(Москва. Германский исторический институт. 16—18 февраля 2012 г.)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 1, 2013
«МОРОЗ, ЛЕД И СНЕГ: ХОЛОДНЫЙ КЛИМАТ И РУССКАЯ ИСТОРИЯ»
(Москва, Германский исторический институт, 16—18
февраля
В 2012 году Германский
исторический институт в Москве (ГИИМ) открыл свою серию международных научных
форумов трехдневной конференцией «Мороз, лед и снег: холодный климат и русская
история», организованной в сотрудничестве с Ин-ститутом экологической истории в
Мюнхене (RCC) и
прошедшей с 16 по 18 фев-раля в помещениях ГИИМ на Нахимовском проспекте. Начав
вступительную речь строчкой «Ой, мороз, мороз, не морозь меня», директор
института, профессор Николаус Катцер, поприветствовал собравшихся гостей — как
уже широко известных ученых, так и только начинающих историков, географов и
социологов из Велико-британии, США, Германии, Франции, Польши, Эстонии, Ирана,
Украины и России.
Таким образом,
задуманная изначально в рамках экологической истории, конфе-ренция оказалась
как интернациональной, так и интердисциплинарной.
Член оргкомитета
Андреас Реннер (Тюбинген) указал на основную идею кон-ференции:
рассмотреть природные явления холода как в первую очередь культур-ные
конструкты. В этом ключе и прозвучали доклады на русском и английском языках,
разбитые на семь тематических блоков и посвященные социологическим, научным,
военным, культурологическим, литературным и художественным ас-пектам
предложенной темы. Традиционно много времени было уделено возмож-ностям для
дискуссии, так что целиком оправдалась надежда главного идеолога конференции
Юлии Херцберг (Мюнхен) на «хладнокровные доклады и их горя-чее обсуждение».
Первый день конференции
был, в большинстве своем, посвящен адаптацион-ным процессам в условиях
неожиданно снежной и морозной зимы. В рамках те-матического блока «Обычные и
необыкновенные времена» Светланой Рафиковой (Красноярск) в
докладе «Сибирскиеморозы и повседневные адаптационные прак-тики горожан»
был сделан обзор особенностей разных уровней адаптации жите-лей сибирских
регионов России к холодному климату. А в докладе «Победить кризис:
стратегии приспособления и выживания зимой 1946—1947 гг. в Днепро-петровске,
Лодзи, Эссене и Манчестере» Катаржина Химияк ( Варшава) рассказа-ла
о своем проекте сравнительного изучения поведения жителей стран Западной и
Восточной Европы в условиях неожиданных холодов. Эти доклады, основанные на
социокультурном анализе и использующие в качестве источниковой базы прежде
всего нарративные документы, послужили поводом для первой оживлен-ной
дискуссии. Особенно горячо обсуждалась сама допустимость термина «адап-тация» в
историческом контексте; поступали предложения заменить его более конкретным
аналитическим понятием акклиматизации или же провести четкую границу между
физической, психологической, политической и прочими формами адаптации. Светлана
Рафикова обратила, однако, внимание коллег на то, что при исследовании
нарративных эгодокументов такое разграничение адаптативных практик и механизмов
является чрезвычайно трудоемкой работой, а подчас и по-просту невозможно. Это
обсуждение выявило одну из основных проблем русско-язычной экологической
истории — острую нехватку первичных исследований, способных послужить базой для
более широких, обобщающих научных проектов.
Также в процессе
обобщения двух первых докладов профессором Клаусом Геством
(Тюбинген) были предложены две основополагающие характеристики, определяющие
изначальное отношение человека к холоду и являющиеся, таким образом, исходными
аналитическими позициями: позитивное восприятие его как вызова, в основном
свойственное жителям областей с климатическими экстре-мумами, и негативное восприятие
холода как угрозы, характерное для менее при-вычного населения. То или иное
отношение само про себе определяет стратегии выживания, образ передачи
информации и т.д. Правомерность и даже необходи-мость подобной дифференциации
уже на начальных уровнях каждого исследо-вания, посвященного влиянию климата на
повседневность человеческой жизне-деятельности, показали все дальнейшие
доклады.
Технологической и
материальной адаптации к необычно сильным холодам и снегопадам во время ведения
боевых действий были посвящены два последую-щих доклада. Александр
Кузьминых (Вологда) в докладе «Вермахт и русская
зима: влияние климатического фактора на немецких военнослужащих на фронте и в
со-ветском плену (1941—1956 гг.)» рассмотрел влияние мороза на
постепенное из-менение военных практик во время Великой Отечественной войны, а
также на повседневную жизнь немецких военнопленных. В ходе обсуждения этого
доклада Клаус Гества обратил внимание на то, что, хотя Вторая мировая война
сыграла важнейшую роль в истории метеорологии и ее мобилизации для военных
нужд, нам до сих пор очень мало известно о развитии этой науки в Советском
Союзе.
Энтони Дж. Вуд (Абердин) в рамках своей работы «Военный транспорт в хо-лодном климате: Российские
железные дороги (июль 1914 — март 1917 гг.)» рас-смотрел особенности работы
железнодорожной системы в Центральной России, обусловленные военным положением,
с одной стороны, и холодными, снежными зимами, с другой. Вступление Турции в
войну осенью 1914 года вынудило рос-сийское правительство проводить мобилизацию
и транспортировку войск не в привычных и отработанных условиях весенне-летнего
призыва, а в наименее пригодное для этого время года. Невозможность
использования водных путей со-общения зимой, так же как и неприспособленность
железной дороги для транс-портировки солдат при низких температурах,
потребовала от командования ре-шения неожиданных проблем. Возможность
рассмотрения подобных решений не изолированно, а в процессе континуума, как
своего рода истории чрезвычайных мер, активно обсуждалась в ходе последующей
дискуссии.
В докладах следующего
тематического блока, «Справиться с холодом», более пристальное внимание было
обращено на уже затронутую тему взаимосвязи раз-вития науки, техники и
социальной государственной системы и природных ка-таклизмов. Каким образом
крупные катастрофы и общая проблема повышенного риска для жизни, связанного с
основанием поселений в лавиноопасных районах, служили отправной точкой для
начала научного исследования и мониторинга природы снежных и селевых лавин в
соответствующих областях, а впоследствии и институционализации данных
исследований на центральном и региональном уровнях — такие вопросы легли в
основу докладов Энди Бруно (Урбана-Шампейн) и
Марка Эли (Париж).
Темой первого доклада с
коротким названием «Лавины на советском Севере» стали
минные разработки и рабочие поселки Хибинского массива. Чрезвычайно тяжелые
условия жизни и работы 35 тысяч человек, заселивших ранее необитае-мый регион в
результате программы 1930-х годов, Энди Бруно рассмотрел в фо-кусе факторов, приведших
к катастрофе 1935 года, когда под сошедшей лави-ной был погребен целый поселок.
Осознание всей полноты опасности минных работ в этом регионе приходило
постепенно, и, хотя исследовательские работы Г.С. Пронченко, погибшего в горах,
указывали на необходимость превентивных мер, только с 1935 года начинается
систематическое изучение природных условий Хибин, организация мониторинга и
оповестительной системы, а также перенос старых поселков из особо опасных зон и
строительство новых по согласованию со специалистами. Как отметил Энди Бруно,
подобное развитие ситуации, не-смотря на все специфические аспекты, являлось во
многих чертах характерным для всей индустриализации Севера.
Существенную роль Хибин
для исследователей экологической истории и осо-бенно связанного с этим развития
гляциологии подчеркнул и следующий доклад-чик: предвосхищая свое выступление,
Марк Эли отметил, что у него «долг перед Энди, как у любого лавинщика перед
Хибинами». При этом в его докладе «Зим-ний спорт, науки о льде и лавины в советской
Средней Азии» речь пошла о строи-тельстве плотины Медео к югу от
Алма-Аты в 1966 году. Так же как и в районе Хибинских гор, освоение прежде не
заселенных районов в процессе увеличения городской территории стало
первопричиной повышенного риска для жизни и ра-боты в этих местах. Расширение
города и, проходящее параллельно, туристиче-ское освоение гор привело к
созданию проекта плотины, которая защитила бы город от лавин и селей. Но год
начала строительства был отмечен особо частым сходом лавин и селей в районе
стройки, уже объявленной символом победы че-ловека над горами. В итоге
строительство плотины Медео получило неожиданное продолжение, когда вынужденное
официальное признание угрозы лавин для раз-вития города дало старт к изучению
гляциологии в Казахстане и созданию на-учной базы для исследования лавин, селей
и ледников. Образованный в резуль-тате институт по противолавинным
исследованиям стал одним из ведущих в Советском Союзе, примером для создания
подобных институтов в других рес-публиках. Его развитию за рамки
республиканского уровня помешал, однако, сам принцип работы ученых,
настаивавших на региональных особенностях их иссле-дований, что приводило к
минимизации взаимодействия подобных институтов на всесоюзном уровне и их
большой конкуренции. Об изолированности респуб-ликанских исследователей от
международного развития науки говорилось и в ходе дальнейшего обсуждения
докладов.
Помимо основания научной
деятельности, общей характеристикой историче-ского развития как Хибин, так и
плотины Медео, отмеченной в обоих докладах, были первоначальная героизация
работы в этих регионах и вызванное ею активное развитие зимнего туризма: риск
«ради спортивного интереса» приходил на смену риску «ради блага страны». Эта
смена парадигм была прослежена и в докладе Александра Ананьева
(Москва) «Герои льда — два сценария мужской идентичности в образах полярника и
хоккеиста советской эпохи и их актуализация в начале XXIвека».
Это на первый взгляд неожиданное сравнение героизации ученых, ис-следователей
Севера в 1930-х и культа хоккеистов в 1960—1970-х годах возникло, однако, не
столько благодаря льду как общему месту действия, сколько из-за осо-бой роли,
которой оба рода деятельности наделялись в официальной политике. Обратившись к
малоисследованным эгодокументам, Ананьев провел параллель между папанинской
четверкой 1930-х и ларионовской пятеркой 1980-х годов и от-метил единые черты
вовлечения героев-полярников в первые десятилетия Совет-ского Союза и
кумиров-хоккеистов в последние декады его существования в по-литико-пропагандистскую
деятельность.
Этот доклад послужил
основой для дальнейшего развития темы в ходе после-довавшего обсуждения. В
контексте исследований, посвященных «настоящим мужчинам», была затронута тема
женщин-полярниц — глава советской истории, которой до сих пор уделялось лишь
незначительное внимание ученых. Кроме того, было отмечено постоянство
героизации исследователей Севера, начиная с XIX века вплоть до конца ХХ,
пережившей все смены политических курсов, и десталинизацию, и перестройку.
Докладом Алексея Попова
(Симферополь) завершилось обсуждение темы советского зимнего туризма,
затронутой в предыдущих выступлениях. Украин-ский историк выделил три вида
послевоенного туризма: «организованный», или «плановый» туризм по путевкам;
организованный турклубами «самодеятель-ный» туризм, а также «дикий»,
неорганизованный туризм. На основе этой града-ции Алексей Попов показал
постепенное сближение образа «организованного» туриста-лыжника и катающегося на
тройке интуриста к концу 1980-х годов. За-нятие лыжами прошло, как и многие
рассмотренные на конференции явления, смену парадигм — от «школы мужества» и
неофициальной военной подготовки, целенаправленно пропагандировавшейся и
субсидировавшейся в 1930-х годах, до индивидуальной «школы здоровья» и модного
увлечения. Как было отмечено по окончании доклада, несмотря на постепенное
завоевание советскими отды-хающими тех сфер туризма, которые долгое время
организовывались исключи-тельно для иностранных гостей Советского Союза,
неорганизованный горнолыж-ный отдых (как и в еще большей степени элитарный
альпинизм) до конца существования страны оставался символом протеста как против
«планового» ту-ризма, так и против государственного порядка вообще.
Второй день конференции
открыл тематический блок «Перемена климата». Вначале Юлией Лаюс
(Санкт-Петербург) была представлена презентация совмест-ного
российско-шведского проекта «Ледяные контакты, политическая дружбы и
перспектива свободной ото льда Арктики, 1928—1955 гг.»,
посвященного изучению тесного сотрудничества советских и скандинавских ученых.
Международная деятельность Николая Зубова, Рудольфа Самойловича, Ганса Вильсона
Алмана и других ученых, занимавшихся исследованиями изменений климата, была
рассмот-рена в качестве примера активного взаимодействия и стремления к
интернацио-нализации в науке до периода усиления националистических тенденций
на поли-тической арене.
Затем Пол Джосефсон (Уотервил) в докладе «Советские попытки преобразо-вания природы на
северо-западе (Архангельская и Мурманская области, Республика Карелия)» обратился к
истории, «одновременно ужасающей и восхищающей», о том, как политики, рабочие и
ученые способны объединиться для того, чтобы пе-реустроить свою страну. На
примере названных областей американский ученый показал трансформацию советской
Арктики в самый урбанизированный регион Севера. При этом непомерная трата
природных ресурсов и эксплуатация труда за-ключенных, с одной стороны,
энтузиазм и неподдельное самопожертвование доб-ровольцев, с другой, явили этот
проект как своего рода эссенцию сталинской эпохи. Однако в процессе обсуждения,
объединившего два первых доклада, не-сколько членов конференции обратили
внимание на то, что многие сталинские проекты уходили корнями еще ко времени
правления Николая II и что сравни-тельные исследования подобной наследственности
до сих пор слишком редки.
Как бы в ответ на эти
замечания преемственность между дореволюционной и советской наукой была
затронута в двух следующих докладах. Выступление Джонатана Олдфилда
(Глазго) «Концептуализация изменения климата у советских географов с
Еще более пристальное
внимание к научной деятельности Андрея Александ-ровича Григорьева
продемонстрировал Денис Дж. Б. Шоу (Бирмингем) в
докладе «Субарктический мир: классическое исследование о тундре».
Рассказав о станов-лении Григорьева как ученого и формировании его взглядов на
теории единого физико-географического процесса и теплового баланса, Шоу
скрупулезно про-анализировал его многолетний труд — ставшее каноническим
исследование «Субарктика», впервые опубликованное в 1946 году и переизданное с
поправками в 1956-м. Необычайно амбициозная цель работы Григорьева — понять
структуру, динамику, развитие и взаимосвязь географических поясов и их
отдельных частей, принимая во внимание не только неживую, но и живую природу и
их взаимное влияние друг на друга, — до сих пор во многом не была достигнута. В
«Суб-арктике» и последующих работах Григорьева и М.И. Будейко был, однако, впер-вые
по-новому рассмотрен характер природной среды как на глобальном, так и на
региональном уровне. Как было оговорено в ходе обсуждения докладов, ис-ключительное
научное значение работ советских географов-климатологов было скоро отмечено
западными учеными, несмотря на политические и, в данном кон-тексте, возможно,
решающие, языковые барьеры.
Вторая половина дня была
посвящена теме «Цивилизовать холод». Екатерина Дегальцева (Бийск) в
докладе «Сибиряк как концентрированный концепт русского холода (на примере XIX
века)» указала на то, что холод являлся основой как мифо-логемы
«сибиряк», так и концепции соответствующего социокультурного типа. При этом в
представлении о сибиряках нередки были такие противоречия, как припи-сываемые
им индивидуализм и одновременное стремление к сохранению общины.
Наталия Родигина (Новосибирск) также обратилась к
изучению мифов, свя-занных с понятием «Сибирь». В докладе «От "страны холода и мрака" к "земле
обетованной": роль климата в конструировании образа Сибири в русской
журналь-ной прессе второй половины XIX — начала XX в.» Родигина, с одной стороны, под-твердила
тезис Дегальцевой о часто идеалистическом представлении о сибиряках, чьи горячие
сердца противопоставлялись холодным и равнодушным жителям обеих столиц. С
другой стороны, она, однако, указала на то, что тема климата не являлась
основной проблемой в периодике, посвященной Сибири. Для консерва-торов Сибирь
входила скорее в концепты ориентализма и колониализма и оттор-галась как
«нерусская», в то время как либералы призывали к изучению и циви-лизации
региона. Лишь со временем, когда необходимость заселения территории была остро
осознана, распространение получил миф о благодатных условиях си-бирской
природы.
Как бы в противовес
такой идеализации природы Ян В. Кэмбпелл (Дэйвис, США)
представил доклад «Кочевник, который пришел с холода: "Жут"
и цивилизационная разница в конце XIX в.», посвященный образу
казахского номада. Ка-лифорнийский ученый взял за основу своей работы природное
явление неожи-данного холода, при котором пастбища покрываются непробиваемой
коркой льда, называемое на казахском «жут» и переводимое русскими
комментаторами XIX века как «гололедица», — явление, при котором кочевники
теряли до 70% скота, что, согласно распространенному мнению, приводило к
постепенному об-нищанию казахов. «Жут» был, однако, не только объективным
фактом, заметно влияющим на жизнь в казахской степи, но и не менее важным
компонентом ши-рокого нарратива о взаимодействии кочевых скотоводов и степного
биома в конце XIX века. Довольно многочисленные тексты этого нарратива стали
основными источниками исследования Кэмбпелла. На протяжении сорока лет
российские авторы обращались к этой проблеме, предлагая свои варианты решения.
С одной стороны, в их основе лежали эволюционистские представления об иерархии
ци-вилизаций, согласно которым стационарное земледелие стояло на значительно
более высокой ступени развития, нежели кочевое скотоводство; с другой, было
широко распространено мнение, что большая часть казахской степи совершенно
непригодна для земледелия и даже для скотоводства. Без единого исключения все
они, однако, были продиктованы заинтересованностью в ассимиляции тер-риторий и
подданных Российской империи с центром. В конечном счете эти дис-куссии привели
к созданию программ по массовому государственному переселе-нию скотоводов и
земледельцев в специально выделенные степные области — проекты глобального
переустройства жизни кочевников, являвшиеся в гораздо большей степени
выражением представлений о цивилизационной роли России, чем практической формой
борьбы со стихийным бедствием.
После обсуждения этих
трех докладов, в ходе которого в очередной раз была подчеркнута необходимость
компаративных исследований, выходящих за пре-делы отдельно взятых регионов и
государств, конференцию продолжили два до-клада о морских экспедициях в районы
полюсов. Дэвид Сондерс (Ньюкасл, США) в докладе «Торговля и
технологии в развитии российской Арктики (1862—1921)» обратился к
«торговым» путешествиям английского морского купца Джозефа Виггинса и
«технологическим» плаваниям адмирала С.О. Макарова, близких друг другу по
времени и по выбранным маршрутам. Задавшись вопросом, почему эти двое
исследователей-путешественников не попытались объединить свои силы, Сондерс
проанализировал политическую, дипломатическую и экономиче-скую ситуацию конца
XIX века, специфика которой и привела к преждевремен-ному прекращению
экспедиций как Виггинса, так и Макарова. Трудности пути, недостаточная поддержка
на родине, противодействие влиятельных купцов из Европейской России вкупе с
протекционистской политикой российского правительства привели к тому, что
чрезвычайно успешные исследовательско-торговые плавания Виггинса в Сибирь
закончились уже в 1895 году. Технические же проблемы первого океанского
ледокола «Ермак», строительство которого стало возможным благодаря
исключительному энтузиазму Макарова, значительно за-трудняли его эксплуатацию,
а русско-японская война и гибель Макарова окон-чательно прервали попытки
воплотить в жизнь амбициозный план адмирала по исследованию Арктики и
налаживанию водных путей сообщения с Сибирью. И все же, по мнению Сондерса, как
либерал Виггинс, так и националист Макаров стали основоположниками двух путей
развития российско-советской Арктики: промышленно-коммерческого и
научно-технологического мореплавания.
Совсем иной подход к
теме первопроходцев избрал эстонский географ Эрки Таммиксаар
(Тарту) в докладе «Российские экспедиции к Южному полюсу в кон-тексте
политических интересов Российской империи и Советского Союза»,
пред-приняв попытку ответить на вопрос, имеет ли смысл стремление к
однозначному определению первооткрывателя Антарктического континента. Ведь сам
факт до-стижения земли, как в случае с Колумбом или Янсзоном, не был воспринят
об-ществом как открытие Америки и Австралии. А Антарктика, так же как и эти кон-тиненты,
была «открыта» не один раз: признавая существование земли под толщей льда, ни
Беллинсгаузен, ни его последователи не могли этого доказать. Рассмотрев историю
рецепции результатов экспедиции Беллинсгаузена вплоть до 1949 года, когда в
советской историографии впервые появилось утверждение об открытии Антарктики
уже в 1820 году, Таммиксаар отметил, что вопрос о пер-вооткрывателях приобрел
значение исключительно в политическом контексте холодной войны, в то время как
научное значение экспедиции 1819—1921 годов так и не стало объектом дискуссий.
В завершение дня
прозвучали два доклада на тему «Представления о холоде», объединившую
киноведческие исследования. Оксана Булгакова (Майнц) в док-ладе
«Атмосферное потепление» выделила три основных принципа
экранизации холода в советском кинематографе: персонификация холода в образе
человека или природы в целом; привязка событий российской истории ко времени
года и появившаяся только начиная с 1944 года передача ощущения холода через
актер-скую игру. Роман Мауер (Майнц) в докладе
«Эстетика холода и национальная травма в фильме: бегство из лагеря
военнопленных в Сибири» рассмотрел технику создания атмосферы
холода в черно-белых фильмах и попытку героизации не-мецких солдат через
ситуацию холода в американских фильмах о Второй миро-вой войне. В последовавшем
за докладами обсуждении были подчеркнуты особые технические трудности,
возникающие при съемке снега или на морозе.
Последний день
конференции, прошедший в несколько сокращенном варианте по сравнению с
изначально планируемым (с докладом не смогла выступить Анна Котомина из
Москвы), открылся тематическим блоком «Метафоры и нарративы». В основу доклада
«
Трансформации культурной семантики холода и льда» Сюзанны Франк
(Берлин) легла идея семантизировать понятия холода и льда в рамках
культурологии. Франк выделила четыре основных взгляда на холод и климати-ческие
стратегии и рассмотрела их в контексте исторического развития: колони-альная
перспектива (холод как причина «иного», чаще всего замедленного разви-тия;
например, регионы с холодным климатом как ссыльные регионы, «царство смерти»
или страна деспотии, как у Григория Новицкого или Монтескьё); регио-нальная
перспектива (представления о холоде — не более чем миф, с примерами из
Есиповской летописи и Олофа Рудбека); всемирно-региональная, т.е. глобаль-ная
или имперская, перспектива (в противовес колониальной перспективе — хо-лодный
климат Севера как идеальные условия для культурного превосходства; подобное
видение прослеживается начиная с романтических мифологий вплоть до Ницше и
характерно для всего арктического дискурса 1930-х годов); и, наконец,
апокалипсическая перспектива (замораживающий холод как консерватор про-шлого,
средство, сохраняющее прошлое навсегда в настоящем; начиная с сибир-ской
ссыльной литературы подобное представление о холоде было развито в ли-тературе
о ГУЛАГе вплоть до наших дней).
Более подробно
литература о ГУЛАГе освещалась в докладе Йозефа Р. Шованеца (Альфорвиль)
«Мороз как духовный опыт: письменные доклады иностранных пленных в сталинских
лагерях». Отметив, что «холод» и «лед» являлись ключе-выми
словами литературы заключенных, Шованец обратил внимание на то, что ассоциация
ГУЛАГа с экстремально холодным климатом является, прежде всего,
интеллектуальным конструктом, а не географическим фактом. На основе различ-ных
литературных источников ученый показал, как описание холода — физиче-ского или
психологического его восприятия — оказывалось гораздо важнее опи-сания людей;
как снег и мороз практически персонифицировались и начинали совершать активные
действия, разделяя людей на разные касты и подчеркивая неравенство между теми,
кто не мог защититься от холода, и теми, кто легко мог обогреться; как не
только иностранцы, но и находящиеся в достаточно привыч-ных климатических
условиях советские заключенные одинаково воспринимали холод как неожиданную и
жестокую угрозу. Холод породил даже особо острое осознание цикличности времени,
смены дня и ночи и череды времен года, которое Шованец предложил определить как
особую гулаговскую философию истории.
Возможно, благодаря
тому, что конференция подходила к завершению и вы-слушано было уже много
докладов, обсуждение приняло довольно обобщающий характер. Так, Марк Эли задался
вопросом, каким образом можно написать ис-торию восприятия холода, т.е. историю
индивидуального чувства, ощущения. Иначе обсуждение подобной темы может
свестись к контурному детерминизму. Его поддержала Каролин Рюдер, отметив, что
знание физиологических процессов замерзания необходимо для историков, а Оксана
Булгакова обратила внимание на то, что без изучения индивидуального восприятия
холода невозможно иссле-довать подобные понятия даже на уровне семантики —
недаром в теме конферен-ции были названы как материальные вещества (лед и
снег), так и лишь ощущае-мое чувство холода. Йозеф Р. Шованец заметил , что
история восприятия чувства холода была уже не раз исследована в различных
религиозных традициях — в му-сульманской, в переводах Авиценны, в индийском спиритуализме.
Последние два доклада
конференции были представлены в рамках блока «Ре-презентации между наукой и
политикой». Несмотря на то что Пей И Чу (Принстон) назвала
свой доклад «Картирование земли вечных морозов: визуализация за-мерзшей земли в
русской истории», она обратилась не только к графическим
изображениям вечной мерзлоты, но и непосредственно к ее определению в рос-сийской
и советской науке. Ведь, по мнению Чу, различия в картировании на-прямую
зависели от различий в понимании самого феномена. В основу доклада легли труды
трех ведущих исследователей вечной мерзлоты и, соответственно, три различные
теории о природе этого явления — К.Э. фон Бэра (вечная мерзлота как земная
поверхность, отмеченная постоянно меняющимся объемом льда), М.И. Сумгина (вечная
мерзлота как объект с дискретными характеристиками) и С.Г. Пархоменко (вечная
мерзлота как процесс, порождаемый соединением раз-личных химических
компонентов). На их примере Чу показала, что история од-ного понятия не
развивается линейно и прогрессивно, а напротив, состоит из противоречий и
споров, причинами которых являются не только индивидуаль-ные научные подходы,
но и связь с различными научными дисциплинами (пла-нетарная физика у Бэра,
колонизация и индустриализация у Сумгина, геохимия и геоистория у Пархоменко),
а также различный политический и социокультур-ный контекст.
Последним на конференции
прозвучал доклад Каролин Ф. Рюдер (Гарвард) «Креатура
холодной войны: советская наука и снежный человек», в котором
была рассмотрена история создания и развития мифа о снежном человеке, живущем,
согласно разным источникам, в районе Эвереста или в Гималаях. Рюдер изучила
газетные материалы и публикации Академии наук в контексте полемики холод-ной
войны, обратив особое внимание на попытки при помощи предполагаемого факта
существования снежного человека доказать или опровергнуть марксист-скую теорию
развития общества.
В завершение конференции
Клаус Гества подвел итоги трехдневного заседа-ния, сведя воедино основные
тезисы и результаты представленных работ и обоб-щив названные в докладах
особенности регионов с холодным климатом, бла-годаря которым они стали
предметом исторических исследований. Отметив чрезвычайно широкий географический
и научный спектр представленных иссле-дований, Гества еще раз напомнил о тех
проблемах, с которыми сталкивается ис-следователь российского климата. Среди
этих проблем отсутствие работ по ма-лым народам Севера, которые могли бы
вывести изучение холода за рамки евро-пейских представлений; недостаточный
временной разброс исследуемых событий и понятий, в котором не представлены
работы по истории до середины XIX века и после начала перестройки; отсутствие работ по
изучению неудач в их самом широком смысле и, наконец, уже не раз отмеченный
недостаток сравнительных работ, без которых невозможно вести речь о
российско-советской специфике про-цессов и понятий. Отмеченный же Андреасом
Реннером недостаточный результат в деле осуществления одной из основных целей
конференции — налаживания продуктивного взаимодействия между различными
науками, занимающимися вопросами климата, — метеорологией, климатической
географией, экологической историей и историей медицины — следует, безусловно,
рассматривать как вы-зов, ответить на который можно будет при дальнейшем
развитии климатических исследований.
Наталья Гадалова