Опубликовано в журнале НЛО, номер 6, 2012
Книга Сергея Зенкина «Небожественное сакральное»,
помимо множества собственных имманентных достоинств, обладает и важным
относительным в применении к отечественной ситуации. Ее появление делает явным
провал не только в исследовании, но вообще в осознании того, что сакральное присутствует
в круге исторического настоящего, неотложности собственного человеческого
бытия, а не отделено от него почтительной или непочтитель-ной дистанцией.
Слепая зона делается видимой.
Хотя последние
события спровоцировали волну споров о «религии», де-баты превращаются, в
основном, в демонстрацию разнообразных предрассуд-ков спорящих мировоззренческих
групп. По существу, их главной чертой является именно вы-гораживание или
от-гораживание «религиозного» без всякой рефлексии об основополагающем смысле
самого этого действия — от-деления, проведения черты, раскалывания мира на «то»
и «другое». В этот момент очень своевременным кажется появление книги,
посвященной именно «небожественному сакральному» — тому, что предшествует
«религиозному» и не совпадает с ним.
Вообще прием
изъятия самоочевидного центра оказывается очень уместен: демонстрируя имманентное
присутствие сакрального в секулярном мире, он, кроме того, обнажает неизбежное
напряжение между материей сакрального и формами сознательной веры и заставляет
усомниться не только в возможности редукции сакрального к божественному, о
которой упоминает автор, но и в обратной редукции божественного к сакральному.
Сакральное
оказывается призрачным, но вездесущим феноменом без сущности, что во многом
следует из определенной философской и научной оптики модернизма, отрицающей
сущности в пользу отношений. Однако парадокс сакрального этой оптике не
противостоит: опыт сакрального приоткрывает разрыв между дающим его явлением и
тем, что в этом явлении, отсутствуя, присутствует, создает просвет, — и этот
разрыв принадлежит самому отношению. Главы, посвященные рецепции возвышенного и
жуткого, напоминают нам более привычную и усвоенную эстетически сторону
парадокса, глава о жертве показывает, как это противоречие оборачивается плотью
и кровью.
В самом общем
смысле проблема сакрального заключается в отношении к силе, каковая, возможно,
и возникает (делается явленной) в акте различаю-щего и разрывающего отношения к
ней. Это сила разделения и разрыва, но она же предлагает восстановление
целостности и контакт.
Сакральное — это
нарушение гомогенности мира и, соответственно, одно-родности языка. Оно
отрицает знаковый обмен и тем самым требует какого-то иного типа обмена,
со-общения. Одновременно по отношению к уже-различенному и упорядоченному
универсуму сакральное принимает сторону непрерывности, трансгрессии любых
границ.
С. Зенкин
неоднократно упоминает о неразрешимой двусмысленности сакрального, которую
можно определить как дикость, неприрученность. И хотя вся человеческая культура
заключается в постоянном приручении и медиировании этой пугающей силы (а для
социолога она имеет социальное про-исхождение), как сила она узнается именно по
невозможности быть до конца эксплицированной или переведенной в ряд
символических опосредований. Сила не может быть вполне языком, в том числе
языком для самой себя.
Именно это различие между
неопосредуемой силой и техниками ее сим-волического укрощения определяет важный
внутренний сюжет книги. Все пущенное в культурный или религиозный оборот
представляется как бы про-фанирующим исходную силу, она же амбивалентность.
С предельно внешней
позиции можно было бы определить сакральное как ситуацию «не все равно» при
отсутствии прямой «биологической» санкции небезразличия. Но «все есть одно» —
метка того же сакрального опыта.
С. Зенкин прослеживает
расположение разных версий сакрального на шкале дискретности/ непрерывности
(если только можно представить себе такую шкалу). Сакральное и тут оказывается
двусмысленным объектом: оно разделяет и само есть прежде всего отдельное, но
оно же пронизывает на-сквозь структуру объектов и, главное, нарушает субъект-объектную
дихото-мию. Таким образом, сакральное подрывает любую попытку конституиро-вать
автономию — будь то автономия практического или теоретического разума или, по
определению, сомнительная автономия исторического процесса (особенно интересен
в данном контексте параграф об историософии Лотмана: действительно, что такое
«взрыв», как не секулярный субститут вторжения сакрального?[1]).
То «сакральное», которым
заинтересован С. Зенкин, — не только еще или уже «небожественное», оно — несимволическое, хотя
подвергаемое знаковой обработке. Та, по преимуществу французская, традиция
мысли о сакральном, которую исследует автор, сопротивляется не только «редукции
сакрального к божественному», но вообще «подведению» сакрального к символу или
фигуре. Символизации, с которыми автор имеет дело, — это или вторичная
отстраняющая деятельность ученых и философов, пытающихся выявить его дикую
природу, или работа писателя-модерниста с неописуемым. Символ коннотирует
сакральное, является следом его присутствия, но не его формой, не его
собственным словом или образом. Символ понимается как нечто, при-ходящее со
стороны субъекта и направленное на присваивающее отчуждение силы сакрального
или косвенное подавление ее.
Это отношение к символу
очень показательно для состояния современно-сти. Он подвергается сомнению сразу
с двух сторон: и как рационализация неописуемого, и как эксплуатация эффекта
неописуемого, производство сак-ральных артефактов[2].
«Негативная» сила
сакрального являет себя в любой попытке теоретизи-ровать о нем. Но
действительно ли за пределами теории эпифания этой силы дается только
трансгрессивно?
Именно безобразная сила,
чистое деяние, не создающее пленку феноме-нальности, но разрывающее ее, кажется
выражением специфической интуи-ции и даже «соблазна» нашего времени в широкой
исторической перспек-тиве. Такая сила в некотором отношении равна предельной
слабости (как у Батая): отменяя всякое различение, она уничтожает возможный
антаго-низм. Возвращение к безразличному оказывается притягательным для чело-века,
который разоблачил машину символизации и хочет остановить ее ход.
Однако сила,
ускользающая от символического вы-явления, всегда сохра-няет свою опасность.
Она и есть лишь до тех пор, пока опасна. Человек, со-знающий ее «неприрученность»,
но отказывающийся от внимания к символу, вынужден прибегать к «радикальным
мерам» — полному очищению от силы, табуированию в разных формах
рационалистического расколдовывания.
Может быть, именно
отношение символа и силы, их союз и конфликт, ока-зывается одной из критических
точек мысли о сакральном[3].
Воздерживаясь от прямого
подступа к «религиозному», книга частично касается важнейшего для новоевропейской
культуры вида светского свя-щенного — поэтического опыта. Может быть, именно
здесь делается видно, как сакральное не только схвачено бестелесным телом
символа, но и высво-бождено им.
Во всяком случае, после
работы Сергея Зенкина будет трудно по-прежнему сводить присутствие сакрального
в светском искусстве к системе идеологических конструктов или отождествлять с
вероисповеданием автора. Не-схватываемость сакрального оборачивается его
вездесущностью.
[1] Поскольку в книге появляются разборы текстов Лотмана и Успенского, очень многообещающей кажется мысль об от-дельном тексте, посвященном сакральному в гуманитарной и философской мысли советского времени — от марксист-ского спинозизма Э. Ильенкова до написанного бесцен-зурно и изданного в Иерусалиме «Символа и сознания» М. Мамардашвили и А. Пятигорского, который как раз дает собственную версию «небожественного сакрального».
[2] За исключением разбираемой книги Бодрийяра «Симво-лический обмен и смерть», где символическое противопо-ставлено знаковому.
[3] Показательно, что одно из немногих концептуально значи-мых высказываний о сакральном, появившихся на русском в последние годы, безусловно далекое от круга тем и рефе-ренций обсуждаемой книги, — «Символ и сила» Ольги Се- даковой — уже самим названием удерживает то же смы-словое напряжение. Но для Седаковой символ и сила не противостоят друг другу.