(Рец. на кн.: Фетисенко О.Л. «Гептастилисты»: Константин Леонтьев, его собеседники и ученики. СПб., 2012)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 3, 2013
КОНСТАНТИН ЛЕОНТЬЕВ В КРУГУ СОБЕСЕДНИКОВ И УЧЕНИКОВ[1]
Фетисенко О.Л. «ГЕПТАСТИЛИСТЫ»: КОНСТАНТИН ЛЕОНТЬЕВ, ЕГО СОБЕСЕДНИКИ И УЧЕНИКИ: (Идеи русского консерватизма в литературно-художественных и публицистических практиках второй половины XIX — первой четверти XX века). — СПб.: Изд-во «Пуш-кинский Дом», 2012. — 784 с. — 1000 экз.
О.Л. Фетисенко уже полтора десятилетия интенсивно и
целенаправленно зани-мается изучением творчества К.Н. Леонтьева, вместе с В.А.
Котельниковым го-товит выходящее в петербургском издательстве «Владимир Даль»
Полное собрание его сочинений (на данный момент вышли 8 томов академического
издания, из них 6-й, 7-й и 8-й — в двух книгах каждый); в
В монографии, на наш взгляд,
приходится различать внешний композиционный прин-цип и фактическое содержание.
Первым стано-вится уже названный «гептастилизм», учение о «семи столпах»,
оформление которого отно-сится, по мнению исследовательницы, к «1882— 1883 гг.,
когда "одинокий мыслитель" обрел по-стоянных слушателей — в лице Вл.
С. Соловьева, П.Е. Астафьева, наконец, небольшого круж-ка учеников» (с. 82). В
письме к Филиппову (датируемом концом декабря
В результате концепция «гептастилизма» закономерно оказывается излишней на протяжении большей части работы, обращение к ней происходит лишь тогда, когда речь заходит об учениках Леонтьева 1882—1885 гг., собственно, в тот момент, когда Леонтьев «пробует» эту идею, пытаясь систематизировать свое уче-ние. Леонтьев был человеком с очень цельным мировоззрением, но отнюдь не си-стематиком — ни по форме, ни по духу, не случайно и практически все его работы написаны «по поводу», а «конспект» «гептастилизма», сохранившийся в архиве И.И. Кристи, также написан Леонтьевым по просьбе ученика (Я.А. Денисова), как попытка суммировать круг идей, осаждавшихся в личных и коллективных беседах той поры. Собственно, реальное содержание «гептастилизма», реализую-щееся в книге, — это устное и эпистолярное «учительство» Леонтьева, тем более что эта «знакомость» взглядов Леонтьева, раскрывающаяся в «гептастилизме», существует для нас, на основе изучения всего массива принадлежащих ему текс-тов, тогда как современникам, даже достаточно близко знакомым с автором, его тексты были известны весьма неполно, в первую очередь — художественная проза и в куда меньшей степени — публицистика. В этом смысле когда Леонтьев гово-рит: «мое новое учение», то применительно к 1882—1885 гг. оно действительно вполне новое для окружающих, в особенности для молодых учеников (напомним, что два тома «Востока, России и Славянства» вышли только в 1885—1886 гг., а целый ряд наиболее значительных статей появился лишь в 1887—1891 гг., пре-имущественно на страницах «Гражданина»). «Гептастилизм» оказывается не столько обозначением «тайной доктрины» в виде особого учения, «для посвящен-ных», разграничивающим по модели Академии экзотерическое учение и эзотери-ческое, сколько указанием на круг мыслей, в тот момент (да отчасти и в последую-щем) не выраженный в публицистике и распространяемый в близком общении. Уходя от первого («эзотерического») понимания как наличия особого учения «для посвященных», отличного от взглядов, высказываемых Леонтьевым пуб-лично, и переходя к «гептастилизму» как кругу идей, обсуждавшихся в близком кругу и слабо находивших отражение в печати[5], мы получаем менее яркое, но, по нашему мнению, более убедительное описание феномена.
Если первая часть работы представляется нам наименее убедительной, то две остальные, на которые приходится более 4/5 объема книги, представляют боль-шую ценность, либо освещая интеллектуальные и житейские биографии персо-нажей, ранее остававшихся за пределами внимания специалистов, либо вводя принципиально новый материал, в первую очередь, разумеется, об отношениях рассматриваемых лиц с К.Н. Леонтьевым, об их интеллектуальных позициях — в ракурсе, проясняющем сближения и противостояния с леонтьевской мыслью. Вторая часть «посвящена творческим диалогам Леонтьева с его современни-ками — собеседниками. Это и "диалог наследий", и явная и скрытая полемика, и многолетнее общение, включающее в себя эпистолярные диалоги, и даже обыч-ные житейские взаимоотношения, сопровождавшиеся острым и вдумчивым вглядыванием Леонтьева вдругого» (с. 143). В число собеседников, отношения с ко-торыми рассматриваются в этой части, вошли И.С. Аксаков, Н.П. Гиляров-Платонов, Т.И. Филиппов, Ф.М. Достоевский, гр. Л.Н. Толстой, М.Н. Катков, К.П. Победоносцев, кн. В.П. Мещерский, Б.М. Маркевич, А.А. Фет, Вл.С. Соловьев, Н.П. Дурново, С.Ф. Шарапов, Ю.Н. Говоруха-Отрок, Л.А. Тихомиров и В.В. Ро-занов. Отметим, что акценты исследования расставлены таким образом, что наи-более известные сюжеты не пересказываются или отмечаются конспективно (как, например, идейный спор-беседа-вражда с Вл. Соловьевым), напротив, речь идет о раскрытии событий и эпизодов интеллектуальных биографий названных лиц, ранее не попадавших в фокус внимания или изученных явно недостаточно. В це-лом же возникает энциклопедическая по своей полноте картина интеллектуаль-ных споров в консервативной среде — достаточно указать, в качестве примера, на подробную характеристику отношений И.С. Аксакова с К.Н. Леонтьевым или на новаторский очерк о Николае Дурново — одной из ярких фигур в церковной пуб-лицистике 1880—1900-х гг., чья жизнь и суждения оставались до сего времени практически неизученными.
Третья часть повествует об учениках и
младших знакомых К.Н. Леонтьева. Значительную часть своей жизни стремившийся к
учительству, к тому, чтобы быть услышанным, и ценивший любой отклик, хотя бы
предельно критический, тяжело переживая именно «немоту», его окружавшую, — он в
последнее десяти-летие своей жизни обретает круг молодых людей, проявляющих
интерес к его взглядам. При этом особую роль играло именно личное воздействие
Леонтьева, общение с которым нередко описывалось современниками по принципу
контрас-та — автор зачастую жестких текстов, он лично представал человеком
старой, мяг-кой барственной культуры, житейски привлекательным. Не избалованный
вни-манием, он с нежностью (хотя и не исключающей строгости в соответствующих
случаях) относится к своим молодым друзьям, стремясь не только влиять на них,
но и сплотить, сдружить между собой, помогая им во всем, что было в его силах,
и делясь самым драгоценным — сердечным вниманием и заботой. Впрочем, от
учеников Леонтьев так и не дождался главного — ни в ком из них он не нашел хотя
бы относительно равного себе интеллектуально, того, кто мог бы стать его
продолжателем. Единственный из молодых людей, окружавших Леонтьева, кто
демонстрировал подобные качества, Иван Кристи, умер молодым, в
С концептуальной точки зрения основная ценность работы О.Л. Фетисенко — плотное включение Константина Леонтьева в контекст русской консервативной мысли. Если традиционный образ «одинокого мыслителя» (созданию и утвер-ждению которого много способствовал сам Леонтьев) имеет свои основания, то не в меньшей степени верно, что идеи Леонтьева были глубоко встроены в рус-скую политическую мысль того времени. Характерна полемичность его мысли — он был моноидеен в своей публицистике[6], но для выражения своих идей ему прак-тически всегда был нужен внешний, причем близкий повод — от политических новостей до письма знакомого. Адекватное прочтение мысли Леонтьева непре-менно предполагает своим условием реконструкцию отношений внутри консер-вативного направления, тем более что «недоговоренность» свойственна не только оппозиционно настроенным изданиям, но и вполне «консервативным»: так, на-пример, степень «либерализма» И.С. Аксакова и позднеславянофильского круга открывается Леонтьеву только при непосредственном знакомстве с ним: публич-ные выступления предполагали куда большую «обтекаемость» выражений и, со-ответственно, границы интерпретации; в итоге, оценив позицию славянофилов как либеральную и националистическую, Леонтьев в дальнейшем будет последовательно оппонировать им. Аналогичным образом позиция Леонтьева по во-просам православной церкви выстраивается в рамках вполне жестких, но редко напрямую выражаемых размежеваний в рамках условных «консерваторов»: от славянофильской позиции «освобождения» русской православной церкви от государственной опеки и, одновременно, отношения к православию как к «мар-керу» национальной идентичности (выстраиваемой на основе идентичности конфессиональной), через «прагматическое» видение русского православия Кат-ковым, в пределе сводящим церковь до одного из важнейших, но тем не менее всего лишь государственных институтов, оценка которого целиком задана пер-спективой стоящих перед государством задач, до позиции Т. Филиппова, мысля-щего церковь безусловно стоящей выше любых государственных потребностей. В итоге подобного прочтения мысль Леонтьева, разумеется, утрачивает универ-сализм, наличествующий в ряде предшествующих интерпретаций, но приобре-тает историческую конкретность, осмысляясь как философская публицистика, где второй член определения не менее важен, чем первый. В заключение отметим: автор реконструирует рассматриваемые ситуации наиболее близко к леонтьев- ской позиции — можно сказать, что это история «собеседников и учеников» Ле-онтьева, увиденная, насколько это возможно, его глазами.
[1] Рецензия написана в рамках работы по гранту Президента РФ № МК-2579.2013.6. Тема: «Социальная и политиче-ская философия поздних славянофилов: между либера-лизмом и консерватизмом».
[2] См.: «Пророки Византизма»: Переписка К.Н. Леонтьева и Т.И. Филиппова (1875—1891) / Сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. О.Л. Фетисенко. СПб.: Изд-во «Пуш-кинский Дом», 2012; «Преемство от отцов»: Константин Леонтьев и Иосиф Фудель: Переписка. Статьи. Воспоми-нания / Сост., вступ. ст., подгот. текста и коммент. О.Л. Фе-тисенко. СПб.: Владимир Даль, 2012.
[3] Обратим внимание на весьма важный поворот мысли К.Н. Леонтьева: говоря о 1000—1200 годах существования, он, тем самым, указывает, как и сформулировано в загла-вии, на начало «новой культуры», для которой Россия мо-жет послужить субстратом, поскольку Леонтьев много-кратно настаивал на том, что говорить о «молодости» русской культуры (расхожий штамп того времени — в об-основание особого исторического предназначения, кото-рому только еще суждено воплотиться) безосновательно, Россия если и «младше» Европы, то лишь одним-двумя столетиями. В этой перспективе отметим, что (предельно огрубляя) Леонтьев рассматривал три варианта приложе-ния своей историософской теории к России: 1) она офор-мится (в смысле: «проявится») в самостоятельную куль-туру, дав краткий период «цветения»; 2) Россия послужит основанием для новой культуры; 3) Россия последует об-щим путем «среднего европейца», склоняясь в конце жизни к третьему варианту, утверждая все чаще, что пора оставить мечтания и заботиться о спасении своей души, оставив надежды на историю.
[4] «Преемство от отцов». С. 92.
[5] Преимущественно не в силу нежелания автора, а по при-чине незаинтересованности редакторов и публики, него-товности их воспринимать такого рода идеи, сильно отли-чающиеся от идейного контекста, общего для большей части русской мысли того времени. Напомним наиболее расхожий эпитет, применявшийся к воззрениям Леонть-ева, — «парадоксальные», фиксирующий недоумение, с ко-торым их воспринимали в том числе и те, кто, например, в политическом смысле был вроде бы близок к Леонтьеву.
[6] Пример тому — неудача карьеры в «Варшавском вест-нике», леонтьевские передовицы которого вызывали наре-кания современников, а собранные вместе в кн. 2 т. 7 соб-рания сочинений, производят впечатление упорного повторения одного и того же тезиса, нередко в родствен-ных выражениях — повседневная журналистика была Ле-онтьеву тяжела, он был слишком сосредоточен на том, что считал важным, чтобы реагировать на повседневные собы-тия в режиме газетной повседневности.