Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2012
Ключевые слова: советская
социальная история, социальная мобильность, закрытое общество, домработницы
Алиса Клоц
«СВЕТЛЫЙ ПУТЬ»:
институт домашних работниц как
миграционный канал
и механизм социальной мобильности эпохи
сталинизма
«Деревенская девчонка в услужении была, вечно в саже,
сажа даже на носу у ней была», — распевала в кинофильме «Светлый путь» героиня
Любови Орловой, ткачиха-стахановка (а впоследствии — инженер и депутат Верхов-ного
Совета) Таня Морозова, вспоминая, как начинала свой трудовой путь чумазой
домработницей. А ведь она так и могла остаться неграмотной нянь-кой, терпевшей
грубость и сексуальные домогательства, если бы не чуткость секретаря парткома
Марии Сергеевны, которая не только убедила девушку обучиться грамоте, привела
ее на фабрику, но и поддержала в трудный момент, дав возможность поставить
производственный рекорд. В эту радостную минуту Таня не забывает о той роли,
которую сыграла в ее жизни представительница партии: «Не волшебница седая
подавала мне совет, и не фея молодая, а товарищ средних лет». И теперь юная
женщина с уверенностью смотрит в будущее: «Таня, погляди ты, все дороги, все
просторы нам открыты».
Музыкальная
комедия «Светлый путь» (1940) — жизнеутверждающая ис-тория советской Золушки
(именно так называлась пьеса В. Ардова, которая легла в основу фильма). Золушка
— «образ судьбы, в которой торжествует справедливость»[1].
Но метаморфоза Тани Морозовой — это не просто волшеб-ная сказка, а пример,
пусть и значительно приукрашенный, социальной мо-бильности, существовавшей в
сталинскую эпоху. Путь от няньки до депутата Верховного Совета героиня Орловой
проделывает под чутким руководством партии, «личным примером утверждая, что
смысл жизни в том и состоит, чтобы включиться в структуру» (в отличие от Анюты
из кинофильма «Весе-лые ребята» 1933 года, где благодаря стечению обстоятельств
домработница становится звездой эстрады)[2].
Хотя о жизни Тани до работы «в услужении» не рассказывается, о ее крестьянском
происхождении говорят жалобы хозяй-ки, недовольной тем, что домработница делает
«все по-своему», «как принято у них в избе». Таким образом, «светлый путь» Тани
— это путь от крестьянки до инженера текстильной фабрики, а работа в качестве
прислуги — проме-жуточный этап между «крестьянским» прошлым и «рабочим»
будущим.
Путь из
крестьянки в домработницы показан и в другой советской коме-дии — черно-белой
ленте Б. Барнета «Дом на Трубной» (1928). Девятнадцатилетняя Параня (В.
Марецкая) приезжает в Москву к своему дяде, который, как выясняется, уже
вернулся в деревню. Блуждая по городу, несчастная де-вушка встречает своего
земляка Семена, который помогает ей устроиться домработницей к
соседу-парикмахеру. История Параши заканчивается по-бедой профсоюза над
незаконно уволившими ее хозяевами-эксплуататорами, однако дальнейшая ее судьба
туманна: профсоюзная активистка Феня только обещает Параше найти ей работу
через местком, а отношения с Семеном на-ходятся на стадии первого поцелуя.
Фильм вышел на закате нэпа, отражал реальность и идеологический посыл двадцатых
годов, агитируя за вступление в профсоюз и участие в выборах, а не обещая
героине головокружительной карьеры от «кухарки» до депутата Верховного Совета.
Так или иначе,
обе картины повествуют о судьбе домашней работницы. До недавнего времени
историки уделяли мало внимания этой социальной группе советского общества.
Среди западных исследователей к ней обра-щались классик ревизионистской школы
Ш. Фицпатрик[3], специалист по со-циальной
истории У. Голдман[4], британский историк С. Дэвис[5] и канадская исследовательница
Р. Спаньоло (она — единственный зарубежный автор дис-сертации и статей,
посвященных советским домашним работницам[6].
В оте-чественной историографии работ на эту тему крайне мало. Можно отметить
статью в «Энциклопедии банальностей» Н.Б. Лебиной[7],
а также ряд публи-каций о повседневной жизни Ленинграда[8].
Между тем
советские домработницы — уникальная социально-профес-сиональная группа,
изучение которой позволяет увидеть новые, ранее ус-кользавшие от анализа
аспекты функционирования советского общества. Практика частного найма домашних
работниц не вписывается в картину то-тального огосударствления экономики в
сталинскую эпоху и свидетельствует об определенной ее многоукладности. Пока сложно
дать однозначный ответ на вопрос, можно ли рассматривать наличие прислуги как
архаическую чер-ту, генетически связанную с дореволюционной и даже
дореформенной тра-дицией, или же институт домработниц является естественным
следствием индустриализации и урбанизации и мало чем отличается от института
част-ной прислуги в капиталистических странах. В любом случае сам факт легаль-ного
существования наемного домашнего труда в СССР подтверждает тезис британского
исследователя Дж. Хоскинга о том, что советское общество, за-думанное как
эгалитарное, на деле являлось иерархическим[9].
Наличие
иерархической структуры в обществе подразумевает возмож-ность (или
невозможность) вертикального движения по социальной лест-нице. В нашей работе
институт домашних работниц рассматривается именно как канал социальной
мобильности, позволявший представительницам наи-менее престижных социальных
категорий (колхозницам, «бывшим») стать «работницами», то есть частью формально
доминирующей социальной груп-пы. При этом многие из них не смогли полностью
пройти этот путь и, пре-одолев лишь миграционный этап, на всю жизнь остались «в
домработницах». Проблема домашней прислуги также смыкается с проблемой
социокультурной интеграции «новых горожан».
Как известно,
одно из важнейших качеств прислуги — умение быть неза-метной. Эта
«незаметность» домработниц определила основные группы ис-точников по этой теме.
Прежде всего, это источники личного происхождения: мемуары, автобиографии и
устные интервью самих домработниц и тех, в чьих семьях они проживали.
Большинство интервью (двадцать записей) были со-браны автором статьи, еще
четыре цитируются по работе М. Витухновской[10].
Вторая группа — это материалы Гарвардского проекта, политико-социологи-ческого
исследования, проведенного сотрудниками Центра русских исследо-ваний
Гарвардского университета в 1948 году, в рамках которого было опро-шено более
2000 бывших граждан СССР, увезенных немцами во время войны и не пожелавших
вернуться на родину.
Третья группа
источников — архивные материалы, связанные с деятель-ностью профсоюзов, в
которые входили домашние работницы (до 1930 года это был профсоюз работников
народного питания, затем — профсоюз рабо-чих коммунального хозяйства).
Материалы периодических изданий, прежде всего газеты «Труд» и журнала
«Работница», достаточно обширны, если речь идет о 1920-х — начале 1930-х,
однако в изданиях более позднего времени домработницы практически не
упоминаются.
* * *
Хождение девочек из бедных семей, а также вдов и сирот
в «чужие люди» было распространенным явлением в дореволюционной деревне.
Согласно пе-реписи 1897 года, на территории Российской империи проживало чуть
более двух миллионов лиц, относившихся к «прислуге», из которых 63,3% составля-ли
женщины[11]. Однако стоит заметить, что
критерии включения в эту группу не совсем ясны. В понятие «прислуга» входили
три основные группы: прислу-га в учреждениях (а также на фабриках, заводах и
усадьбах), домовая прислуга (швейцары, дворники, ночные сторожа) и домашняя
прислуга (лакеи, горнич-ные, повара, няни). Последняя была наиболее
многочисленной (1 556 987 че-ловек[12])
и в наибольшей степени сохраняла дореформенные черты.
Согласно
исследованиям, одним из основных мотивов найма в качестве до-машней прислуги
было стремление девушек заработать на приданое, обзаве-стись семьей и, по
возможности, снова вернуться в сельское хозяйство[13].
Распро-странен был и другой сценарий, по которому девушка выходила замуж за
кого- то из слуг-мужчин или городских жителей низшего сословия. Определенный
процент женщин на всю жизнь оставался в услужении, а самые несчастные пополняли
ряды городских проституток[14]. Таким образом, хождение «в
при-слуги» было некой женской альтернативой мужскому отходничеству, то есть для
значительной части женщин не являлось безвозвратной миграцией и тем более не
рассматривалось как способ улучшения своего социального статуса.
Со сменой
государственного строя в 1917 году потребность в домашней прислуге не исчезла.
В 1920-е годы массовая миграция из деревень привела к появлению в городах тысяч
неквалифицированных мужчин и женщин, пы-тавшихся найти работу в городе. Высокий
уровень безработицы и страх боль-шевиков перед «непролетарскими элементами» на
производстве определяли политику государства, делавшего ставку на кадровых
рабочих-мужчин и ста-равшегося оградить рабочие места от крестьянских мигрантов
и женщин[15]. «Служба» в качестве
домашней прислуги оказалась для бывших крестьянок едва ли не единственным
способом трудоустройства.
Стремление профсоюзов
защитить права домработниц порождало пара-доксальную ситуацию: наниматели не
желали заключать трудовые договоры и платить взносы в профсоюз, что приводило к
массовой безработице дом-работниц—членов профсоюза. По данным профсоюза Нарпит,
в 1926 году из 119 773 домработниц—членов союза 27 % страдали от безработицы
«затяжного и устойчивого характера»[16]
из-за «широкой возможности для нанима-телей найма приезжающих в большом числе
из сельских местностей и посту-пающих на любые условия»[17].
Власти были серьезно обеспокоены ростом проституции среди домашних работниц. По
данным Центрального совета по борьбе с проституцией, 32% женщин легкого
поведения советской Москвы составляли действительные и бывшие члены союза
Нарпит. В целом, «до-машние работницы среди прочих групп безработных женщин
давали наиболее высокий процент проституток»[18].
Однако не только
легкость, с которой любой желающий мог найти себе прислугу через «факторку»
(подпольную биржу труда), но и самовольные увольнения домработниц приводили к
росту безработицы среди этой кате-гории женщин. Причины, побуждавшие
домработниц оставлять свои места, в источниках формулируются в том числе так:
«надоела домашняя работа» и «хочу на государственную службу (то есть на
предприятие)»[19]. И все же, несмотря на
«тягу домработниц в производственные предприятия»[20],
случаи увольнения в связи с переходом на производство были достаточно редки.
В условиях
слабого развития промышленности и избытка неквалифицированной рабочей силы в
городах возможность трудоустройства вчерашних крестьянок на производстве была
минимальна. Институт домашних работниц во времена нэпа стал важным миграционным
каналом и механизмом производственной адаптации мигрантов, однако изменение их
социального статуса было незначительным.
Ситуация
изменилась в конце 1920-х годов, с началом индустриализации в промышленности и
коллективизации в сельском хозяйстве. Большинство исследователей сходятся на
том, что в годы первой пятилетки миграция крестьян в города достигла
беспрецедентных масштабов. Так, Фицпатрик приводит следующие данные: за период
с 1928 по 1932 год из деревни в город переселилось в общей сложности около 12
млн. человек[21]. Специалист по со-циальной
истории России Х. Кесслер, обращая внимание на изменение доли городского
населения с 17,9 % в 1926 году до 29,9 % в 1939 году, подчеркивает, что «отлив
сельского населения был сконцентрирован в годы первой пяти-летки, с
"пиком" в 1931 году»[22]. С одной стороны, кардинальные
изменения в деревне выталкивали в город массы крестьян, не желавших вступать в
кол-хозы, с другой — нехватка рабочих рук на производстве стимулировала тру-довую
миграцию в промышленные центры.
Неудовлетворенная
потребность в рабочей силе в годы первой пятилетки заставила власти по-новому
взглянуть на домашних работниц. Основной за-дачей секции домработниц профсоюза
рабочих городских предприятий и до-машних работниц стала «мобилизация
домработниц на ликвидацию среди них неграмотности и малограмотности, детальное
изучение их труда и про-ведение на этой основе в жизнь мероприятий,
направленных на пополнение этой группой промышленных кадров»[23]. В соответствующем
постановлении, разосланном в январе 1932 года по всем секциям домработниц,
говорилось следующее: «Одним из огромнейших источников рабочей силы является
сто-тысячная армия домработниц. Внедрение женского труда в производство яв-ляется
общегосударственной задачей, задача нашего союза заключается в том, чтобы эта
огромная армия вливающихся в промышленность была по-ставлена на такую работу,
которая обеспечила бы рост удельного веса ква-лифицированных работниц». Далее
предлагалось «для плановой передачи домработниц в промышленность немедленно
учесть возможность передачи домработниц в промышленность в 1932 году и на
основании выявления воз-можностей составить контрольную цифру и дать сведения в
ЦК не позже 10.02.1932 г.»[24]
Сведения,
предоставленные республиканскими и областными комитетами союза, позволяют
оценить приблизительные масштабы внедрения домашних работниц в производство (к
сожалению, требуемую информацию дали далеко не все регионы). Так, по данным
профсоюза, за первое полугодие 1932 года в промышленность было передано 3 606
домработниц[25]. В первую очередь это
касалось тех женщин, которые уже проявили себя в профсоюзной работе, овладели
грамотой и достигли соответствующего культурного уровня, — то есть возможность
перейти на завод была своего рода поощрением, наградой.
Для того чтобы
подготовить домработниц к работе на производстве, были созданы различные курсы
и обучающие программы. Например, в Ижевске профсоюз заключил договор с
металлургическим заводом и фабрикой-кух-ней на подготовку домработниц для
производства. В результате за первые два месяца 1932 года из 1 200
домработниц—членов союза на новую работу перешли 85 человек[26].
Если предположить, что такие темпы сохранялись в те-чение двенадцати месяцев,
то получается, что почти каждая вторая домра-ботница Ижевска имела возможность
в течение года уйти на производство.
Любопытно, что
при переводе домработниц на производство учитывались не только их заслуги, но и
положение нанимателей. Так, в Ленинградской области в первую очередь снимались
домработницы у тех нанимателей, «ко-торые не имеют высокой квалификации или
совсем не работают»[27]. В целом же местные
организации отмечали, что «отражений на рабочую семью в связи с уходом
домработниц в предприятия не встречалось, так как пополнение идет из деревень
за счет колхозниц и батрачек (беднячек)»[28].
Еще одной
причиной, по которой домашние работницы стремились найти другую работу, было их
неполноценное положение в контексте гендерных установок сталинского общества.
Домашняя работница не имела шансов стать советской женщиной в полном смысле
этого слова, так как не могла выпол-нить гендерный контракт «работающая мать»[29], лежавший в основе сталин-ской
гендерной политики. Проживая в семье у нанимателей, домработница не могла не
только завести семью, но и содержать уже имеющихся детей. В разгар дискуссии об
абортах врач московской женской консультации Шестакова вы-ступила с характерным
предложением: «Наряду с расширением детских садов и яслей надо увеличить
количество домов матери и ребенка, двери которых должны быть широко раскрыты
для матери — домашней работницы… при приеме детей в ясли домработниц уравнять
в правах с работницами промыш-ленных предприятий»[30].
На практике никаких шагов в этом направлении сде-лано не было,
матерям-домработницам оставалось либо возвращаться в де-ревню, либо отдавать
ребенка родственникам или в детский дом.
Несмотря на
очевидные преимущества работы на производстве (более вы-сокая заработная плата,
большая независимость, нормированный рабочий день, социальные гарантии и т.д.),
не все домработницы соглашались уходить от своих хозяев. Основной причиной
отказов было отсутствие жилья[31], хотя в источниках
упоминаются случаи, когда женщины не шли на производство даже при наличии мест
в общежитии. В той же Ленинградской области две домработницы заявили, что «на
текстильной фабрике мало зарабатывают — 60—70 рублей, а у меня остается в
домработницах все жалование, а там не хватит на существование»[32]. Тем не менее большинство
домашних работниц соглашались на предложение профсоюза.
Несмотря на то что
определенных статистических данных о том, сколько все-го домашних работниц было
переведено на производство в годы первой пяти-летки, на настоящий момент не
обнаружено, по другим источникам видно, что именно в этот период институт
домашних работниц сделался важным каналом социальной мобильности, позволявшим
бывшим крестьянкам найти работу в городе, вступить в профсоюз, а затем получить
направление на производство.
На протяжении 1930-х
годов официальная пропаганда постоянно подчер-кивала, что работа у частных
нанимателей — это временный этап. Главный лозунг политики государства в этой
области звучал так: «Домашним работ-ницам — все условия для учебы, для
продвижения вперед!»[33] Со страниц жур-налов и
газет бывшие домработницы рассказывали, как хотели стать работ-ницами не
«домашними», а настоящими. Вспоминая свою жизнь у хозяйки, одна из них искренне
говорит, что все время «спала и видела, что [оказалась] на заводе»[34]. В биографиях успешных
советских женщин периодически упо-миналось, что свой путь в городе они начинали
как домашние работницы[35]. Групповые комитеты
отчитывались о проделанной работе по внедрению дом-работниц в промышленность и
о том, что «многие из них уже стали стаханов-ками и ударницами на производстве»[36].
Счастливой советской
домработнице противопоставлялся образ эксплуа-тируемой прислуги из
капиталистических стран: не выдержав «эксплуатации хозяев-сионистов», Люба
Вассерман — персонаж очерка в журнале «Работ-ница» — решает уехать из Палестины
в Биробиджан[37]. Героиня рассказа, на-печатанного
в другом номере этого журнала, американская горничная Мери Смит, приходит к
выводу, что «лучше жить на маленькой бедной ферме, чем быть прикованной и
униженной, быть рабыней»[38]. Но самым тиражируемым
образом несчастной служанки предвоенного десятилетия был, безусловно, образ
Анны из фильма М. Ромма: пережив обман и унижения со стороны хо-зяев, потеряв
брата-революционера, она пешком уходит из захолустного го-родка на Западной
Украине на территорию Советского Союза, устраивается на завод и возвращается на
«малую родину» лишь после «воссоединения» в 1939 году украинских земель.
Тиражируя подобного рода представления и образы, власть пыталась
легитимизировать институт домашней прислуги, ко-торый еще Маркс заклеймил за
«непроизводительное употребление» части рабочего класса, вытесненной с
производства машинами и чрезвычайно воз-росшей производительной силой
капиталистических предприятий[39]. В совет-ском обществе
укоренялась идея о том, что, становясь домашней работницей, домашняя прислуга
перестает быть эксплуатируемой, так как ее труд регу-лируется «справедливым
советским законодательством», а сама она активно участвует в строительстве
социализма.
В 1941 году
советское правительство достаточно круто изменило свое от-ношение к институту
домашней прислуги. После собрания домработниц Мос-ковской области в Колонном
зале Дома союзов в центральных изданиях были опубликованы «программные» статьи,
в которых уточнялись обязанности до-машних работниц. Отныне главная их задача
заключалась в том, чтобы обес-печивать «производительность труда нанимателя»,
так как на них лежала от-ветственность за питание, чистоту жилища, отдых и
воспитание детей. Не ме-нее важной обязанностью домработницы провозглашалась
«бережная охрана социалистической собственности»: жилищного фонда, газа, воды.
Идеальная домработница состоит в профсоюзе, участвует в общественной
деятельности, а главное, она — профессионал. В пример приводятся домработницы,
«про-работавшие в семье нанимателя по 10—15 и более лет»[40].
Таким образом, дом-работница с точки зрения государства должна была
превратиться в профес-сиональную прислугу. В последующие годы в советской
прессе этот вопрос не освещался — он ушел из сферы публичного обсуждения.
Возможно, этот поворот
был приметой государственного курса на союз с вновь созданным средним классом.
Речь шла о новой системе ценностей, ко-торую американская исследовательница В.
Данхем назвала «большой сделкой»[41]. Государство было
заинтересовано главным образом в «производительности труда нанимателя», а
домашняя работница должна была стать одним из элементов комфортной жизни новой
элиты, обеспечиваемой ей в обмен на лояльность режиму.
Какое место
занимала домашняя работница в социальной структуре ста-линского общества? Само
понятие «домашняя работница» было введено в официальный лексикон в годы нэпа в
противовес понятию «домашняя прислуга»; так подчеркивалась принадлежность нянек
и кухарок к рабочему классу[42]. Однако ряд формальных и
неформальных признаков позволяет утверждать, что домработницы все-таки не
считались полноценными про-летариями. Например, для них была введена особая
форма прописки, кото-рой они, по всей видимости, лишались, если теряли место[43]. И в повседневной речи, и в
официальных документах часто употреблялось идеологически устаревшее слово
«прислуга». Показательно, что нарком внешней торговли А.И. Микоян в 1939 году
на встрече с участниками XVIII съезда партии за-явил, что в советской стране
«так выросла зажиточность населения, что нельзя найти людей в достаточном
количестве, которые бы согласились быть прислугой»[44].
И факт, упомянутый наркомом, и использованная им лексика свидетельствуют о
существенном расслоении сталинского общества.
Цитируемые А.И.
Микояном слова «жены ответственного работника» о том, что стало невозможно
«найти прислугу», на самом деле говорили не о зажиточности советских граждан, а
о сложностях, связанных с введением паспортной системы. Стремление государства
контролировать внутреннюю миграцию и оградить города от наплыва неквалифицированной
рабочей силы из сельской местности, с одной стороны, серьезно ограничивало жен-щин
из деревни в возможности покинуть колхоз и попытать счастья в городе. С другой
стороны, необходимость получения городской прописки превра-тила институт домашних
работниц в практически единственный миграцион-ный канал (не считая продолжения
учебы в фабрично-заводских школах и техникумах) для женщин. Как показывает
Фицпатрик, колхозницам было особенно трудно уехать из деревни, так как,
во-первых, женщины были при-вязаны к детям и приусадебному участку, а
во-вторых, молодые мужчины после службы в армии получали паспорта, что
облегчало их трудоустройство в городе[45].
В целом, мобильность (то есть готовность к миграции) женской части населения
деревни была значительно ниже мужской. Для мужчин было также открыто гораздо
больше миграционных каналов.
По-видимому, наем
колхозниц в домашние работницы происходил так же, как отходничество у мужчин.
Большинство селянок искали работу в городе сами или через родственников и
знакомых. Иногда потенциальные нанима-тели обращались к председателям колхозов
с просьбой дать им девушку в домработницы. Как и в случае оргнабора мужчин на
производство, пред-ставители нанимающей стороны давали взятку председателю. Вот
как опи-сывает процесс найма домработницы один из респондентов Гарвардского
проекта: «Они (домработницы) дешевы, но их трудно достать. Я приезжал в колхоз
и выбирал девушку — любая девушка была счастлива бросить тяже-лую жизнь в
колхозе и уехать в город, — а потом нужно было говорить с пред-седателем
колхоза. Он, конечно, не хочет терять работницу, но, если у тебя есть блат, ты
получишь свою прислугу»[46].
Определенный
процент среди искавших места домработницы составляли девушки и женщины из семей
раскулаченных и прочих неугодных режиму. Так, именно домработницей устроилась
работать мать автора знаменитого дневника, сына раскулаченного крестьянина
Степана Подлубного[47]. Еще одно тому
свидетельство — интервью Беллы Давыдовны Котковской, в 1930-е годы учившейся в
Институте химии при Академии наук Украины. Вот что она вспоминает о своей
домработнице, деревенской девушке Гале: «Ее родители приезжали в Киев,
привозили продукты. Ну и в один прекрасный день мать ее… И когда отца
расстреляли, она пришла и плачет. А я Вику родила, в дек-рете. И моя мама
говорит: так ты отдай ее к нам! Пусть она в нашей семье и живет! И так она
пришла ко мне, всю жизнь и прожила со мной»[48].
Устроившись к
частному нанимателю, девушка получала гордое звание «работницы», а также право
на расчетную книжку, отпуск, выходной день, пособие при временной потере
трудоспособности и другие социальные гарантии в соответствии с
законодательством о труде. Одним из основополагающих документов по этому
вопросу было постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 8 февраля 1926 года «Об условиях
труда работников по найму, выполняющих на дому у на-нимателя (домашние
работники) работу по личному обслуживанию нанимателя и его семьи». Для многих
домработниц их права оставались на бумаге, так как да-леко не все наниматели
заключали договоры и соблюдали трудовое законода-тельство. Об этом, в
частности, с негодованием писала жительница Винницкой области в газету «Труд»,
сообщая, что хозяева «бесцеремонно эксплуатируют ра-ботниц, не предоставляя им
выходных дней, не выплачивая зарплаты, увольняя их без всяких причин и т.п.»[49]
Важнейшая часть
миграционного процесса — его заключительная фаза, адаптация мигранта на новом
месте проживания. По мнению демографа Л.Л. Рыбаковского, приспособление
новосела носит двусторонний характер. «С одной стороны, происходит процесс
приспособления к новой социально- демографической среде, установление новых
родственных связей, знакомств и т.д. С другой — постепенное ослабевание старых
родственных, земляческих, имущественных и иных связей»[50].
Насколько успешно проходил процесс со-циально-бытовой адаптации девушек,
устроившихся домашними работни-цами, зависело от целого ряда факторов, главным
из которых, как нам ка-жется, был личностный. Под ним понимается как отношение
нанимателей, так и установка женщин «на вхождение в новую среду, стремление
усваивать новые для себя культурные навыки и установки, заместить ими традиции,
вынесенные из дома, из своей семьи, из родного социума; потребность учиться,
повышать профессиональный уровень»[51].
Таким
«ориентированным на интеграцию мигрантом», судя по воспоми-наниям воспитанницы,
была няня в семье видного архитектора из Молотова: «Значит, у меня была
нянечка, Зоя ее звали. Она была. очень интересный человек. В том плане, что она
была очень такой человек любознательный. Ей было интересно все вокруг!»[52] Такие девушки, как Зоя,
безусловно, имели больше шансов на успешную интеграцию в городе, чем их более
консерва-тивные коллеги.
Невозможно
недооценивать значение семьи нанимателя, во многом внут-ри которой происходила
социально-бытовая адаптация домашних работниц, шло освоение практик,
соответствующих новому образу жизни. Основываясь на интервью, взятых у
респондентов, в семьях которых в 1930—1950-е годы жили домработницы, можно
сделать вывод о том, что многие наниматели «об-учали» девочек из деревни
необходимым социально-бытовым навыкам, на-пример приготовлению пищи: «Где-то
вот так вот в глубине отложилось, что вот мама говорит: "Фая, вот смотри,
вот это так, вот это готовится так". Она ее еще и готовить учила. Ну, все
как в любой нормальной семье»[53].
Здесь важно
упомянуть о господствовавшей на протяжении всего сталин-ского периода концепте
«культурности», который, с одной стороны, служил «повседневным
"мягким" инструментом дисциплинирования новых горожан, оформляя и
нормализуя, согласно образцам культурности, их обыденную жизнь», а с другой —
был «одним из средств интеграции "низов" в систему квазиэлитарных
ценностей»[54]. Для того чтобы лучше
адаптироваться к го-родской среде, девушкам было важно выглядеть и
разговаривать в соответ-ствии с тамошними стандартами. И в этом вопросе
нанимательницы часто оставались главными советчиками: «Тася, она, конечно, из
деревни приехала, но она старалась как-то по-городскому [выглядеть]. И с мамой,
я думаю, они обсуждали, как одеваться. Моя бабушка, в общем, она педагог такой
была на-стоящий, и она, в общем, ей помогала очень, поправляла постоянно, как
нужно говорить правильно»[55].
Некоторые
наниматели принимали активное участие в дальнейшем устройстве своих нянек. Так,
одна из респонденток помогла няне своих детей получить образование: «Мы решили,
что надо ее учить в школе, раз она не кончила даже десять лет. Она у меня
кончила школу, вечернюю, после этого поступила в институт и почти кончила его.
Мы ей помогали учиться с мужем, делали ей всякие работы. Мы с ней иной раз
ночами сидели, готовили ее дела. Муж мой все чертил, делал ей, помогал, а я ей
решала математику»[56]. Даже будущую профессию для
девушки выбрала нанимательница: «Почему на гео-графический факультет? Потому
что я посчитала, что ей не преодолеть барь-еры на другие факультеты. Я не
видела у нее никаких таких способностей»[57].
Такое отношение к
домработницам в первую очередь говорит о челове-ческих свойствах конкретных
нанимателей. Не менее важную роль играла миссионерская установка на
«окультуривание» девочек из деревни, на «пе-редачу образования и культуры
отсталым массам», которая, как показывает В.В. Волков, была свойственна
либерально настроенной интеллигенции еще дореволюционной России[58]. Если о повышении
культурного уровня работ-ниц на производстве заботились руководство
предприятия, профсоюз и акти-вистки движения общественниц, то приобщение
домашних работниц к нор-мам и ценностям советского общества практически
полностью ложилось на плечи хозяев.
В то же время
домашние работницы транслировали свои, деревенские, социокультурные и бытовые
практики. Как отмечает итальянская исследо-вательница Р. Сарти, прислуга на
протяжении многих веков была «кана-лом передачи культуры между различными
социальными классами» и слуги выступали в роли «учителей» для детей своих
хозяев[59]. Об этом свидетель-ствует
забавный эпизод, рассказанный одной из респонденток: «Праздновала тут чей-то
день рождения, и одна из нянечек решила, чтобы я поздравила гостью, у которой
был день рождения. Собралась довольно высокопостав-ленная публика дома, я вышла
и сказала: "Будь здорова, как корова, будь счастлива, как свинья". За
что мне очень досталось»[60]. Очевидно, что няня научила
свою воспитанницу деревенской присказке, восходящей к тради-ционному
крестьянскому приветствию «Будь здорова, как корова, плодовита, как свинья»[61], включенному В. Далем в
сборник пословиц русского народа 1862 года.
Безусловно, далеко
не всем домработницам везло с нанимателями. Часто хозяева не только не помогали
им в освоении новых культурных навыков, но и грозились уволить рвущуюся к
знаниям прислугу. Показательна в этом плане история домработницы-студентки Зои
Кашинцевой, покончившей с собой из-за того, что тяжелая работа не позволяла ей
справляться с нагруз-кой в техникуме[62].
Особенно
драматичны были ситуации, когда домработницы становились жертвами сексуального
домогательства со стороны членов семьи нанимателя, как в случае, рассказанном
респондентом из Симферополя: «Ну и у Вовки была домработница. Хорошая,
обеспеченная семья, богатая и все. Ну и как. и домработница у них была из
деревни. Как-то уж они ее склонили. Ну и Вовка пользовался, и она потом
забеременела. А родители были высокопо-ставленные и все. Они ее в деревню
сплавили»[63]. Эти травматические аспекты
требуют отдельного исследования, равно как и проблема домашнего насилия в
советских семьях.
Материалы
интервью, взятых у бывших нанимателей и членов их семей, дают много примеров
успешной адаптации к городской жизни юных домра-ботниц при активном участии
хозяев. Однако со сменой круга респондентов картина меняется. Возвращаясь к
статье М. Витухновской, нельзя не согла-ситься с исследовательницей в том, что
адаптация многих домработниц к но-вой социально-демографической среде была
затруднена тем, что девушки были «замкнуты в рамках домашнего обихода», а «средой
общения домра-ботниц являлись "им подобные"»[64].
Судя по приведенным в работе отрывкам из интервью, респондентки не имели
установки на интеграцию: «.я чего-то не интересовалась, чтобы так — подружиться
с кем-нибудь ленинградцами. У нас своя компания была и все, насмешек я не
хотела»[65]. Однако стоит от-метить,
что многие домработницы все же сумели приспособиться и принять новую реальность
— в первую очередь те, кому удалось перейти с работы на дому на производство
или в сферу обслуживания.
Институт домашних
работниц, живших в семье нанимателя, просущество-вал в Советском Союзе до
начала 1970-х годов и постепенно сошел с истори-ческой арены в связи с
улучшением условий жизни в деревне, развитием сети дошкольных учреждений и
распространением бытовой техники. За это время в город переселились сотни тысяч
крестьянских женщин. Для некоторых из них это была трудовая миграция с целью
уклонения от принудительного труда в деревне. Для многих же работа на дому у нанимателя
стала переход-ным этапом, социальным каналом, благодаря которому колхозницам
удава-лось приобрести новый, более привлекательный статус — статус работницы.
Те, кто в результате собственного упорства, помощи хозяев или профсоюзной
организации влился в «стройные ряды» советского пролетариата, получили не
только социальные гарантии, но и возможность более полной интеграции в
городской социум.
Однако субъективное
измерение переживаемой мигрантами вертикальной мобильности требует более
детального рассмотрения. В советском кино-фильме шестидесятых годов «Короткие
встречи» (1967, режиссер К. Мура-това) в гости к главной героине —
ответственному работнику Валентине Ива-новне — заходит ее бывшая домработница
Зина. Теперь девушка работает на производстве, живет в общежитии, у нее
городское платье и модная прическа, внешне она — пример успешной адаптации
мигранта. При этом Зина угловата и потеряна и на вопрос о том, почему же она
так и не вышла замуж, с горечью отвечает, что не может найти себе пару: «.от
своего круга отбилась, а к вашему не прибилась». Очевидно, что вопрос об
успешности миграционной или со-циальной стратегии во многом лежит в плоскости
субъективного, и пытаться измерить эту успешность только по формальным
признакам — значит упро-стить проблему. Необходим более полный
междисциплинарный анализ, ко-торый, как нам кажется, возможен при максимальном
привлечении различ-ных «субъективных» материалов — источников личного
происхождения.
[1] Кутерницкая Е. Золушка и ее сказка // Нева. 2009. № 7 (http://magazines.russ.ru/neva/2009/7/ku22.html).
[2] Стишова Е.М. Приключение Золушки в стране большеви-ков // Искусство кино. 1997. № 5. С. 99—107.
[3] Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная ис-тория Советской России в 30-е годы: город. М.: РОССПЭН, 2001.
[4] Goldman
W. Women at the Gates: Gender and Industry in Sta-lin’s
[5] Davies S. «Us
against Them»: Social Identity in Soviet
[6] Spangolo
R. When Private Home Meets Public Workplace: Service, Space, and the Urban
Domestics in 1920s
[7] Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей: Советская по—вседневность: контуры, символы, знаки. СПб: Дмитрий Буланин, 2006.
[8] Измозик В.С., Лебина Н.Б. Жилищный вопрос в быту ле-нинградской партийно-советской номенклатуры 1920— 1930-х гг. // Вопросы истории. 2001. № 4. С. 98—110; Ви-тухновская М. «Старые» и «новые» горожане: мигранты в Ленинграде 1930-х годов // Нормы и ценности повсе-дневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России, 1920 — 1930-е годы / Под ред. Т. Виха— вайнена. СПб.: Нева, 2000.
[9] Hosking
G. Rulers and Victims: The Russians in the Soviet So-ciety.
[10] Витухновская М. Указ. соч.
[11] Первая
перепись населения Российской империи,
[12] Там же. С. VII.
[13] Button M. Russian and West European Women, 1860—1939: Dreams, Struggles, and Nightmares. N.Y.: 2001. P. 76.
[14] Проблема проституции среди домашней прислуги немало заботила дореволюционную общественность. См., напри-мер: Ленская Л.Н. О прислуге. Доклад, читанный во 2-м жен-ском Клубе в Москве в феврале 1908 года. Типография Вильде, Малая Кисловка. Собственный дом., 1908.
[15] Goldman W. Op. cit. P. 8.
[16] ГАРФ.
Ф. 5452. Оп. 10. Д.
[17] Там же. Л. 9—14. (Инструкция ЦК Нарпит по регулирова-нию условий труда работников на дому и о порядке назначе-ния и выдачи пособий по временной нетрудоспособности.)
[18] Там же. Л. 16—18. (Протокол № 12 заседания Централь-ного совета по борьбе с проституцией.)
[19] Там же. Л. 16—18. (К проекту декрета ВЦИК об условиях труда для домработниц.)
[20] 2-й Пленум ЦК Нарпит // Труд. 1925. 7 мая. С. 3.
[21] Фицпатрик Ш. Указ. соч. С. 96.
[22] Кесслер Х. Коллективизация и бегство из деревень — со-циально-экономические
показатели, 1929—1939 гг. // Экономическая история: Обозрение / Под ред. Л.И.
Бо- родкина. Вып.
[23] ГАРФ.
Ф. 5456. Оп. 20. Д.
[24] ГАРФ.
Ф. 5456. Оп. 20. Д.
[25] ГАРФ.
Ф. 5456. Оп. 20. Д.
[26] ГАРФ.
Ф. 5456. Оп. 20. Д.
[27] ГАРФ.
Ф. 5456. Оп. 20. Д.
[28] ГАРФ.
Ф. 5456. Оп. 20. Д.
[29] См.: Здравомыслова Е, Темкина А. История и современ-ность: Гендерный порядок в России // Гендер для «чайни-ков». М., 2006. С. 64—69.
[30] Замечание врача // Труд. 1936. 3 июня. С. 2.
[31] ГАРФ.
Ф. 5456. Оп. 20. Д.
[32] ГАРФ.
Ф. 5456. Оп. 20. Д.
[33] Огромная тяга к культурной жизни // Труд. 1935. 18 ок-тября. С. 3.
[34] Обязательство выполнено с честью // Работница. 1937. № 34. С. 7.
[35] Я — член правительства // Работница. 1936. № 27. С. 23; За работой и учебой // Работница. 1936. № 25. С. 11.
[36] Домашние работницы на производстве // Труд. 1938. 24 де-кабря. С. 3.
[37] Биробиджан // Работница. 1937. № 31. С. 12.
[38] Если бы я была президентом // Работница. 1938. № 15. С. 15.
[39] Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. М.: Государственное издательство политической литературы, 1960. Т. 1. С. 456.
[40] Домашняя работница // Работница. 1941. № 8. С. 19.
[41] Dunham V. In Stalin’s ^me: Middleclass Values in Soviet
Fic-tion.
[42] См.: Spangolo R. Op. cit. P. 235.
[43] По следам заметок // Работница. 1934. № 31. С. 16.
[44] Труд. 1939. 23 марта. С. 2.
[45] См.: Фицпартик Ш. Указ. соч. С. 97.
[46] Harvard Project on
the Soviet Social System. Schedule A. Vol. 33. Case 338 / (NY) 1390 (interviewer G.A., type A4). Male, 52, Great Russian, Buyer
of materials and supplies for factories. Widener Library,
[47] См.: Козлова Н. Советские люди. Сцены из истории. М.,
2005.
С.
191; BellbeckJ.
Revolution on My Mind: Writing a Diary under Stalin.
2006.
[48] Запись интервью от 15 января 2009 года с Б.Д. Котков- ской // Архив автора.
[49] Домработницы вне союза // Труд. 1934. 6 октября. С. 3.
[50] Рыбаковский ЛЛ. Миграция населения. Три стадии миг-рационного процесса. (Очерки теории и методов исследо-вания.) М., 2001 // http://lib.socio.msu.ru (Электронная библиотека cоциологического факультета МГУ им. Ло-моносова).
[51] Витухновская М. Указ. соч. С. 114.
[52] Запись интервью от 24 января 2009 года с А.Д. Энгаус // Архив автора.
[53] Там же.
[54] Волков В.В. Концепция культурности, 1935—1938 // Со-циологический журнал. 1996. № 1/2. С. 208.
[55] Запись интервью от 11 января 2010 года с И.Б. Облизи- ной // Архив автора.
[56] Запись интервью от 27 июля 2010 года с О.С. Поповой // Архив автора.
[57] Там же.
[58] Волков В.В. Указ. соч. С. 205.
[59] Sarti R. Dangerous Liaisons: Servants as «Children» Taught by Their Masters and as «Teachers» of Their Masters’ Child-ren (Italy and France, Sixteenth to Twenty-First Centuries) // Paedagogica historica. 2007. Vol. 43. № 4. P. 573.
[60] Запись интервью от 6 июня 2009 года с Т.А. Костаревой // Архив автора.
[61] Даль В. Пословицы русского народа. Том II. Спб.; М., 1987. Т. 2. С. 322.
[62] Человека не стало // Труд. 1935. 15 июля. С. 4.
[63] Запись интервью от 7 января 2009 года с А.И. Сайбель // Архив автора.
[64] Витухновская М. Указ. соч. С. 133.
[65] Там же. С. 134.