Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2012
Ключевые слова: 1812, «Собрание
стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году»
Тимур Гузаиров
СТАНОВЛЕНИЕ
ПОЭТИЧЕСКОГО КАНОНА ОФИЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ:
«непамятные»
события в «Собрании стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году»
Статья
написана в рамках проекта ETF 8471 «Vene kirjanduskaanoni kujunemine» / Формирование русского лите-ратурного канона.
31 марта 1814 года войска союзников вошли в Париж.
После отречения от престола в замке Фонтенбло 20 апреля Наполеон Бонапарт
отправился в ссылку на остров Эльба. В Москве в Университетской типографии
вышло из печати двухтомное «Собрание стихотворений, относящихся к незабвен-ному
1812 году» (далее — Собрание). Цензурное разрешение было подписано 8 мая 1814
года доктором медицины и ординарным профессором В.М. Котельницким. Сборник
представлял собой компиляцию из 123 сочинений, опубликованных ранее в «Сыне
Отечества» и «Русском вестнике». Среди ав-торов были поэты разной величины: Г.
Державин, В. Жуковский, Ф. Глинка, Д. Хвостов, П. Кутузов, И. Попов, Калужский
житель и др.
Вопреки названию
Собрания включенные в него стихотворения повест-вуют читателю также о
заграничном походе, переходе через Рейн, «битве на-родов» при Лейпциге, взятии
Парижа. Собрание создает первую — поэтическую — историю войны между Россией и Францией[1]. Оно было призвано
продемонстрировать патриотическое единение русского народа, прославить его
уникальную природу и его верноподданнические чувства к царю, запечатлеть
главные события Отечественной войны. Сборник имел еще одну цель: подчеркнуть
главную роль России и Александра I в европейской победе над французскими
войсками[2].
Строки Д. Хвостова из
эпиграфа ко второй части Собрания обозначили историческую роль поэта:
Предаст
деяния ужасны
Для
поздних дней Летописатель:
Потомство
строгое Певцу,
Почтя
за вымысл, не поверит.
Поэт должен стать
историком, претворить в художественное слово собы-тия прошедшей войны таким
образом, чтобы для будущего поколения о них осталась память — живая, правдивая
и достойная доверия. Здесь авторов и составителя Собрания князя Н.М. Кугушева
поджидала, однако, идеологи-ческая проблема: в каком свете представить
взаимоотношения между Рос-сией и Францией в период 1805—1811 годов? О чем
рассказать, как скон-струировать историко-поэтическую память о негероических отступлениях,
поражениях и свиданиях «Ангела» Александра I с «Антихристом» Наполео-ном? Этой
проблеме и будет посвящена настоящая статья.
Первая часть
Собрания открывается текстом Державина «Гимн лиро-эпи-ческий на прогнание
французов из отечества 1812 года…». Он не только за-дает главные риторические
приемы, с помощью которых описывается и осмысляется война против Наполеона.
Державин определяет в своем сочи-нении и хронологические границы событий,
начало и конец противостояния Европы, России и Франции.
Так —
он, то Галл с своим вождем,
Навергнув
на Царей ярем,
И всю
почти пленя Европу,
Дал
страшному Атропу
Не
раз ея же кровью пир;
Пресек
спокойствие, торги, труд сельский мирный,
И в
блеск разбойника порфирный
Одев,
возвел на трон, —
То
был Наполеон [Собрание: I, 3].
Первая часть
стихотворения повествует о завоевании Европы Наполеоном и его коронации (1804).
Вторая часть должна была бы открываться рассказом о русско-французской войне
1805 года, закончившейся разгромом при Аус-терлице. Однако Державин опустил
этот бесславный сюжет, как и еще два: Тильзитский мир (1807) и свидание
императоров в Эрфурте (1808)[3]. Поэт начинает с похода
Наполеона на Москву:
Но на
спокойну зря Россию,
Что
перед ним одна не клонит выю,
Вспылал,
простер завистну длань —
И
дхнул из зева брань [Собрание: I, 3].
Аналогичный
пример — анонимное сочинение «Благодарственная песнь Богу, избавителю России
(Из Русского Вестника)»:
Возстал
вождь яростный, строптивый,
<…>
Смутитель областей и Царств;
<…>
Владыкой той страны нарекся,
<…>
Все мне торжествовать должно.
Изрек
— и тучей громовою
К
стране Российской полетел [Собрание: I, 87].
Поэты включаются,
таким образом, в формирование литературного ка-нона официальной истории:
интуитивно определяются строгий отбор собы-тий и художественные правила их
изображения. Первым приемом стало ис- торико-поэтическое вытеснение
негероических страниц истории, могущих омрачить славное прошлое России и деяния
Александра I.
Одним из
конфликтных сюжетов стало осмысление политических итогов Тильзитского мира.
После заключения союзнического договора Державин был вынужден внести поправку в
стихотворение «Атаману и войску Дон-скому» (май 1807 года). Вместо «французов»
в окончательной редакции стало: «Фазанов удишь, как ершей»
[Державин: 375]. В церквах были про-читаны праздничные молебны, а тексты, в
которых Наполеон именовался «антихристом», были запрещены[4].
Отечественная война и заграничный по-ход внесли дополнительные нюансы в оценку
предшествовавших событий и привели в 1814 году к формированию нового
исторического мифа. Приведем примеры из Собрания.
Г. Окулов,
«Встреча Суворова с Кутузовым, или Вести, принесенные в царство мертвых Князем
Смоленским (Посвящено любителю словесности, Осипу Сергеевичу Ширяеву)». Стихотворение
представляет собой диалог между двумя прославленными полководцами: «(Суворов)
Носил я Павлов гром на Альповых хребтах! / Как жаль, что он тогда со мной не
повстре-чался! // (Кутузов) Он знал Суворова — и от него скрывался!» [Собрание:
II, 159] В тексте речь идет о русско-французской войне 1798—1799 годов. Од-нако
не вследствие испуга Бонапарта, а из-за разногласий с союзниками и смены
внешнеполитического курса Павла I Россия заключила мир с Фран-цией в 1801 году.
Г. Державин,
«Гимн лиро-эпический.»: «Ты мнил попрать нас и мечом, / Забыв, что Северные
силы / Всегда на Запад ужас наносили» [Собрание: I, 13]. Поэт
создает между современными событиями и победами XVIII века еди-ную, непрерывную
героическую связь. Это поэтическое соотнесение указывало и на предначертанный
характер итоговой победы русских над французами.
Поэты выдвигают
на первый план победоносное прошлое, создавая пантеон славы и героев.
Формирование неразрывной цепи военных подвигов исклю-чало те обстоятельства,
которые однажды привели к заключению мира с врагом.
Героический
исторический нарратив подразумевал сокрытие и трансфор-мацию фактов
послетильзитского периода. Во время мирных переговоров Наполеон предложил
Александру провести победоносную войну против Швеции: «Правда, шведский король
— Ваш зять и Ваш союзник, следова-тельно, он должен следовать Вашей политике,
либо испытать последствия своего упрямства. Санкт-Петербург слишком близок к
финляндской границе; русские красавицы в Петербурге не должны более слышать из
своих дворцов гром шведских пушек» (цит. по: [Шильдер: 222]). В 1808—1809 годах
Алек-сандр и Наполеон, по сути, разделили между собой Европу.
В 1808 году
Россия объявила войну северному соседу, несмотря на род-ственные связи между
правящими домами. В результате кампании к России была присоединена вся
территория Финляндии. Эта завоевательная война, безусловно, входит в пантеон
русской славы. Официальный военный историо-граф генерал-лейтенант А.И.
Михайловский-Данилевский посвятил ей специ-альный труд — «Описание финляндской
войны 1808—1809 годов» (1840).
Однако начиная с
1812 года было важно скрыть
содержание не столь давних частных бесед между Александром и Наполеоном.
Актуальной стала задача идеологически нарушить причинно-следственную связь
между переговорами в Тильзите и финской кампанией, показать их взаимную
обособленность друг от друга[5]. Обратимся к стихотворению
Степана Юшкова «Песня на освобож-дение царствующего града Москвы октября 11 дня
1812 года».
Неприятель
наш — Бонопарт лихой!
Да и
что ж ему сделал Русской Царь?
Никому
наш Царь не завидовал,
И на Царства Он не ходил войной;
Всех
Царей чужих Он за братьев чтет
[Собрание:
I, 132].
В поэтический канон
истории русско-французских отношений финлянд-ская кампания, таким образом, не
вошла. Более того, русско-шведская война как славный эпизод в период перемирия
с Наполеоном была риторически вытеснена. Это позволило Юшкову при объяснении
причины французского нашествия создать выгодную для образа русского царя и
России оппозицию: доброжелательный, мирный (Александр) м коварный, вероломный
(На-полеон)[6]. Тильзитская предыстория
финляндской кампании была скрыта, русско-шведская война стала невидимой, ее
истинные причины и обстоятель-ства растворились в литературном контексте
Отечественной войны[7].
Несмотря на стремление
предать забвению события 1805—1808 годов, в Соб-рании встречаются два текста, в
которых упоминается заключенный между Рос-сией и Францией мир. Это указывает на
незавершенность, открытость, дина-мику складывающегося поэтического канона
официальной истории.
А. В.<остоков>, «Стихи,
написанные по прочтении полученнаго приказа, отданнаго Государем Императором
действующим армиям 13-го июня 1812 года, по случаю вероламнаго разрыва
мира с французами»: «Сам Бог каратель лицемера!» [Собрание: II,
6].
И. Ламанский, «Чувствования
верноподданнаго, возродившиеся по прочте-нии призывания к защите отечества,
обнародованнаго в 10 день июня 1812 года»: «Что мы такое учинили, / Почто идут
войной за нас? / Союз давно ли заключили? — / И вдруг
пресекся мирный глас. / Где клятвенное уверенье, / Чтоб век в союзе пребывать?
/ Слова злодея — обольщенье» [Собрание: II, 9].
Авторы используют
устойчивую риторику «начала войны», характерную для стороны, подвергшейся
нападению недавнего союзника. На первый план выходит тема «вероломного
вторжения» и «нарушения договора», а содер-жание этого договора полностью
редуцируется. Тильзитский мир как исто-рическая реалия включен в тексты для
формирования образов благородной, невинной жертвы и беспринципного врага. Этот
прием должен был ритори-чески «выветрить» из сознания подданных ощущение
бесчестия после за-ключения мира в 1807 году[8].
Поэтический язык
и канон официальной истории, представленный Со-бранием в 1814 году, оказались
тем полем, в котором сформировались ос-новные идеологемы и метафоры для
осмысления и описания русско-фран-цузского противостояния 1805—1814 годов в
художественной литературе и историографии. Собрание служило резервуаром, из
которого авторы чер-пали символы, концепты, заимствовали способы идеологического
обоснова-ния. Оно упорядочивало и складывало элементы исторической мозаики в
желательную для сценария власти последовательность. Идеологический импульс,
данный Собранием, оказал значительное влияние на традицию освещения бесславного
периода 1805—1808 годов и в следующее, николаев-ское царствование.
Официальный
историограф Отечественной войны Михайловский-Дани-левский начал описание
противостояния между Россией и Францией с за-ключительного, победоносного
аккорда. В 1836 году вышло в свет его «Описа-ние похода во Францию в 1814
году», а в 1839-м — четырехтомное «Описание Отечественной войны в 1812 году». В
первой главе первого тома, «От начала войн Императора Александра с Наполеоном
до 1811 года», упоминаются две встречи монархов — в Тильзите[9] и Эрфурте[10]. Однако признать и вписать
в ан-налы два сокрушительных поражения — при Аустерлице и Фридланде — было еще
невозможно[11]. Сведения об этих неудачах
появятся в новых трудах Ми-хайловского-Данилевского: в «Описании первой войны
Императора Алексан-дра с Наполеоном в 1805 году» (1844)[12]
и в «Описании второй войны Импе-ратора Александра с Наполеоном в 1806 и 1807
годах» (1846).
Приведем другой
пример. В 1846 году литератор и историк Н. Полевой издал сочинение «Столетие
России с 1745 до 1845 года, или Историческая картина достопамятных событий в
России за сто лет». Шестая глава второй части этого труда называлась «Дневник
отечественных воспоминаний с 1700 по 1845 год» и представляла собой перечень —
по месяцам и дням — важных событий военной и придворной истории России. Полевой
честно упомянул и битву при Аустерлице, и Тильзитский мир. Он, однако, не
включил в исто-рический канон Фридландское сражение, приведшее к перемирию.
Фридландскому поражению предшествовали локальные, тактические военные ус-пехи
русской армии, которые Полевой, однако, включил в хронологическую таблицу[13]. Месяц май: «24. В 1807
году битва Ломиттенская. 25. В 1807 году битва Гутштадтская. 26. В 1709 году
сближение Русских армий к Полтаве. 27. В 1807 году битва Гейльсбергская»
[Полевой: II, 101]. События мая 1807 года подсвечиваются полтавской победой.
Этот ход позволяет «отме-нить» истинную причину Тильзитского мира.
Стремительно
развивавшаяся историография антинаполеоновской войны и созданные литературой
мифы сосуществовали друг с другом[14]. В 1847 году в № 5
«Финского вестника» была опубликована историческая повесть «Пар-тизаны». Ее
автором был Н.Д. Неелов, военный историк и прозаик, в свое время опубликовавший
«Опыт описания Бородинского сражения» (1839). В ее основе лежит романтический
сюжет: герой, чтобы получить у отца своей возлюбленной разрешение на брак,
должен совершить подвиг — добиться похвалы Наполеона. Повесть начинается с
описания уклада дворянской жизни; отец девушки интересуется политическими
новостями. Первое упомянутое в разговоре историческое событие относится к 1804
году: «— Бонапарт-с стал Наполеоном. / — Каким Наполеоном? / — Французским
императором». В третьей главе герои рассуждают о своих и наполеоновских
намерениях: «Будем ждать поры да времени; торопиться не следует. Вот когда
Наполеон заполонит Немцев, да нелегкая понесет его на нашу Русь. мы тут и нагря-нем».
Несмотря на свою увлеченность политикой, герои, оказывается, «не знают» об
участии русских войск в Прусской кампании (1806). Историческое время сжимается.
Следующая глава начинается словами: «Настал незабвен-ный для каждого Русского
1812 год» [Неелов: 7, 21, 24].
В повести Неелова отразились
скрытые интенции официальной идеоло-гии. Из поля зрения читателя выпадают
важные, но традиционно нежела-тельные события: поражения при Аустерлице и
Фридланде, свидания в Тильзите и Эрфурте. Массовая литература формировала
«корпус» исторической памяти, направляла в нужную сторону воспоминания о
событиях, предлагала их художественную интерпретацию.
«Собрание стихотворений,
относящихся к незабвенному 1812 году» зало-жило традицию официального
изображения войны между Россией и Фран-цией. Оно сформировало последовательность
исторических событий, кото-рые делятся на две группы: величественные
(желательные для изображения) и «непамятные» (достойные забвения). Собрание
конструировало общую, «государственную» память и, тем самым, размывало частные
представления о событиях первой трети XIX века.
Официальная история
1805—1814 годов объединила как верноподданных, так и критически настроенных к
власти авторов. В этом отношении показа-тельны «Письма русского офицера» Ф.Н.
Глинки, участника похода 1805 го-да и войны 1812—1814 годов, впоследствии
привлеченного по делу 14 де-кабря 1825 года. В 1808 году он издал «Письма
русского офицера о Польше, Австрийских владениях и Венгрии, с подробным
описанием похода россиян противу французов в 1805 и 1806 годах». В 1815—1816
годах вышло расши-ренное издание книги: «Письма русского офицера о Польше,
австрийских владениях и Венгрии, с подробным описанием похода россиян противу
фран-цузов в 1805 и 1806 годах, а также Отечественной и заграничной войны с
1812 по 1815 год. С присовокуплением замечаний, мыслей и рассуждений во время
поездки в некоторые отечественные губернии». «Подробный» рассказ о кам-пании
1805—1806 годов содержит сведения о прибытии русских войск в Браунау, о
сражениях при Амштетине, при Кремсе, об Аустерлицкой битве:
Однакож победа колебалась чрез
целой день, и уже по наступлении ночи мы отступили к пределам Венгрии.
<…> Наиболее отражали мы неприя-теля штыками, и хотя были весьма
разстроены, однакож удерживали место почти чрез целый день [Глинка 1815:
103—107].
В заключение первого
тома Глинка обратился к десятой части «Дезодоаровой Истории Французской
революции». Автор «Писем русского офице-ра… » критически разбирает «иноземную
ложь» — описание французским ис-ториком сражений при Амштетине и Кремсе. Глинка
пытается доказать, что русские, а не французские войска одержали победу в 1805
году.
Но благоразумные и искусные
распоряжения Генерала Кутузова доставили под Кремсом победу: неприятель был
истреблен, и Генерал Грендорж взят в плен. <…> И в другом [французском]
сочинении под заглавием: О
праве политическом и народном, сказано: «что в 1805 году, 20 Ноября, близ
Кремса, на берегах Дуная, четыре тысячи Французов разбили тридцать ты-сяч
Русских» [Глинка 1815: 239—241].
Характерно, что Глинка не анализирует суждения французских
авторов об Аустерлицкой битве[15].
В 1816—1817 годах Глинка
опубликовал «Письма к другу», в одном из ко-торых говорил о необходимости создания
истории Отечественной войны:
Слава России гремела в устах чуждых
народов <…> но долго ли существует слава дел, не запечатленных на
скрижалях истории? <…> Ужели незабвен-ные подвиги
государя, вождей и народа в сей священной войне умрут для потомства?
<…> Сочинитель истории Отечественной войны не станет
углубляться в сокровенность задолго предшествовавших ей обстоя-тельств
[Глинка: 359—362].
В 1870 году Глинка
выпустил третье издание — «Письма русского офицера о Польше, Австрийских
владениях, Пруссии и Франции, с подробным опи-санием Отечественной и
заграничной войны с 1812 по 1814 год». Восьмитом-ное сочинение стало
пятитомным; сокращения отразились и на заглавии. Не-желательный сюжет,
«подробное описание похода россиян противу францу-зов в 1805 и 1806 годах»,
исчез из книги.
Против сугубо
героизирующего подхода к истории выступил Л.Н. Тол-стой в «Войне и мире»
(1869). Писатель признался:
Я другой раз бросил начатое и стал
писать со времени 1812 года, которого запах и звук слышны и милы нам, но которое
теперь уже настолько отда-лено от нас, что мы можем думать о нем спокойно. Но и
в третий раз я оста-вил начатое <…>. Мне совестно было писать о нашем
торжестве в борьбе с бонапартовской Францией, не описав наших неудач и нашего
срама. Кто не испытывал того скрытого, но неприятного чувства застенчивости и
не-доверия при чтении наших патриотических сочинений о 12-м годе [Тол-стой:
XIII, 54—55].
Две противоположные
традиции описания 1812 года — Собрание и «Война и мир» — пересекаются в
изображении Отечественной войны как одного из главных русских национальных
символов. Толстовский интерес к темным страницам истории, однако, указывал на
исключительно индивидуальную по-зицию, намерение противостоять штампам и
официальным мифам[16]. Писа-тель оспаривал взгляд
на историю как на миф, назначение которого заключа-ется в конструировании
героического образа империи, в защите национальной идентичности.
ЛИТЕРАТУРА
Булгарин — Булгарин Ф. Воспоминания. М.,
2001.
Гаспаров — Гаспаров Б.М. Поэтический язык
Пушкина. СПб., 1999.
Глинка — Глинка Ф. Письма русского
офицера. М., 2009.
Глинка 1815 —
Глинка Ф. Письма русского офицера о Польше, Австрийских владе-ниях,
Пруссии и Франции.: В 8 ч. М., 1815. Ч. 1: Описание похода противу Фран-цузов в
1805 году в Австрии.
Давыдов —
Давыдов Д.В. Сочинения. М., 1985.
Державин —
Державин Г.Р. Сочинения. СПб., 2002.
Дубровин —
Дубровин Н.Ф. Русская жизнь в начале XX века. СПб., 2007.
Макаров —
Макаров А.А. Отечественная война 1812 года в творчестве и
мировоззре-нии Пушкина // Отечественная война 1812 года и русская литература
XIX века. М., 1998.
МД 1839 —
Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны в 1812
году: В 4 ч. СПб., 1839. Ч. 1.
МД 1844 —
Михайловский-Данилевский А.И. Описание первой войны Императора
Александра с Наполеоном в 1805 году. СПб., 1844.
Неелов — Неелов Н.Д.
Партизаны // Финский вестник. 1847. № 5.
Полевой —
Полевой Н. Столетие России с 1745 до 1845 года, или Историческая
кар-тина достопамятных событий в России за 100 лет: В 2 ч. СПб., 1846.
Пушкин — ПушкинА.С.
Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л., 1937—1959.
Сахаров —
Сахаров В.И. Отечественная война 1812 года и русская поэзия
первой трети XIX века // Отечественная война 1812 года и русская литература XIX
века. М., 1998.
Сидорова —
Сидорова Н.П. Отечественная война в русской лирике //
Отечественная война и русское общество: В 7 т. М., 1911. Т. V.
Сироткин —
Сироткин В. Наполеон и Александр I. Дипломатия и разведка
Наполеона и Александра I в 1801 — 1812 гг. М., 2003.
Собрание — Собрание
стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году: В 2 ч. СПб., 1814.
Соловьев —
Соловьев С.М. Император Александр I. М., 1995.
Толстой —
Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М.; Л., 1928—1958.
Шильдер —
ШильдерН.К. Император Александр I. Его жизнь и царствование. М.,
2008.
[1] Об отражении русско-французского противостояния в рус-ской поэзии см., например, две работы разных эпох: [Сидо-рова: 159—171], [Сахаров: 116—131].
[2] Эта прагматика отразилась как в выборе эпиграфов к двум частям, так и в композиции Собрания. Ср. первый эпиг-раф — из Державина: «О Росс! О доблестный народ! / Единственный, великодушный <…>» (Ч. I); и второй эпи-граф — из Хвостова: «<…> Изобразить, что Россов Царь / Подвигнув Север за Собою <…>» (Ч. II). Ср. также хронику войны sub specie названий текстов, например: «Ода на слу-чай войны с Французами 1812 года» — «Освобождение Москвы» — «Стихи по прочтении Манифеста от 3 ноября 1812 года.» — «Надпись на поле Бородинском» — «На бег-ство Наполеона с остатком войска его» (Ч. I) —«Освобож-дение Европы и слава Александра I» — «Александру Пер-вому на взятие Парижа» — «Завещание Наполеона» (Ч. II).
[3] О политическом аспекте русско-французских отношений см., например: [Соловьев]; [Сироткин].
[4] Подробнее об общественном восприятии Тильзитского мира см.: [Дубровин: 58—78].
[5] Любопытным примером описания финляндской кампании сквозь призму Отечественной войны может служить от-рывок из «Воспоминаний» Ф.В. Булгарина (1849): «Мы претерпели величайшую нужду! В Финляндии узнали мы тщету золота! Было много таких дней, что каждый из нас отдал бы все свои деньги за кусок хлеба, за несколько часов сна в теплой избе на соломе! <…> Я сделал всю кампанию без шубы, в шинели на вате, без мехового воротника. <…> В 17 градусов мороза мы даже брились на биваках! <...> Шведы и финны, местные жители, не устояли, хотя их нужда в сравнении с нашей была роскошь <…>» [Булга- рин: 593]. Ср. из «Писем к другу» (1816—1817) Ф. Глинки: «Русский с восхищением дышал студеным воздухом зимы и с веселым сердцем встречал лютейшие морозы, ибо мо-розы сии, ополчась вместе с ним за землю его, познобили врагов ее» [Глинка: 361]. Использование Булгариным кода 1812 года при описании своего участия в русско-шведской войне было обусловлено стремлением риторически зату-шевать участие в Отечественной войне на французской стороне, создать самообраз верного подданного русского царя.
[6] Эта дихотомия была положена С.М. Соловьевым в основу описания отношений между Александром и Наполеоном. Ср.: «От Франции шло наступательное, завоевательное движение; в ее челе стоял первый полководец времени, за-дачей которого было ссорить, разъединять, бить пооди-ночке, поражать страхом, внезапностью нападения, при-тягивать к себе чужие народы. От России, наоборот, шло движение оборонительное, и государь ее в соответствии этому характеру движения отличался не воинственными наклонностями, не искусством бранного вождя, но жела-нием и умением соединять, примирять, устраивать общее действие, решать европейские дела на общих советах, при-водить в исполнение общие решения» [Соловьев: 27].
[7] Существовала и дополнительная причина не актуализи-ровать этот сюжет. Как известно, Швеция стала первой со-юзницей России в войне против Франции: договор был подписан 24 марта 1812 года и предусматривал создание объединенного корпуса для высадки десанта.
[8] По аналогичному — поэтическому — сценарию с исполь-зованием устойчивых характеристик двух монархов по-строил описание времени после Тильзита и Н. Дубровин. В его изложении (1898) чувство общественного позора уравновешивалось подчеркиванием коварства и лицеме-рия Наполеона, мечтательности и невинности Александ-ра. Ср.: «Положившись на честность нового союзника и на твердость его в исполнении данных обещаний, император Александр пошел на такие уступки, на которые при дру-гих условиях он никогда бы не согласился. Все <…> они [соглашения] были следствием доверия к честному слову, которого у Наполеона не существовало, чего, впрочем, он и сам не скрывал. В том же Тильзите он говорил импера-тору Александру, что в его привычки не входит исполне-ние данных обещаний» [Дубровин: 48—49].
[9] В 1839 году был опубликован очерк Д.В. Давыдова «Тиль- зит в 1807 году» — о сражениях, предшествовавших за-ключению мира. В 1835 году в «Библиотеке для чтения» вышли его воспоминания о других битвах 1807 года: «Урок сорванцу» и «Воспоминание о сражении при Прейсиш- Эйлау».
[10] Несмотря на новую встречу с Наполеоном, в Эрфруте ми-нистр иностранных дел князь Талейран вступил в тайные переговоры с царем и советовал ему сопротивляться геге-монии французского императора. В этом смысле Эрфурт стал победой Александра I.
[11] Ср. общие, камуфлирующие формулировки историка: «Он двинул в 1805 году армию на помощь Австрии. Так нача-лась первая кровавая встреча Александра с Наполеоном. <…> При всех усилиях со стороны Русских нельзя было изменить тогдашнего положения дел. <…> Не находя на пути своем препятствий, Наполеон быстро подвигался вперед, и в Декабре 1806 года встретился с Русскими. Семь месяцев продолжалась с ним война» [МД 1839: 3, 6].
[12] Описанию и анализу Аустерлицкого сражения посвящены 13-я и 14-я главы. Констатируя поражение, историк пыта-ется различными способами принизить его значимость — апеллируя, например, к историческому итогу всего русско- французского противостояния. «После торжества над На-полеоном слава нашего Монарха не могла умножиться ни одною одержанною Им победою или омрачиться одним претерпенным Им поражением. "В Аустерлицком походе, сказал Он однажды, Я был молод и неопытен. Кутузов го-ворил Мне, что нам надо действовать иначе, но ему следо-вало быть в своих мнениях настойчивее". Здесь опускается занавеса» [МД 1844: 213]. Схожей апологетической такти-ки придерживался Давыдов в очерке «Тильзит в 1807 го-ду»: «Когда вспомнишь об этой тяжкой эпохе, продолжав-шейся пять лет сряду, и тут же взглянешь на Россию и увидишь, что она теперь, и представляешь себе все то, что она совершила без помощи, без подпоры доброжелателей и союзников, одна сама собою, собственным духом, собст-венными усилиями, тогда, не краснея, говоришь и об Аус-терлице, и о Фридланде, и о нечестивых наполеоновских надзорщиках, о всех этих каплях, упавших в океан событий 1812 года, тогда гордо подымаешь голову и мыслишь: я русский» [Давыдов: 172]. Проблема влияния художествен-ной литературы и мемуаров на риторический арсенал ис-ториографии антинаполеоновских войн требует специ-ального изучения.
[13] Ср. оценку Гейльсбергской битвы Д.В. Давыдовым в очерке «Тильзит в 1807 году»: «В это время Наполеон ата-ковал армию нашу, защищавшую гейльсбергские укреп-ления, и после неимоверных усилий, продолжавшихся до глубокой ночи, был отбит с чрезвычайным уроном. Мы победили не наступательно, а оборонительно, но победили <…>» [Давыдов: 162].
[14] Историографический канон начал складываться одновре-менно с поэтическим. В 1813 году Д.И. Ахшарумов опуб-ликовал «Историческое описание войны 1812 года»; вто-рое, значительно дополненное издание вышло в 1819 году. Нашей следующей задачей станет соотнесение Собрания и этого исторического труда.
[15] Мотивы Глинки могли быть достаточно сложными. С од-ной стороны — нежелание вспоминать о поражении. Од-нако необходимо учитывать (на это в частной беседе спра-ведливо указал В.С. Парсамов) и то обстоятельство, что практически до начала николаевской эпохи Аустерлиц не воспринимался как поражение России. Поражение потер-пела Австрия, на чьей территории произошло сражение, а Россия лишь оказывала помощь своему союзнику. В та-ком свете Тильзитский мир был мир немотивированный. Россия не проиграла войну, а царь при этом согласился на навязанный ему Наполеоном мирный договор. Унизи-тельным был сам факт подписания мира.
[16] Пушкин-лицеист в «Воспоминаниях в Царском Селе» (1814) выстраивает типичную для «официальной» военной поэзии цепочку. Он упоминает о героях XVIII века — «века военных споров», а затем переходит к описанию француз-ского нашествия. Время между походами Суворова и Оте-чественной войной не ознаменовалось ни одним памятным, достойным поэтического описания историческим собы-тием. В стихотворении «Наполеон» (1821) поэт передает общий взгляд на унизительные поражения и союзы Рос-сии, которые естественным образом забываются в свете окончательной победы над Францией: «Тильзит!.. (при звуке сем обидном / Теперь не побледнеет росс) // <…> Померкни, солнце Австерлица! / Пылай, великая Москва!» [Пушкин: II (1), 215]. В 1824 году поэт пишет стихотворе-ние «Недвижный страж дремал на царственном пороге», в котором упоминаются Аустерлицкое поражение и Тиль- зитский «позорный» мир. К этому же периоду относится знаменитая эпиграмма на Александра I «Воспитанный под барабаном…», в которой подчеркивается слабость и страх царя: «Под Австерлицем он бежал, / В двенадцатом году дрожал» [Пушкин: II (1), 459]. Пушкин использует не-желательные исторические сюжеты для выражения сво-его отрицательного отношения к царю. Эти стихотворения отражают не изменение «содержания» памяти о 1805— 1814 годах, а движение мысли поэта, преодоление им одно-стороннего, юношеского взгляда на соответствующие со-бытия (о других аспектах темы — Пушкин и Отечественная война — см.: [Макаров: 219—247]; [Гаспаров: 82—117]).