Архивная заметка
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2013
В парижском архиве Евгения Замятина хранится альбом с газетными вырезками, сбереженными писателем. В этот альбом вошли вырезки, собранные в период с 1913 года, когда состоялся настоящий литературный дебют Замятина — публикация повести «Уездное», по 1923 год, незадолго до официального запрещения романа «Мы»[1]. Таким образом, в альбоме представлены критические отзывы на работы Замятина за первое десятилетие его литературной деятельности, до и после Октябрьской революции — в подборке, прямо отражающей озабоченность молодого автора формированием своей репутации. Альбом также включает в себя относительно малоизвестные отзывы, принадлежащие перу писателей или критиков, впоследствии сыгравших в жизни Замятина заметную роль.
Альбом представляет собой большой том (370 х 250 см) из плотной кремовой бумаги очень хорошего качества (108 непронумерованных страниц). Он производит впечатление подарка, вероятно, полученного писателем от жены, Людмилы Николаевны, а может быть, от заботливой матери, Марии Александровны, или сестры, Александры Ивановны: альбом вручную обернут дорогой, слегка ворсистой черной тканью с золотым цветочным узором. Каждая вырезка аккуратно вклеена (длинные статьи пришиты к страницам и обрезаны по их размеру), а имена авторов и названия статей тщательно вырезаны и приклеены отдельно, рядом с текстами. Замятин делал к вырезкам карандашные подписи с библиографической информацией (не всегда полной), подчеркивал важные фрагменты текстов и оставлял комментарии. Сто пятьдесят восемь вырезок расположены в относительно хронологическом порядке, хотя они, как и страницы, не пронумерованы. В период с 1913 по 1917 год Замятин часто покидал Санкт-Петербург/Петроград, изъездив всю Россию в качестве морского инженера, а большую часть 1916 и 1917 годов провел в Англии. Очевидно, жена существенно помогла ему в собирании этих вырезок (Замятин просил ее об этом в письмах из Англии от 1916 года). Временами он также пользовался услугами весьма эффективного «Бюро газетных вырезок», которое снабжало его перепечатками некоторых статей (по такому же принципу сегодня рассылаются Google-оповещения). Может показаться удивительным, что после 1923 года Замятин перестал вести подробный учет критических отзывов на свои работы, однако тому есть практическое объяснение: в альбоме больше не было места — в конце остались всего две пустые страницы.
Этот альбом весьма интересно сравнить с полной библиографией работ Замятина и прижизненных отзывов на них, составленной в 2003 году выдающимся ученым А.Ю. Галушкиным[2]. Галушкин идентифицировал 267 библиографических единиц, относящихся к периоду 1913—1923 годов (с. 212—226). Если учесть, что значительное число текстов из списка Галушкина (в особенности поздних) появились за границей (в Берлине, Праге, Париже), были написаны критиками-эмигрантами (такими, как Алексей Ремизов, Марк Слоним, Августа Даманская и др.) и опубликованы в изданиях, которые невозможно было получить в России, то становится ясно, что Замятину удалось собрать в своем альбоме потрясающе полный корпус материалов, отражающих специфику восприятия его сочинений в течение первого десятилетия его писательской карьеры. В альбоме за редким исключением представлены почти все важные рецензии, и отсутствие одной из них — по большей части хвалебной статьи Якова Брауна «Взыскующий человек» (1923) — практически наверняка объясняется длиной статьи (15 страниц), из-за которой вклеивать ее в альбом было бы попросту неудобно[3]. При этом нужно добавить, что ряд статьей, вошедших в альбом Замятина (около сорока вырезок), не включены в библиографию Галушкина — очевидно, потому, что содержат информацию биографического характера, а не критический анализ. То, что Замятин сохранил эти статьи (с рассуждениями о том, какое важное место он занимает среди писателей нового поколения, замечаниями о его участии в литературных мероприятиях, записями о его членстве в редколлегиях и комитетах), говорит о том, как одержимо молодой писатель следил — особенно в первые годы работы — за любыми публичными проявлениями признания во время его стремительного взлета на российский литературный олимп. Эти статьи определенно демонстрировали, что Замятин принял правильное решение, оставив свою первую профессию морского инженера ради литературы. Тем не менее из содержимого альбома, а также из статей, перечисленных в библиографии Галушкина, удивительно ясно видно, сколь полярными, практически противоречивыми, были мнения критиков о творчестве Замятина до и после Октябрьской революции. Однако не революция как таковая была причиной резких изменений в его литературной репутации.
Первая повесть Замятина, «Уездное», опубликованная в журнале «Заветы» в мае 1913 года, мгновенно была признана весьма значительным явлением предвоенной литературы. Редактор журнала С.П. Постников потом вспоминал, что сам собрал около трехсот вырезок-статей, в которых упоминалась повесть[4]. В альбоме представлена небольшая подборка примерно из двадцати рецензий. После того как в литературе распространились «эксцессы» эгофутуризма, многие критики приветствовали интерес нового, неизвестного писателя к быту, его увлечение реализмом и изображение им отсталости провинциальной России, которая до этого нечасто описывалась в литературе: «Как видит читатель, литературная молодежь в части своей возвращается к быту, к запаху полей, к простоте стиля»[5]. Многих поразил язык писателя, для которого, как кому-то представлялось, были характерны «несколько искусственная примитивность», злоупотребление архаизмами и диалектизмами («далевским словарем, нарочитыми руссицизмами»)[6]. Один из критиков угодил в ловушку, в которую затем попадали и многие другие, сочтя, что язык произведений Замятина свидетельствует о том, что на самом деле весьма умный и культурный автор является малообразованным провинциальным писателем: «Это — самородок. Человек, безусловно, не книжный, человек, вобравший в себя не премудрости печатного листа, а весь трепет и мощное дыхание жизни. Он пишет, как говорит»[7]. Это неверное соображение писатель отметил в альбоме красным карандашом. Когда Александр Блок в 1918 году познакомился с Замятиным, то признал, что под впечатлением от «Уездного» и ранних рассказов писателя тоже ожидал, что тот окажется провинциалом: «А я думал, что вы непременно с бородой до сих пор, вроде земского доктора. А вы — англичанин. московский.»[8] Из всех критиков — первых читателей «Уездного» самым проницательным оказался Борис Эйхенбаум:
Автор выступает впервые. Тем приятнее говорить о том, что повесть эта написана с талантом и что ожидать от автора можно многого. <…> Замятин — ученик Ремизова, и его-то школу он и утверждает. Школа эта отвергает лирический стиль рассказа. Рассказчик не только беспристрастен <…> но и безстрастен. <…> Не знаешь, что себе сам Замятин думает, и каким языком он сам говорит. <…> Тут — не простой натурализм, а тем менее — реализм. Здесь есть определенный стиль. <…> Сказка рассказывает. Само это «уездное», сама эта яма говорит. <…> Многие эффекты у Замятина — собственные. <…> Чувствуется у Замятина то художественное знание, которое позволяет ему из маленького сюжета сделать вещь довольно значительную[9].
Предполагаемое влияние Ремизова, отмеченное здесь Эйхенбаумом, станет одной из наиболее часто повторяющихся тем в ранних рецензиях. Сам Ремизов позднее весьма лестно отзовется о стиле Замятина: «Словом он владеет в совершенстве: любит и ценит слово, и ладит слова с большим искусством. Стиль Замятина лебедянский, такая его и речь — Москва, вышедшая в степь половецкую»[10]. Однако это влияние сам Замятин будет яростно отрицать, например, в письме от 1916 года: «Ремизова лично узнал не очень давно, да и книги его стал читать сравнительно поздно. Кладовая языка у меня и у Ремизова разные: у него — рукописи и редкостные книги, а я книгами пока почти не пользовался. Внутреннее мое несходство с Ремизовым — чем дальше, тем, вероятно, будет больше заметно»[11].
После первого успеха были опубликованы еще несколько повестей, в том числе «Непутевый» (1914), «Три дня» (1914), «Чрево» (1915) и «Алатырь» (1915). Повесть «На куличках» должна была выйти в журнале «Заветы» весной 1914 года, однако была отозвана и запрещена практически сразу — на основании того, что в ней допускалось «оскорбление армии» и нарушались «правила приличия и доброй нравственности»[12]. Примерно в то же время критик И. Василевский (Не-Буква) предупреждал молодых писателей, таких как Евгений Замятин и Александр Грин, о трудностях и тяготах такой бурной деятельности[13]. Замятин добавил карандашом к этой вырезке: «Дурак». Тот же критик, отзываясь о повестях Замятина, повторил распространенное суждение о том, что Замятин «бытовик» — «в самом крепком, самом "густом" значении этого слова»[14]. Когда в 1916 году повести были изданы в одном томе (под названием «Уездное»), о них похвально отозвался Юлий Айхенвальд: «В быстром темпе ведет он свое повествование, в немногих штрихах умеет намечать оригинальные человеческие образы и души, уверенной кистью набрасывает свои мазки. Несомненно, как мастер входит он своей книгой в нашу художественную литературу, с очень индивидуальной физиономией, с живым и самоцветным талантом»[15]. Выход книги приветствовали Вячеслав Полонский и А. Гизетти[16], а также Р.В. Иванов-Разумник, который тем не менее отметил черную сторону юмора Замятина: «Неужели же все это — только собрание смешных "бытовых" анекдотов? Не собрание ли кошмаров скорее?»[17] В целом первые рецензенты сочинений Замятина пришли к выводу, что он бытовик, ностальгически погруженный в язык и культуру провинции, и «из перерусских русский»[18].
Однако Иванов-Разумник выявил и другую, еще не до конца развитую черту текстов Замятина, заметив, что по его произведениям видно, «как реализм может пользоваться многими техническими завоеваниями модернизма»[19]. Именно эта тенденция произвела на читателей сильное впечатление, когда в конце сентября 1917 года Замятин вернулся после полуторагодовой командировки, которую провел, наблюдая за строительством ледоколов в Англии, и из которой привез завершенную повесть «Островитяне», опубликованную в 1918 году. Критики отметили, что это «совершенно новый для Замятина жанр», и пришли к выводу, что «"Островитяне" написаны тонким европейцем»[20]. По словам Н. Ашукина, «в этой повести Замятин нашел свой стиль. <…> Замятин мог возникнуть только в современности. Динамика современности создала легкие, стремительные ритмы его прозы, красочный импрессионизм образов»[21]. Изменился не только предмет повествования, который теперь составлял современный, городской мир заграницы, — стал более лаконичным и менее красочным стиль, а структура текста приобрела выразительную раздробленность за счет сдвигов и противопоставлений в неокубистском стиле. Следовательно, необходимо отметить, что вовсе не события революционного года, а обстоятельства жизни Замятина начиная с марта 1916-го, его опыт жизни в военное время в промышленно развитом, социально негибком западном обществе, столь отличном от его собственного, привели к важным изменениям в поэтике его произведений.
Эти новые черты стиля Замятина перешли из его «английской» повести «Островитяне» в антиутопический роман «Мы», большая часть которого была, вероятно, написана в 1919—1920 годах. В России роман был понят в основном неверно — как целиком и полностью антисоветская сатира. Замятин, несомненно, понимал, что этот текст будет воспринят как провокационный: «Е.И. Замятин написал большую повесть, но, при существующих условиях, не надеется вскоре увидеть ее в печати»[22]. Однако вскоре после бурных событий 1917—1918 годов интерес критиков к художественным изменениям в стиле Замятина отошел на второй план: они пытались найти точное определение его позиции в отношении большевиков. Такие тексты, как рассказы «Дракон» (1918), «Церковь божия» и «Арапы» (оба написаны в 1919 году, но опубликованы только в 1922-м), аллегорическая пьеса об испанской инквизиции «Огни св. Доминика» (закончена в 1920-м), полемические эссе, в том числе «Я боюсь» (1921), в которых Замятин предсказал закат настоящей литературы в новом государстве, навлекли на него серьезные нападки[23]. А. Луначарский жаловался: «Никакого нового католицизма нет, а вот бумаги нет — это гораздо хуже. <…> Да и те стеснения, которые мы вынуждены сейчас налагать на литературу, поскольку идет борьба, а искусство есть оружие, отпадут, и нужно быть невероятно пугливым, чем-то вроде пуганой вороны, чтобы сказать, что будущее русской литературы все в прошлом. Каким "прошлым человеком" надо быть, чтобы сказать это?»[24] В своем альбоме Замятин выделил и эти замечания карандашом. Константин Федин также холодно отнесся к статье «Я боюсь» («Нужно ли указывать на произвольность построения статьи Замятина и противоречий ее частностей?»), как и театральный критик Садко (В.И. Блюм): «Евг. Замятин пытается жонглировать старыми трафаретами»[25]. А. Воронский в отзыве на рассказ Замятина о Гражданской войне «Пещера» (написан в 1920 году, опубликован в 1922-м) заметил, что бывший бытовик предал свою тему: «Сам по себе — тут быт, но освещение рассказа, фон, настроение — сплошная обывательщина»[26]. Многие критики также сожалели о том, сколь губительное влияние «консервативная» эстетика и политические взгляды Замятина оказывают на группу молодых писателей, которые называли себя «Серапионовы братья».
Однако некоторые читатели продолжали отмечать и значительные нововведения, характерные для неореалистических текстов Замятина, написанных после 1916 года и сильно отличающихся от «Уездного» и других произведений первого периода его творчества. Возьмем анонимный отзыв от 1922 года: «В последующих работах Замятина чувствуется упорная работа над своим языком, над своим художественным методом. У него появляется какой-то научный подход к творчеству, роднящий его с представителями экспериментального романа, и в то же время он модернист, чарующий лирик, изощренный стилизатор. <…> Замятин — западник, он гораздо более "свой" в Лондоне и Диккенса и Уэллса, чем в "Уездном"»[27]. Д. Выгодский придерживался такого же мнения, комментируя все повести, опубликованные в сборнике «Островитяне» (1922): «Основной тон Замятина не русский, не привычный для нашей литературы, не органически в ней развившийся, а привнесенный. Целый ряд особенностей его и, прежде всего, своеобразный юмор приближает прозу Замятина к английской»[28]. Иногда, как в отклике Д. Лутохина, «английскость» Замятина ставилась ему в заслугу: «Кто знает, не обгонит ли он, с этой английской выдержкой, других больших наших художников слова.»[29] Однако в целом то, как удивительно изменилась репутация Замятина (о чем свидетельствуют собранные в альбоме статьи) — в глазах критики он превратился из писателя, воплощающего основополагающие русские свойства, в человека, которого воспринимали как иностранца, в частности как англичанина, — пошло ему во вред. В марте 1922 года П.С. Коган сделал следующее насмешливое замечание: «Писатель Замятин застрял в России и замечтался о цилиндрах и проповедях викария»[30]. Гораздо более серьезным ударом было то, что в статье, отражавшей то мнение о Замятине, которое послужило причиной его ареста летом 1922 года и почти что привело к его высылке, Л. Троцкий отнес его сочинения к категории «внеоктябрьской литературы» и сделал следующий вывод об авторе «Островитян»: «В конце концов, автор сам островной человек, и при том с маленького островка, куда он эмигрировал из нынешней России. И пишет ли Замятин о русских в Лондоне, или об англичанах в Петрограде, сам он остается несомненным внутренним эмигрантом. По своему подтянутому стилю, в котором выражается особое писательское джентльменство (на границе снобизма), Замятин как бы создан для учительствования в кружках молодых, просвещенных и бесплодных островитян»[31]. Это весьма компрометирующее определение — «внутренний эмигрант» — вновь было применено к Замятину, всегда одетому в твид, с аккуратным пробором, идеально выглядевшему с «английской» трубкой, обычно зажатой в зубах, в поворотном для него 1924 году, когда роман «Мы» был опубликован в США и запрещен в России.
Когда близкий друг Замятина Михаил Булгаков в 1930 году обратился к Сталину с просьбой разрешить ему покинуть СССР, он ссылался на собранный им альбом вырезок, в котором отслеживал мнения критиков о развитии своей литературной карьеры: «Произведя анализ моих альбомов вырезок, я обнаружил в прессе СССР за десять лет моей литературной работы 301 отзыв обо мне. Из них: похвальных — было 3, враждебно-ругательных — 298»[32]. Заметки из альбома Замятина, относящиеся к более спокойным 1913— 1923 годам, по большей части положительно характеризовали его литературные начинания. Он дорожил этим альбомом и в 1931 году взял его с собой в эмиграцию — при том, что книги и другие бумаги (например, триста тридцать четыре письма, написанных им жене за двадцать пять лет) ему пришлось оставить. В то десятилетие, которое отражено в вырезках из этого альбома, Замятин как писатель полностью преобразился: из провинциала он превратился в утонченного городского эстета, из ностальгического писателя — в писателя, озабоченного настоящим и даже будущим, из бытовика — в неореалиста, из типичного русского — в чужака, «англичанина». В конце 1920-х и в 1930-х годах, когда Замятин будет выступать против сталинских ограничений в культуре и бороться за разрешение эмигрировать, ему придется преобразиться еще несколько раз.
[1] Bibliotheque de Documentation Internationale Contempo- raine (BDIC). Universite de Paris (Nanterre). Fond E. Zamiatine. F DELTA RES 614. Dossier 210.
[2] Галушкин А.Ю. Материалы к прижизненной библиографии Е.И. Замятина (1908—1936) // Творческое наследие Евгения Замятина. Тамбов, 2003. Т. XI. С. 196—251. Эти библиографические материалы были бесценны для работы над моей статьей. История творчества Замятина в восприятии литературной критики была также очерчена в библиографических списках следующих публикаций: Shane А.М. The Life and Works of Evgenij Zamjatin. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1968; GoldtR. Thermodynamik als Textem. Der Entropiesatz als poetolo- gische Chiffre bei E.I. Zamjatin. Mainz: Liber Verlag, 1995; Янгиров Р.М. Современники о Е.И. Замятине (По материалам русской зарубежной печати 1920-х—1930^ годов) // Евгений Замятин и культура XX века. СПб., 2002. С. 354—408.
[3] Браун Я. Взыскующий человек (Творчество Евгения Замятина) // Сибирские огни. 1923. № 5/6. С. 225—240.
[4] Постников С.П. Страницы из литературной биографии Е.И. Замятина / Под ред. Р. Янгирова // Russian Studies. Ежеквартальник русской филологии и культуры. 1996. №2. Vol. 2. С. 518.
[5] Д. Д-го. Литературные заметки: «Заветы» // Архангельск. 1913. 21 июня . С. 2.
[6] Григорьев Р. Барыба // День. 1913. 8 сентября. С. 3. См. также: Игнатов И. Литературные отголоски // Русские ведомости. 1913. 1 июня. С. 2; К-ов Н. Литературные заметки // Руль. 1913. 21 июня. С.2; Вальбе Б. Заметки читателя: «Уездное» — Е. Замятина // Одесский листок. 1916. 13 июня. С.4.
[7] Леонидов О. Листки из блок-нота // Голос Москвы. 1913. 14 июня. С. 5. См. также: Измайлов А. Темы и парадоксы // Биржевые ведомости. 1916. 8 марта. С. 2.
[8] Замятин Е.И. Воспоминания о Блоке (1921) // Замятин Е.И. Я боюсь / Под ред. А.Ю. Галушкина, М.Ю. Любимовой. М.: Наследие, 1999. С. 114.
[9] Эйхенбаум Б. Страшный лад // Русская молва. 1913. 17 июля. С. 4—5.
[10] Ремизов А. Первое произведение: Ни за нюх табаку // Жизнь искусства. 1920. 31 июля / 1 августа. С. 2.
[11] Письмо С.А. Венгерову. Ньюкастль, 1916. 15/2 декабря // Переписка Е.И. Замятина с С.А. Венгеровым // Евгений Замятин и культура XX века / Под ред. М.Ю. Любимовой, Т.А. Кукушкиной, Е.Ю. Литвин. СПб., 2002. С. 191.
[12] Речь. 1914. 17 февраля [неполная ссылка в альбоме Замятина]. Повесть была впервые опубликована в 1923 году.
[13] Василевский И. (Не-Буква) // Петербургский курьер. 1914. 25 января [неполная ссылка в альбоме Замятина].
[14] Василевский И. (Не-Буква) В поисках быта // Журнал журналов. 1915. № 33 [неполная ссылка в альбоме Замятина].
[15] Айхенвальд Ю. Литературные наброски // Речь. 1916. 25 февраля. С. 2.
[16] Полонский В. Заметки о молодых: (Чапыгин, Никандров, Замятин) // Летопись. 1916. С. 260—265; Гизетти А. // Ежемесячный журнал. 1916. С. 246.
[17] Иванов-Разумник Р. Земля и железо // Русские ведомости. 1916. 6 апреля. С. 2.
[18] Яковлев Я. Каменная баба // Журнал журналов. 1916. Март. С. 7. См. также: Ожигов А. Литературные мотивы // Современное слово. 1918. 16 марта. С. 3.
[19] Иванов-Разумник Р. Литература и общественность: Русская литература в 1913 году // Заветы. 1914. Январь. С. 95.
[20] Левидов М. // Новая жизнь. 1918. 17 февраля. С. 3; Первопуток // Вольная Сибирь. Пг., 1918. 10 марта. С. 4.
[21] Ашукин Н. Современность в литературе // Новая русская книга (Берлин). 1922. № 6. С. 5—6.
[22] [Б. п.] Среди писателей // Жизнь искусства. 1920. 20 июля. С. 4.
[23] См.: Воронский А. Литературные заметки // Красная новь. 1922. № 3. С. 267—268; Блюм В. «Огни св. Доминика» // Красная нива. 1923. № 3. С. 30.
[24] Луначарский А. Заметки о журналах // Печать и революция. 1921. № 2. С. 224—227.
[25] Федин К. // Книга и революция. 1921. № 8/9. С. 85—86; Садко [Блюм В.]. В их доме [неполная ссылка в альбоме Замятина].
[26] Воронский А. Литературные отклики // Красная новь. 1922. № 2. С. 269.
[27] [Б. п.] Молодая Россия: Портретная галерея «Вестника литературы» // Вестник литературы. 1922. № 2/3. С. 14—15.
[28] Выгодский Д. Замятин // Россия. 1922. № 2. С. 24—25.
[29] Лутохин Д. // Утренники. Пб., 1922. Кн. II. С. 143.
[30] Коган П. Литературные заметки: I. Писатель Замятин // Правда. 1922. 22 марта. С. 4.
[31] Троцкий Л. Внеоктябрьская литература // Правда. 1922. 19 сентября. С. 2—3.
[32] Письмо Правительству СССР. 1930. 28 марта // Булгаков М. Письма. Жизнеописание в документах. М.: Современник, 1989. С.171.