Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2013
Академическое знание сегодня отделено от способа его получения, а также и от специфических условий жизни того, кто получает знание. Такой вывод можно сделать, изучая дискуссию об антропологическом повороте, очередной репликой в которой стало эссе Ольги Брейнингер. Иначе говоря, стало возможно использовать знание и не понимать при этом, как это знание получено и может быть воспроизведено, а также что в принципе должно мотивировать исследователя стремиться к получению знания. Вопрос о том, откуда берется знание, выглядит в контексте дискуссии об антропологическом повороте неуместным.
Проблема для участников дискуссии заключается скорее в том, чтобы быстрее пустить знание в работу, призванную существенно изменить ландшафт российской и / или мировой гуманитарной науки. Контуры изменений с достаточной ясностью намечены в статье Ирины Прохоровой: «разнообразные, динамично регруппирующиеся междисциплинарные констелляции исследователей», занятые «универсальными проектами», сформированными «в зависимости от конкретно поставленной проблемы и ракурса исследования»[1]. Функциональность знания требует функциональности его носителей — членов научно-образовательного сообщества, которым отныне следует постоянно заботиться о поддержании своей включенности в ту или иную «констелляцию». То, что кажется Ольге Брейнингер «международным консенсусом на уровне концепций», является в действительности международной ситуацией уязвимости гуманитарного знания и незащищенности профессионалов, работающих в области гуманитарных наук, когда сфера их деятельности подвергается переустройству и оптимизации.
Наличие метода в ситуации постоянного кочевого перемещения от одного проекта к другому выглядит обременительным грузом. Куда прагматичнее в такой ситуации не иметь собственного метода, гибко подстраиваясь под задачи очередного проекта. Традиционная университетская структура, предполагающая соотнесение дисциплинарного членения с методическим, также становится препятствием. Очевидно, включаться в летучие группы исследователей значительно проще, не будучи связанным набором дисциплинарных обязательств или «правил науки», о которых еще решаются говорить некоторые ретрограды[2]. Брейнингер верно отмечает прагматическую направленность суждений Кевина Платта, стремящегося идентифицировать кризис, чтобы его разрешить. Но она удивительным образом упускает из виду цель, к которой направлены содержательные рекомендации Кевина. А цель эта проста: доказать экономическую и институциональную целесообразность существования литературоведов и представителей других гуманитарных наук, продемонстрировав готовность к слияниям и поглощениям внутри университета («единое отделение "языка и культуры"»), методологическую всеядность (открытое заимствование методов социальных наук) и заботу о правильном менеджменте карьеры (рекомендация, что нужно управлять нашей специфической пози- цией)[3]. В тексте Платта антропологический поворот инструментализируется, превращаясь в обозначение механизма выживания гуманитариев в ситуации глубокого затяжного кризиса университетской гуманитарной науки.
Антропологический поворот не сможет обзавестись «своей» методологией, как бы к тому ни призывала Брейнингер, а ранее — Николай Поселягин[4]. Отсутствие метода в данном случае является необходимым условием успешности проекта выживания, который позволит, по словам Платта, доказать гуманитариям свою важность «как партнеров в исследованиях или хотя бы полезных собеседников»[5]. Любая попытка представить логику академического прекаритета в терминах цивилизационных штудий или филологической критики будет в лучшем случае самообманом. Причины распространения популярной нынче междисциплинарности и связанных с ней многочисленных «поворотов» с предельной ясностью сформулированы в заметке Риккардо Николози:
Символический (и финансовый) капитал в немецком академическом мире получает тот, кто осуществляет крупные исследовательские проекты, и это возможно только в сотрудничестве с другими коллегами и другими дисциплинами[6].
Описанная на немецком материале ситуация не является исключительной. Наоборот, она встречается сегодня в академическом мире повсюду. В международном масштабе представители гуманитарных наук сегодня лишены долгосрочных социальных гарантий, зависимы от вненаучных менеджерских решений, погружены в постоянный процесс поиска новых источников финансирования.
Попытка учредить новое междисциплинарное сообщество исследователей на основании их причастности к антропологическому повороту приобретает двусмысленный характер. Такое сообщество возникает не только как знак обновления и надежды, но и как знак деморализации университетских интеллектуалов под давлением ощущения социальной невостребованности и хрупкости имеющихся форм (само)организации. Представители гуманитарных наук в подавляющем большинстве случаев лишены ясного понимания того, что они могли бы предложить обществу. Более того, меняя один проект за другим, представители гуманитарных наук утрачивают и представление о том, что они сами могут предложить друг другу, а равно и представителям других наук. Исподволь разрушается академическая солидарность. Когда при таких внешних условиях Ольга Брейнингер, обсуждая дискуссию об антропологическом повороте, оперирует исключительно теорией Томаса Куна, полностью сосредоточенной на внутренней интеллектуальной истории науки, это вызывает недоумение. Мы сталкиваемся здесь с интересным примером нормализации ненормального положения дел. Нас призывают говорить о методе, как если бы с теорией антропологического поворота было уже все ясно. Однако дело обстоит совершенно иначе: «теории» антропологического поворота не существует.
Что же существует? Существует ситуация, в которой представители гуманитарных наук не знают, что им делать. Говоря точнее, они не знают, как применить то «знание», которое находится в их распоряжении. Смутно припоминают они, что это «знание», кажется, должно быть связано с человеком. И вот появляется «антропологический поворот», которому надлежит восстановить эту утраченную связь с человеком. Грандиозное предприятие по обновлению дисциплинарного поля гуманитарных наук строится на шаткой онтологической предпосылке: наличии человека как универсалии. При этом содержательная конкретизация человеческого тут же подменяется обсуждением специфики возможных дискурсивных стратегий. Онтология подменяется эпистемологией. Практическая социальная невостребованность гуманитариев дополняется теоретической пустотой на месте объекта исследования. Методологическая подвижность не в состоянии заменить точного ответа на вопрос о том, что исследуется, — ответа, которого участники дискуссии об антропологическом повороте избегают.
Действительно, в ситуации постоянной «регруппировки» исследовательских команд гораздо удобнее не брать на себя определенных онтологических обязательств. Тем не менее теория и метод не в состоянии породить объект, как утверждает Платт в комментарии на эссе Николая Поселягина[7]. Более того, различие теоретико-методологического и объектного является наивным. Теории и объекты прослаивают, проницают друг друга, создавая специфические образования, имеющие как смысловую, так и материальную природу. Человек, человеческое является возможным, но далеко не единственным способом соединения теорий и объектов. Чувствительность исследователя к его собственной позиции в зависимости от того, как формируются и поддерживаются такие соединения, — это и есть метод. Метод не является способом применения отдельного теоретического содержания в отдельной области. Метод выражает стратегию позиционирования исследователя, разметку его места в мире. Используя метод, ученый занимает определенную территорию и одновременно открывается для воздействия этой территории на себя. Применяя метод, ученый удерживает свой мир как целое и свою возможность жить в этом мире.
Дискуссия об антропологическом повороте до настоящего момента откладывала постановку вопроса о методе в этом смысле. Эта дискуссия тем самым нормализовывала ситуацию, в которой представители гуманитарных наук разобщены, дезориентированы и фактически неуместны в современном университете. Ответственность за это во многом лежит на самих ученых, которые предпочли возможность использовать готовое знание стремлению самостоятельно получать его, а значит — видеть за пределами знания. Способность видеть за пределами знания и даже до знания дает метод. Метод, таким образом, предполагает определенную онтологию. В свою очередь, определенная онтология требует метода.
Картографирование, сколь угодно искусное, не в состоянии заменить изучение самой территории, если, конечно, не считать территорию, на которой работают исследователи, всего лишь плодом их творческого воображения. Представители гуманитарных наук переоценили силу конструктивизма как теоретической позиции. Необходимо вернуться к реальности, а для этого нужен метод. Предлагаю редакции «НЛО» начать дискуссию о методе современных гуманитарных наук.
[1] Прохорова И. Новая антропология культуры: Вступление на правах манифеста // НЛО. 2009. № 100. С. 15—16.
[2] Богданов К. Заносы на поворотах // НЛО. 2012. № 113. С. 85—87.
[3] Платт К.М. Ф. Зачем изучать антропологию? Взгляд гуманитария: Вместо манифеста / Авториз. пер. с англ. А. Маркова // НЛО. 2010. № 106. С. 20, 23—24.
[4] Поселягин Н. Антропологический поворот в российских гуманитарных науках // НЛО. 2012. № 113. С. 27—36.
[5] Платт К.М.Ф. Указ. соч. С. 22.
[6] Николози Р. Антропологический поворот в литературоведении: Примечания из немецкого контекста / Пер. с нем. А. Слободкина // НЛО. 2012. № 113. С. 82.
[7] Платт К.М.Ф. Аутсайдеры в обители культуры / Пер. с англ. А. Маркова // НЛО. 2012. № 113. С. 69—73.