать их верою», согласно Пушкину) цыган и шудров: суть этого сходства, по Грель- ману, в том, что и те и другие с легкостью заимствуют внешние формы из религиозного обихода тех народов, среди которых обитают, будучи вообще равнодушными к религии и оставаясь в душе «хуже, чем язычниками» (р. 337).
Таким образом, мы можем констатировать, что вся без исключения информация, посвященная в пушкинском предисловии генезису цыган, и цыганско-индийским сопоставлениям в частности, восходит к Грельману.
* * *
Однако к книге Грельмана восходят и сведения, относящиеся к тому, что мы назвали морфологией цыганской жизни, то есть информация об их современном состоянии и описание их традиционных занятий.
Здесь стиль Пушкина особенно конспективен. Так, меры, предпринимавшиеся правительствами разных стран для обуздания диких любителей вольности, подробно рассматриваются Грельманом в четырнадцатой главе Первой части («О мерах, предпринятых в отношении цыган в разных странах Европы») — Пушкин обходится лаконичной сентенцией: «Их привязанность к дикой вольности, обеспеченной бедностию, везде утомила меры, принятые правительством».
Фраза «они кочуют в России, как и в Англии» восходит к информации из второй главы Первой части («О распространении цыган и об их нынешней численности в Европе»). Описывая положение цыган в разных европейских странах, Грельман говорит об Англии следующее: «В царствование Генриха VIII и королевы Елизаветы цыгане в Англии подверглись всеобщему преследованию; тем не менее они и сейчас пребывают там в очень большом числе»[39]; далее следует рассказ о трюках, к которым прибегают английские цыгане, чтобы избежать репрессий со стороны властей. Превращение у Пушкина Англии в заместительницу всей Европы можно объяснить как тем обстоятельством, что Россия и Англия — во многих отношениях антиподы и потому сопоставление их особенно эффектно, так и тем, что британские попытки разрешения цыганской проблемы привлекли внимание в России еще в первые десятилетия XIX века (не в последнюю очередь в связи с присоединением Бессарабии и появлением в империи большого массива цыганского населения)[40]. Немалую роль могла сыграть и актуальность цыганской темы в романах Вальтера Скотта (в частности, «Гае Мэннеринге»), которого Пушкин с удовольствием читает как раз в пору завершения работы над «Цыганами»[41].
Дальнейшее описание хозяйственно-экономического уклада цыган и перечень их основных занятий могут показаться отражением личных наблюдений — но лишь благодаря тому, что после книги Грельмана подобные перечни превратились в «общее место». Не так было в эпоху Пушкина. О том, что основным его источником были не личные наблюдения, а книга Грельмана, свидетельствуют, во-первых, сама последовательность перечисления цыганских занятий (в общем соответствующая таковой у Грельмана), а во-вторых — мелкие, но примечательные детали. Так, цыгане издавна имели репутацию отличных кузнецов. Грельман же, в соответствии с пафосом своей книги, эту репутацию «деконструирует». Он сообщает, в частности, что кузнечное ремесло у цыган находится на примитивном уровне и не выходит за пределы самого элементарного домашнего обихода:
Цыгане в наши дни отказываются от тяжелой работы: подковы, некоторые другие мелочи, такие как варганы, кольца и гвозди, — вот, в общем, все, чем они занимаются. Есть также те, кто чинит старые котлы или изготовляет ножи, печатки, иглы, а иногда делает медные или оловянные вещицы[42].
«…Мущины занимаются ремеслами, необходимыми для первых потребностей», — суммирует Пушкин (и потом повторяет: «занимаются… грубыми ремеслами»).
Далее Грельман рассказывает о торговле лошадьми как о втором по важности (после кузнечного ремесла) и любимейшем занятии цыган: «Другая отрасль промышленности, коей цыгане охотно себя посвящают, — торговля лошадьми, которой, кажется, они предаются с древнейших времен их истории»[43].
Цыганы «торгуют лошадьми», — лаконично констатирует Пушкин.
Торговля лошадьми дает Грельману повод остановиться на всевозможных цыганских плутнях и хитростях, направленных на то, чтобы обмануть покупателя. Пушкин и здесь лаконичен: «обманывают и крадут».
Покончив с основными занятиями цыган-мужчин, Грельман переходит к занятиям цыганок. Одно из них — танцы перед публикой: «…Они также пляшут в расчете на некоторое вознаграждение…»[44] (О цыганских танцах Грельман — в отличие от русских дворян и испанских гидальго — отзывается крайне неблагосклонно: «Их танцы — которые можно считать к тому же самыми безвкусными в мире — всегда заканчиваются ужасными гримасами и похотливыми позами»[45].) Но особенно много он пишет о практикующейся цыганками ворожбе, связывая эту деятельность (и популярность ее у публики) с древними предрассудками (см. в особенности p. 106—110). Пушкин суммирует информацию о цыганках предельно кратко: «…женщины промышляют ворожбой, пеньем и плясками».
Только одно занятие из пушкинского перечня не находят прямых параллелей в книге Грельмана: вождение медведя (показательно, между прочим, что слова «водят медведей» вписаны Пушкиным в основной текст позже, над строкой), которым занимается Алеко и которое вызвало такое дружное осуждение современников. Объяснить умолчание об этой профессии у Грельмана можно тем, что он не встречал цыган с медведями ни на улицах Гёттингена, ни на страницах изученных им травелогов. Так что, перефразируя М. Мурьянова, можно заметить, что в своем предисловии Пушкин иногда — правда, достаточно редко — опирался не только на «доступную ему литературу по цыгановедению», но и на «прямые жизненные наблюдения».
* * *
Сложным образом связана с Грельманом заключительная часть пушкинской заметки, посвященная месту цыган в социально-экономической жизни Бессарабии и Дунайских княжеств (в первую очередь Молдавии, от которой и была отторгнута Российской империей Бессарабская область). Она представляет для нас особый интерес, потому что Пушкин в ней одновременно использует и деформирует информацию из грельмановской книги.
Пушкин начинает с констатации: «В Молдавии цыгане составляют большую часть народонаселения». Разумеется, не имея возможности проводить статистических расследований, Пушкин просто воспользовался информацией из книги Грельмана (в свою очередь опиравшегося на сведения из книги Кантемира): «Кантемир говорит, что цыгане рассеяны во всей Молдавии, где у каждого барона есть несколько цыганских семей во владении. В Валахии и Славонии число их еще больше»[46].
Сообщив далее (почти мимоходом), «что в Бессарабии и Молдавии крепостное состояние существует только между сих смиренных приверженцев первобытной свободы» и что оно тем не менее не мешает цыганам «вести дикую кочевую жизнь», Пушкин неожиданно заявляет: «Дань их составляет неограниченный <?> доход супруги Господаря».
Здесь, строго говоря, неясно или неточно почти все.
Начнем с крепостного состояния.
Е.Ф. Двойченко-Маркова полагала, что источником сведений об отсутствии крепостного права в Молдавии и Бессарабии (и, соответственно, о том, что крепостное право существовало там только среди цыган) для Пушкина послужило «Описание Молдавии» Дм. Кантемира[47]. Это заключение кажется по меньшей мере странным. Пушкин, прикомандированный в качестве сверхштатного чиновника к Комитету попечения о колонистах Южного края, должен был располагать хотя бы самыми общими сведениями об особенностях социально-экономического устройства недавно присоединенной Бессарабии. Таковые содержались в статуте новой территории, с которым не могли не быть ознакомлены все чиновники кишиневской администрации, — «Уставе образования Бессарабской области» (1818; раздел «О правах и преимуществах жителей»). Из него следовало, что все жители Бессарабии (включая крестьян) лично свободны, за исключением цыган:
Цыгане разделяются на два разряда: одни принадлежат непосредственно казенному ведомству и управляются собственно от Областного Правительства; а другие суть крепостные Духовенства, Дворянства, Бояринашей, Мазылов и купцов, и зависят совершенно от них. Цыгане казенные платят в казенный доход подать под названием даждии, по основанию имеющейся у них грамоты. Принадлежащие же частным владельцам свободны от всех вообще, как казенных, так и общественных податей, сборов и повинностей[48].
Таким образом, чтобы получить необходимые сведения о современном социально-экономическом устройстве Бессарабии, совершенно излишне было обращаться к старой книге Кантемира. Но любопытнее другое. Из пушкинской заметки-предисловия следует, что Пушкин имел о статусе цыган в Придунайском регионе только самые общие и довольно смутные представления.
Прежде всего, он не отмечает разницы между положением цыган в российской Бессарабии и в Молдавском княжестве; между тем разница эта была принципиальной. В Дунайских княжествах, где крепостное право было ликвидировано еще в XVIII веке (в Валахии — в 1746 году, в Молдавии — в 1749-м), цыгане имели статус не крепостных, а рабов («sclavi» или «robie»)[49]. «Два разряда» бессарабских цыган — это трансформация в условиях Российской империи двух категорий молдавских рабов. Грельман пишет о них:
В Валахии и Молдавии никто из рабов, принадлежащих боярам, Bojaresk (боярские цыгане), не может работать как золотопромывальщик; это преимущество даровано только тем, которые зависят непосредственно от князя и именуются Domnesk (княжеские цыгане). Они подразделяются на три класса: рудари, урсары и лаеши, из которых только первые обладают привилегией мыть золото; два других класса должны зарабатывать на жизнь каким-нибудь другим ремеслом [50].
Привилегированные старатели обязаны были платить налог. В Дунайских княжествах налогообложение имело специфические формы:
Дань, которая собирается таким способом в Валахии и в Молдавии, идет не в государственную казну, а на личные нужды (буквально: «на булавки». — О.П.) княгини. Во времена Кантемира этот налог составлял в Молдавии тысячу шестьсот драхм ежегодно; супруга же господаря Валахии Стефана Раковицы получила в 1764 году со своих двухсот сорока рударей тысячу двести пятьдесят четыре драхмы…[51]
Несомненно, именно это место в книге Грельмана и послужило источником для загадочного сообщения Пушкина о цыганской «дани» супруге господаря. Но Пушкин, пересказывая Грельмана, опустил целый ряд звеньев. Грельман говорит о налоге на золотоискателей — Пушкин говорит о дани с цыган вообще, в том числе (и в первую очередь) с кочевых цыган. Это, конечно, существенная неточность. Вряд ли, однако, Пушкин сознательно вводил своих потенциальных читателей в заблуждение. Скорее всего, он именно так и запомнил сведения из прочитанной книги: в памяти отложилась дань, идущая жене господаря (как яркий и колоритный старинный обычай, достойный романов В. Скотта), но совершенно не запомнились детали (кто и за что эту дань платит).
* * *
Настало время подвести итоги и обобщить наблюдения над рецепцией Пушкиным книги Грельмана. Эта рецепция, по сути, представляет собою перевод информации из одного культурно-идеологического контекста в другой.
Грельман — человек и ученый эпохи Просвещения. Он уже усвоил представление о национальном духе и национальных культурах, которое ляжет в основу теорий Гердера. Для него цыгане — не разномастный сброд, а особый народ со своим жизненным укладом и своей культурой (хотя и примитивной). Описанию и объяснению этой культуры посвящена значительная часть его книги. С другой стороны, Грельман убежден в том, что правильное общество должно быть устроено на разумных началах. Мир цыган такому идеалу разумности решительно не соответствует: это мир дикий, непросвещенный и порочный. Грельман находит объяснение этих пороков в истории цыган — в частности, в их происхождении из низших индийских каст. Но Грельману — и в этом сказалась его органическая связь с эпохой Просвещения — недостаточно описать и даже объяснить особенности цыганской примитивной культуры. Одна из важнейших задач, решению которой должна способствовать его книга, — изменить жизненный уклад цыган, интегрировать их в европейское общество. Как историк, Грельман видит бесплодность многовековых попыток избавиться от цыган посредством изгнания или с помощью устрашающих массовых казней; как статистик-экономист, он разделяет господствующие экономические представления своего времени («эпохи до Мальтуса»): умножение народонаселения способствует процветанию государства[52]. Грельман не одобряет радикальных репрессивных мер против цыган, но сама необходимость изменения и реорганизации цыганского жизненного уклада для него не подлежит никакому сомнению. Наибольшую симпатию у него вызывают акции «просвещенных монархов» Марии-Терезии и особенно Иосифа II, стремившихся наложить на цыган «оковы просвещенья». Заключительную, пятнадцатую главу Первой части книги он целиком посвящает ассимиляционным мерам, направленным на окультуривание цыган в Габсбурской империи[53], и заключает свой обзор сетованием: «Достойно сожаления, что подобные меры не были осуществлены в других странах Европы, где этот народ по-прежнему пресмыкается в дикости, едва заслуживая почитаться частью рода человеческого»[54].
Система взглядов Грельмана объясняет, между прочим, и его повышенное внимание к рударям-золотопромывальщикам. Поскольку цыгане по природе своей не способны к сельскому хозяйству (в этом вопросе Грельман, при всем сочувствии реформационным устремлениям Иосифа II, был много скептичнее, чем просвещенный император), то промывание золота рассматривается им как перспективная форма превращения цыган из диких бродяг в полезных граждан, способных приносить обществу определенные доходы (впрочем, Грельман вынужден признать, что доходы эти невелики; он объясняет это, с одной стороны, цыганскими хитростями, а с другой — тем, что природная лень пока не позволяет цыганам добывать столько золота, сколько они могли бы).
Поэма Пушкина — плод другой эпохи и другой культуры. «Цыганы», как в свое время убедительно показал Ю.М. Лотман, — продукт рефлексии над идеями Руссо и руссоизмом[55]. Неудивительно, что Пушкин смотрит на цыган совершенно с иной точки зрения, нежели Грельман. Для Пушкина цыгане — представители естественной жизни, противостоящей «неволе душных городов». Отчужденность цыган от мира цивилизации, их «дикость» и «инако- вость» (которую тщетно стремились преодолеть своими ассимилирующими указами просвещенные монархи Центральной Европы) — в глазах Пушкина безусловно привлекательные свойства.
Поэтому нас не должно удивлять то обстоятельство, что в поэме «Цыганы» трудно найти следы знакомства автора с главной европейской книгой о цыганах — разве что один-два мелких штриха (например, старый цыган сообщает Алеко о себе и о своем племени: «Мы робки и добры душою»; в этой автохарактеристике можно услышать отголосок характеристики «робких и малодушных» цыган у Грельмана)[56]. Книга ученого немца Пушкину-поэту почти не пригодилась: он конструировал своих цыган не по образу и подобию грельма- новских бродяг и воров, а по образцу «благородных дикарей» Шатобриана[57].
Знания о цыганах, полученные из книги Грельмана, Пушкин первоначально намеревался воплотить в предисловии — жанре, состоящем с поэтическом текстом в сложных диалогических отношениях[58]. Однако и там пересказ Грельмана делался с усилением двух тенденций — идеализации и примитивизации. Пушкин не мог полностью обойти отмеченных Грельманом «пороков» цыган, но осветил он их очень лаконично и обобщенно, оставив в стороне особенно неприглядные и антипоэтические (Грельман, например, подробно разбирал вопрос о людоедстве цыган, живо занимавший европейское общество в 1782 году, когда восемьдесят четыре венгерских цыгана были обвинены в каннибализме и сорок один из них казнен). Не ограничиваясь этим, Пушкин в конце концов подчеркнуто отделил «своих» цыган от тех, что описаны Грельманом («Они отличаются перед прочими большей нравственной чистотой» и т.д.)[59].
В то же время Пушкин — в соответствии с направленностью своей поэмы — вольно или невольно представляет бессарабских цыган куда большими «дикарями», чем они были в 1820-х годах. Он хорошо запомнил и довольно точно пересказал те факты из книги Грельмана, которые придавали цыганам дополнительный экзотический колорит, отчуждавший их от привычного жизненного уклада: в первую очередь это все, что связано с их индийским происхождением. Но Пушкин только мельком (и весьма неотчетливо) касается места цыган в современном обществе, их положения в системе социально-экономических отношений, их участия в хозяйственной деятельности. Отчасти поэтому, видимо, исчезли из его пересказа книги Грельмана цыгане-золото- промывальщики (рудари): с одной стороны, добыча золота — слишком уж «индустриальное» занятие; с другой стороны, злато — это соблазн цивилизации, которого не должны знать бедные, но чистые душой дети природы («…ты лучше их / И без нарядов дорогих, / Без жемчугов, без ожерелий!»).
Коротко говоря, из книги просветителя Грельмана Пушкин использовал в наброске предисловия к «Цыганам» главным образом то, что соответствовало антипросветительской установке его поэмы, и отверг то, что этой установке противоречило.
Но даже в таком просеянном и препарированном виде этнографический и исторический материал вступал в слишком явный конфликт с тем фиктивным цыганским миром, который был создан в поэме. Видимо, по этой причине Пушкин в итоге принял решение пожертвовать предисловием (и демонстрацией своей необычной для эпохи эрудиции в цыганском вопросе). В исторической перспективе это решение оказалось стратегически правильным: отказ от квазинаучного сопровождения придал миру «Цыганов» такую внутреннюю убедительность, что в его достоверность поверили и читатели, и критики, и исследователи нескольких поколений.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Об этом подробнее см. в наших комментариях к «Кавказскому пленнику» и «Бахчисарайскому фонтану» в изд.: Пушкин А.С. Сочинения / Комментированное издание под ред. Дэвида М. Бетеа. Вып. 1: Поэмы и повести. Ч. I / Комментарий О. Проскурина (при участии Н. Охотина). М.: Новое издательство, 2007.
2) Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. Т. 8. Кн. 1. С. 451.
3) Щеголев П.Е. Из семейных воспоминаний об А.С. Пушкине // Минувшие годы. 1908. № 7. С. 1—7. Ср.: Щеголев П.Е. Первенцы русской свободы. М.: Современник, 1987. С. 236—243.
4) Трубецкой Б.А. Пушкин в Молдавии. Изд. 6, перераб. и доп. Кишинев: Литература артистикэ, 1990. С. 345.
5) Двойченко-Маркова Е.М. Пушкин в Молдавии и Валахии. М.: Наука, 1979. С. 24.
6) Вяземский П.П. Александр Сергеевич Пушкин, 1826—1837 // Пушкин в воспоминаниях современников. 3-е изд., доп. СПб.: Академический проект, 1998. Т. 2. С. 174.
7) ПД. Ф. 22. Ед. хр. 835. Л. 29; Пушкин А.С. Полн. собр. соч. 1949. Т. 11. С. 22. Мы в общем принимаем чтение «большого» академического Полного собрания сочинений Пушкина, за двумя исключениями. Первое: в ПСС фраза «Дань их составляет неограниченный <?> доход супруги Господаря» перенесена в конец текста без достаточных оснований; мы возвращаем ее на то место, которое она занимает в рукописи. Второе: в ПСС напечатано «крепостное состояние есть <?> только между сих смиренных приверженцев первобытной свободы». Между тем в последнем слое рукописи вполне отчетливо читается слово «существует». Такое чтение, заметим, вполне соответствует пушкинскому словоупотреблению. Ср.: « Кажется, между вашим дворянством существует гражданское равенство» («Гости съезжались на дачу…»).
8) Кантемир Д. Описание Молдавии. Ч. II. Гл. 16 (пер. с лат. Л. Панкратьева). Цит. по тексту, размещенному на сайте «Восточная литература»:http://www.vostlit.info/Texts/rus4/Kantemir/frametext23.htm.
9) Свиньин П. Описание Бессарабской области. Ч. II. Цит. по тексту, размещенному на сайте «Восточная литература»:http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Rumanien/XIX/Svinjin/frametext2.htm.
10) Вельтман А.Ф. Воспоминания о Бессарабии // Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 281.
11) Нилидин А.Н. Силуэты Крыма. СПб.: Типо-литография Шредера, 1884. С. 31—32. Похожие соображения высказывались и в начале ХХ века; см.: Sinclair A.T. The word «Rom» // Journal of the Gypsy Lore Society. New series. 1909. Vol. III. № 1. P. 33—42.
12) The Prose Works of Sir Walter Scott. Supplementary volume: Containing notes, historical and illustrative, by the author, glossary, etc. Paris: A. and W. Galignabi and Co, 1834. P. 20. О цыганской теме у Скотта, преимущественно в «Гае Мэннеринге», см.: Nord D.E. Gypsies and the British Imagination, 1807—1930. N.Y.: Columbia University Press, 2006. P. 21—42.
13) Spiquel A. D’Esmeralda a Zineb, la bohemienne de Hugo // La Bohemienne, figure poetique de l’errance aux XVIIIe et XIXe siecles. Etudes reunies et presentees par Pas- cale Auraix-Jonchiere et Gerard Loubinoux. Clermont-Ferrand: Presses Universitaires Blaise Pascal, 2006. P. 129—130.
14) Державин Г.Р. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1957. С. 306.
15) Пушкин А.С. Полн. собр. соч. 1947. Т. 2. Кн. 2. С. 102.
16) Мурьянов М.Ф. Пушкин и цыгане // Мурьянов М.Ф. Пушкин и Германия. М.: Наследие, 1999. С. 408—409.
17) Rudiger J. G. G. Neuester Zuwachs der teutschen, fremden und allgemeinen Sprachkunde. Bd. 1. Leipzig, 1782. S. 37—84 (раздел «Von der Sprache und Herkunft der Zigeuner aus Indien»).
18) Биографические сведения о Грельмане здесь и далее (кроме особо оговоренных случаев) основаны на содержательном исследовании, в котором Грельману посвящена отдельная глава: Willems W. In Search of the True Gypsy: From Enlightenment to Final Solution / Trans. by Don Bloch. London; Portland, OR: Frank Cass, 1997.
19) Предложенные Грельману условия были чрезвычайно привлекательными: годовое жалование в 2000 рублей (почти в три раза выше его жалованья в Гёттингене), чин статского советника и потомственное дворянство, квартира (с дровами), в случае смерти — пенсион жене и детям.
20) Архив братьев Тургеневых. Вып. 2. Письма и дневник Александра Ивановича Тургенева Гёттингенского периода (1802—1804). СПб.: Тип. Имп. Академии наук, 1911. С. 133. В письмах Тургенева родным за этот период имя Грельмана упоминается в общей сложности пятнадцать раз.
21) Там же. С. 168.
22) Шевырев С. История Императорского Московского Университета, написанная к столетнему его юбилею. М.: В Университетской типографии, 1855. С. 343.
23) Там же. С. 337.
24) Библиографию работ Грельмана см. в кн.: Willems W. In Search of the True Gypsy. P. 311—313.
25) Grellmann H.M.G. Die Zigeuner: Ein historischer Versuch uber die Lebensart und Ver- fassung, Sitten und Schicksale dieses Volkes in Europa, nebst ihrem Ursprunge. Dessau und Leipzig, 1783; 2-е издание: Grellmann H.M.G. Historischer Versuch uber die Zigeuner. Betreffend die Lebensart und Verfassung Sitten und Schicksale dieses Volks seit seiner Erscheinung in Europa und dessen Ursprung. 2 Aufl. Gottingen: Dieterich, 1787.
26) В английском переводе книга Грельмана определила судьбу выдающегося британского знатока и исследователя цыганской жизни (и, между прочим, одного из ранних переводчиков Пушкина на английский язык) Дж. Борроу.
27) Грельман был не первым ученым, пытавшимся найти у цыган индийские корни: за год до публикации первого издания его книги вышло исследование Рюдигера; первые наблюдения над связью цыганского и индийского языков относятся к еще более раннему периоду (см., например: Hancock I. The Hungarian student Valyi Istvan and the Indian connection of « Romani» // Hancock I. Danger! Educated Gypsy: Selected Essays. University of Hertfordshire Press, 2010. P. 47—53). Но все же именно он первым обобщил и систематизировал обширный материал и первым дал связную и стройную концепцию происхождения цыган.
28) Grellmann H.M.G. Histoire des Bohemiens, ou tableau des moeurs, usages et coutumes de ce people nomade; suivie de recherches historiques sur leur origine, leur langage et leur premiere apparition en Europe / Trad. de l’Allemand sur la deuxieme edition par M. J. Pаris: Chaumerot, 1810. Далее цитаты из этого издания даются в нашем переводе в основном тексте статьи; в примечаниях они приводятся на французском языке, с указанием страницы.
29) Этой ценной информацией я обязан одесскому предпринимателю и любителю словесности, наук и художеств Олегу Шестопалову, которому выражаю глубокую признательность.
30) См., в частности: Алексеев М.П. Пушкин и библиотека Воронцова // Пушкин: Статьи и материалы / Под ред. М.П. Алексеева. Вып. II. Одесса: Одесский Дом ученых; Пушкинская комиссия, 1926. С. 92—98.
31) L’origine des Bohemiens a ete absolument inconnue jusqu’a ces derniers temps (Grellmann H.M.G. Histoire des Bohemiens. P. 29).
32) …en Hongrie on les designoit autrefois par l’epithete de Pharadhites (Pharaoh nepek, peuple de Pharaon), et le peuple de la Transilvanie continue a se servir de la meme denomination; les Anglois ne different pas beaucoup de ces derniers, en les appelant Gypsies (Egyptiens); de meme que les Portugais et les Espagnols les nomment Gitanos… (Ibid. P. 34).
33) Nous passons maintenant au principal point de cette dissertation, qui est de prouver que les Bohemiens sont de la plus basse classe des Hindous, savoir, celle des Sudders. On sait que la grande nation des Indiens est partagee en quatre classes ou rangs, auxquels on donne la denomination portugaise, de castes, dont chacune a ses subdivisions parti- culieres. <…> la quatrieme <classe> est formee des Sudders, dont nous venons de parler, et qui, sur la peninsule de Malabar, oi leur condition est la meme que dans l’Hindoustan, sont connus sous le nom de Parrias (Ibid. P. 328).
34) В настоящее время представления Грельмана о происхождения цыган из низших индийских каст не разделяются большинством исследователей. Краткий критический обзор современных концепций цыганского этногенеза (а также оригинальную версию происхождения цыган) см., например, в: Kenrick D. Gypsies: From the Ganges to the Thames. Hatfield: University of Hertfordshire Press, 2004.
35) Mais si le langage des Bohemiens, leur nom, leur conformation physique et morale, leurs usages et leurs principes religieux, indiquent un pays d’oi ils peuvent avoir tire leur origine <…> alors le pays oi toutes ces circonstances se trouvent reunies, devra etre con- sidere comme leur mere-patrie (Grellmann H.M.G. Histoire des Bohemiens. P. 31).
36) La comparaison que nous venons de mettre sous les yeux du lecteur suffit sans doute pour le convaincre que la langue des Bohemiens est veritablement la meme que celle des Hindous… (Ibid. P. 311).
37) On ne peut nier que les Bohemiens et les indigenes de l’Hindoustan se ressemblent par le teint, la figure, ainsi que par leur caractere timide et poltron (Ibid. P. 319—320).
38) Pour se convaincre que les Indiens souffrent que leurs enfans courent presque nus jusqu’a un age deja avance; que leurs femmes, surtout celles de la basse classe, sont aussi malpropres et aussi degoutantes que les Bohemiennes; enfin, que le gout d’habiter sous des tentes est aussi dominant chez les Indiens que chez les Bohemiens, il ne faut que consulter le Voyage de Sonnerat aux Indes et a la Chine (Ibid. P. 320).
39) Sous les regnes de Henri VIII et de la reine Elisabeth, les Bohemiens souffrirent une persecution generale en Angleterre; cependant ils s’y trouvent encore et en fort grand nombre (Ibid. P. 38).
40) Еще в Петербурге Пушкин мог прочесть переводную заметку «О Цыганах в Англии» (Вестник Европы. 1819. Т. 106. № 13. С. 49—52; помета в конце текста: «Из Львовск. Газ.»), где, в частности, сообщалось: «Уже несколько сряду лет в Англии всячески стараются искоренить Цыган, сих опасных бродяг, или по крайней мере смягчить грубые и дикие их нравы» (с. 49).
41) В первой половине ноября 1824 года Пушкин просит брата прислать в Михайлов- ское романы В. Скотта, называя их «пищей души» (Пушкин А.С. Полн. собр. соч. 1937. Т. 13. С. 121). Речь явно идет о новых романах; «Гай Мэннеринг», второй из романов Скотта (фр. пер. — 1816), видимо, был к этому времени прочитан.
42) Les Bohemiens de nos jours refusent d’entreprendre des travaux penibles: des fers de cheval, ou quelques autres petits objets, tels que trompes a laquais, anneaux, et petits clous, sont tout ce qui les occupe en general. Il y en a aussi qui racommodent les vieux chaudrons, ou qui fabriquent des couteaux, des cachets, des aiguilles, et quelquefois ils font des bagatelles en cuivre ou en etain (Grellmann H.M.G. Histoire des Bohemiens. P. 94).
43) Une autre branche d’industrie a laquelle les Bohemiens s’adonnent volontiers, est le ma- quignonage, qui semble leur avoir ete particulier depuis les plus anciens temps de leur histoire (Ibid. P. 97).
44) Elles emploient encore la danse pour obtenir quelques contributions… (Ibid. P. 105).
45) Leurs danses sont ce qu’on peut voir de plus degoutant au monde, et se terminent to- ujours par d’horribles grimaces et des attitudes lascives (Ibid.).
46) Cantemir dit que les Bohemiens sont disperses dans toute la Moldavie, oi chaque baron en a plusieurs familles qui sont ses sujets. En Valachie et dans l’Esclavonie, leur nombre est encore plus grand (Ibid. P. 45—46). О действительной величине цыганской популяции на обозначенных территориях мы располагаем более поздними данными. Согласно статистике, в 1838 году в Молдавии насчитывалось 139 255 цыган (примерно 9,81 % населения), в Валахии — 119 910 (5% населения). В российской Бессарабской области, по данным переписи 1835 года, цыган было 13 000 человек (1,8 % от общего числа населения). См.: Achim V. The Roma in Romanian History. Budapest; New York: Central European University Press, 2004. P. 94, 132.
47) Двойченко-Маркова Е.М. Пушкин и Дмитрий Кантемир // Наследие Дмитрия Кантемира и современность / Составители Х. Корбу, Л. Чобану. Кишинев: Картя Молдовеняскэ, 1976. С. 146.
48) Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое. СПб.: В тип. II Отделения Собств. Е.И.В. Канцелярии, 1830. Т. 35. С. 230—231.
49) Achim V. The Roma in Romanian History. P. 38—39.
50) En Valachie et en Moldavie aucun des esclaves des boyars, appeles Bojaresk, (Bohemiens des boyars) ne peut etre employe comme orpailleur; cette faveur n’est accordee qu’a ceux qui, comme les autres sujets du pays, dependent immediatement d’un prince, et a qui on donne le nom de Domnesk (Bohemiens du prince). Ils sont soudivises en trois classes, savoir, les Rudars, les Ursars et les Lajaschens, dont les premiers ont seuls le privilege d’etre orpailleurs; les deux autres classes doivent s’occuper de quelqu’autre metier pour gagner leur vie (Grellmann H.M.G. Histoire des Bohemiens. P. 113).
51) Les contributions qu’on leve de cette maniere, en Valachie et en Moldavie, n’entrent pas au tresor public, mais appartiennent a la princesse pour ses epingles. Du temps de Cantemir, cette imposition produisoit annuellement en Moldavie, mille six cents drachmes; et l’epouse de l’hcspodar de Valachie, Etienne Rakowitza (во французском издании ошибочно: Bakowitza. — О.П.), en regut, en 1764, de ses Rudars, qui etoient au nombre de deux cent quarante, douze cent cinquante-quatre drachmes… (Ibid. P. 114).
52) См. в этой связи замечание в: Fraser A. The Gypsies. Oxford, UK; Cambridge, USA: Blackwell, 1992. P. 196.
53) Эти просвещенные и гуманные меры, включающие изъятие детей из цыганских семейств для воспитания их в «правильном» духе, не могут не показаться современному читателю жутковатыми.
54) Il est a regretter que de semblables mesures n’aient pas ete mises en reuvre dans d’autres pays de l’Europe, oi ce peuple continue a errer dans la plus profonde ignorance; de sorte qu il merite a peine d etre compte parmi l’espece humaine (Grellmann H.M.G. Histoire des Bohemiens. P. 200).
55) Лотман Ю.М. Истоки «толстовского направления» в русской литературе 1830-х годов // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Таллинн: Александра, 1993. Т. 3. С. 50—56. Правда, Ю.М. Лотман традиционно трактует здесь Руссо как представителя «демократического крыла Просвещения», хотя Руссо относится к Просвещению примерно так же, как Деррида — к структурализму.
56) Характерно пренебрежение информацией Грельмана даже в бытовых деталях. Так, в поэме рисуется такая идиллическая картина: «Старик на вешнем солнце греет / Уж остывающую кровь; // У люльки дочь поет любовь…» Меж тем у Грельмана по поводу люльки и ее употребления цыганками говорится следующее: «Они никогда не используют люльки; дитя спит на земле или на руках своей матери» («Ja- mais elles ne font usage de berceau; l’enfant dort a terre ou dans les bras de sa mere» (Grellmann H.M.G. Histoire des Bohemiens. P. 130)).
57) Об образе «благородного дикаря» у Шатобриана см.: Ellington T. The Myth of the Noble Savage. Berkeley; Los Angeles; London: University of California Press, 2001. P. 196—209.
58) См. в этой связи: Лотман Ю.М. К структуре диалогического текста в поэмах Пушкина: (Проблема авторских примечаний к тексту) // Лотман Ю.М. Пушкин: Биография писателя; Статьи и заметки, 1960—1990; «Евгений Онегин»: Комментарий. СПб.: Искусство-СПБ, 1995. С. 228—236.
59) Жертвой пушкинского трюка оказался Б.А. Трубецкой, писавший: «Пушкин очень верно определяет отличие цыган Молдавии от цыган, живущих в русских областях, и верно рисует их особые нравы, быт и обычаи, отличные от цыган бродячих. Цыгане, живущие в Молдавии, как свидетельствуют старики молдаване, "никогда не промышляли ни кражей, ни обманом"» (Трубецкой Б.А. Пушкин в Молдавии. С. 346). Б.А. Трубецкой напрасно обидел русских цыган: в пору создания предисловия к поэме Пушкин никаких других цыган, кроме бессарабских, не видел и противопоставлял их не русским цыганам, а тем книжным европейским цыганам, с которыми познакомился по сочинению Грельмана.