ХХ Лотмановские чтения (Европейский университет в Санкт- Петербурге, 21—23 декабря 2012 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2013
Юбилейные ХХ Лотмановские чтения
впервые прошли в Санкт-Петербурге, и, кажется, в этом было больше объективной
исторической справедливости, чем случайного стечения обстоятельств. «Именные»
чтения рано или поздно должны были вернуться в родной город Ю.М. Лотмана, пусть
даже его alma mater, университетский
филфак, переживает нынче не лучшие времена.
На этот раз чтения «принимал»
факультет истории искусств Европейского университета в Санкт-Петербурге, что и
предопределило их тематику: речь шла об иконографии фольклора и литературы, о
связи между словом и изображением, знаком вербальным и знаком иконическим.
Организаторы сознательно не разби-вали доклады на секции, и впервые за
двадцатилетнюю историю Лотмановских чтений мы получили в хорошем смысле
«семиотическую» конференцию: исто-рики литературы, искусствоведы, антропологи и
медиевисты сообща рассуждали о культурных и языковых механизмах, о природе
знака и соотношениях между текстами разного порядка.
Тем не менее композиционно Чтения
были разделены на три части — по ко-личеству дней: в первый день, 21 декабря,
речь шла о XVIII и XIX столетиях, вто-рой был отдан медиевистам и антропологам,
в третий и последний день, 23 де-кабря, говорили о веке ХХ, о типологиях и о
«смысле экфрасиса». Так сложилось, что последний день стал «теоретическим» и
собрал в себе некие «итоговые до-стижения отрасли». Но обо всем по порядку.
Открыл конференцию доклад Марии Сморжевских-Смирновой (Таллиннский
университет) « Слово и образ в "военных" проповедях
Стефана Яворского». Доклад-чица задалась целью пересмотреть
распространенное представление о проповедях Яворского как «отвлеченных от
реальности» и показать их непосредственную связь с историческими реалиями.
Указав на источники некоторых тем и концеп-тов, она прокомментировала их, исходя
из контекста победных торжеств, не-отъемлемой частью которых являлись «Слова»
Яворского. Коль скоро проповеди служили преамбулой к фейерверкам,
использованные в них «отвлеченные сим-волы» (такие как «сеяние слезное» и
«жатва радостная») были закреплены в изображениях и отсылали к истории побед и
поражений.
Ксения Бордэриу (Университет Новая Сорбонна Париж—III / РГГУ) говорила
об истории костюма в екатерининскую эпоху («Костюм двора Екатерины
II, или Сколько рукавов у русского платья?»). Материалом для доклада
стали многочис-ленные изображения императрицы (прежде всего, эрмитажный
«Портрет Екате-рины II в шугае и в кокошнике» работы В. Эриксена) и придворных
в «русском платье», описания русского платья из записок иностранных
путешественников в России и документы из архива знаменитой парижской модистки
Розы Бертен. Докладчица убедительно продемонстрировала, что «русское платье»
было идео-логическим знаком, что «русскость» была более в названии, чем в
стиле, детали его, как правило, восходили к европейской моде прошлых веков, а
интерпре-тировались они в зависимости от политической конъюнктуры: традиционная
«роба» называлась «сарафаном», а три слоя юбок едва ли не призваны были на-мекать
на три раздела Польши.
Григорий Каганов (ЕУ СПб) говорил, главным образом, о
масонах, поводом же на этот раз стал ансамбль Биржи («
Стрелка Васильевского острова и Харам-аш-Шариф в Иерусалиме»).
Создававший его «безвестный архитектор» (Тома де Томон), по версии докладчика,
получил этот заказ исключительно благодаря масон-ским связям — через одну из
венских лож. Смыслы, которые Тома де Томон вложил в архитектурные конструкции и
пропорции (равно как и в нарушение пропорций) комплекса Стрелки, были
адресованы «каменщикам» и «посвящен-ным». Изумление слушателей, которые, как
уверял докладчик, единожды попав на стрелку Васильевского острова, окажутся
связаны с ней навсегда, довершило сообщение о том, что входивший в ту же самую
ложу Моцарт был «приговорен и умерщвлен» ее членами за разглашение им в опере
«Волшебная флейта» страш-ной тайны масонских трехзвучий.
Инна Булкина (УЦКД, Киев / Тартуский университет)
назвала свой доклад цитатой из Батюшкова («Прогулка в Академию
художеств») и проследила неко-торые «живописные» мотивы в русской
литературной критике первой половины XIX века. Русские критики того времени
уверенно апеллировали к исторической и жанровой живописи, а русские авторы — от
Карамзина и Жуковского до Кю-хельбекера и Белинского — ориентировались на
иерархии родов искусства, предложенные Винкельманом, и на «Видение Рафаэля» Вакенродера.
Докладчица сосредоточилась не столько на «русском теньеризме» (Булгарин,
Нарежный), но на «поэзии действительности», на литературных аналогах «малых
голландцев» — поэмах Баратынского и романах Гончарова, а также на оппозициях
«чистому гению» Жуковского — эротических коннотациях Рафаэлевой мадонны.
Доклад
Екатерины Ляминой (НИУ ВШЭ) «Невизуальное как
визуальное в нарративе "Повестей Белкина"» представлял
собой тонкий и подробный анализ «Выст-рела» с точки зрения механизмов
фикциональности: в центре повествования было «словесное изображение», создание
«таинственного» словесного портрета и введе-ние героя через неочевидное
называние.
Наталия Мазур (ЕУ СПб / ИВГИ РГГУ) в докладе «Арапский и другие пушкинские профили»
предложила новый инструмент для исследования пушкинских рисунков — знаменитое в
свое время пособие Фрэнсиса Гроуза «Rules for Drawing Caricatures» (1788). Докладчица показала, что
популярные учебники рисования, пособия по физиогномике и физионотрасы могут
дать гораздо более убедитель-ный контекст для интерпретации рисунков поэта, чем
адресные атрибуции, и в заключение вслед за Ю.М. Лотманом призвала отказаться
от ложной презумпции наличия у всех пушкинских рисунков реальных прототипов и
ориентироваться на психологию рисовальщика и визуальную культуру эпохи.
Вечернее заседание открыл Илья Дороченков (ЕУ СПб / Академия художеств
имени И.Е. Репина) докладом «Роковой портрет. Об одном мотиве
романтической литературы». Фактически речь шла о «приключениях
литературного мо-тива» от трактата Альберти до наших дней, о функциях «рокового
портрета» в го-тических романах и их позднейшем пародировании, об «оживающем
портрете», «убивающем портрете» и т.д. Завершался этот доклад эффектным
примером из «Анны Карениной»: Левин рассматривает портрет Анны, который
внезапно «оживает»: героиня выходит из-за трельяжа — едва ли не зеркального.
Ольга Бойцова (журнал «Антропологический форум»,
Санкт-Петербург) про-должила тему, описав один из распространенных сюжетов
городской мифологии 1990-х годов («К сюжету о портретах-убийцах
в современном фольклоре») — представление о том, что
фотографы-сатанисты наводят на людей порчу, подкладывая под профессиональные
снимки фотографии уродливых и / или больных людей. В ходе обсуждения было
указано на множество параллелей к этому по-верью, а В.Ф. Лурье предложил его
рациональное объяснение: при изготовлении недорогих бумажных рамок под картонку
для плотности, в самом деле, подкладываются испорченные снимки.
Анна Некрылова (РИИИ СПб) в докладе
«Сказка на сцене: к проблеме визуа-лизации фольклорного текста»
задалась проблемой слишком вольной интерпрета-ции традиционной сказки в
современном театре, разрушающей основы сказочного сюжета и сказочной поэтики:
новые постановки много ближе к компьютерным играм, чем к традиционному
фольклору. В ходе полемики С.Ю. Неклюдов утешил собравшихся сообщением о том,
что сказочные формульные зачины прочно живут в сознании современных детей.
Раиса Кирсанова (ГИИ, Москва) вновь вернула
слушателей к истории ко-стюма, проследив долгую историю цилиндра
(«История шляпы, которую Свидригайлов снял и поставил на пол») —
его семиотику и прагматику, идеологические коннотации, связь с культурой
квакеров и т.д. Сходство между цилиндром и клеенчатым картузом русского
извозчика-«ваньки», на которое указал в ходе по-лемики Р.Г. Григорьев,
докладчица назвала сугубо внешним и поверхностным, посвятив аудиторию в секреты
чрезвычайно трудоемкой и дорогостоящей техно-логии изготовления цилиндра из
бобрового пуха.
День закончился докладом Светланы Евдокимовой (Университет Браун, США)
« Слово как знак пустоты: эстетика Федора Карамазова».
Основным ис-следовательским инструментом стал здесь симулякр Платона,
переосмысленный Делёзом и Бодрийяром и в очередной раз доказавший свою
универсальную при-менимость к анализу любого произведения. Обещанной в заглавии
словесной «пустоты» было много, изображение отсутствовало.
Второй день Чтений открыл Сергей Иванов (Институт славяноведения РАН /
ИВГИ РГГУ / СПбГУ) докладом об античных статуях и монетах
(«Имя императора на его изображении: от античности к Византии»).
Сложные отношения субъектности-объектности зачастую определяются падежными
формами имени императора в надписях на статуях или поворотом головы на монетах.
О соотне-сении имени и изображения на древних английских монетах и печатях говори-лось
в докладе Анны Литвиной (НИУ ВШЭ) и Федора Успенского (ИВГИ РГГУ / НИУ ВШЭ) «Rexludens. Ономастические шарады средневековых
государей». Уче-ные
убедительно продемонстрировали, как архаические представления сохра-няются в
антропонимических рефлексиях, как изображения шифруют имена и почему на
староанглийских монетах выгравирована римская волчица. С этим докладом
замечательным образом рифмовался «археологический» сюжет
Алексея Гиппиуса (ИВГИ РГГУ / НИУ ВШЭ), представившего доклад «Изображение слов в эпиграфике Софии Новгородской».
Речь вновь шла об игровых отношениях между словом и изображением, об именных
монограммах и иллюстрированных инскриптах. Поверхностью для этих архаических
упражнений в письме служила стена Новгородской Софии, и докладчик вначале
сравнил ее с печкой из «Белой гвардии», предположив, что прагматика надписей
была именно такова. В ходе об-суждения возникло другое ключевое слово —
фейсбук: иными словами, суть такого рода «писем на стене» была ближе к
социальной коммуникации, нежели к молитвенному самовыражению.
Среди новгородских граффити были
также изображения животных, а удиви-тельно похожий на жирафа
жеравь оказался журавлем. «Звериную» тему подхва-тил доклад Жанетты Бентон (Университет Пейса, Нью-Йорк /
ЕУ СПб) о сред-невековых бестиариях, о соединении реального и фантастического в
«звериной» иконографии, символике цвета и мистических животных (« Средневековые бестиарии: Сходство и несоответствие
информации в тексте и в изображении»). Судя по разнообразию
версий, самым «невероятным» зверем для создателей бестиариев был крокодил: его
изображали голубым и розовым, похожим на цаплю, со сло-новьим хоботом, с рогами
и т.д., и что самое любопытное — изображения эти за-частую очень далеко
отстояли от текста, который они сопровождали.
Дмитрий Антонов (ИАИ РГГУ) посвятил свой доклад
иконографии Иуды Ис-кариота («Иуда Искариот как "сын
дьявола": кочующие мотивы в древнерусской иконографии, книжности и
фольклоре»). Основным мотивом персонификации Иуды стало
«отчаяние» (Иуда-удавленник), знаком его «выделения» — мешочек с деньгами, а
едва ли не самым популярным сюжетом — изображение Иуды на коленях у дьявола.
Напоследок докладчик продемонстрировал поздний лубок, где именно в этой позиции
— «на коленях у дьявола» — изображен отлученный от церкви Лев Толстой.
Ольга Христофорова (ЦТСФ РГГУ) сделала отправной точкой
для своего док-лада одну из иллюстраций к древнерусским спискам «Слова о
ядении» (« "Слово о ядении" прп. Нифонта Констанцского
в книжной, лубочной и устной традиции: трансформации образов видения и
визионера»). Текст и рисунок, по мысли до-кладчицы, послужили
источниками для многочисленных запретов, связанных с трапезой как в
древнерусском быту, так и в обиходе современных старообряд-цев, никогда не
оставляющих посуду неприкрытой — чтобы в нее не гадили бесы.
Юрий Березкин (МАЭ РАН / ЕУ СПб) рассказывал о
кровожадных обыча-ях индейцев северного побережья Перу
(«Иконография культуры мочика (I— VIII вв. н.э.) и перуанские тексты XVI—XX вв.»). Иные модели («бунт вещей» и в
особенности похождения Солнца и Луны) обнаружили связь с подобного рода
верованиями обитателей Дальнего Востока.
Сергей Неклюдов (ЦТСФ РГГУ) говорил о монгольских
меморатах, так или иначе повествующих о встречах с духами («"Девушка
в зеленом дэли на белом верб-люде… ": стратегии конструирования образа в
монгольских поверьях»). «Духовидческих» меморатов у монголов
гораздо меньше, чем у русских, большинство из них — пересказы чужих пересказов
и галлюцинаций, но текст, давший заглавие докладу, — ни то, ни другое, это
предание особого рода, связанное с определенной местностью, и по сути —
ассоциативное фантазирование.
Елена Левкиевская (Институт славяноведения РАН)
комментировала славян-ские мемораты об оборотнях
(«Антикинематографичность славянской демонологии: изображение мифологического
персонажа в быличке»), в которых, как правило, отсутствует
описание превращения как такового. Главный вопрос славянского мифологического
нарратива: «Что такое X?», а не: «Каким образом X превра-тился в Y?» Александра Ипполитова (ГРЦРФ, Москва)
продемонстрировала сложный характер связи между словом и изображением в
травнике («Слово и изображение в лицевом травнике конца XVIII
в.»). Инна Веселова (СПбГУ) исследовала природу росписи прялок и украшения
вязаных рукавиц («Визуализация порядка: мезенские
орнаменты»). Докладчица, по собственному признанию, предполагала
раскрыть «прагматику» визуального высказывания, в процессе об-суждения и с
помощью присутствующих ей это отчасти удалось: возможно, изна-чальная
прагматика заключалась в «гендерном» обмене подарками — мужчина дарил женщине
прялку, а та ему — рукавицы.
Мария Пироговская (ЕУ СПб) оживила собрание, напомнив
о микояновском шедевре, занимавшем видное место в жизни большинства
присутствовавших («Театр изобилия: "Книга о
вкусной и здоровой пище" и советское гастрономиче-ское барокко»).
Докладчица предположила, что пышные иллюстрации на форза-цах этой книги,
демонстрирующие невиданное изобилие самых различных блюд, повлияли на русскую
практику «перегруженного» стола, на котором к закускам присоединяются горячие
блюда. Альтернативные объяснения этой практики были предложены в ходе
пространной дискуссии: Е.Н. Грачева указала на ее ре-альный прототип — богатый
пасхальный стол, О.А. Лекманов напомнил о тради-ции грузинского застолья, а
Н.Н. Мазур предложила прагматическое объяснение: закуски остаются на столе «под
водку».
Мария Морозова (ЕУ СПб) в докладе
«Скаутская икона цесаревича Алексея» исследовала ритуальные и
ситуативные контексты соответствующего изображения в культуре современных
русских и американских скаутов. Е.Е. Левкиевская напом-нила докладчице об
исторических основаниях для связи между царевичем Алек-сеем и скаутским
движением: наследник играл заметную роль в движении «по-тешных», русском аналоге
скаутских организаций. Михаил Алексеевский
(ГРЦРФ, Москва) в докладе « "Это Галич, детка!":
локальный текст города в визуальных интернет-мемах»
продемонстрировал практики визуальной репрезентации го-родской идентичности в
сетевом комьюнити. Большинство участников по понят-ным поколенческим причинам
готовились услышать нечто об Александре Галиче, но надежды не оправдались:
похоже, что сетевой фольклор питается современ-ной визуальной культурой в
гораздо большей степени, чем культовыми текстами прошлых лет.
День третий и последний при рекордном
стечении народа открылся докладом Нины Брагинской
(ИВГИ РГГУ) «Смысл экфрасиса и смысл его изучения».
Имен-но Нина Брагинская три десятилетия назад ввела экфрасис в центр культурных
исследований, и здесь она фактически подвела итог многолетних штудий, напом-нив
о том, как в середине ХХ века соответствующий термин «был извлечен из
риторической теории и ввергнут в историю литературы», как впоследствии все
более расширялся круг его объектов (вплоть до появления «музыкального
экфрасиса»), как его «размытость» помешала созданию четкой типологии или типоло-гической
теории описаний. Брагинская конспективно попыталась сделать это ближе к концу
своего доклада, во-первых, отделив объекты экфрасиса от просто- вещей,
подлежащих описанию (таких вещей тьмы, в качестве примера была приведена
«Советская товарная энциклопедия»). Затем были определены про-дуктивные пути
изучения и различения описаний (через перечисление, через раз-вернутое
сравнение и т.д.) и намечены попытки соотнести описания по их ти-пологии («С
чем коррелирует описание людей в пальто: с описанием кладбища или с описанием
чернильных приборов?»). В завершение доклада Брагинская предложила краткую
типологию экфрасисов (самостоятельные / встроенные в текст; монологические /
диалогические; одиночные / серийные; поэтические / прозаические).
Борис Успенский (ИВГИ РГГУ / НИУ ВШЭ) в докладе «Идеография слова у Казимира Малевича»
продолжил эту теоретическую линию. Отталкиваясь от введенного Лессингом
противопоставления временных (литература) и простран-ственных (живопись)
искусств, он постулировал тезис о том, что словесные приемы, как то метафора, в
живописи крайне редки. Тем интереснее художествен-ная практика Малевича,
систематически использовавшего именно такие приемы. В «Черном квадрате»
изображение совпадает с названием; языковые метафоры «материализованы» в
«Красной коннице» и в «Жнецах», где реализуется язы-ковая идиома «борода
лопатой»; наконец, «Авиатор» читается как ребус, — рыба- пила отсылает к
распространенному сравнению дирижаблей и самолетов со стальными рыбами.
Наталия Злыднева (ИМК МГУ / ГИИ) попыталась выявить
подобного поряд-ка словесные приемы в живописи Михаила Ларионова
(«Формы слова в живописном цикле Михаила Ларионова "Времена года"»),
соположив «Лето» с архаиче-скими изображениями богинь плодородия, «Весну» — с
сюжетом изгнания из рая (И.А. Доронченков в полемике обратил внимание на то,
что в этом «сезонном» сю-жете изображено цветущее дерево, лишенное плодов
познания добра и зла), а «Счастливую осень» — со стихами самого Ларионова,
Хлебникова и Анны Альчук.
Отправной точкой для доклада Илоны Светликовой (РИИИ)
«Герб Аблеуховых» стало геральдическое изображение рыцаря,
пронзаемого единорогом, в «Пе-тербурге» Андрея Белого. От контекстов этого
изображения докладчица перешла к исследованию причин неприятия гуманизма,
индивидуализма и Возрождения Белым и Блоком (первый, как ему было свойственно,
соединял критические выпа-ды с готовностью к самообличению, а второй в
«Возмездии» прямо назвал возрожденческий гуманизм предтечей современного оружия
массового уничтожения).
Роман Тименчик (Иерусалимский университет) вновь
заговорил о типологии экфрасиса, на этот раз стихового
(«Еще раз о русском стиховом экфрасисе»). Вводя публику в
«словесную пинакотеку» Серебряного века, Тименчик рассказал о возможной связи
между «Венецией» А. Экстер и «граненым воздухом» мандельштамовской «Венеции», о
популярном в журналах начала века жанре «сти-хов к картине» — как серьезных,
так и пародийных, о поэтическом сюжете «вы-хода из музея» и т.д. В конце
доклада Тименчик предложил метафорическую типологию Bildgedichte: «мечту художника не выразить
словами»; «дух мелочей прелестных и воздушных»; «и я вокруг себя гляжу» или
«как на картине Айва-зовского» и, наконец, классическое гётевское «Dahin! Dahin!».
Доклад
ОлегаЛекманова (НИУ ВШЭ / МГУ / РГГУ) назывался «О
живопис-ных подтекстах стихотворения Гумилева "Фра Беато Анджелико"».
Докладчик предположил, что в своих итальянских путешествиях Гумилев пользовался
по-пулярными путеводителями, именно они и должны стать источниками для ком-ментариев.
В своем прочтении Фра Беато Анджелико Гумилев, по мнению Лекманова, совпадает с
популярными в тот момент теориями Джона Рёскина, известными ему, скорее всего,
по статьям Александра Бенуа.
Последнее заседание началось с двух
докладов о Мандельштаме. Георгий Левинтон (ЕУ
СПб) представил доклад «О некоторых живописных подтекстах
Мандельштама, или Чурлёнис и русская постсимволистская поэзия». В
случае Мандельштама, предупредил он, посредником между живописным источником и
текстом чаще всего служит Теофиль Готье, что, впрочем, неприменимо к Чурлёнису,
в работах которого докладчик обнаружил иконографические параллели к
мандельштамовским образам «черного солнца», мира-яблока, укола последней звезды
и дня-вола, проснувшегося в соломе, и т.д.
Евгений Сошкин (Еврейский университет в Иерусалиме)
говорил о визуальных подтекстах «Стихов о Неизвестном солдате» Мандельштама,
попытавшись в «птичьем копье Дон Кихота» найти указание на герб Шекспира.
Отталкиваясь от давних и недавних находок О. Ронена, М. Гаспарова и Ф.
Успенского, доклад-чик стал выстраивать замысловатый узор собственного
комментария, но не до-бавил ясности темному тексту. В последовавшей за этим
докладом полемике мандельштамоведы «с последней прямотой» принялись выяснять,
что предпоч-тительнее: объяснение сложного через простое, служащее прояснению
темного текста (О.А. Лекманов), или отказ от «пошлости» простого смысла (Е.
Сошкин).
Станислав Савицкий (Смольный колледж / РИИИ) в докладе «Прогулка по Петергофу в
Последние доклады конференции были
посвящены иллюстрациям. Анна Сенькина (РНБ
СПб) в докладе «"Грачи прилетели"и "Прилетели грачи":
карти-ны русских художников в книгах для чтения XIX—XX вв.» проанализировала ви-зуальный ряд в
хрестоматиях для детского чтения. Фактически речь шла о школь-ном каноне
русской живописи, подчас самодовлеющем, а подчас и диктующем выбор текстов.
Так, например, кольцовская «Песнь пахаря» во множестве русских хрестоматий
иллюстрировалась картиной Репина «Толстой на пашне», а попу-лярнейшая картина
Саврасова «Грачи прилетели» сформировала вокруг себя устойчивый набор текстов,
успешно переживший все политические катаклизмы первой половины ХХ века.
Елена Рабинович (ИВГИ РГГУ), сообразуясь с
окончанием Чтений и общей усталостью, в свободном «застольном» жанре говорила о
природе советской массо-вой иллюстрации (доклад
«Тиран Критий и девушка, жующая травинку»). Док-ладчица начала с
рисунка С. Красаускаса, ставшего логотипом журнала «Юность»: жующая травинку
девушка, слегка похожая на Марину Влади, могла интерпрети-роваться как «муза»
авторов журнала или как его читательница. Похожие образы «девушки с травинкой»,
заполонившие поэтические сборники 1970-х годов, не вхо-дили в явное
противоречие с их содержанием — т.е. не мешали и не помогали вос-приятию
текста. Зато иллюстрации к повести Стругацких «Трудно быть богом», где смуглый
брюнет Румата изображен блондином, или к «Трем мушкетерам», на которых
черноволосый гасконец предстает светлым шатеном, не похожим ни на кого — даже
на Михаила Боярского, стали для докладчицы свидетельством принципиальной
«недоговороспособности» homo soveticus вообще и
иллюстраторов массовых изданий в частности. От отчаяния аудиторию спас С.Ю.
Неклюдов, вос-становивший связь между словом и изображением, по крайней мере в
случае «девушки, жующей травинку»: фрагментарно процитированная им нецензурная
частушка, заканчивавшаяся строкой «А она травиночку жует», идеально соответ-ствовала
двусмысленной стилистике журнала «Юность».