(МГПИ, 17 марта 2012 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2013
НА ГРАНИЦАХ ТВОРЧЕСКОЙ СВОБОДЫ
Конференция
«ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ В СОВРЕМЕННОМ ЛИТЕРАТУРНОМ И
ЛИНГВИСТИЧЕСКОМ ОБРАЗОВАНИИ»,
секция
«НЕПОДЦЕНЗУРНАЯ И "ЛЕГАЛЬНАЯ" ЛИТЕРАТУРЫ В РОССИИ
ХХ ВЕКА: ФОРМЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ»
(МГПИ, 17 марта
17 марта 2012 года на
филологическом факультете Московского гуманитарного педагогического института в
рамках ежегодной конференции «Филологические традиции в современном
литературном и лингвистическом образовании» состоя-лось заседание ставшей уже
традиционной[1] научной
секции, посвященной рус-ской неподцензурной литературе ХХ века. На этот раз
секция носила название «Неподцензурная и "легальная" литературы в
России ХХ века: формы взаимо-действия». В ее рамках рассматривались вопросы о
методологических основах единой истории русской литературы советского периода;
о том, как в различных версиях истории этой литературы учитывается область
неподцензурной словес-ности; о перекличке и взаимодействии поэтик подцензурной
и неподцензурной словесности; о возможности типологии «двойного творчества»
авторов, которые писали «для печати» и «не для печати». Помимо подвижности
границ между двумя ветвями русской литературы — подцензурной и неподцензурной,
а также исследования их институциональных форм и пространства социального
взаимо-действия, участников секции интересовала проблема временных границ
«потаен-ной» словесности — как до формирования автономного поля (1930—1950-е
годы), так и в период его размывания в 1980-е — начале 1990-х годов.
Далеко не все из этих
вопросов были обстоятельно обсуждены на заседании, од-нако организаторам важно
было заявить общее проблемное поле, исследование которого — дело не одного года
и усилий далеко не только тех, кто собрался на однодневную работу секции. Так
или иначе, большинство звучавших докладов затрагивали проблему взаимоотношений
неподцензурной словесности со смеж-ными с ней литературными рядами и
пространствами, прежде всего с Серебря-ным веком и официальной советской
литературой в ее различных — и ортодок-сальном (соцреалистическом), и либеральном
— изводах.
Открыл заседание секции
Илья Кукулин (Москва) с программным докладом «Два рождения
неподцензурной поэзии в СССР», продолжающим серию работ этого
исследователя о генезисе и становлении неподцензурной литературы советского
времени[2]. Докладчик
предложил развести два вида «неподцензурной литературы» — совокупность текстов,
создаваемых в условиях цензурного контроля изначально без установки на их
публикацию в официальной печати, и автономное субполе отечественной литературы,
со своими институциями и системой художественных практик и полемик. По мнению
И. Кукулина, «первый призыв» авторов, продол-жавших творческую деятельность,
несмотря на их насильственное или доброволь-ное исключение из современного им
литературного процесса послереволюцион-ного времени, составили главным образом
писатели, либо сформировавшиеся еще в «серебряном веке», либо ориентировавшиеся
на наследие той эпохи. «Маргина-лами» они оказались в силу чуждости их
художественных практик формировав-шейся советской литературе, еще довольно
терпимой к эстетическому разномыс-лию в 1920-е годы. К этому «первому призыву»
можно отнести М. Волошина, М. Кузмина и авторов литературных альманахов
«Гермес», «Мнемозина», «Ги-перборей». Однако уже в 1930-е годы в силу ряда
литературных и экстралитера-турных факторов даже контролируемое многообразие
было директивно упразд-нено: творческие (они же, как правило, дружеские) кружки
распались, так что применительно к данному времени можно говорить лишь об
индивидуальных слу-чаях автономного творческого выживания авторов в условиях
тотальной унифи-кации литературного поля (редкий случай сохранения такого
кружка — обэриуты, но о них в докладе сказано не было). И. Кукулин обсудил
творчество четырех авторов неподцензурной литературы, оговорив, что трое из них
отказались от со-ветских эстетических норм, уже имея опыт творчества в духе
соцреализма, хотя и не вполне ортодоксального. Речь идет о поэзии Яна
Сатуновского, Геннадия Гора, Елены Ширман и Вениамина Блаженного
(единственного, кто не ориен-тировался на соцреализм изначально), в поэтике
которых в конце 1930-х или на-чале 1940-х годов произошел перелом. У каждого из
упомянутых авторов, по мне-нию И. Кукулина, был свой путь выхода за рамки
предписанного «единым ме-тодом советской литературы»: В. Блаженный пытался
продолжить эксперименты символистов и футуристов, но с учетом современных ему
условий, Г. Гор и Я. Сатуновский работали с советским наследием 1920-х годов,
причем в творчестве по-следнего, а также Е. Ширман особенно интересны попытки
выстраивания прин-ципиально нового — и принципиально невозможного в современной
им советской поэзии — лирического субъекта как проблематизированного,
«неготового». Этот тип субъекта был заново открыт поэтами филологической и
лианозовской школ только в 1950-е годы, что дало импульс к формированию
неподцензурной лите-ратуры уже во втором, институциональном смысле.
Михаил
Павловец (Москва) в докладе
«Канонизациярусского футуризма в не-подцензурной поэзии 1950—1960-х годов»
по-своему продолжил тему формиро-вания в рамках неподцензурной парадигмы
принципиально новой для отече-ственной культуры поэтической традиции.
Отталкиваясь от общего для деятелей литературного андеграунда ощущения
культурного разрыва между эпохой мо-дернизма рубежа XIX—XX веков и
творчеством авторов 1950—1960-х годов, до-кладчик предложил типологию отношений
неподцензурных писателей второй половины ХХ столетия с одной из традиций так
называемого Серебряного века русской культуры — традицией футуристической.
Первый тип опирается на идею преодоления упомянутого разрыва и выстраивания
отношений непосредствен-ной преемственности с историческим авангардом первой
трети ХХ века, преж-де всего с кубофутуризмом, «поверх барьеров» навязываемого
в официальной словесности соцреалистического канона. Эту линию выбрали, в основном,
са-мые ранние из возникших неподцензурных группировок и авторов: сложившая-ся
еще в 1939 году вокруг поэта Николая Глазкова неофутуристическая груп-па
«небывалистов»; старшее поколение ленинградской филологической школы (М.
Красильников, А. Кондратов, Ю. Михайлов); действовавшая в 1960-е годы
вологодская группа «анарфутов», или «футуродадаистов», «Будущел», а также
выросшая из нее группа «трансфуристов» (Ейск, Краснодарский край, 1970— 1980-е
годы). «Трансфуристы» наиболее последовательно — и на уровне декла-раций, и в
своей художественной практике — попытались продолжить глав-ную утопическую
интенцию исторического авангарда — утопию преодоления истории, создания
трансисторического искусства, спациализирующего («опространствливающего») культурно-историческое
время. В отличие от вышеупомя-нутых авторов, для большинства поэтов, к примеру,
младшего поколения фило-логической школы (за исключением разве что Александра
Кондратова) разрыв исторической преемственности между «историческим авангардом»
первой трети ХХ века и современной им поэзией был очевиден. Для этих авторов
русский фу-туризм стал завершенной в себе эстетической системой, «запертой» в
своей эпохе, а потому он мог служить для них предметом поклонения и творческой
рефлексии, но никак не прямого продолжения в принципиально изменившихся
культурных обстоятельствах.
Близкую проблему
перехода из одной эстетической системы в другую (от мо-дернизма к
постмодернизму) на примере творчества отдельного автора неподцен-зурной поэзии
раскрыл Александр Житенев (Воронеж). В сообщении «"Выцве-тающий
мир" М. Айзенберга: несколько наблюдений об организации мотивной
структуры» исследователь исходил из того, что творчество данного
поэта отра-жает кризис модернистской концепции остранения и «нового видения».
Этот кризис нашел выражение, в частности, в постмодернистском скепсисе по отно-шению
к самой возможности дать (отразить) «объективную» картину бытия, не
опосредованную категориями авторского сознания, в свою очередь инфильтрованного
разного рода идеологическими конструктами и стереотипами обыден-ного
мировосприятия. Подборкой цитат из стихотворных произведений Михаила Айзенберга
в докладе была проиллюстрирована присущая творчеству поэта дис-кретность
художественной модели бытия: поэзия этого автора изобилует приме-рами размытой
визуальности феноменов внешнего мира и нечеткой метафори-ческой визуализации
содержания мира внутреннего — вплоть до их аннигиляции. А. Житенев в целом
отмечает сосредоточенность поэта на зыбких моментах пе-рехода, границы между
этими двумя мирами. Суть таковой картины бытия, по мнению докладчика, — в
утрате созерцающим субъектом власти над ней, в ее де-гуманизации и, если можно
так выразиться, «разодухотворении».
В докладе Евгении Воробьевой
(Москва) «К проблеме вкуса: редактор как фильтр "советского"»
была затронута проблема, на первый взгляд выходящая за границы исследования
собственно неподцензурной словесности. В ней были соположены два типа
редакторской работы над текстом. Первый из них, укоренив-шийся в сталинское
время, предполагал совмещение редактором прежде всего цензурных функций с
функцией полноправного соавтора произведения, который должен довести исходный
литературный материал до кондиции, определяемой существующим
идеолого-эстетическим каноном социалистического реализма, что, по сути,
разрушало сам институт индивидуального авторства. Второй же тип, исторически
пришедший на смену первому в эпоху «оттепели», в вершинных своих образцах
(толстожурнальная редакторская школа позднесоветского времени) состоял в
выявлении редактором некоего идеального, эйдетического образа произведения, его
не всегда осознаваемого самим автором «замысла», подчас не-допроявленного в
исходном варианте текста, а также в помощи писателю довести этот «замысел» до
художественно совершенного воплощения. Однако, по мнению Е. Воробьевой,
критерии «правдивости» и «естественности», сформулированные Л.К. Чуковской в
книге «В лаборатории редактора» и релевантные не только для позднесоветской
качественной литературы, но и для современного литературного мейнстрима, плохо
применимы к словесности «неподцензурной» (от Констан-тина Вагинова до Павла
Улитина и Саши Соколова). Этот тип литературного творчества нарушал все
существующие в официальной культуре эстетические конвенции. А потому такого
рода словесность следует признать не только «не-подцензурной», но и
«нередактируемой», точнее — не поддающейся художествен-ной «доработке» по
моделям толстожурнальной школы редактирования.
Другой аспект
социологического рассмотрения неподцензурной словесности предложил
Данила Давыдов (Москва) в сообщении « "Модели
переходности" в поэ-тическом пространстве: ленинградский вариант
1950—1960-х годов (заметки к теме)», причем, на первый взгляд,
его выводы даже противоречат наблюдениям Евгении Воробьевой. Давыдов построил
свою работу на противоположении «подцензурной» и «неподцензурной» стратегий
писательского успеха, каждая из которых при этом по-своему альтернативна
прямому сервилизму «советского пи-сателя». Если первая стратегия (реализованная
и отчасти даже манифестирован-ная Александром Кушнером) предполагает сохранение
автором внутренней сво-боды от идеологического диктата эпохи при его внешней
инкорпорированности в официальные писательские структуры, то вторая (Иосиф
Бродский, Виктор Кри-вулин) допускает лишь попытки «прорваться в печать» на начальном
этапе вхож-дения в литературу, в дальнейшем же для нее характерно
принципиальное пози-ционирование авторами себя как авторов «неподцензурных» и
«неофициальных». Тем самым, по мысли Данилы Давыдова, эстетическая
«девиантность» и «марги- нальность» второстепенны по сравнению с
институциональной принадлежностью неподцензурных авторов к литературному и
культурному андеграунду, способ-ному вбирать в себя взаимоисключающие
ультрарадикальные и ультраконсерва-тивные эстетические практики. Впрочем,
видимое противоречие данного тезиса с позицией Евгении Воробьевой диалектически
снимается, если рассматривать их как комплементарные. Иначе говоря, в каждом
индивидуальном случае требуется комплексное описание и определение степени
выхода художника за рамки и по-литически, и эстетически приемлемой для
официальной культуры нормы как в его творчестве, так и в его
социально-художественном поведении. Тем более, что можно вспомнить немало
случаев довольно продолжительного существования автора одновременно в двух
параллельных эстетических пространствах[3].
Несколько примеров
такого рода было приведено на секции. Так, в докладе Галины
Доброзраковой (Самара) «Две ипостаси Сергея Довлатова: особенности
доэмигрантского периода творчества» были представлены
«подцензурная» и «не-подцензурная» стороны прозаического наследия писателя.
Если в очерках и фельетонах, публиковавшихся в официальных советских изданиях
(например, для рубрик «Человек и профессия» или «Юмореска» в газете «Советская
Эсто-ния», журналах «Нева», «Юность» и других), писатель вынужден был приспо-сабливаться
к требованиям соцреалистического канона, пусть и смягченного в послесталинский
период, то в рассказах, выходивших в «тамиздате» («Конти-нент», «Время и мы»),
он мог себе позволить нецензурируемые вольности. При всем различии этих двух
типов текстов исследователь тем не менее отмечает общ-ность некоторых их черт —
присущие большинству из них «объективный способ повествования, амбивалентность в
изображении героев и явлений, наличие аб-сурдистского начала, комическую
заостренность, интертекстуальность, ассоциа-тивность, фрагментарность, элементы
стихового начала»[4]. Тем самым
утвержде-ние самого С. Довлатова о принципиальной разнице его писательской (в
стол) и журналистской (для газет) работы не проходит научной верификации, хотя
и важно для понимания самоощущения автора, вынужденного существовать сразу в
двух культурных пространствах с трудносовместимыми нормами — легальном и
неподцензурном.
Другой пример «как бы
двойного бытия» — это «случай Окуджавы», разобран-ный Ольгой Розенблюм
(Москва) в докладе «Булат Окуджава в подцензурном и неподцензурном
пространстве: два (три, четыре…) пространства самовыраже-ния в 1940— 1960-е
годы». Автор сообщения начал отсчет присутствия поэта сразу в
неподцензурном и подцензурном пространствах с первых его опытов, читав-шихся в
очень узком кругу и сохранившихся в частных архивах, — и, с другой стороны, его
первых публикаций в армейской газете «Боец РККА»; кроме того, напомнил
присутствующим историю, как Окуджаве чудом удалось избежать аре-ста за
организованную им «нелегальную антисоветскую группу» «Соломенная лампа». Эта
одновременная принадлежность к двум пространствам (подцензур-ному и
неподцензурному), в каждом из которых были тоже разные способы су-ществования и
автора, и текстов и где по-разному реализовывалась «настоящая литература»,
преломилась в позднейший период в оппозиции «неподцензурные песни» vs. публикации (стихов и прозы). С
самого начала, с 1940-х годов, трудно говорить о принципиальном различии
(смысловом, поэтическом) публикуемых и непубликуемых текстов Окуджавы: в конце
1960-х около половины исполняв-шихся Окуджавой на публичных концертах песен
имели остросоциальный, даже политический подтекст, выводящий их далеко за рамки
цензурных ограничений; более того, именно в это время гораздо важнее практики
оказывается декларация, и с конца 1960-х Окуджава постоянно декларирует свою
противопоставленность официальной литературе. Как предположил во время обсуждения
доклада И. Ку- кулин, культурная миссия Окуджавы как раз и заключалась в
расширении про-странства возможного в подцензурном искусстве. Гипотеза была
поддержана до-кладчиком, добавившим, что эту миссию Окуджава осознал как
таковую как раз в конце 1960-х годов, когда поэт акцентировал внимание публики
на тех своих вещах, исполнение которых в прошлом ему не позволялось, и тем
самым обозна-чал подвижность границ допустимого.
Если Сергей Довлатов и
Булат Окуджава не требуют представления даже вне профессиональной среды, то ряд
сообщений, прозвучавших на секции, вводили имена, известные по большей части
лишь специалистам и знатокам поэзии ХХ века, — при том что эти авторы имели
опыт и «подцензурного», и «неподцен-зурного» творчества. Так, поэт и филолог Татьяна
Нешумова (Москва) высту-пила с сообщением «Поэтический мир
В.Г. Малахиевой-Мирович». Автор около четырех тысяч стихотворений
и при этом всего одной печатной и трех рукопис-ных поэтических книг (если не
считать изданий для детей), Варвара Малахиева- Мирович (1869—1954) прожила
долгую жизнь, начало которой пришлось еще на досимволистскую эпоху. Активный
участник литературного процесса Серебря-ного века, в 1920-е годы она наблюдала
формирование единого канона новой, советской литературы. Опыт индивидуального
противостояния всеобщей уни-фикации сказался и на ее неподцензурном творчестве,
в произведениях, сохра-нивших верность символистскому мирочувствованию и
поэтике, но подчас уди-вительно близких текстам авторов лианозовской школы с их
принципиальной беспафосностью и апсихологизмом лирического субъекта, почти
регистрацион-ной бесстрастностью бытовых зарисовок[5].
Юрий
Орлицкий (Москва) в докладе «
"Двойная бухгалтерия" Геннадия Алексе-ева» представил
творчество этого поэта (1932—1987), автора четырех напечатан-ных при жизни
поэтических книг и большого числа публикаций в ленинградской периодике
(осуществленных главным образом по протекции Михаила Дудина), который, однако,
так и не был признан в качестве «своего» в кругу официальных авторов. Это
произошло отчасти потому, что Г. Алексеев писал «неконвенцио-нальные» в данной
среде верлибры, отчасти же — по причине его успешности на преподавательском
поприще: последнее воспринималось окружающими как ос-новной род занятий поэта,
его же стихотворные опыты — как хобби, а не профес-сиональное дело, что мешало
видеть в нем как соперника, так и коллегу по поэ-тическому цеху. Как напомнил
на обсуждении доклада М. Павловец, это не исключительный случай вытеснения
профессиональным сообществом в непод-цензурную среду автора, к которому оно
относится не слишком серьезно: доста-точно вспомнить поэтическое творчество
живописца и графика Павла Зальцмана, чьи оригинальные стихотворные опыты, в
отличие от его многочисленных работ для кино, не стали частью легальной
культуры при жизни художника[6]. Красно-речивым
свидетельством «межеумочного» положения Г. Алексеева в литератур-ной жизни
позднесоветского времени оказывается его дневник 1958—1960 годов,
подготовленный к печати А. Житинским, который, однако, не успел опубликовать
эти материалы, но предоставил их, незадолго до своей смерти, коллегам в элек-тронном
виде: Юрий Орлицкий обратил внимание на те записи поэта, которые
свидетельствуют о контактах последнего с некоторыми представителями подцен-зурной
литературы (Вс. Рождественским, В. Соснорой и другими).
Научная молодежь также
отдала дань тематике секции, что, по-видимому, сви-детельствует о ее
актуальности и интересе к ней начинающих исследователей. Так, заглавие доклада
студента Литературного института им. А.М Горького Эдуарда Лукоянова
(Москва) своей обстоятельностью напоминало абреже и довольно точно передавало
содержание выступления: «Изучение творчества аутсайдеров исходя из
социологических концепций Фуко и Стоунквиста на примере Александра Тинякова».
Отреферировав концепции маргинальности Мишеля Фуко и Эверетта Стоунквиста
(«Маргинальный человек»), исследователь пришел к выводу, что творчество одного
из самых колоритных поэтов 1910—1920-х годов, Александра Тинякова, начавшего
свой путь эпигоном декадентов и закончившего его профес-сиональным нищим,
реализует в себе все четыре фукианские модели маргинальности — в труде, игре,
сексуальных перверсиях и в самой речи. При этом, по мысли Эдуарда Лукоянова,
«проклятый поэт» до определенного момента осознавал свою маргинальность и даже делал
ее частью своего жизнестроительного образа, ради-кализируя в стихах все веяния
эпохи — от дореволюционного декадентского имморализма и черносотенства до
левачества и антиклерикализма пореволюцион-ного времени. Именно эта постоянная
«текучесть» идейной позиции вкупе с ролью нарушителя всех социальных и
эстетических конвенций вывела творчество Алек-сандра Тинякова в зону
неподцензурной словесности.
Исследовательница
львовской поэтической школы, аспирант МГПИ Валерия Мухоедова
(Москва) на этот раз акцентировала свое внимание на творчестве двух
представителей этой группы. В докладе «Тезисы о своеобразии львовской поэтичес-кой
школы: Леонид Швец и Игорь Буренин» автору важно было подчеркнуть
общ-ность групповой эстетики, которой присуща разнонаправленная ориентация на
традиции отечественного модернизма и авангарда первой трети ХХ столетия. Здесь
установка на определенную формальную строгость стиховой культуры, на-следующая,
по мнению В. Мухоедовой, опыту неоакмеистической, петербургской поэзии,
соединяется с сюрреалистической, подчас психоделической образностью, а
абсурдизм в духе обэриутов — с футуристическим синтаксисом, что позволяло
лидерам львовской школы Сергею Дмитровскому и Игорю Буренину в качестве
определения своей поэтики использовать понятие «неоэклектика». При этом док-ладчик
отметил индивидуальные черты каждого из рассматриваемых поэтов: у Бу-ренина —
мандельштамовское внимание к предметности, фактурности, объемнос-ти,
пристрастие к архитектурным образам, у Швеца — обращение к верлибрам, нехарактерное
для школы в целом, а также близость его творчества поэзии Андре Бретона,
Тристана Тцара и Хулио Кортасара.
О том, что творчество
поэта Георгия Оболдуева уже прочно вошло в исследо-вательский багаж
литературоведов, свидетельствует сугубо стиховедческий доклад аспиранта МГПИ
Юрия Корнейчука (Москва) « Семантика метра и эвфония в ли-рике Георгия
Оболдуева»: в докладе делается несколько замечаний о соотношении
у поэта силлабо-тонического, тонического и гетеротонического метров, а также, с
опорой на концепцию эвфонии С.В. Кодзасова, предлагается несколько гипотез о
соотношении «первичного» и «вторичного» стихотворных ритмов у поэта.
В завершение работы
секции на ней прозвучало два информационных до-клада, вводящих в поле зрения
исследователей новый материал. Историю не-известной даже большинству
специалистов поэтической группы рассказал со-трудник Международного общества
«Мемориал» Дмитрий Зубарев (Москва) в докладе «Группа
"Сенсус" и ее члены (люди и судьбы). 1955—1956 годы».
Группа возникла в 1955 году на филологическом факультете МГУ по инициативе Вале-рия
Панасюка, членами ее были Виктор Степачев, его супруга Ирина Васильева, Андрей
Терехин, Владимир Кузнецов, Борис Раевский и другие, а также будущая известная
правозащитница, поэт Наталья Горбаневская. В духе юношеской ро-мантики группа
имела свой устав (провозглашающий право всякого чувства на выражение) и даже
отличительный знак (буква «S» на деревянном значке). Про-существовала она недолго и
была разгромлена в 1957 году за антисоветские ли-стовки, распространяемые
участниками в столичном транспорте; некоторые члены группы (Терехов, Кузнецов)
были осуждены и прошли через лагеря; стихи членов «Сенсуса» в основном
сохранились благодаря их записи во время след-ствия, а также в архиве Владимира
Кузнецова[7].
Еще один сотрудник
«Мемориала», Геннадий Кузовкин (руководитель «мемориальской»
исследовательской программы «История диссидентского движения (1953—1991)»),
представил подготовленный при его участии «Указатель лите-ратурных
произведений, упомянутых в самиздатском журнале "Хроника текущих
событий"»: по его словам, знаменитая «Хроника текущих событий» была «сам-издатом
в кубе», поскольку не только издавалась вручную, но и аннотировала другие
самиздатовские издания и опиралась на информацию из самиздатовских источников в
своих публикациях. Проделанная работа — и, некогда, авторами «Хроники», и,
ныне, составителями Указателя — впечатляет: 63 выпуска издания включали в себя
20 тысяч записей, только именной указатель состоит из 14 тысяч позиций. Эти
материалы, безусловно, могут быть интересны не только историкам правозащитного
движения, но и исследователям неподцензурной культуры, ли-тературы в частности.
Результаты работы секции
«Неподцензурная и "легальная" литературы в Рос-сии ХХ века: формы
взаимодействия» уже вышли в печатном виде[8].
И хотя ис-тория Московского гуманитарного педагогического института в его
нынешнем виде закончилась (в соответствии с тенденциями нынешнего времени с 1
сен-тября 2012 года он входит в состав крупного Московского городского педагоги-ческого
университета), сохранилось ядро команды, которая организовывала дан-ную секцию
и в 2010—2011 годах собиралась на заседания научного семинара, посвященного
изучению неподцензурной литературы ХХ века, сохранились и даже приумножились
научные связи, а значит, следует ожидать новых мероприя-тий по этой тематике.
Михаил
Павловец
[1] О секции, состоявшейся в прошлом, 2011 году, нам уже до-водилось писать: Павловец М. Литературный андеграунд в научном освещении. Конференция «Филологические традиции в отечественном литературном и лингвистиче-ском образовании», секция «Неподцензурная литература ХХ века (1930—1980 гг.): проблемы бытования, поэтика и рецепция» (МГПИ, 12—13 марта 2011 года) // НЛО. 2011. № 111. С. 437—442.
[2] См.:
Кукулин И.В. Маятник одиночества: предварительные замечания о
конструировании понятия «русская непод-цензурная поэзия» // Филологические
традиции в совре-менном литературном и лингвистическом образовании: Сб. науч.
статей. М.: МГПИ, 2010. Т. 1. №
[3] Об одном из таких авторов, Юрии Смирнове, Данила Да-выдов писал в «НЛО» в отклике на вышедший сборник произведений поэта (см.: Давыдов Д. Пограничный случай. [Рец. на кн.: Смирнов Ю. Слова на бумаге: Стихотворения, записи, наброски / Ред.-сост. Г. Лукомников. М.: Культур-ный слой, 2004] // НЛО. 2006. № 79. С. 267—272).
[4] Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании: Сб. науч. ст. Вып. 11. В 2 т. М.: МГПИ, 2012. Т. 1. С. 107.
[5] Составленная Татьяной Нешумовой книга избранного В.Г. Малахиевой-Мирович готовится к выходу в издатель-стве «Водолей Publishers».
[6] Его поэтическое наследие не так давно было представлено в книге: Зальцман П. Сигналы Страшного суда: Поэтичес-кие произведения / Сост. И. Кукуй. М.: Водолей, 2011.
[7] Свое видение истории группы Владимир Кузнецов изло-жил в брошюре: Кузнецов В.П. История одной компании / Литературная запись, документальное приложение, анно-тированный именной указатель Д. Хопак [Д.И. Зубарев]. М.: Изд. автора, 1995.
[8] См. сноску к изложению доклада Галины Доброзраковой.