(Размышления о культурной истории левоальтернативной среды конца 1960-х — середины 1980-х гг.) (пер. с англ. А. Маркова под ред. К. Корчагина)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2012
Ключевые
слова: контркультура,
левое движение, 1970-е гг., культурная история
МОЖНО
ЛИ НАЗВАТЬ ТЕПЛО РЕЖИМОМ СОЦИАЛЬНОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ?
Размышления о культурной истории левоальтернативной
среды конца 1960-х — середины 1980-х гг.[1]
ї Akademie Verlag, 2010.
Около пятнадцати лет назад Хельмут Летен в книге «Как
вести себя в холода» («Verhaltenslehre der Kalte»),
на основании исследования литературы
«новой вещественности», пришел к выводу, что как левые (Бертольт Брехт и
Хельмут Плесснер), так и правые авторы (Эрнст Юнгер и Карл Шмитт) употребляют
метафору холода для обозначения эпохи модерна. Для каждо-го из них холод
означает рационализацию, отчуждение и секуляризацию — главные процессы
современности, и та похвала эпохе, которую произносит каждый из них, — это
также похвала холоду: культ холода в их интерпретации соединяется с объективным
героизмом и остротой ума и не включает в себя оставшийся в XIX веке культ
совести [Lethen 1994].
До какой степени данный
подход оправдан при изучении культурной ис-тории послевоенной Западной
Германии? И до какой степени нам может по-мочь метафора «тепла» при анализе
определенного вида социального пове-дения в среде левой альтернативы и
контркультуры 1970-х гг., ограниченной, с одной стороны, левыми 1960-х гг., а с
другой стороны, неоновыми детьми постмодерна конца 1980-х гг.?
С точки зрения физики тепло определяется как
кинетическая энергия атомов и молекул тела. Современные представления об
энергии и тепле — следствие успехов термодинамики XIX века. Благодаря развитию
этой науки тепло стало обозначать не только движение и обмен, но и
непосредственно понятие о таком взаимном обмене, а затем, метафорически, —
общительность, связан-ную с самореализацией и авторефлексивной интроспекцией, а
также прак-тические следствия подобных взаимодействий [Neswald 2006].
Если верить «Словарю
символов» Жана Шевалье и Алена Гербрана, «теп-ло» уже во времена Плутарха
физически ассоциировалось с солнцем и светом. На основании этого К.-Г. Юнг
провел далекоидущую параллель между теп-лом, интуитивной любовью, либидо и
органической жизнью. В дальневосточ-ном буддизме тепло ассоциируется с
дыханием, плодородием и умственной активностью. В йоге тепло («тапас») означает
внутренний огонь и интеллек-туальное горение. Наконец, само понятие
человеческого тепла отсылает к хри-стианскому идеалу милости [Chevalier, Gheerbrant 1982: 202].
В истории политической
мысли Германии традиция описывать общества как «теплые» или «холодные»,
превращая эти характеристики в инструменты политической полемики, восходит к
риторике «домартовского» периода, предшествовавшего революции
Однако нормативный смысл
понятие тепла получило только после вы-хода в
Сразу после Второй
мировой войны, в начале
Несколько позже в среде
левой альтернативы стали повсеместными упоминания теплых отношений и близости
различных лиц — «теплого това-рищества» в противовес «холодной отстраненности»
людей «индустриаль-ного общества». Так, например, в
НЕКОТОРЫЕ
ЭЛЕМЕНТЫ СРЕДЫ ЛЕВОЙ АЛЬТЕРНАТИВЫ
Мы можем увидеть, насколько понятие тепла влияло на
поведение людей, принадлежащих к среде левой альтернативы, если посмотрим на
все раз-нообразие практик этой среды: от левых квартирных коммун с их общим
столом и домом, от «проектных» совместных работ, альтернативных психомастерских
и левых братств до газет и журналов с собственным чита-тельским кругом. У нас
нет возможности подробно описывать все эти про-странства, практиковавшие своеобразную
«управментальность» (gouvernementalite), по
Мишелю Фуко, и весь спектр левоальтернативных объеди-нений-коммун. Равно мы не
можем анализировать социально-исторические основания, на которых строилась эта
альтернативная среда. Также в этой не-большой статье мы не будем говорить о
левой альтернативе как о среде по-стоянных политических конфликтов между
различными фракциями, к ко-торым относились феминистское, экологическое,
антиядерное, пацифист-ское и другие движения[3].
Самоописания
левоальтернативной среды 1970-х гг. подверглись тем не менее влиянию
сложившихся внутри нее форм взаимодействия, а поведение представителей этой
среды, в свою очередь, сказывалось на способе самоопи-сания. Так, Клаус Лерман
отмечал, что в левацком приюте люди не стес-няются ограничениями дискурсивной
структуры общения — той, в которой требуется найти наиболее убедительный довод,
— вместо этого они сбиваются в группу, не имеющую ясной цели, но отличающуюся
«особым доверим», «диффузным сознанием нежного отношения друг к другу» и
повсеместным «переходом на "ты"». Милые беседы в этой субкультуре,
согласно Лерману, отмечены «взаимным уважением, доверием и теплом» [Laermann 1974].
С берлинской
контркультурой было связано существование таких лайф-стайл-журналов, как «Тип»
и «Зитти» (начавших выходить соответственно в 1972 и 1977 гг.). Точно так же
альтернативная среда во Франкфурте фор-мировалась вокруг журнала
«Пфластерштранд» (учрежден в
Анонсы различных
мероприятий и подробные тематические рубрики для рекламы создавали теплую целостную
ауру [Mohr 1992: 40, 42]; в объявле-ниях
тех, кто желал снять квартиру, всякий раз прочитывалось требование особо
теплого и чуждого условностям уюта. Нередкими были и объявления вроде
следующего («Блатт», Мюнхен,
Конечно, в первую
очередь это относится к жизни в квартирных общинах. В общей квартире, как писал
Вольфганг Шпиндлер («Курсбух»,
Община, живущая в
одной квартире, типично студенческое явление, на практике получила меньшее
распространение, чем в описаниях, которые час-то были лишь плодами воображения.
В
Несмотря на то
что такой образ жизни располагал к конфликтам и в таких квартирах царила
эстетика «do—it—yourself»
с ее творческим использованием старых
вещей и нацеленностью на полную автономность, многоярусная кро-вать
воспринималась как средоточие тепла и милого уюта, а множество цве-тов и
свободные правила поведения источали тепло точно так же, как куль-тура
дискуссий за кухонным столом [Trankle 1986:
201—208]. В этом тепле члены квартиросъемной общины на практике устремлялись к
приятному об-разу жизни и совершенствовали техники саморазвития, благодаря
которым субъект должен был понять себя и реализоваться уже через индивидуальную
деятельность.
СМЫСЛ
РАДОСТИ ОБЩЕНИЯ И ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТЬ МАЛЫХ РАЗМЕРОВ
Берлинский социолог Клаус Оффе заметил в
Семейная жизнь в
то время стала более многогранной, контакты с сосе-дями — более
многочисленными, дружба и знакомства становились все важ-нее, росла
вовлеченность людей в различные ассоциации. Именно потому, что семьи в среднем
становились меньше, жизнь в больших семьях стала вос-приниматься скорее как
исключение: количество одиноких домовладельцев увеличивалось, и одновременно
учащалось и усиливалось общение с людьми вне семьи — и это верно далеко не
только для среды левой альтернативы. Исследования общественного мнения
показывали, что все большее коли-чество людей считает «самыми верными друзьями»
отнюдь не членов сво-ей семьи. Так, в
Распространение
этих установок и практик вполне отвечало той ценнос-ти, которую придавали
социабельности. Так, опрос, проведенный в августе
Общие тенденции
проявлялись не только в росте социабельности, но и в предпочтении тех самых
«малых размеров», в рамках которых представители левой альтернативы и
организовывали свою жизнь. Опросы показывают, что социальные связи малого
масштаба на отдыхе и дома усиливались на протя-жении всех 1970-х гг. и
субъективно рассматривались как более важные. Сети малого масштаба стремительно
умножались в форме контактов между сосе-дями и сообществами с организованным
членством. Регулярное общение с соседями возросло с 51 % в
ТЕПЛО
«КОНКРЕТНОГО ОПЫТА» И ХОЛОД ТЕОРИИ
«"Внутренний мир", — писал Херман Глазер, —
стал прибежищем новой, но при этом узнаваемой романтической тоски по миру
нетронутому. <…> Но-выми кодовыми словами стали: природа, близость,
беспечность, чувства, счастье, игра, посиделки, мечта, восхитительный, простой»
[Glaser 2000: 370 f]. Такая эмоциональность прямо противоположна «холодной
личности» 1920-х гг., описанной Хельмутом Летеном. В литературе и искусстве
«новой вещественности» люди рассматривались как «движущиеся машины» и «ха-рактеры-маски»
[Lethen 1994: 29]. Люди были не под
внутренним, а под внешним надзором — они не смотрели в глубь себя, но ловили на
себе взгляд другого. На первом плане для них были не исповедь и покаяние, но
правила поведения и чувство вины. Если в 1920-е гг. человека мучил социальный
страх, то в 1970-е гг. — угрызения совести: таким образом, чистая совесть со-вместилась
с прежним императивом правильного поведения [Neckel 1991].
В классическом эссе о
1970-х гг. «Жажда опыта» Михаэля Ручки десяти-летие описано как время
окутавшего все теплого пара: всякая напряжен-ность, стремление к достижениям,
трудовым усилиям, строгости, самоогра-ничению, готовность к вознаграждению
только после многих лет упорства — все это стало восприниматься как барахло из
чулана буржуазной респекта-бельности. Теперь были востребованы расслабленность,
вкус к жизни, спон-танность, необязательность и удовольствие. «Утопия общих
понятий» и эйфория планирования 1960-х гг. остались в прошлом. Склонность к аб-страктным
понятиям, овеянная «особым родом холода», стала признаком «ригидного общества».
Требовалось упразднить социетальные институты, поощрявшие «холодный климат» и
потому чинящие непрерывное насилие над «внутренним миром эмоций». Требовалось
найти «жизненный контекст, в котором можно будет выразить себя лично, в котором
каждый может рас-сказать и истолковать свою собственную биографию и, более
того, хочет этого. <…> Иначе враждебный внешний мир поработит тех, что
выходят за границу своего внутреннего мира, принимая готовые модели поведения с
не-отъемлемыми от них обязательствами и ограничениями». Характерные для этих лет
«вечный поиск» и «тоску по индивидуальности» можно восприни-мать как бегство от
«нереальности жизни». Погружение во внутренний мир делало мир внешний
нереальным, далеким и абстрактным, словно затянутым плотным туманом [Rutschky 1980: 38, 57, 69, 112, 114].
В
Под сомнение были поставлены
авангардные движения Нового времени, были отвергнуты функционализм и новая
объективность, была оспорена ценность больших теорий, произошел отход от
универсализма Просвеще-ния, и вместо этого стало возможно обратиться к
традиционным формам и к субъективизму сказаний и романов, к историзму в
городском развитии и архитектуре, к повседневности в социологии, к позднему
экспрессионизму в кинематографе, к новым культам и новому благочестию в
церквах, к по-вествовательному стилю в историографии и к экзистенциальным темам
в философии. Культ непосредственности, выветривание возвышенных форм, анархизм
души, бескомпромиссное почитание конкретного, реляти-визм даже в научной теории
и замещение Эдипа Нарциссом как символи-ческим персонажем культурной критики [Habermas 1979: 30 f].
Особенно остро в
среде левой альтернативы семидесятых обозначился раскол между холодом
абстрактной теории, с одной стороны, и теплом поли-тики непосредственного
опыта, с другой. Это происходило в форме все более острых конфликтов между
старыми теоретиками-шестидесятниками из сту-денческого движения, бывшими заодно
с коммунистическими группами (раз-ного рода маоистскими и подобными
революционными группировками) и «недогматическими», «гедонистическими» левыми.
Весьма показательно, что ветеран шестидесятнического движения Вольфганг
Краусхаар в
Тяга к
конкретности проявлялась даже на уровне языка альтернативного движения, открыто
порвавшего с безликими языковыми абстракциями. Так, стали говорить
«пришпиливать» (schnallte) вместо «понимать», говорилось «выжатый» (abgeschlafft) вместо «уставший», вместо «отказываться от ве-щей»
говорили «вымести их прочь» (abschminken). В языке альтернативной среды встретились телесность,
чувственность и конкретность, вытеснившие сложную грамматику. Этот язык с его
широким распространением эмфати-ческих конструкций (много превосходных
степеней, частое употребление слов вроде «именно что», «конкретно», «очуметь» и
т.д.), общей тенденцией к подчеркнутому выражению чувств («чувствую себя как в
шоколаде», «я не могу с ним вместе работать», «у меня все чувства такие», «это
меня всего вру-бает на полную» и т.п.), подгонкой письменного языка к устному,
употребле-нием на письме таких приспособленных к немецкой фонетике неологизмов,
как «коннектить» или «шови» («мужской шовинист»), а равно с небрежной
неясностью выражений («это вот типа того», «ну вот как-то так») показывал
устойчивое превосходство чувственности и конкретности над понятийно вы-веренными
теоретическими формулами [Stubenrauch 1978; Czubayko 1997]. Сходным образом любимая музыка и ощущения тела
были важнее письмен-ного слова и текстуальности.
Франкфуртские
«спонти» (сокращение от «спонтанеисты», сторонники спонтанности) стали в
некотором смысле соединительным звеном между маоистскими коммунистическими
группами и левоальтернативной субкультурой конца семидесятых, в той мере, в
какой они предпочитали словесную культуру — теорию и
текстуальность. Они работали на автозаводе «Опель» в Рюссельхайме, намереваясь
тем самым проникнуть в «пролетарский жиз-ненный контекст» и революционизировать
его изнутри — перед их глазами были примеры «воюющей фабрики» и
уличных боев в Италии. Помимо как всегда закрытого биотопоса квартирной общины
они развивали альтернатив-ные проекты и инициативы. Спонти стали воплощением
полуполитизированного homo ludens, который, как писал Герд Кёнен, создает «сообщества
возбуждения», объединяясь со своими собратьями. По словам бывшего маоиста:
«Движение тогда было все, а цель должна была появиться по ходу. Прежде всего
была необычная жизнь с "новыми эмоциональными отноше-ниями"» [Kraushaar 2004; Koenen 2001: 327].
С другой стороны,
движение спонти нападало на «одеревеневший догма-тизм» «яйцеголовых, не знающих
наслаждения жизнью фетишистов теории» из маоистских и коммунистических
теоретических групп и из числа кадровых партийцев. Спонти хотели «иметь дело с
реальным, конкретным, практиче-ским материалом, а не с чьей-то абстрактной
чушью» [Becker 1984: 108, 112]. Таким образом, в
политических вопросах исходной точкой рассуждений должны были становиться
чувства, выражение которых «предъявлялось» по первому требованию как
удостоверение «подлинности» того, кто испытывал их. «Политическое, — как писал в
РАФ и «Движение 2 июня», обе эти социал-революционные
группы, создан-ные в результате распада студенческого движения в семидесятые
годы, пони-мали «пропаганду делом» как стратегию провокации, направленной на
то, чтобы расшатать и разрушить государство со всей его репрессивной инфра-структурой.
Они разделяли с левыми альтернативщиками интерес к конкрет-ным акциям и
презрение к теоретическому анализу. Но их подход был не-сравнимо более
брутальным и бескомпромиссным, враждебным государству и обществу как таковому.
Они одобряли антиавторитарный анархизм левой альтернативы, но упрекали
представителей этой среды в том, что те превра-щают его в утопию, тогда как он
должен стать действительным жизненным переживанием. При таком отношении к делу
практика этих двух групп стала «горячей», прямой и решительной. Терроризм
всегда осциллирует между двумя решениями, принятие которых требует известного
хладнокровия: уби-вать с целью уничтожить отдельных врагов или убивать, чтобы
спровоциро-вать государство на ответные действия («горячий» терроризм). Даже
самые отчаянные террористы зависят от общества, и особенно — от стабильной ра-боты
СМИ. Коммуникативная игра между терроризмом и СМИ следует пра-вилам, важным для
обеих сторон: обе стороны следуют логике зрелища, обе добиваются недвусмысленной
точности действий и эмоционального напря-жения, обе создают новости и пытаются
быть ближе к аудитории, обе ока-зываются в центре внимания элит и получают
известность. Уже анархисты конца XIX в. использовали СМИ для различных
провокаций: они были так же искусны в использовании динамита, как и во
взаимодействии с возникав-шей тогда желтой прессой. Эта близость доказывается и
опытом журналист-ской работы таких известных террористов РАФ, как Ульрике
Майнхоф и Хольгер Майнс, равно как и легендой, гласящей, что даже эмблема РАФ
была проанализирована коммерческим художником-профессионалом Хольмом фон
Четрицом на предмет силы ее воздействия на потенциальную аудиторию [Elter 2006: 1060—1074; Elter 2008]. Террористы внимательно следили за тем, как СМИ
отражали их акции, и снимали на видео своих жертв, например по-хищенного
Шлейера, видеозапись с участием которого в итоге попала в теле-визионный эфир.
Но такое взаимодействие работает и в другом плане: пресса всегда очень
заинтересована в эксклюзивных историях, интервью и иллюст-рациях, а терроризм —
идеальный их поставщик. Поэтому неудивительно, что гоняющаяся за сенсациями
желтая пресса легко нашла общий язык с терро-ризмом и благодаря таким
репортажам намного увеличила свои тиражи в 1970-е гг. Даже осторожная,
временами критическая леволиберальная жур-налистика, смотревшая на студенческое
движение с некоторой симпатией, институциализировалась в газетах и на
телевидении именно в 1970-е гг. [Hodenberg 2006: 361—439]. Политическая переоценка терроризма и
медийный шум вокруг него — продолжение этого процесса, ведь до
Левоальтернативная «конкретизация» всегда означала
раскрытие целесооб-разности и эмоциональной релевантности каждого явления для
частной жизни отдельного человека. Особого рода целостность, в которой
сочетались тело, ум и чувства, получает в этом контексте широкое
распространение в качестве базового морального понятия. В связи с отходом от
метатеорий в семидесятые была обретена шутливая свобода выступлений на таких
медиаплощадках, как основанный в
Решительный отказ
от эйфории вокруг ультрасовременного планирования благ и рациональной
реформистской государственной политики 1960-х гг., равно как и отказ от
теоретической работы и веры в абстракции со стороны студенческого движения и
коммунистических групп, стал важной харак-теристикой левоальтернативного
«тепла». Но левые альтернативщики, ком-мунистические группы и террористы имели
немало общего: прежде всего, они занимались фундаментальной критикой
государства. Общий протест против «запрета на работу» (Berufsverbot)[4], начавшийся в январе
Героически
охарактеризовать себя как жертву западногерманского поли-цейского режима — для
каждой леворадикальной группы именно это стало инструментом, при помощи которого
можно было отделиться от западногер-манской культуры стыда, где на первом месте
оказывалось чувство вины, отя-гощающей все общество. Протагонисты новых
движений дистанцировались от признававшегося авторитарным общества и от
культуры стыда поколения их родителей. Левые альтернативщики преобразовывали
свое былое страда-ние под властью родителей, рессентимент, историческую амнезию
и эмоцио-нально укоренившиеся привычки в отношения эмоциональной эмпатии, то-гда
как террористы реагировали на то же самое пламенной ненавистью, а
коммунистические группы — холодным расчленяющим анализом. Родители, на которых
смотрели как на неоправданно строгих и авторитарных, для всех левых
превратились в новых «фашистов». Символическое присвоение пози-ции жертвы
обратилось против родительского чувства вины, но в то же время спровоцировало
пересмотр истории нацизма.
Подведем итоги. В 1970-е
гг. социабельность и внутреннее чувство сме-шивались друг с другом: свобода от
принуждения и вовлеченность в собст-венный внутренний мир были двумя сторонами
одной медали. В политике и в повседневной жизни «фундаментальная либерализация»
Западной Герма-нии оказалась чреватой серьезными конфликтами. Несмотря на общее
уско-рение политических и культурных изменений в 1970-е гг., сходства между
левоальтернативной субкультурой, с одной стороны, и массовой культурой, с
другой, говорят о том, что их динамики были различны. Альтернативщики не просто
противостояли узколобой буржуазии своего времени: их долговре-менный
социетальный успех (по крайней мере в сравнении с ограниченным влиянием
коммунистических групп и террористических организаций) можно объяснить, только
если увидеть в нем выражение массовой культуры с ее предпочтением «тепла»
человеческих отношений всему остальному. Контр-культура того времени не была
столь радикально оппозиционна, как то хо-тела представить порожденная ею
философия.
Пер. с англ. А. Маркова
под ред. К. Корчагина
ЛИТЕРАТУРА
Balz 2008 — Balz H. Von Terroristen, Sympathisanten und dem starken
Staat. Die offentliche Debatte uber die RAF in den 70er Jahren. Frankfurt am
Becker 1984 — Becker F. Mein feministischer Alltag, Munchen: dtv., 1984. Bonnell, Hunt 1999 — Beyond the Cultural Turn. New Directions in
the Study of Society and Culture / V.E.
Bonnell, L. Hunt (Eds.).
Brockling et
al. 2001
— Gouvernementalitat der
Gegenwart. Studien zur Okonomisierung des Sozialen / U. Brockling et al. (Hrsg.). Frankfurt am
Chevalier,
Gheerbrant 1982 — ChevalierJ, Gheerbrant A. Dictionnaire des Symboles.
Czubayko 1997 — Czubayko A. Die Sprache von Studenten- und Alternativbewegung.
Dorsch 1981 — Dorsch P.E. Neue Medien im sublokalen Kommunikationsraum — Die so- genannte Alternativpresse im
sozialen Umfeld. Gutachten im Auftrag des Presseund Informationsamtes der
Bundesregierung. Munchen: Institut fur Kommunikationswis- senschaft, 1981.
Elter 2006 — Elter A. Die RAF und die Medien. Ein Fallbeispiel fur
terroristische Kommunikation // Die
RAF und der linke Terrorismus. Bd. 2 /
Elter 2008 — Elter A. Propaganda der Tat. Die RAF und die Medien. Frankfurt
am
Foucault
2004a — Foucault M. Geschichte der Gouvernementalitat I und II. Vorlesung
am
College de
France 1977—1979. 2 Bd. Frankfurt
am
Glaser 2000 — GlaserH. Deutsche Kultur. Ein historischer Uberblick von 1945 bis zur Ge-genwart. 2. Ausgabe.
Habermas 1979 — HabermasJ. Einleitung // Stichworte zur «Geistigen Situation der Zeit». Bd. 1: Nation und Republik /J. Habermas (Hrsg.).
Frankfurt am
Hodenberg 2006 — Hodenberg Ch. von. Konsens und Krise. Eine Geschichte der
westdeu- schen Medienoffentlichkeit 1945—1973.
Holtz-Bacha 1999 — Holtz-Bacha C. Alternative Presse // Mediengeschichte der Bundes- republik
Deutschland / J. Wilke (Hrsg.).
Klages 1983 — Klages H. Kleinraumige Sozialbeziehungen im Gesellschaftswandel
// Eine Generation spater. Bundesrepublik
Deutschland 1953—1979 / E.
Noelle-Neumann (Hrsg.). Munchen et al.: Saur, 1983.
Knauf 1972 — Knauf T. Release // Hundert Blumen. 1972. H.
3.
Koenen 2001 — Koenen G. Das rote Jahrzehnt. Unsere kleine deutsche
Kulturrevolution 1967—1977.
Kraushaar 1978 — Kraushaar W. Thesen zum Verhaltnis von Alternativ- und
Fluchtbewegung. Am Beispiel der frankfurter scene // Autonomie oder Getto? Kontroversen uber die Al-
ternativbewegung /
Kraushaar 2004 — Kraushaar W. Die Frankfurter Sponti-Szene. Eine Subkultur als
poli- tische Versuchsanordnung // Archiv
fur Sozialgeschichte. 2004. № 44.
Kuhn 2005 — Kuhn A. Stalins Enkel, Maos Sohne. Die Lebenswelt der
K-Gruppen in der Bundesrepublik der 70er Jahre. Frankfurt am
Laermann 1974 — Laermann K. Kneipengerede. Zu einigen Verkehrsformen der Berliner
«linken» Subkultur // Kursbuch. 1974. № 37.
Lemke 1997 — Lemke T. Eine Kritik der politischen Vernunft. Foucaults
Analyse der mo- dernen Gouvernementalitat.
Lethen 1987 — Lethen H. Lob der Kalte. Ein Motiv der historischen Avantgarden
// Die unvollendete Vernunft. Moderne versus
Postmoderne / D. van Kamper, W. Reijen
(Hrsg.). Frankfurt am
Lethen 1994 — Lethen H. Verhaltenslehren der Kalte. Lebensversuche zwischen
den Krie- gen. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1994.
Lindquist 1975 — LindquistN.T. Der Nachbar und das Allgemeine // Kursbuch. 1975. № 39.
Mohr 1992 — Mohr R. Zaungaste. Die Generation, die nach der Revolte kam. 3. Ausgabe. Frankfurt am
Musloff 2006 — Musloff A. Terrorismus im offentlichen Diskurs der BRD: Seine
Deutung als Kriegsgeschehen und die Folgen // Terrorismus in der Bundesrepublik. Medien, Staat und
Subkulturen in den 1970er Jahren / K.
Weinhauer, J. Requate, H.-G. Haupt (Hrsg.). Frankfurt am Main;
Neckel 1991 — Neckel S. Status und Scham. Zur symbolischen Reproduktion
sozialer Ung- leichheit. Frankfurt am Main;
Neswald 2006 — Neswald E.R. Thermodynamik als kultureller Kampfplatz. Zur
Faszinationsgeschichte der Entropie 1850—1915.
Noelle-Neumann
1976 —
Allensbacher Jahrbuch der
Demoskopie 1974—1976. Bd. 6 / E. Noelle-Neumann (Hrsg.). Wien; Munchen;
Noelle-Neumann,
Piel 1983
— Allensbacher Jahrbuch der
Demoskopie 1978—1983. Bd. 8 / E. Noelle-Neumann, E. Piel (Hrsg.). Munchen
et al.: Saur, 1983.
Offe 1998 — Offe C. Vier Hypothesen uber historische Folgen der
Studentenbewegung // Leviathan. 1998. № 26 (4).
Pflasterstrand
1976 —
Pflasterstrand. 1976. № 0.
Poth 1983 — Poth C. Mein progressiver Alltag. Reinbek: Rowohlt, 1983.
Reckwitz 2003 — Reckwitz A. Grundelemente einer Theorie sozialer Praktiken. Eine
sozial- theoretische Perspektive // Zeitschrift
fur Soziologie. 2003. № 32.
Reichardt 2007 — Reichardt S. Praxeologische Geschichtswissenschaft. Eine
Diskussions- anregung // Sozial.
Geschichte. 2007. № 22 (3).
Reichardt 2010 — ReichardtS. Authentizitat und Gemeinschaft. Eine Studie zu
Lebensfor- men und Lebensstil im linksalternativen Milieu der Bundesrepublik
Deutschland (Ende der sechziger bis Mitte der achtziger Jahre).
Rosch-Sondermann
1988 — Rdsch-Sondermann H. Bibliographie der lokalen Alternativ-
presse. Vom Volksblatt zum Stadtmagazin. Munchen et al.: Saur, 1988.
Rutschky 1980 — Rutschky M. Erfahrungshunger. Ein Essay uber die siebziger Jahre.
Sennett 1974 — Sennett R. The Fall of the Public Man.
Sonner 2005 — Werktatiger sucht uppige Partnerin. Die
Szene der 70er Jahre in ihren Klei- nanzeigen / F.-M. Sonner (Hrsg.). Munchen: Kunstmann, 2005.
Spindler 1978 — Spindler W. «Rock me!» Diskotheken, Buden, Laden // Kursbuch. 1978. №54.
Steffen 2002 — Steffen M. Geschichten vom Truffelschwein. Politik und
Organisation des Kommunistischen Bundes 1971 bis 1991.
Stubenrauch 1978 — Stubenrauch H. «ScheiBe», irgendwie blick ich da halt
nicht mehr durch. Eine philologische Miniatur uber die Sprache der
Sponti-Linken // Pad.-extra. 1978. № 3.
Tonnies 1991 — Tdnnies F. Gemeinschaft und Gesellschaft. Grundbegriffe der
reinen So- ziologie.
Trankle 1986 — Trankle M. Von Kommune und WG // Schock und Schopfung. Jugendasthetik im 20. Jahrhundert / W. Bucher, K. Pohl (Hrsg.). Darmstadt et al: Luchter-
hand, 1986.
Verheyen 2010 — Verheyen N. Diskussionslust. Eine Kulturgeschichte des
«besseren» Ar-guments.
[1] Впервые опубликовано в: BEHEMOTH: A journal on civi-lisation. 2010. № 2.
[2] Ордолиберализм — немецкая ветвь неолиберализма, в рам-ках которой предполагается, что государство ограничива-ется созданием самого экономического строя, в то время как дальнейшее регулирование экономики происходит спонтанно. — Примеч. ред.
[3] Примеры такого праксеологического подхода см. в: Reck— witz 2003; Reichardt 2007; о понятии «управменталь- ность»: Brockling et al. 2001; Foucault 2004a, 2004b; Lemke 1997; обзорное исследование среды левой альтернативы: Reichardt 2010.
[4] Запрещение коммунистам и некоторым другим группам граждан занимать должности в государственных учреж-дениях, учебных заведениях и т.п. — Примеч. ред.