(пер. с англ. А. Горбуновой под ред. А. Скидана)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2012
Ключевые слова: веймарская республика,
политическое использование эстетики, съезды НСДАП, репрезентация государства.
Надин Россол
ПРЕДСТАВЛЯЯ НАЦИЮ:
СПОРТ, ЗРЕЛИЩА И ЭСТЕТИКА В ГЕРМАНИИ
ї 2010 by
the Conference Group for Central European History of the American Historical
Association. All rights reserved. Перевод выполнен по изданию: Central
European History. 2010. Vol.
43. P.
616—638.
* Аргументацию, представленную в этой статье, я расширила в исследовании «Performing
the Nation in Interwar
Национал-социалистическая пропаганда создала
эстетическое наследие, которое не так-то просто отбросить. Кадры тренированных
атлетов, гото-вящихся к Олимпиаде в Берлине, или массовые сцены нацистских
съездов стали узнаваемыми образами в кинохронике. Хотя многие из нас не жили
при Третьем рейхе, мы думаем, что знаем, как выглядел нацизм[6]. Вдобавок, концепция
Вальтера Беньямина, акцентирующая политическое использова-ние эстетики, стала
общим местом в интерпретациях нацистских театрали-зованных представлений[7]. «Gesamtkunstwerk политической эстетики» или «формирующая эстетика» —
таковы термины, использующиеся для анализа празднеств и зрелищ в Третьем рейхе
и подразумевающие, что нацисты раз-работали особый стиль с упором на эстетику,
символы и организацию торжеств[8]. Это предположительное
своеобразие нацистского стиля еще больше подчеркивается благодаря его выгодному
контрасту с празднествами Вей-марской республики[9].
Опять-таки, немецкий республиканский опыт поме-щается тем самым в «прихожую
Третьего рейха»[10].
Разделение эпохи
Веймарской республики на блистательную, чаще город-скую, культуру и губительную
политику долго мешало ученым всерьез скон-центрироваться на республиканском
способе репрезентации государства — области, в которой практиковалось слияние
культуры и политики. Совре-менные исследования предлагают новые подходы, подвергающие
сомнению концепцию «обреченной» республики и отходящие от представления о вей-марской
демократии как о череде ошибок, недостатков и банкротств[11].
Более того, исследователи показали, что даже современники приписывали множе-ство
смыслов слову «кризис», временами связывая его с положительными будущими
возможностями и альтернативами[12].
В противовес идее, что
именно нацистам принадлежит патент на исполь-зование эстетики для постановки
массовых мероприятий, я предлагаю рас-сматривать временной промежуток с
середины 1920-х до середины 1930-х го-дов как целое в том, что касается
развития политической эстетики и культуры праздничных торжеств. Если значимость
ритуалов, символов и празднеств как средств конструирования и выражения
идентичности подробно из-учалась применительно к кайзеровской Германии и
отчасти к Третьему рейху, то период Веймарской республики в этом отношении
практически не удостаивался внимания[13].
Празднества и политические символы 1920— 1930-х годов приводились в качестве
примеров существования противопо-ложных социальных групп во фрагментированном
немецком обществе, для которого были характерны политические крайности[14]. Но не менее важно ис-следовать
культуру праздничных торжеств Веймарского государства, а также групп, партий и
организаций, поддерживавших республиканскую демокра-тию. В конце концов,
Веймарская Германия представляла собой нечто го-раздо большее, чем республику,
зажатую между двумя политическими край-ностями, и, конечно же, она не была
«республикой без республиканцев»[15].
Подчеркнутое
внимание к ритму, движущимся телам, целостности и на-циональной общности было
характерно и для Веймарской республики, что нашло свое отражение в
празднествах, парадах, спортивных мероприятиях и зрелищах, организуемых
государством. К середине 1930-х годов обществен-ность уже успела привыкнуть к
использованию эстетики в массовых меро-приятиях, которые устраивались как
политическими организациями, так и самим государством. Обнаружение в Веймарской
республике корней того, что часто называют «нацистской эстетикой», меняет
общепринятые пред-ставления о государственной репрезентации в Веймарской и
нацистской Гер-мании. Республика куда больше увлекалась постановкой
политических зре-лищ и преуспела в этом, чем принято считать. Но именно по этой
причине она подготовила почву для успехов в этой же сфере Третьего рейха.
ПРОСТРАНСТВА, ТЕЛА И ДИСЦИПЛИНА: ЗАХВАТ
ОБЩЕСТВЕННЫХ МЕСТ
Общественные места всегда были важными политическими
аренами. Их можно заполнить человеческими телами — носителями политических
требо-ваний и убеждений. В начале XX века социал-демократы использовали мир-ные
уличные манифестации, чтобы заявить о своем праве на более широкое участие в
политической жизни Германской империи. Стало быть, дисцип-лина и порядок были
необходимы для демонстрации того, что участники ма-нифестации являются
надежными гражданами своего государства, что им можно доверять[16]. Мирные
социал-демократические манифестации созна-тельно использовали эффект, который
массовое скопление тел производило на зрителей. Язык тела стал важным
инструментом, равно как и простран-ственный размах события, стиль ходьбы,
одежда демонстрантов и грохот их шагов[17].
Демонстранты часто двигались строем от сборных пунктов в рабочих кварталах до
богатых районов города или до объектов национального значе-ния. Это делалось
для того, чтобы символически привнести в эти места по-литическое значение[18]. Зримый захват городского
пространства в имперском Берлине был на рубеже веков привилегией не только
монархии. Однако со-циал-демократам вряд ли хотя бы однажды удалось провести
свои демонст-рации в центре монархической власти вокруг городского дворца, на
главной улице Унтер-ден-Линден, в парке Лустгартен и у Бранденбургских ворот —
из-за сильной полицейской охраны этих мест[19].
В Веймарской республике
конституция гарантировала право на свободу уличных собраний без
предварительного разрешения, если люди собирались с мирными целями и без
оружия. Полиция могла не допустить митинги и со-брания, если те несли угрозу
общественной безопасности, если могли ожи-даться столкновения с другими
группами или если эти собрания заметно за-трудняли движение транспорта. Теоретически
проведение демонстраций и собраний, запрещенных по этим причинам, могло быть
лишь временно при-остановлено. На практике же ограничительные меры в отношении
демонст-раций и собраний — особенно крайне левых — сохранялись на протяжении
месяцев, а иногда и лет. В ранние и последние годы республики — периоды,
отмеченные политическим и экономическим кризисом, — демонстрации от-менялись
чаще, чем когда-либо за все время существования Веймарской Гер-мании[20]. Однако изучение периода
середины 1920-х, когда манифестации и уличные собрания были разрешены, позволит
выявить те осознанные усилия, которые республиканское государство предпринимало
для того, чтобы при-нять участие в этих публичных демонстрациях силы.
Пространственные аспекты
— например, маршрут парада — и телесное при-сутствие в городской среде также
играли важную роль в эпоху Веймарской республики. Для общественной жизни
Германии 1920-х годов были харак-терны парады, шествия и собрания, проводимые
политическими партиями, обществами ветеранов войны, военизированными
организациями и разными другими группами[21].
Они были проявлением силы и укрепляли чувство един-ства внутри группы,
одновременно производя сильное и продолжительное впечатление на зрителей.
Республиканцы, которые утверждали, что их парады открыты для всех, в отличие от
подобных мероприятий в кайзеровской им-перии, отвергали четкое разделение на
участников, с одной стороны, и зри-телей — с другой[22].
Праздничные театрализованные формы, нацеленные на представление «национального
тела», нередко пропагандировались в качестве ритмических упражнений как для
участников, так и для зрителей. Однако большинство демонстраций создавало
чувство ритма только для тех, кто был активно вовлечен в уличные марши[23].
К демонстрациям и
парадам в Веймарской Германии прибегали не толь-ко радикальные политические
силы. Растущее влияние организации респуб-ликанцев—ветеранов войны «Reichsbanner schwarz—rot—gold», основанной в 1924 году с целью защиты республики и
мобилизации ее сторонников, поз-волило устроителям республиканских празднеств
привлечь тысячи людей, организованно марширующих по улицам и несущих
черно-красно-золотые флаги[24]. То был ресурс, которым
республика не преминула воспользоваться, включив «Reichsbanner» в государственные празднества. Самыми важными из них
были празднования Дня Конституции, проводимые в честь подписа-ния Веймарской
конституции 11 августа 1919 года. Хотя этот день и не пре-вратился в
общественный праздник — большинство в германском парламенте так и не
проголосовало за это, — правительством страны он отмечался еже-годно с 1921
года. С годами праздничные ритуалы и традиции развивались и торжества по случаю
Дня Конституции обретали все больший масштаб[25].
Самым ярким регулярным
событием празднования Дня Конституции было факельное шествие, движущееся мимо
городского дворца и парка Лустгартен, по улице Унтер-ден-Линден к
Бранденбургским воротам и зданиям парла-мента — то есть по главному берлинскому
маршруту. Парад проходил мимо символов республиканской власти и, далее, через
центр бывшей имперской власти, где прежде разрешались только военные парады и
монархические праздники. В августе 1927 года в Берлине был организован первый
большой парад по случаю Дня Конституции, включавший 12 000 участников, половину
из которых составляли члены «Reichsbanner». Другие 6
000 участников пред-ставляли собой смешанную группу, состоящую из членов
профсоюзов, Не-мецкой ассоциации гражданских служащих, Организации еврейских
ветера-нов войны и Берлинского хора — если называть самые многочисленные из
организаций[26]. В последующие годы парад
обретал все больший размах. Через год количество участников утроилось,
насчитывая почти 30 000 человек. «Reichsbanner» вновь составил самую большую группу из 10 000 участников, кроме того, полиция насчитала шестнадцать
других организаций. Снова уча-стие в параде приняли профсоюзы и Ассоциация
гражданских служащих со-вместно с Берлинской бригадой пожарных, включавшей 700
участников, и Социалистической рабочей молодежью в количестве 2 500 человек[27].
Состоявшаяся
перед мероприятием встреча представителей муниципаль-ных служб, государственных
министерств и полиции продемонстрировала, насколько серьезно ставился вопрос о
республиканском параде как средстве репрезентации государства. Обсуждались
предложения о проведении четы-рех отдельных маршей; некоторые из них должны
были проходить через рабочие кварталы Берлина, чтобы вовлечь живущих там людей
и затем объеди-ниться в один большой парад перед зданием рейхстага. Все
сходились на том, что впечатление должно быть грандиозным[28].
В итоге планы изменились: был проведен один большой парад, который ближе к
концу разбился на три-че-тыре меньших, прошедших в различных частях столицы[29].
Следуя принципам
республиканских организаторов, стремившихся к тому, чтобы парады носили
открытый, объединяющий всех характер, отражающий открытость новой демократии,
либеральные газеты с энтузиазмом описывали посвященные Дню Конституции парады
как зримое воплощение всей нации. В августе 1928 года «Berliner Tageblatt»
сообщала: «…с факелами и музыкой они
идут в ногу ритмичным шагом: молодые пары, дети, парни с девушками, мужчины и
женщины, представляющие все классы общества и все профес-сии. Видевшие это
наблюдали не просто организованный парад, но празд-нование в масштабе всей
нации и верность этой нации делу республики»[30].
«Reichsbanner» подчеркивал, что в колоннах,
сплотившись вокруг ядра рес-публиканцев, шагал немецкий народ[31], — так организация
отреагировала на антиреспубликанские выпады, утверждавшие, что широкой
общественности нет дела до молодой демократии и что республиканские парады
мобилизо-вали только членов «Reichsbanner»[32]. Однако хроника и фотографии этих торжеств противоречат
такой интерпретации. Улицы и впрямь были усы-паны зрителями, и дети иногда
пытались бежать вслед за парадом. С другой стороны, интерпретация парада как
всеобъемлющего события, напоминаю-щего о том, что республиканский народ состоит
из равноправных граждан, тоже была не вполне точной. Кинохроника запечатлела в
том числе и разде-ление между марширующими, многие из которых были в униформе «Reichsbanner», и зрителями, наблюдавшими за парадом с тротуаров[33].
Критики сетовали,
что парады в День Конституции имитировали военный стиль. На десятую годовщину
республики в 1929 году левый журналист Карл фон Осецкий предупреждал, что
Веймарское государство обманывает само себя, легкомысленно связывая масштабные
республиканские парады с глу-бокими демократическими убеждениями. Он высказал
следующее замеча-ние: «То, что могло бы стать праздником для всех
свободолюбивых граждан, превратилось в день парада для республиканцев… недостаток
оригинального стиля превращает его в подобие Дня основания рейха, только на сей
раз отме-чаемого летом»[34]. Правые высказывали схожую
критику. Фридрих Эверлинг из Немецкой националистической народной партии
утверждал, что «Reichsbanner» «позаимствовал свою униформу у
Гитлера, свои цвета — у демо-кратии, назначил лидерами деградировавших
генералов и практиковал дис-циплину, напоминающую новую разновидность
милитаризма»[35]. В августе 1932 года
представители националистической организации ветеранов войны «Stahlhelm» заявили, что даже «антимилитаристские» левые отдали
должное духу порядка и дисциплины, копируя внешний вид «Stahlhelm». В их жур-нале сообщалось, что эти действия тщетны,
потому что маршам «Stahlhelm» присущи
дисциплинированный порядок и подчинение, отражающие прин-ципы
националистической организации ветеранов войны[36].
Несмотря на кри-тику, «Stahlhelm» обнаруживал
некоторое беспокойство, признавая, что их политический противник был на высоте.
Оглядываясь
назад, редактор социал-демократической газеты «Vorwarts» Фридрих Стампфер писал о значимости «Reichsbanner» для придания рес-публике зримого облика: «Времена,
когда монархисты могли назвать новое государство республикой без республиканцев,
прошли. Теперь присутствие республиканцев было очевидно благодаря их униформе;
они маршировали и играли на барабанах и трубах… Новые республиканские
убеждения и старое немецкое предпочтение униформы и военного стиля соединились
в особую репрезентативную форму»[37]. Начиная с 1920-х годов
дисциплина и военизи-рованный внешний вид стали важны для республиканского
движения, потому что повышали его шансы в конкуренции с крайне правыми и
левыми. Однако строгие правила дисциплины были привычны для участников парадов
еще со времен Империи. Вежливое и дисциплинированное поведение ожидалось от
членов «Reichsbanner» всегда, но в особенности — когда
они являлись частью парада. Во время маршей по городу курение, например, не
допускалось, так как это «испортило бы общее впечатление»[38].
Тем не менее большинству ком-ментаторов в Веймарской Германии было очевидно,
что «милитаристская привлекательность» «Reichsbanner» заметно уступала другим организациям. Шествиям «Reichsbanner» не хватало «гусиного шага», зато они изобиловали
выкриками и пением. Карл Миш справедливо напомнил своим читателям в сентябре
1928 года, что коммунисты критиковали «Reichsbanner» не за его внешний вид, а за поддержку веймарской
демократии[39].
За общественные
места в Веймарской Германии шла борьба. Для того чтобы быстротечное ежегодное
событие производило длительное впечатле-ние, политические организации и партии
увязывали городское пространство со своими политическими нарративами. Для
республиканцев такие города, как Веймар, где заседало национальное собрание, и
Франкфурт-на-Майне, хранивший память о немецкой демократии 1848—1849 годов,
легко интегри-ровались в нарратив основания республики[40].
Когда города невозможно было непосредственно увязать с республиканским
контекстом, «Reichsbanner» об-ращался к тактике, которую
использовали и другие политические организа-ции: городам придавали
особое значение. Так, в 1926 году «Reichsbanner» от-праздновал День Конституции в Нюрнберге.
Расположенный в антиреспуб-ликанской Баварии, Нюрнберг прославился как первый
баварский город, ставший местом проведения важного республиканского события.
Торжества в Нюрнберге означали, сообщал соответствующий орган, что
республиканская организация успешно завоевала вражескую территорию[41]. В действительности же
впечатляющие празднества в Нюрнберге были обязаны не столько победе над
противниками, сколько поддержке нюрнбергского мэра Германа Луппе[42]. «Reichsbanner» зависел от этой муниципальной поддержки в организации
своих торжеств. Следовательно, политические убеждения мэров и других
представителей местной элиты играли важную роль[43].
Несмотря на успех «Reichsbanner», случай с
Нюрнбергом показывает, что интерпретация город-ского пространства не оставалась
неизменной. Через два года после органи-зованных «Reichsbanner» празднеств нацисты провели там съезд своей партии. При
Третьем рейхе Нюрнберг превратился в «город нацистских съездов».
Население города
Кобленц, расположенного в Западной Германии, там, где Мозель впадает в Рейн,
стало свидетелем различных интерпретаций город-ского пространства на двух
массовых мероприятиях 1930 и 1931 годов. В на-чале октября 1930 года, после
того как иностранные войска, размещенные в Кобленце и Рейнской области по
окончании Первой мировой войны, летом были выведены из города, «Stahlhelm» провел там свое ежегодное собрание. Этот день был
отмечен маршами, парадами и клятвами верности немецкой на-ции[44]. «Stahlhelm» недвусмысленно заявил о своей националистической мис-сии,
подчеркнув, что бывшие немецкие солдаты собрались в Кобленце, чтобы защищать
эту область[45]. Представители правой организации
утверждали, что французам нельзя доверять. Националистическая газета выразила
главную тему дня: «Область, в которой раньше размещались иностранные солдаты,
те-перь содрогалась от грома строевого шага бывших немецких солдат и здоровой
молодежи»[46]. На титульном листе
выпускаемого «Stahlhelm»
журнала, в кото-ром освещалось это
событие, был изображен солдат с факелом под заголовком «Германия, мы на
страже», а рядом помещалась цитата из песни Николауса Беккера о Рейне,
написанной в 1840 году: «Они не овладеют свободным не-мецким Рейном, пока его
волны не похоронят последнего из оставшихся»[47].
Год спустя, в
августе 1931 года, «Reichsbanner» провел в
Кобленце празд-нование Дня Конституции, выражающее более миролюбивый настрой. В
жур-нале, издаваемом организаторами, сообщалось: «В тот момент, когда немцы
собрались на освобожденном Рейне, чтобы принести клятву верности респуб-лике,
мы обращаем наши взгляды на Запад. Мы хотим не мести, но братства и протягиваем
руку французскому народу»[48]. Республиканские газеты под-черкивали,
что на этот раз в Кобленце прошла демонстрация совсем иного толка[49]. Обе организации связывали
свои мероприятия с «освобождением» Рейнской области. Но «Stahlhelm» использовал расположенный на Рейне го-род для
антифранцузской пропаганды, тогда как «Reichsbanner» представил Кобленц как символ европейского мира и
будущей франко-германской друж-бы. Кроме того, они представили и очень разные
толкования наследия Первой мировой войны. «Stahlhelm» настаивал, что по-прежнему существует необхо-димость
защищать немецкую землю, в то время как «Reichsbanner» провоз-глашал, что солдаты, будь то на французской или
немецкой стороне, стре-мятся к миру и дружбе.
СПОРТ И ЗРЕЛИЩА В ВЕЙМАРСКОЙ ГЕРМАНИИ
Должностные лица, занимавшиеся организаций
празднований Дня Консти-туции, быстро поняли, что включение спортивных
мероприятий усиливает привлекательность торжеств. Одним из самых известных
сторонников теат-рализованного представления государства и человеком,
ответственным за придание культурно-художественной формы веймарской демократии,
был статс-секретарь по делам искусств (Reichskunstwart) Эдвин Редслоб. Его скромная должность была создана в
1920 году и связана с Министерством внутренних дел. Статс-секретарь по делам
искусств участвовал в создании новых государственных символов, возведении
памятников и организации праздников[50].
В апреле 1923 года Редслоб выступил с инициативой: дабы превратить
государственные торжества в народные праздники, «молодежь должна отмечать День
Конституции танцами, пением и спортивными сорев-нованиями, поскольку это
поможет укоренить память о республиканской конституции в их умах». Он
предложил, чтобы празднества состоялись на всех стадионах и спортивных
площадках страны[51].
И в самом деле,
многие берлинские школы, расположенные в одном рай-оне, объединились, чтобы
провести в День Конституции спортивные сорев-нования. В августе 1929 года
полиция докладывала о спортивном школьном фестивале в берлинском рабочем районе
Пренцлауэр-Берг, насчитывающем более 10 000 участников. Школы этого района
традиционно праздновали День Конституции на общей спортивной площадке. Число
участников, на-чиная с 5 000 в 1926 году, за три года удвоилось[52]. Но иногда эта стратегия не
срабатывала. В августе 1928 года правительство Пруссии предложило, чтобы
спортивные мероприятия, входящие в состав республиканских празднеств, были
посвящены еще и памяти 150-летия Фридриха Людвига Яна[53].
Яна по-читали как отца-основателя немецкой гимнастики, выступавшего в XIX веке
за объединение спорта и молодежи под знаменем немецкого национализма.
Антиреспубликански настроенные школьные учителя воспользовались этой
возможностью и сделали гимнаста Яна единственной темой дня, забыв упо-мянуть о
Веймарской конституции. Газеты довели информацию об этих ин-цидентах до
сведения школьного начальства[54].
Спортивные
мероприятия, с их упором на массы, порядок и тела, силь-но повлияли на
политическую эстетику того времени. Летом 1925 года во Франкфурте состоялась
Рабочая олимпиада. Это международное мероприя-тие было призвано послужить делу
примирения народов, в отличие от «бур-жуазной олимпиады», которая их якобы
«стравливает»[55]. Муниципальные власти
поддержали спортивный фестиваль, и рабочие газеты с благодар-ностью
превозносили щедрость Франкфурта, напоминая своим читателям о роли этого города
как «колыбели демократии» в 1848 году[56].
Рабочая олимпиада
включала традиционные компоненты любого спор-тивного праздника, но имелись и
явные отличия от других спортивных мероприятий. Например, постановка
праздничного массового представле-ния «Борьба за Землю» по пьесе Альфреда
Ауэрбаха, почтенного члена Франкфуртского театрального дома, иллюстрирует,
какие усилия были приложены, чтобы предложить нечто большее, чем спортивные
мероприя-тия. Представление демонстрировалось на Франкфуртском стадионе перед
50 000 человек, с массовыми хорами и актерскими труппами из двух теат-ров
Франкфурта, а также с участием двух социалистических молодежных организаций[57]. В публикациях того времени
отмечалось, что «это была пер-вая короткая версия представления современного
типа, которое исполняется под открытым небом и обращается к массам. Массовые
хоры символизи-руют борьбу масс»[58].
Содержание пьесы
имело очевидный левый подтекст. В отличие от зрелищ конца 1920-х, которые в
значительной степени концентрировались на зри-тельных впечатлениях, главным в
«Битве за Землю» был ее политический посыл. Между хоровыми группами были
распределены роли, включая «Хор власть имущих» и «Хор дипломатов». За
господство и власть на Земле боро-лись две группы — могущественная политическая
и финансовая элита против рабочих масс. Но власть имущие просчитались, и между
народами разрази-лась война. После того как война все уничтожила,
олицетворением новой на-дежды на будущее выступила молодежь. Представление
завершилось при-зывом к единению всех, кто хочет участвовать в создании
будущего. За-ключительным аккордом явилась «Ода к радости» Шиллера, к
исполнению которой присоединилась и публика[59].
Таким образом, массовое представле-ние на Рабочей олимпиаде завершилось тем же
музыкальным произведе-нием, которое будет затем использовано в праздничном
представлении на Берлинской олимпиаде 1936 года при Третьем рейхе[60].
В дополнение к
самому представлению политическую основу этого меро-приятия 1925 года высветила
и церемония открытия. Под звуки социалисти-ческого гимна «Интернационал»
спортсмены из нескольких стран вышли на стадион, заполненный 45 000 зрителей. В
руках они несли красные флаги с на-званиями своих стран[61].
После того как спортсмены построились, с офици-альными речами выступили
представители международных рабочих спортив-ных организаций, подчеркнувшие
принципы Рабочей олимпиады, а именно мир, солидарность и общность рабочих[62]. Массовые гимнастические
упраж-нения также были частью церемонии открытия. Выступление отличали оди-наковая
одежда, хорошая выправка и синхронность движений[63].
Выпущенная в честь этого события книга так описывает гимнастические массовые
упраж-нения во Франкфурте: «8 000 гимнастов маршировали по стадиону в двена-дцати
шеренгах как могущественные батальоны пролетариата на фоне моря красных флагов.
натренированные гармоничные тела, одетые только в ко-роткие черные трусы,
стояли твердо, как каменные колонны, или покачива-лись в такт музыке. Это было
незабываемое зрелище здоровья, жизни и силы»[64].
Чтобы добиться такого впечатления, гимнасты должны были тща-тельно следовать
предписаниям, указывавшим, где им надо стоять, когда на-чинать и где стоять на
поле стадиона[65].
Гимнастические
упражнения являются характерной чертой вообще всех массовых мероприятий,
организованных рабочими. Упорядоченные массы стали символизировать
дисциплинированное тело рабочего. Подчеркнутая чистота одежды была частью этой
концепции, разработанной для того, чтобы противостоять буржуазному страху перед
всем грязным[66]. Через год после Рабочей
олимпиады в Кёльне были организованы националистические спор-тивные
соревнования Kampfspiele. Помимо спортивных состязаний, меро-приятие также
включало в себя массовые упражнения, которые описывались примерно так же, как и
те, что прошли во Франкфурте: «2 000 гимнастов по-строились в двенадцать рядов.
впечатление было невероятным: море людей, превосходно выполняющих упражнения
под музыку»[67]. Ясно, что эстетиче-ская
привлекательность упорядоченных масс могла работать на разные по-литические
фракции.
Критические
голоса в рабочем спортивном движении настаивали на том, чтобы спонтанности и
ритму уделялось больше внимания, чем техническому совершенству выученных
заранее упражнений. С точки зрения критиков, од-новременно выполняемые массовые
упражнения напоминали не более чем практическую отработку приемов и мешали
личному раскрепощению[68]. С се-редины 1920-х годов
молодежные организации левых спортивных ассоциаций усилили свои требования
заменить традиционные массовые упражнения дви-жениями, которые перенесли бы
акцент с точности и аккуратности исполне-ния на ритмическое самовыражение[69]. Однако на практике
некоторые из этих идей рабочие спортивные организации осуществили только к 1929
году.
В дискурсах
Веймарской республики слова «общность», «массы» и «ритм» употреблялись в
разнообразных контекстах. Гимнастические упражнения, равно как и
синхронизированный шаг на парадах, описывались как овладение ритмическими
навыками. Но многие танцоры и хореографы связывали ритм с непрерывными плавными
движениями. С другой стороны, для парадов и спортивных упражнений, благодаря их
более статичному характеру, был ха-рактерен мерный шаг[70].
Они интерпретировались как доминирующее обще-ственное пространство, не
нуждающееся в непосредственном участии других. Считалось, что движущиеся группы
и хоры создают чувство вовлеченности в действо, поскольку ритм, как он понимался
в теории танца, предполагает менее четкое разграничение между участниками и
зрителями[71]. В отличие от критического
взгляда на спорт, многие театральные режиссеры и хореографы были заинтересованы
в пространственных возможностях стадиона. Им каза-лось, что их сцены и театры
слишком малы[72].
Эти понятия
сильно повлияли на создание образа республики. То, что мас-совые зрелища,
организованные по распоряжению Веймарского государства и представленные на
посвященных Дню Конституции празднествах в 1929 и 1930 годах, отличались
движущимися группами и массовыми хорами, не было случайностью. Эстетическая
привлекательность, воплощенная в тре-нированных телах, выполняющих
гимнастические упражнения, сменилась привлекательностью хора и движущихся групп
школьников и любителей, выполняющих плавные движения. Если в наше время
массовые постановки часто ассоциируются с политической эстетикой тоталитарных
режимов, то организаторы мероприятий по театрализованному представлению госу-дарства,
а также занятые в них танцоры, хореографы и театральные режис-серы придавали
множественные и разнообразные политические значения чувству общности,
выраженному в этих постановках.
В честь
празднования десятой годовщины Конституции в августе 1929 го-да парады, спорт и
зрелища были объединены. Впервые спортивный стадион использовался как одна из
площадок официальной программы Дня Консти-туции — и сделано это было по
распоряжению правительства республики. Официальная церемония, которая прошла в
парламенте, была дополнена мероприятиями, проведенными во второй половине дня.
Празднества на ста-дионе состояли из театрализованной постановки, включающей
большие дви-жущиеся группы и массовые хоры, организованные Эдвином Редслобом.
Ре-жиссер постановки Йозеф фон Фелиц имел опыт работы с массовыми зрелищами[73]. Привлечение молодежи имело
важное значение и сознательно подчеркивалось[74].
Газета «Vossische Zeitung» восторженно
сообщала, что в массовом представлении участвовали 11 000 школьников, хотя
вначале предполагалось не более 7000. Огромное количество заявок заставило орга-низаторов
увеличить число участников[75]. В вопросах взаимодействия
со шко-лами и координации репетиций Редслоб сотрудничал с администрациями школ
области Берлин-Бранденбург[76]. Статс-секретарь отметил,
что посред-ством постановки можно создать чувство общности и что радостное
самовы-ражение — важная задача для немецкой нации[77].
Во второй
половине дня в воскресенье 11 августа 1929 года примерно 50 000 человек пришли
на берлинский стадион Грюневальд, чтобы увидеть постановку. Хоровые группы
состояли из 7500 школьников, а движущиеся группы — из 3500. В общей сложности в
постановке участвовали 12 000 чело- век[78].
Действие началось с того, что на арену стадиона вышли около 500 ра-бочих. Они
пытались соединить десять золотых шестов, символизируя тем самым единство
страны, и одновременно кричали: «Брат на другой стороне, слушай. Мы — народ. Мы
создаем живое произведение — Рейх». Однако у них не получилось соединить шесты,
и тогда они обратились за помощью к немецкой молодежи. Красочно одетые
школьники вышли на стадион и ус-пешно соединили шесты — так молодежь и рабочие
объединились. На ста-дион вышло еще больше молодежи, одни были одеты в черное,
другие — в красное, третьи — в золотое. Они расположились таким образом, чтобы
изобразить черно-красно-золотой флаг на поле стадиона. Редслоб описал
впечатление, которое этот момент должен был произвести, в своих записках:
«Носители республиканских цветов образуют живой флаг, который охваты-вает весь
стадион и словно колышется. Певцы машут руками в такт этим дви-жениям». Детский
хор пел «Freiheit,
die ich meine», в то время как «живой флаг» перемещался по стадиону.
На поле стадиона вышли спортивные группы, а хоровые группы запели популярную
песню «Wann wir schreiten Seit‘ an Seit‘». Затем
рабочие напомнили молодежи о важности этого дня, и молодежь поклялась в
верности родине. В конце был поднят республикан-ский флаг и прозвучал
национальный гимн. Несколько самолетов, несущих республиканское знамя,
пролетели над стадионом[79].
Два ключевых
символа, выражающих власть республики, — флаг и нацио-нальный гимн — завершили
празднование Дня Конституции на берлинском стадионе. Тем самым Веймарская
республика соединила праздничную эсте-тику с политическим посланием,
предполагающим, что массовые зрелища суть ясное и четкое выражение демократии.
По сути, молодые люди, которые по-могли в постановке создать единство под
знаменем республики, являли собой положительный символ будущего[80]. «Vossische Zeitung»
сообщала: «…и теперь вся молодежь
изображает флаг, море красок вначале образует флаги немецких земель, а затем
новая группа в черно-красно-золотом представляет общее знамя. Спортивные
состязания, игры и танцы сменяются праздничной клят-вой и единением»[81].
Действительно,
символизм постановки крайне важен. Молодежь и рабо-чие, будущее и основа
республики, были главными участниками, и цель — единение между ними — была
достигнута. Исполнение популярной песни «Wann wir schreiten Seit‘ an Seit‘» напрямую отсылало к рабочему классу. Кроме того,
демонстрация республиканских цветов молодежью показывала, что республика
состоит из индивидов, вместе образующих государство. Эта постановка явилась
одной из первых в Германии, в которых государственный символ изображался при
помощи людей, — позднее нацисты включат этот прием в свои церемонии, сходным
образом изображая свастику[82]. На фото-графии в журнале «Illustrierte Reichsbanner Zeitung» в 1926 году
запечатлен американский стадион, на котором 6000 детей образовали флаг США[83]. Оче-видно, что культура
праздничных торжеств, которую Эдвин Редслоб и Йозеф фон Фелиц хотели
использовать для репрезентации республики, получила международное
распространение[84]. В 1933 году в постановке
«Песнь о на-роде», исполненной перед 120 000 зрителей в Чикаго, флаг США изобра-жался
с помощью шелковых лент[85]. Заявленная цель — создать
общность, включающую и участников, и зрителей, — была, по выражению
театрального историка Эрики Фишер-Лихте, promesse de Bonheur всех массовых зрелищ в межвоенные годы[86].
В Веймарской Германии
театрализованное представление во славу рес-публики на многих произвело
впечатление[87]. Министерство внутренних
дел поздравило Эдвина Редслоба с «новым способом празднования на стадио- не»[88]. Вдохновленные успехом,
государственные чиновники запланировали массовые постановки, приуроченные к
каждой годовщине Дня Конституции, начиная с 1929 года. На деле республика
осуществила две постановки, обе под руководством статс-секретаря по делам
искусств: одну — в честь своей десятой годовщины, другую — в честь выведения
войск из Рейнской области в августе 1930 года. Большие планы по организации
массового зрелища в 1931 году, посвященного прусскому реформатору барону фон
Штейну, ока-зались под угрозой из-за нехватки финансов[89].
Влияние театра, спорта и
танцев, проявившееся в постановке 1929 года, несомненно; его можно проследить и
в современной культуре праздничных торжеств, частично вдохновленной концепциями
левых массовых театрали-зованных представлений. Многие хореографы в 1920-х
годах, включая неза-урядного Рудольфа фон Лабана, экспериментировали с
массовыми люби-тельскими хорами, призывая к единству танца, звука и слова[90]. Редслоб знал Рудольфа фон
Лабана и восхищался им, оба даже вынашивали планы о сотрудничестве[91]. Статс-секретарь верил в
новую культуру празднеств, которая должна отражать демократическую общность. В
лекции по радио, переданной незадолго до Дня Конституции в августе 1929 года,
Редслоб сформулировал некоторые из своих принципов касательно республиканской
репрезентации государства. Он отметил: «Люди требуют, чтобы государство было
выражено наглядно и зримо. Но они требуют этого, исходя не из чувства зрителя,
кото-рый хочет, чтобы его развлекали, а из чувства гражданина, который хочет ак-тивно
участвовать в жизни государства»[92]. Статс-секретарь по делам
искусств был убежден, что население Германии состоит из свободных граждан,
желаю-щих участвовать в жизни своего государства и в его праздничном театрали-зованном
представлении.
Редслоб подчеркивал
важность общности и единения; оба фактора, как он верил, отличают новое
государство. Пышные парады, разделявшие людей на участников и зрителей,
принадлежали времени империи. Статс-секретарь утверждал: «День Конституции —
это народный праздник, цель которого — преодолеть жесткое разграничение между
участниками и публикой. Он от-лился в форму, представляющую народное
государство. Это всеобщая пре-данность республике»[93].
В другой статье он писал, что прежняя имперская традиция помпезного
самопредставления сменилась глубокой верностью го-сударству и народу с главной
целью — дать зримый облик общности людей: «Преданные стране люди собрались
вместе, изображают знамя, находят ритм и находят символическую форму»[94]. Статс-секретарь был
убежден, что в этом заключалась суть новой культуры праздничных торжеств,
которая сложилась в молодой республике.
Республиканские
газеты восхваляли торжества по случаю Дня Консти-туции 1929 года как истинное
выражение народного праздника. Выделяя участие молодежи как неотъемлемое для
праздничного стиля республики, журнал «Deutsche Republik»
писал: «Империя для своих праздников
заимство-вала стиль военных торжеств, республика же просит (и это делает ей
честь) юношество привнести в государственные торжества яркость их праздников»[95]. И действительно,
празднование Дня Конституции становилось все более впе-чатляющим и зрелищным.
Элементы левой праздничной культуры были включены в республиканские
мероприятия, которые устраивало Веймарское государство. В то же время эти
постановки по-прежнему предполагали участие зрителей. В отличие от своих
коммунистических и социалистических предше-ственников, массовая постановка в
августе 1929 года не призывала к револю-ционным переменам и не изображала
врагов республики, но подчеркивала общность и целостность на фоне
недвусмысленно республиканских декораций.
«THINGSPIELE» И БЕРЛИНСКАЯ ОЛИМПИАДА
ТРЕТЬЕГО РЕЙХА
Использовавшиеся республикой эстетические формы были
подхвачены, рас-ширены и усовершенствованы в период нацизма. Материальные и
человече-ские ресурсы, обретшие законный статус благодаря новому Министерству
пропаганды и выделяемые нацистами на репрезентацию своего государства, далеко
превзошли ресурсы республики. Это не означало, что празднества как таковые
стали «лучше», но теперь вопросы публичной репрезентации и про-паганды решались
на другой организационной основе. В отличие от плюра-листической Веймарской
демократии, нацистское государство не допускало альтернативных или
оппозиционных взглядов, оспаривающих его полномо-чия на национальном
символическом ландшафте. Самыми известными мас-совыми мероприятиями,
проводившимися нацистами, были партийные съез-ды в Нюрнберге. Вопреки
распространенному ныне мнению, съезды НСДАП не содержали оригинальных с
эстетической точки зрения черт. Зато они со-четали и расширяли, часто в
беспрецедентных масштабах, хорошо известные элементы, характерные для
политических собраний. Праздничные дни в Нюрнберге определялись парадами и — в
еще большей степени — народными развлечениями, поскольку организаторы быстро
поняли, что развлечения поддерживают людской интерес[96].
Съезды НСДАП обеспечивали национал- социалистическую интерпретацию городского
пространства, а также демон-страцию силы, общности и субординации. По сути, эти
съезды оставались встречами между лидером и его приверженцами, характерными для
домодернистской эпохи. Привлечение внимания к Гитлеру, гулявшему по Нюрнбергу
на виду у публики, равно как и требующие много времени изнурительные па-рады
были частью этой концепции[97].
В отличие от
съездов, попытки нацистов создать свой собственный массо-вый театр, «Thingspiel», давно считаются с треском провалившимися. В са-мом
деле, от идеи «Thingspiel» отказались уже через несколько
лет, в сере-дине 1930-х. В первые годы Третьего рейха организаторов празднеств
за-вораживала идея вовлечения больших групп людей в массовые зрелища,
проводимые под открытым небом на специально подготовленных для этого площадках.
Хотя акцентировалась связь «Thingspiel» с античной
и немецкой театральными традициями, в нем использовались многие идеи,
характерные для культуры общенациональных торжеств того времени, а именно
вовлече-ние масс, хореография тел, общность участников и зрителей. Предпочтение
отдавалось площадкам под открытым небом, встроенным в живописный ландшафт.
Существовавшее исключительно в Третьем рейхе, движение «Thingspiel» было недолгим экспериментом[98].
Однако в контексте дискус-сии о реформировании театрального пространства,
массовой хореографии и о единстве различных художественных форм «Thingspiel» выступает как за-ключительный этап концепций,
обсуждавшихся гораздо дольше, чем в пе-риод с 1933-го по 1936 год[99]. Это не значит, что
движение «Thingspiel» не соз-дало ничего выдающегося,
в частности в области архитектурного дизайна театральных площадок.
С 1933-го по
1935/36 годы движение «Thingspiel» пользовалось
весомой поддержкой — финансовой и идеологической — со стороны Министерства
пропаганды и обрело законный статус в форме Reichsbund der deutschen Freilicht— und Volksschauspiel. Как сформулировал в июле 1933 года Отто Лаубигер,
глава рейхсбунда: «Наши немецкие драматурги должны знать, что мы ждем от них
новых пьес, которые выражают ритм нашего времени; пьесы с участием хоров,
выражающих устремления нашего народа, будут блистать на новых народных сценах»[100]. «Thingspiel» пытался соединить предполагаемые немецкие традиции с
национал-социалистическими практиками организации празднеств. Одной из главных
задач было создание подходящих пьес. Это ока-залось труднее, чем ожидалось,
поскольку лишь очень немногие пьесы сочли действительно выражающими идеи
движения. В отличие от интенсивных об-суждений постановок и исполнительских
особенностей «Thingspiel», дискус-сии о его архитектурных
решениях не выходили за рамки узкого профессио-нального круга. Предполагалось,
что в течение нескольких лет «Thingspiel» должен
создать 400 площадок для своих представлений, по одной в каждой области страны.
На деле построили лишь небольшую часть из планировав-шихся. Выбор первых
шестидесяти шести площадок в 1934 году отражал по-пытку равномерно распределить
театральное движение по всей Германии, но в то же время места выбирались,
исходя из их предполагаемой исторической значимости и наличия живописных
пейзажей[101].
Падение
популярности и недостаток качественных пьес положили конец «Thingspiel» и подобным зрелищам. В мае 1936 года министр
пропаганды Йозеф Геббельс ограничил использование массовых хоров, оставив их
лишь для нацистских съездов[102]. Уже в конце 1935 года
Министерство пропаганды ре-комендовало прессе больше не использовать слово «Thing»[103]. В немецкий те-атр вернулись традиционные пьесы —
героические трагедии наряду с лег-кими комедиями, — исполнявшиеся по старинке
на сценах-коробках[104].
Открытая площадка
«Лорелея» в маленьком городке Санкт-Гоарсхаузен, неподалеку от Кобленца,
воплотила ряд ключевых черт нацистского мас-сового театрального движения.
Несмотря на живописную красоту этого мес-та — вершины скалы Лорелей, с которой
открывается впечатляющий вид на Рейн, — сцена под открытым небом была завершена
только в 1939 году. К этому времени от идеи «Thingspiel» уже давно отказались. Вместо того чтобы
символизировать высшую точку развития нового национал-социали-стического
театра, «Лорелея» с середины 1930-х стала представлять другую важную черту
нацистской пропаганды — упор на развлечения и туризм.
В конце апреля
1934 года состоялось праздничное торжество по случаю закладки первого камня в
фундамент открытой сцены на скале Лорелей[105].
Финансовые, организационные и технические трудности задержали завер-шение ее
строительства на пять лет. Пространство для сцены расчистили, подорвав 17 600
квадратных метров скалы[106]. В июне 1939 года сцена
была торжественно открыта постановкой «Вильгельма Телля» по Фридриху Шил-леру.
Тем самым было продемонстрировано, что новая открытая сцена опи-рается на
творчество немецкого классика. Поставил пьесу художественный директор
Франкфуртского муниципального театра Ганс Мейснер, и в ней играли не только
актеры его театра, но и простые жители Санкт-Гоарсхаузена, участвовавшие в
массовых сценах. Этот подход восхваляли за то, что благодаря ему
устанавливалась эмоциональная связь между новыми теат-ральными подмостками и
людьми, живущими в этой области. Поэтому прес-са описывала репетиции пьесы как
открытые для всех радостные праздне- ства[107].
Отвечая на вопрос об особенностях его постановки, Ганс Мейснер отметил, что он
внес одно принципиальное изменение. В конце пьесы актеры — вместе с
исполнителем роли Вильгельма Телля в центре — возвращались на сцену и снова
произносили знаменитую клятву Рютли. У Шиллера эти слова произносятся только в
отсутствие Телля. На сцене «Лорелея» хор повторил их, и, согласно газетам,
публика встала и присоединилась к клятве[108].
Не все шло гладко с
представлениями «Вильгельма Телля» на скале Лорелей летом 1939 года.
Раздавалась критика в адрес как пьесы, так и ее поста-новки. Газета «General Anzeiger»,
воздав должное расположению сценической
площадки «Thingspiel», тем не менее неодобрительно
заметила, что «празд-ничная сцена» открылась «драмой традиционного театра». Но
в конце концов, продолжала газета, поэт найдет «новые слова для этой новой
праздничной культуры»[109]. Более того, критические
голоса сочли, что постановка не решила сложную задачу включения в действо
окружающей среды. Тот факт, что акте-ры упоминали конкретные швейцарские
топонимы в совсем другом природ-ном окружении, мешало публике связать местный
ландшафт с представлен-ным в пьесе[110].
Страстно ожидавшееся соединение впечатляющего ландшафта и нацистского народного
театра, столь горячо обсуждавшееся в 1933—1934 го-дах, давно утратило
внутренний стимул. Летом 1939 года состоялись пять представлений «Вильгельма
Телля», и нацистская организация «Сила через радость» предлагала недорогие
автобусные поездки в эти места[111]. «Volksblatt» писала, что спектакль посмотрели 25 000 зрителей[112]. То есть на каждом пред-ставлении
побывало примерно 5000 зрителей — для площадки, которая могла вместить 10 000,
это было, конечно, несколько разочаровывающее число.
Одним из последних
событий национального масштаба, в которых празд-ничные зрелища все еще играли
исключительно важную роль, стали Олим-пийские игры 1936 года. Безусловно, эти
игры были большой удачей для нацистского режима, позволившей явить миру якобы
миролюбивое лицо Третьего рейха. Однако формы, в которых они воплотились,
по-прежнему напоминали спортивные празднества 1920-х годов[113].
Среди деятелей, при-влекавшихся к организации массовых зрелищ еще в веймарские
годы, были спортивный функционер Карл Дием, президент Германского олимпийского
комитета Теодор Левальд, хореограф танца в стиле модерн Мэри Вигман и
композитор Карл Орф. Все они были не молодыми амбициозными нацио-нал-социалистами,
а состоявшимися буржуазными деятелями в области спорта, администрирования,
танца и музыки. Бывший помощник Эдвина Редслоба доктор Курт Бибрах организовал
художественную выставку, со-провождавшую игры[114].
Более пристальный взгляд на праздничную церемо-нию открытия Берлинской олимпиады
обнаруживает значительное сходство со зрелищами, поставленными в 1920-х годах,
в частности с теми, которые Эдвин Редслоб устраивал по поручению Веймарского
государства.
Карл Дием написал
для церемонии открытия пьесу под названием «Олим-пийская юность», а поставил ее
доктор Ганс Нидекен-Гебхард. Нидекен-Гебхард был уже известным режиссером. Он
работал еще в 1920-х годах и, как и многие в то время, увлекался постановкой
массовых зрелищ с участием не- профессионалов[115].
Дием был высокопоставленным функционером из немец-кой буржуазной спортивной
элиты и всемирно признанным сторонником олимпийского движения[116]. Его театрализованная
постановка для Олимпий-ских игр подразделялась на четыре действия. Первые два
состояли из игр и танцев в исполнении молодежи, включая изображение
олимпийского фла-га на поле стадиона с помощью тел. Во время второго действия
известная танцовщица в стиле модерн Грет Палукка исполнила сольный танец в окру-жении
танцующих девушек. В этих двух действиях приняли участие около 5700 подростков
в возрасте от одиннадцати до восемнадцати лет. В третьем действии несколько
тысяч мальчиков внесли на стадион флаги стран-участ-ниц, пройдя торжественной
процессией по дорожкам вокруг поля. Коммен-татор подчеркнул, что игры — это
мирное празднество, в котором молодежь всех наций соревнуется за честь своих
стран. В четвертой и последней сцене прозвучал призыв к молодежи пожертвовать
своими жизнями, если родина будет в опасности. Затем последовал танец с мечами
в исполнении Гаральда Крёйцберга и Вернера Стаммера и группы из шестидесяти
танцоров-мужчин. После того как оба противника в танце с мечами погибли, Мэри
Вигман и ее танцевальная группа из восьмидесяти танцовщиц исполнили танец жен-щин,
оплакивающих мертвых. Церемония завершилась на более оптимисти-ческой ноте —
фрагментом «Оды к радости», когда все участники вышли на арену стадиона[117]. В общей сложности в
постановке приняли участие более 10 000 детей, большинство из них — из
берлинских школ.
Для вечернего
представления требовался свет, который нацисты в совер-шенстве научились
использовать для своих празднеств. В завершение пьесы над стадионом развернулся
часто упоминаемый «световой купол», создающий впечатление крыши из света.
Позднее это впечатляющее использование мощ-ных прожекторов нередко оценивалось
как характерная особенность нацист-ской пропаганды, но тогда оно описывалось
как средство усиления общности участников и зрителей и понималось как
воплощение олимпийской идеи[118].
Конечно, создание
общности при помощи света не было нацистским изобре-тением. Театральные
режиссеры, включая Макса Рейнхардта, использовали этот прием для создания того
же эффекта в своих спектаклях[119].
Говоря об
основных идеях своей постановки, Карл Дием заявил, что «зре-лище должно
позволить публике в нем участвовать; молодежь окружена праздничным сообществом,
которое обрамляет и исполняет действо». Дием подчеркнул дружелюбное и мирное
значение постановки, в которой за сце-ной с женщинами, оплакивающими мертвых,
следовала всеобъемлющая «Ода к радости», призывающая к миру и взаимопониманию
между всеми народами[120]. В самом деле, молодежь и
жертвенность во имя своего народа были повсеместно распространенными темами.
Идею, что молодежь, в частности, должна защищать свою родину, принимало
большинство стран—участниц Олимпиады. К 1936 году последние воспоминания немцев
о героических жертвах касались погибших на Первой мировой войне. Поминовение
павших за родину во время государственных церемоний было общепринятым явле-нием
и усиленно практиковалось как в Веймарской, так и в нацистской Германии[121]. Вместе с тем, несмотря на
то что корни постановки уходили в вей-марскую традицию, отчетливое гендерное
разделение — чередование сцен с участием мужчин и с участием женщин —
обозначило отход от массовых зрелищ 1920-х годов. Историк танца Ивонна Хардт
обращает внимание на тот факт, что движущиеся хоры как часть нацистских зрелищ
стали более структурированными и часто разделялись на мужские и женские группы
— черта, нехарактерная для прежних времен[122].
Режиссер-постановщик
Ганс Нидекен-Гебхард описал значимость пра-вильного использования пространства
стадиона. Он говорил, что для созда-ния образа, который публика восприняла бы
как целое, важны темп и коор-динация участников[123].
Нидекен-Гебхард подчеркнул, что стадион в качестве арены для праздничных
постановок требует чрезвычайно тщательного под-хода. В конечном счете, публика
будет судить представление по общему впе-чатлению, которое оно оставит.
Преподаватели танца в стиле модерн Дороти Гюнтер и Майя Лекс, координировавшие
танец девушек в первом и втором действиях, утверждали, что они хотели создать
«органичный и текучий дви-жущийся круг», а отнюдь не впечатление отработки
строевого шага[124]. Дис-куссии о подтексте
движений, как следует из комментариев Гюнтер и Лекс, преобладали в дискурсах о
танце-модерн и театре на протяжении более чем десяти лет, до 1936 года.
Торжественная церемония открытия Олимпийских игр в 1936 году продемонстрировала
многие элементы, применявшиеся также и в республиканских театрализованных
представлениях. После просмотра Эдвин Редслоб поздравил своего друга Карла
Диема с отлично поставленной и впечатляющей церемонией. Дием ответил, что,
очевидно, многие идеи для этого зрелища были основаны на празднествах, которые
бывший статс-сек-ретарь по делам искусств проводил в веймарские годы. В
частности, согласно Диему, на идею «живого флага» его вдохновило зрелище,
поставленное Редслобом в 1929 году на Берлинском стадионе[125].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Привлекательность порядка и обещание общности служили
отличительными признаками Германии 1920—1930-х годов в самых разных отношениях.
Па-рады, массовые зрелища и гимнастические упражнения многих завораживали,
потому что большое количество людей двигалось синхронно и упорядоченно.
Социолог Зигфрид Кракауэр в своем критическом подходе, представленном в эссе
1927 года «Орнамент массы», признавал эстетическое удовольствие, которое
публика получает от созерцания орнаментальных массовых движе-ний. Используя в
качестве примера «Tiller Girls» (танцевальную шоу-группу 1920-х), Кракауэр указал, что
девушки из этой группы имели значение только как часть большего целого[126]. Но к середине 1930-х
годов эта привлекатель-ность, похоже, исчезла, и экспериментальный поиск новых
форм репрезента-ции сошел на нет. Новаторские концепции постановок больше не
развивались и были заменены сценой-коробкой, опорой на классические пьесы и на
при-нимавшие все больший размах развлечения. В июне 1936 года министр про-паганды
Йозеф Геббельс уведомил ответственных за пропагандистскую дея-тельность
региональных лидеров, что следует уменьшить число нацистских торжеств и лучше
их координировать, поскольку он опасался, что население станет равнодушно к
действительно важным событиям[127].
Нацисты поняли, что
многие устали от постоянной политической моби-лизации. Поэтому развлечения
стали главным проявлением национал-социа-листской культуры празднеств даже еще
до начала Второй мировой войны[128]. Это не означает, что
данная стратегия оказалась неэффективной в том, чтобы привязать население к
нацистскому государству. В самом деле, нацисты по-казали, что открытые для
широкого участия зрелищные формы репрезента-ции, опробованные для наглядного
представления республики, легко могут быть расширены и переосмыслены, чтобы
отражать нацистскую политиче-скую систему. Несмотря на преемственность в
праздничных театрализован-ных формах, существовали и отличия. Финансовые и
организационные ре-сурсы, выделявшиеся нацистским государством, на порядок
превосходили ресурсы, которые на постановки праздников могла предоставить
республика. Хотя национал-социалисты и не изобрели использование прожекторов
для своих съездов и зрелищ, они, безусловно, усовершенствовали их применение.
Массовые хоры и движущиеся группы стали более
структурированными и организованными по половому признаку, а риторика
объединения и участия времен Веймарской Германии сменилась в Третьем рейхе
мотивами подчи-нения и долга.
В частности,
национал-социалисты сместили акцент с новаторских теат-ральных усилий на
традиционные формы политической хореографии, лучше всего представленные
нацистскими съездами с их кажущимися бесконечными парадами и собраниями.
Нацисты не изобрели массовые зрелища, а поставили их под контроль государства и
в итоге отказались от них[129]. Веймарское и на-цистское
государства объединяло огромное количество пересекающихся кон-цепций, тем,
стилей и идей, касающихся форм репрезентации, но многие из них не пережили
середины 1930-х годов. После окончания Второй мировой войны театрализованные
формы, в широком смысле классифицируемые как «массовая хореография тел»,
сохранились в ограниченном виде — как черты церемониальной практики в
международных спортивных соревнованиях.
Пер. с англ. А. Горбуновой под ред. А. Скидана
[6] WelzerH. Die Bilder der Macht und die
Ohnmacht der Bilder// Das Gedachtnis der Bilder. Asthetik und
Nationalsozialismus / Harald Welzer (Hg.).
[7] Benjamin W. Das Kunstwerk im
Zeitalter seiner technischen Reproduzierbarkeit. Frankfurt am
[8] Thamer H. U. Faszination und
Manipulation. Die Nurnberger Reichsparteitage der NSDAP // Das Fest / Uwe
Schultz (Hg.).
[9] Schulze H. Otto Braun oder PreuBens
demokratische Sen- dung. Eine Biographie. Frankfurt am
[10] McElligott A.
Introduction //
[11] См.: RossolN.
Visualising the Republic — Unifying the Nation:
The Reichskunstwart and the Creation of Republican Repre- sentaion and Identity
in
[12] См.: Follmer M, Graf R, Leo P.
Einleitung. Die Kultur der Krise in der Weimarer Republik // Die
«Krise» der Weimarer Republik. Zur Kritik eines Deutungsmusters / Moritz
Foll-mer, Rudiger Graf (Hg.). Frankfurt am
[13] О
празднествах в Германии XIX века см., например: Bur— gerliche Feste. Symbolische Formen
politischen Handelns im 19 Jahrhundert / Manfred Hettling,
Paul Nolte (Hg.). Gottin- gen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1993; Korff G.
Volkskultur und Arbeiterkultur. Uberlegungen am Beispiel der sozialisti- schen
Maifesttradition // Geschichte und Gesellschaft. 1979. Vol. 1. S. 83—102; Schneider G. Politische Feste in
[14] Politische Identitat und nationale Gedenktage. Zur politischen
Identitat in der Weimarer Republik / Detlef Lehnert, Klaus Mergerle (Hg.). Opladen:
Westdeutscher Verlag, 1989; Fritz- sche P. Rehearsals for Fascism: Populism and Political Mo-bilization in
Das letzte Jahr der Weimarer Republik / Diethart
Kerbs, Henrick Stahr (Hg.).
[15] О значимости республиканских символов и республикан-ской репрезентации на местном уровне и для местных жи-телей см.: Rossol N. Flaggenkrieg am Badestrand. Lokale Moglichkeiten reprasentativer Mitgestaltung in der Weima-rer Republik // Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft. 2008. Vol. 7. № 8. S. 617—637.
[16] Warneken BJ. Als die Deutschen
demonstrieren lernten. Das Kulturmuster «friedliche StraBendemonstration» im
preuBi- schen Wahlrechtskampf 1908—1910.
[17] Анализ языка тел на демонстрациях рабочих см. в: Warne- ken
B.J. Massentritt. Zur Korpersprache von
Demonstranten im Kaiserreich // Transformation der Arbeiterkultur / Peter
Assion (Hg.).
[18] Ibid. S. 66.
[19] См.: Lindenberger T. StraBenpolitik. Zur
Sozialgeschichte der offentlichen Ordnung in
[20] Ehls ML. Protest und
Propaganda. Demonstrationen in
[21] Детальное рассмотрение демонстраций различных поли-тических групп в Веймарской Германии см. там же.
[22] Визуальное
отображение этого можно увидеть на титуль-ной странице данного номера журнала «Reichsbanner»: Einst und Jetzt. Ein Volkfest
[23]
[24] См.: Rohe K. Das Reichsbanner
schwarz-rot-gold. Ein Beitrag zur Geschichte und Struktur der politischen
Kampfverbande zur Zeit der Weimarer Republik.
[25] См.: Schellack F. Nationalfeiertage in
Deutschland 1871 —
1945. Frankfurt am
[26] Landesarchiv
[27] LAB. A Pr Br Rep.
[28] Ibid. 6—10.
[29] Ibid. 13.
[30] Schubert F. Zehn Jahre
[31] Nachklange zum Verfassungstag // Das Reichsbanner. 1928. № 28. Aug. 26.
[32] Verhandlungen des Reichstags. Vol. 423, stenographische Be- richte June 13, 1928 — Feb. 4, 1929, 7, session, July 10, 1928. S. 129—130.
[33] Archiv der sozialen Demokratie (в дальнейшем AdsD).
[34] Ossietzky C. v. Zum Geburtstag der Verfassung // Die Welt- buhne. 1929. № 32. Aug. 6. S. 189—190.
[35] EverlingF. Die
Flaggenfrage.
[36] Bundesarchiv (в дальнейшем BArch).
[37] Stampfer F. Die 14 Jahre der ersten deutschen Republik. Karls-bad: Graphia, 1936. S. 365.
[38] Sachsisches
Staatsarchiv, Staatsarchiv Leipzig. 20031, PP- St.30, Programmheft:
Republikanischer Tag am 3.—4. Juli
[39] Misch C. Mit der Windjacke // Die Weltbuhne. 1928. № 39. Sept. 25. S. 477—479.
[40] Bundesverfassungsfeier
[41] Die Gewalt der Idee.
[42] О праздновании Дня Конституции в Нюрнберге см.: Stadt— archiv Nurnberg. C7 I, 104.
[43] См.: Bonte A. Werbung fur
[44] BArch
[45] Reichsfrontsoldatentag // Der Stahlhelm. 1930. Oct. 5.
[46] Der Stahlhelm am Rhein // Berliner Borsen Zeitung. 1930. Sept. 29.
[47] Deutschland, wir wachen // Der Stahlhelm. 1930. Oct. 5.
[48] Republikaner am Rhein // Das Reichsbanner. 1931. № 30. July 25.
[49] Verfassungsfeier des Reichsbanner. Der Tag am Deutschen Eck // Vorwarts. 1931. Aug. 10. S. 370; Die Reichsbanner- kundgebung am Rhein // Frankfurter Zeitung. 1931. Aug. 11.
[50] RossolN. Visualising the
Republic; Welzbacher С. Edwin Red- slob. Biographie eines unverbesserlichen Idealisten.
[51] BArch
[52] Brandenburgisches Landeshauptarchiv Potsdam (в дальней—шем BLHA). Rep. 34, 994, 18. О 1929 годе см.: LAB. A Pr Br Rep.
[53] BLHA. Rep. 994, 287.
[54] Immer wieder Jahn… die Verfassungsfeiern der Schulen // Berliner
Tageblatt. 1928. № 381.
Aug. 14; Turnvater Jahn als Kulisse // Berliner
Tageblatt. 1928. № 380.
Aug.
[55] Der Gedanke unseres
[56] Fenz H. Das erste
Arbeiter Olympia in Frankfurt am Main 1925.
[57] Geisthovel F.J. Die
Arbeiter-Olympiade 1925.
Ein Kapitel aus der Geschichte der
Arbeitersportbewegung.
[58] Festbuch. Arbeiter-Olympiade 1925.
[59] Ibid. S. 74—76.
О тексте пьесы см.: Auerbach A. Kampf um die Erde. Frankfurt, 1925 (AdsD,
[60]
[61] Geisthovel F.J. Die Arbeiter-Olympiade 1925. S. 67.
[62] Fenz H. Das erste Arbeiter Olympia. S. 24—25.
[63] Geisthovel FJ. Die Arbeiter-Olympiade 1925. S. 108.
[64] Fenz H. Das erste Arbeiter Olympia. S. 78.
[65] Erinnerungsschrift. Erste Internationale Arbeiter Olympiade 24.—26.
Juli 1925.
[66] Hauk G. Ruhrt Euch,
Links um, Stillgestanden. Die Frei- und Ordnungsubungen der Arbeiterturner // Illustrierte
Geschich- te des Arbeitersports / Hans Joachim Teichler, Gerhard Hauk (Hg.).
[67] SchmitzJ. Die deutsche
Turnerschaft bei den deutschen Kamp- fspielen // II. deutsche
Kampfspiele Koln am Rhein / Fritz Frommel (Hg.).
[68] Geisthovel F.J. Die Arbeiter-Olympiade 1925. S. 110—111.
[69] WetterichJ.
Bewegungskultur und Korpererziehung in der so- zialistischen Jugendarbeit 1893—1933.
[70] Hardt Y. Politische
Korper. Ausdruckstanz, Choreographien des Protests und die Arbeiterkultur in
der Weimarer Repub- lik.
[71] Warstat M. Theatrale
Gemeinschaften. Zur Festkultur der Ar- beiterbewegung 1918—33.
[72] Ibid. S. 307—361; Fischer-Lichte E. Einleitung: Die Entdec- kung des Zuschauers. Paradigmenwechsel auf
dem Theater des 20. Jahrhunderts // Die Entdeckung des Zuschauers. Paradig-
menwechsel auf dem Theater des 20. Jahrhunderts / Erika Fischer-Lichte (Hg.).
[73]
[74] BArch
[75]
[76] BLHA. Rep. 34, 995, 133 и 156—157.
[77] BArch
[78] BArch
[79] BArch
[80] Памела
Светт критично отмечает, что постановка предла-гала контрпродуктивный миф об
основании, согласно ко-торому даже после десяти лет республиканской демокра-тии
национальная общность могла быть достигнута только с помощью молодежи. См.: Swett P.E. Celebrating the Re-public without Republicans: The
Reichsverfassungstag in
[81] Das Fest der Millionen // Vossische Zeitung. 1929. Aug. 12. Газета «Das 12 Uhr Blatt» опубликовала впечатляющую фотографию момента, когда дети образуют республикан—ский флаг, см.: Verfassungsfeier im Grunewald Stadion // Das 12 Uhr Blatt. 1929. № 187. Aug. 12.
[82] См. фотографию полицейских, стоящих, образуя свастику, в: Der deutschen Polizeibeamte. 1934. № 7. April 1.
[83] Nationalfeiertag // IRZ. 1926. № 33. Aug. 14.
[84]
[85] Fischer-Lichte E.
Massenspektakel der Zwischenkriegszeit als Krisensymptome undKrisenbewaltigung // Krisis!
Krisens- zenarien, Diagnosen, Diskursstrategien / Henning Grunwald and
Manfred Pfister (Hg.).
[86] Ibid. S. 141.
[87] BArch
[88] BArch
[89] Rossol N. Performing the Nation
in Interwar
[90] Hardt Y. Politische Korper. S. 209, 245—246.
[91] Redslob E. Von Weimar
nach Europa. Erlebtes und Durch- dachtes.
[92] Redslob E. Die
Verfassungsfeier als Ausdruck deutscher Fest- kultur // BArch
[93] Ibid. S. 96.
[94] Feier als Ausdruck der Selbstachtung des Volkes // BArch
[95] Das Volk feiert seine Verfassung // Deutsche Republik. 1929. № 46. Aug. 17. S. 14—34.
[96] Детальное
исследование нацистских партийных съездов см. в: Urban M. Die Konsensfabrik. Funktion und Wahrnehmung
der NS Reichsparteitage 1933—41.
[97] Urban M. Die Konsensfabrik. S. 28—29, 419.
[98] Eichberg H, Jones R.A.
The Nazi Thingspiel // New German Critique. 1977. № 11. P. 133—150 (цит. с 137). Самая под—робная работа — Stommer R. Die inszenierte Volksgemein- schaft. Die Thing-Bewegung im Dritten
Reich.
[99] Bochow J. Berliner
Theater im Dritten Reich. Representative Asthetik oder/und «Bewahrer
kultureller Werte»? Linien und Bruche der Moderne im Berliner Theater der
dreiBiger Jahre // Berliner Theater im 20. Jahrhundert / Erika Fischer- Lichte
et al. (Hg.).
[100] Die Heidelberger Thingstatte. Die Thingbewegung im Drit-ten Reich:
Kunst als Mittel politischer Propaganda / Mein- hold Lurz
(Hg.).
[101] Stommer R. Die inszenierte Volksgemeinschaft. S. 165—16, 12—13, 170—171.
[102] BochowJ. Berliner Theater im Dritten Reich. S. 152—153.
[103] Stommer R. Die inszenierte Volksgemeinschaft. S. 122—125.
[104] См.: Drewniack B. Das Theater im NS
Staat.
[105] St. Goarshausen, Archiv. Abt. 6.09, № 1.01, Bronich
(Chronik); Custodis P.-G. «Die Wellen verschlingen am Ende
Schiffer und Kahn». Die Loreley in der NS-Zeit // Die Loreley. Ein
Fels im Rhein. Ein deutscher Traum / Marion Kramp and Matthias Schmandt (Hg.).
[106] Custodis P.-G. «Die Wellen verschlingen am Ende Schiffer und Kahn». S. 145.
[107] Festspiel auf der Feierstatte Lorelei. Generalintendant Me- issner probt // Volksblatt. 1939. June 5; Wilhelm Tell uber dem Rhein. Die Proben auf der Loreley // General Anzeiger. 1939. June 6 (St. Goarshausen, Archiv. Abt. 6.09, № 1.05).
[108] Bericht uber die erste Freilichtauffuhrung des Wilhelm Tell auf der Feierstatte der Loreley // Bilderbuch der Woche. 1939. July 1. S. 2; Tell auf der Feierstatte // Frankfurter Zeitung. 1939. June 27 (St. Goarshausen, Archiv. Abt. 6.09, № 1.06).
[109] Heiligenberg-Loreley. Vom Sinn der Feierstatte // General An-zeiger 1939. June 14 (St. Goarhausen, Archiv. Abt. 6.09, № 1.05).
[110] Tell auf der Loreley // Neueste Zeitung. 1939. June 27 (St. Go- arshausen, Archiv. Abt. 6.09, № 1.06).
[111] Gewitterstimmung uber Wilhelm Tell // General Anzeiger. 1939. July 11; Loreley ist von allen Richtungen zu erreichen // Volksblatt. 1939. June 18 (St. Goarshausen, Archiv. Abt. 6.09, № 1.05, 1.06).
[112] 25000 besuchten die Loreley-Festspiele // Volksblatt. 1939. Aug. 4 (St. Goarshausen, Archiv. Abt. 6.09, № 1.06).
[113] Eisenberg C. English
Sports und deutsche Burger. Eine Gesell- schaftsgeschichte 1800—1939.
[114] Organisation der Kunstausstellung bei den Olympischen Spielen 1936 (BArch
[115]
[116] См.: Schafer R. Ein Sportfunktionar als Figur der Zeitgeschich- te. Carl Diem als Organisator der XI Olympischen Spiele von Berlin // Zeitschrift fur Geschichtswissenschaft. 2001. № 49. S. 313—332.
[117] Olympische Jugend. Festspiel zur Auffuhrung im Olympia Stadion am 1.8.1936.
[118] Eisenberg C. English Sports und deutsche Burger. S. 427.
[119] См.:James-Chakraborty
K. The Drama of Illumination: Visions of
Community from Wilhelmine to Nazi
[120] Diem C. Entstehung und Inhalt // Olympische Jugend. Fest- spiel zur Auffuhrung im Olympia Stadion am 1.8.1936. S. 28,30.
[121] Eisenberg C. English Sports und deutsche Burger. S. 427.
[122] Hardt Y. Ausdruckstanz
und Bewegungschor im Nationalso- zialismus. Zur politischen Dimension des
Korperlichen und Raumlichen im modernen Tanz // Korper im Nationalsozia-
lismus. Bilder und Praxen / Paula Diehl (Hg.).
[123] Niedecken-GebhardH. Die Gesamtgestaltung des Festspiels // Olympische Jugend. Festspiel zur Auffuhrung im Olympia Sta-dion am 1.8.1936. S. 31.
[124] Gunther D. Die Reigen der kleinen und groBen Madchen // Olympische Jugend. Festspiel zur Auffuhrung im Olympia Stadion am 1.8.1936. S. 39.
[125] Carl and Liselott Diem Archiv
[126] Kracauer S. Das
Ornament der Masse // Siegfried Kracauer, Der verbotene Blick. Frankfurt am
[127] LAB. A Pr Br Rep. 042, 23.
[128] В частности, нацистские
партийные съезды иллюстрируют это движение в сторону все большей
развлекательности. См.: Zelnhefer S. Die Reichsparteitage der NSDAP in
[129] Massenspiel… S. 158.