Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2013
1. ОБ ИЗДАНИИ АЛЬБОМА В. КРИВИЧА
Издание реальных альбомов ХХ века в постсоветские годы приобрело более или менее систематический характер. Конечно, красочное и обильно комментирован-ное издание «Чукоккалы» имеет характер особый в силу того, что здесь состави-телю принадлежат и комментарии, проясняющие очень многое в истории созда-ния той или иной записи, рассказывающие об авторах, и пр. Но не менее значимы для историка литературы альбомы А.А. Ахматовой, В. Судейкиной-Стравинской, С.А. Прокофьева, Б.М. Рунт, В.А. Сутугиной, Р.В. Руры, О.Н. Арбениной-Гильдебрандт и некоторые другие. Ныне к ним прибавилось внешне очень приятное из-дание: Литературная тетрадь Валентина Кривича / Сост., науч. коммент., подгот. текста З. Гимпелевич. СПб.: Серебряный век, 2011. 328 с., [164] с. факс. 2000 экз.
120 страниц книги занимает вступление З. Гимпелевич, затем следует факси-мильное воспроизведение всего альбома, затем около 200 страниц — печатный текст всех записей с комментарием. Таким образом, читатель вправе рассчитывать на то, что получает полный комментированный текст «Литературной тетради» с подробным рассказом об истории создания памятника, его владельце и авторах.
Надо отметить, что сама эта тетрадь достаточно давно и хорошо известна иссле-дователям, учитывавшим в своей работе записанные там тексты. Стихотворения и их фрагменты, принадлежащие И.Ф. Анненскому, А.А. Ахматовой, А.А. Блоку, М.А. Волошину, Н.С. Гумилеву, В.И. и Г.В. Ивановым, М.А. Кузмину, О.Э. Ман-дельштаму, В.Ф. Ходасевичу и др., внесены в текстологические паспорта избран-ных и полных собраний сочинений. Таким образом, на первый план выдвигаются авторы, еще не удостоенные таких собраний, и те, кому вряд ли когда-нибудь удастся их получить, — писатели третьего, четвертого и более далеких рядов лите-ратуры. Говоря исключительно о писателях, мы, конечно, несколько суживаем предмет разговора, поскольку в альбоме имеются также рисунки и нотные записи, ряд автографов принадлежит не литераторам, а людям иных профессий (Н.Ф. Анненский, доктор И.В. Бертенсон, Н.К. Гудзий, В.Э. Мейерхольд, А.В. Пешехонов, И.Н. Розанов, М.М. Серова). Но именно литераторский вклад в альбом наиболее обширен и ценен.
Если мы будем оценивать издание в его целостности, то, конечно, прежде всего отметим факсимильное воспроизведение. Оно не идеально, но позволяет прове-рить как расшифровки текстов в третьей части нынешней книги, так и их публи-кации в других изданиях.
На втором месте по ценности и
существенности для читателя находится раздел расшифровок текстов и примечаний к
ним, где сообщаются сведения об авторах, первых публикациях записанных в альбом
произведений, истории текста. В со-ставлении этого раздела З. Гимпелевич, как
она сама сообщает, пользовалась по-мощью других людей, которых с благодарностью
вспоминает. В результате полу-чился неплохой справочник по малоизвестным
русским литераторам. Так, для нас были новостью даты жизни небезызвестной в
истории критики и литерату-роведения А.Н. Рашковской (1898—1988). Существенным
недостатком, однако, является странная уверенность в том, что известный словарь
«Русские писатели. 1800—1917» состоит всего лишь из четырех томов (с. 103),
тогда как уже шесть лет назад, в
Но наибольшие сомнения вызывает статья З. Гимпелевич, предназначенная для того, чтобы представить составителя альбома. Не будем говорить о многочис-ленных стилистических ошибках и погрешностях — исправлять их должны были редактор и корректор. Не станем также ставить в упрек автору обмолвки, которые также должны были исправляться на стадии корректуры (вроде «Георгий Распутин» на с. 20 или «М. Эйдельман» вместо правильного «Эдельман» на с. 35). Про-стим автору и мелкие погрешности в документальной базе. Так, А.А. Кондратьев не был царскоселом (с. 50); никаких «баснословных средств» (с. 74) за продажу архива Анненского в 1930-х гг. Кривич получить не мог; монографии «А.Д. Скал- дин» у Т.С. Царьковой нет (с. 103); «голубой цветок» в письме Анненского взят, конечно, не из белорусской сказки (с. 114), а из Новалиса; А. Крученых вовсе не был «единственным из футуристов, умершим в своей стране естественной смертью» (с. 119), — вряд ли смерть Хлебникова можно считать неестественной, да и все главные центрифугисты — Н.Н. Асеев, С.П. Бобров и Б.Л. Пастернак про-жили долго и умерли своей смертью. Помет, фиксирующих ошибки такого рода, на страницах нашего экземпляра книги более чем достаточно. Приведем только один пример, свидетельствующий о качестве как чтения рукописей, так и их осмыс-ления. В автобиографии Кривича читаем в перечислении его трудов: «…детские книжки <…> "Чернильный карандаш" (рис. худ. Сварого)» (с. 19). И в указателе имен: «Сварый 19». На деле должно читаться: «Сварога» — речь идет о вполне из-вестном и по тому времени, и по советским картинам художнике Василии Семеновиче Курочкине (1883—1946), работавшем под таким псевдонимом.
Однако главная неудача издания видится нам в том, что во вступительной статье (да и во всех остальных материалах книги, только там это не так заметно) совершенно неверно расставлены акценты.
Валентин Кривич (Валентин Иннокентьевич Анненский) издал одну книгу стихов, не имевшую практически никакого успеха. Так бывает и с гениями. Но Кривич гением не был. Его стихи имели успех у сослуживцев и соседей по Цар-скому Селу или, в крайнем случае, у таких поэтов, как Ф. Зарин и Н.Н. Вентцель, М. Веселкова-Кильштет и С. Аничкова-Таубе. Оставив в стороне по-отцовски пристрастный отзыв Анненского, отметим, что единственной выявленной рецензией на книгу стихов Кривича является отзыв Н.Н. Вентцеля (заодно и сослу-живца по Министерству путей сообщения). Ни приятельствовавший с Кривичем Н. Гумилев, ни внимательнейшим образом обозревавший сотни поэтических книг, вплоть до самых ничтожных, Валерий Брюсов сборника Кривича не заме-тили или, вероятнее, сделали вид, что не заметили.
Кривича почитали за его деятельность по сохранению и публикации отцовского наследия, однако и она у чуть ближе узнававших его людей вызывала серьезные сомнения. Так, у нас нет оснований дезавуировать очень резкое мнение А.А. Ах-матовой о нем. Суждение З. Гимпелевич: «…Ахматова, рассердившись на отказ Анненского-сына передать ей лично все архивы его отца <…>, не смогла простить ему, наследнику, правомочного отказа» (с. 112), — основано на неверном чтении текста, откуда извлекаются такие суждения. Ахматова просила Кривича предоста-вить П.Н. Лукницкому материалы из архива Анненского, связанные с деятель-ностью Гумилева, для копирования, а вовсе не для их присвоения. Характерно, что верный анненскианец, человек безупречной честности и порядочности Дмитрий Сергеевич Усов описал свое впечатление от подробного знакомства с деятель-ностью Кривича середины 1920-х гг. (которой так восхищается автор статьи и комментатор) в частном письме, известном составителю (судя по ряду ссылок), так подведя итог: «Валентин Иннокентиевич Анненский — вульгаризованное внешнее повторение своего царственного фамильного прототипа; он — недостойный хранитель Кипарисового Ларца, нерадивый душеприказчик Анненского и не-удачный его сын. Но онсознает свое недостоинство, в этом, м<ожет> б<ыть>, единственное его — не оправдание, а объяснение: "это моя трагедия в отношении к Анненскому", говорит он (т.е. что он слишком мало для него сделал). Кроме того, он — единственный, через кого до нас еще доходит голос Иннокентия Анненского; в этом смысле мы должны считаться с ним — нои только в этом смысле»[1].
Как кажется, главное здесь уловлено совершенно верно. Мы должны быть бла-годарны Кривичу за то, что он хранил и по возможности публиковал тексты Ан-ненского, написал мемуары о нем. Но нам вовсе не нужно закрывать глаза на то, что эта деятельность далеко не всегда соответствовала высоте той задачи, которую он себе поставил.
Gayandlesbianstudiesраспространены по всему цивилизованному миру. Однако для наших гомофобных палестин любая работа в этой области является ред-костью, почему вызывает подлинный интерес. Интерес этот, правда, может быть различным. Существует немалое количество пропагандистской литературы, ни-чем не отличающейся от пропаганды в любых других областях. Но работы по ис-тории, социологии, психологии, а особенно претворению гомосексуального опыта и гомосексуальных представлений в литературе представляются нам очень ин-тересными и важными. Это заставило прочитать напечатанную в № 117 «НЛО» статью Артура Клеша «Русский гомосексуал (1905—1938 гг.): парадоксы вос-приятия» со вниманием. К сожалению, приходится сказать, что, стараясь уйти от пропаганды, автор к науке так и не пришел, застряв где-то на полпути.
Почему это так — постараемся объяснить, исходя из критериев научности, дол-женствующих быть примененными к исследованиям в социальных и гуманитар-ных науках.
Прежде всего посмотрим на источники. Остановимся на тех, из которых автор получал свои знания о гомосексуалах в России-СССР. Среди них есть вполне на-дежные книги, но есть ряд таких, которые вызывают основательные сомнения. Так, известная маленькая книжечка Ольги Жук «Русские амазонки: История лес-бийской субкультуры в России, ХХ век» (М., 1998) никак не может быть отнесена к сколько-нибудь серьезным источникам; странно видеть в статье сведения, по-черпнутые из художественной биографии П.И. Чайковского, написанной Ниной Берберовой; horribiledictu, даже труды покойного И.С. Кона кажутся нам слиш-ком легковесными и далеко не всегда опирающимися на исторически доказанные факты. Но особый разговор — о двух авторах, работы которых активно исполь-зуются в статье А. Клеша.
Мне повезло в свое время познакомиться с С.А. Карлинским и провести почти целый день в общении с ним. Это было занимательно и интересно. Под конец он вручил мне целую стопку ксерокопий из сан-францисского гомосексуального жур-нала «GaySunshine». Именно на них и на их варианты и ссылается автор. Увы, эти статьи относятся к числу чисто пропагандистских сочинений и, в отличие от серьезных книг и статей покойного исследователя, никак не могут быть отнесены к числу научных. И это не только мое мнение. См., например, высказывания автора наиболее серьезного сочинения о гомосексуализме в России-СССР — Дана Хили[2].
Второй случай настолько очевиден, что и сам автор вынужден был сказать: «Первая значительная книга о сексуальности в СССР в свете идеологических дискурсов вышла на Западе и была написана психиатром-диссидентом Михаи-лом Стерном. Несмотря на хорошую фактологическую базу, она изобилует оче-видными анахронизмами, по-видимому, связанными с идеологической установ-кой исследователя» (с. 108). В переводе на обыденный язык это должно означать, что книга никуда не годится. Михаил Штерн (именно так пишется его фамилия) из-за своей «идеологической установки» написал книгу, которая имела некото-рый успех в 1979—1980 гг., когда была издана на английском, немецком и фран-цузском языках, но потом выпала из списка надежных источников — и совер-шенно справедливо, поскольку его «фактологическая база» представляет собой не поддающуюся разложению на компоненты смесь реальных наблюдений, спле-тен, слухов, фантастических рассказов.
Но очень показательно, что А. Клеш,
несмотря на свое верное суждение о хро-нологических неувязках в книге Штерна,
все-таки ссылается на нее именно там, где речь идет о хронологии: «Автор пишет,
что с 1917 по 1923 год в Москве, Пет-рограде, Саратове, Одессе и других городах
страны проходили демонстрации, на которых обнаженные люди шли с лозунгами
"Любовь! Любовь! Долой стыд!", а в Украине существовали Лиги
свободной любви» (с. 103). Увы, достаточно за-глянуть в Интернет, чтобы найти
свидетельства того, что общество «Долой стыд» появилось только осенью
А что же источники надежные? С ними автор предпочитает обходиться весьма вольно. Начинается, как всегда, с мелочей. Скажем, популярная книга И.С. Кона, по мнению автора, называется «Сексуальная культура в России. Клубника на березке» (с. 109), тогда как на самом деле — «Клубничка на березке. Сексуальная культура в России». Или читаем ссылку: «На с. 179 в сн. 190 [Н.М.] Солнцева ссылается на следующий архивный источник: Воспоминания М.И. Гронского (хранится, согласно ее ссылке, в: РГАЛИ. Ф. 13337. Оп. 3. Ед. хр. 45)» (с. 111). По-первых, не 179, а 106. Во-вторых, Гронского звали Иван Михайлович. Нако-нец, в РГАЛИ нет фонда 13337, а есть фонд 1337. Какая, казалось бы, мелочь! Но между тем эта небрежность оборачивается совсем не мелочью. В том месте текста, к которому сделана сноска, читаем: «Н.М. Солнцева, опираясь на воспоминания И.М. Гронского о беседе М. Бахтина и В.Д. Дувакина, утверждала, что подлинным мотивом ареста и расстрела Клюева была его гомосексуальность» (с. 111). Но ведь никаких воспоминаний Гронского о беседе Бахтина с Дувакиным нет — это пер-вое. Второе: и Бахтин, и Гронский говорили о том, что это стало причиной вы-сылки Клюева, а отнюдь не ареста и расстрела. Третье: автор не счел нужным обратить внимание на то, что в продолжении ссылки Солнцевой указано: «[Вос-поминания Гронского] опубликованы и откомментированы Н. Никё в альманахе "Минувшее". 1989. № 8. С. 139—174». Так вот на эту публикацию и надо было ссылаться, а не брать сведения из вторых рук. Ну и, наконец, самое последнее, но и самое важное: в легко отыскиваемой в Интернете (http://www.svoboda.org/content/transcript/24466199.html) передаче Радио «Свобода» В. Тольц и В. Шенталинский (знакомившийся с документами первого следствия по делу Клюева) обсуждали именно эту проблему в связи с тем, что в публикациях были купированы вопросы следователя и ответы Клюева на вопросы о гомосексуа-лизме. Так вот, Клюев действительно признавался в этом «грехе», грозившем по тогдашним законам реальным наказанием, но в постановлении Особого совеща-ния фигурировали сразу две статьи: 58-10 (политическая) и 151, за «половое сно-шение с лицами, не достигшими половой зрелости». Нам представляется, что прав был В. Тольц, доказывавший, что получилось это по небрежности следова-теля, который должен был вменить в вину поэту статью 154 — о мужеложестве. Но факт остается фактом: в этом постановлении гомосексуализм не фигурировал. Тем более это касается последнего клюевского дела, по которому он и был рас-стрелян. Там вопрос о его сексуальной ориентации не поднимался вообще.
Идем далее. В нашей книге «Михаил Кузмин: статьи и материалы» (М., 1995) на с. 154 находится большой масонский текст, а совсем не то, на что ссылается автор. А говорит он вот о чем: «Кузмин же неприязненно относился к "материа-лизму" большевиков, их сексуальной "уравниловке" и сведению любви к удовле-творению простейших потребностей, что выразилось в его эксплицитном отри-цании знаменитой формулы Коллонтай о любви как "стакане воды"» (с. 105). Ничего подобного нам заявлять не приходилось, потому что, во-первых, нам не-известно такое «эксплицитное отрицание», а во-вторых, потому что убеждены: А.М. Коллонтай не была автором формулы про «стакан воды» (известный изыс-катель К.В. Душенко установил, что намного раньше она приписывалась Жорж Санд) и, наоборот, страстно отстаивала «крылатый Эрос», то есть глубокое, оду-хотворенное чувство, в противовес «бескрылому».
Вероятно, нуждается в истолковании и еще один казус, связанный с незнанием источников. А. Клеш пишет: «За несколько лет до Октябрьской революции Алек-сандр Блок, в будущем автор поэмы "Двенадцать", для которого фигура "гряду-щего" Христа к этому времени становится ключевой, встретился с Клюевым. "Христос среди нас", — сказал Блок после этой встречи» (с. 102), — делая ссылку опять на работу Н.М. Солнцевой.
Простим автору, что он путает
обстоятельства. Вовсе не после встречи произ-нес Блок эти слова, а, по
воспоминаниям С.М. Городецкого, совсем в другом кон-тексте: «Своеобразное
народничество Блока вскоре выразилось в его переписке с Клюевым. Одной из своих
знакомых он писал в то время: "Сестра моя, Христос среди нас. Это —
Николай Клюев"»[3]. Эти две фразы были широко
растиражиро-ваны, хотя основывались они на фальшивке, созданной Городецким. В
Впрочем, он готов и просто придумывать недостающие подробности. Так, в статье читаем: «Многие участники гомосексуальной субкультуры с воодушевлением при-няли Октябрьскую революцию, по крайней мере в первое время после ее свершения. В их числе были Кузмин, Иванов и Клюев, который неоднократно виделся с Лени-ным и которому нравилось с ним беседовать» (с. 104). Кузмин, как это вполне точно известно, приветствовал не только Февральскую, но и Октябрьскую революцию со-всем не потому, что он был гомосексуалом, а по другим причинам. Иванов (Вячеслав, конечно) — революцию с воодушевлением не принимал. А насчет того, что Клю-ев неоднократно виделся с Лениным, — тут явственно рисуется картина: «Бывало, часто говорю ему: "Ну что, брат Ленин?" — "Да так, брат, — отвечает, бывало, — так как-то все… " Большой оригинал». Кажется, единственное, что может припомниться по данному поводу, — это письмо С.С. Гейченко (известного своей склонностью к фантазированию), сообщавшего С.И. Субботину: «Любил [Клюев] рассказывать о своих снах. Во сне бывал он и в Африке, и Голландии, Испании и Иерусалиме, встречался с Ефремом Сириным, Иоанном Богословом, В. И. Лениным»[6].
Нужно еще? Пожалуйста. Вот снова про
Клюева: «В феврале 1934 года он был арестован и под пытками признался в
предательстве Советского государства и участии в антисоветской организации» (с.
111). В
Еще? Вот и еще: «В 1926 году он [Г.В.
Чичерин] встретился с Кузминым и возобновил с ним дружбу, прерванную на
несколько лет после Октябрьской ре-волюции» (с. 104). Во-первых, основные
сношения были прерваны значительно ранее, в
Сущей мелочью по сравнению с этим
кажутся такие ошибки, как Струп вместо Штруп (с. 100), Мейерхоф вместо
Мейендорф (с. 104),
Так что лучше не будем об этом больше говорить.
[1] Усов Д. «Мы сведены почти на нет…» М., 2011. Т. 2: Письма. С. 308—309.
[2] Хили Д. Гомосексуальное влечение в революционной Рос-сии. М., [2008]. С. 15—16.
[3] Александр Блок в воспоминаниях современников. М., 1980. Т. 1. С. 338.
[4] Литературное наследство. М., 1981. Т. 92, кн. 2. С. 57.
[5] См.: Азадовский К.М. Жизнь Николая Клюева: Докумен-тальное повествование. СПб., 2002. С. 60—61.
[6] Субботин С. Мои встречи с Георгием Свиридовым // Наш современник. 2002. № 10. С. 128.
[7] См.: Богомолов НА, Малмстад Дж.Э. Михаил Кузмин: Ис-кусство, жизнь, эпоха. М., 1996. С. 257—258.