(Рец. на кн.: Introducing the New Sexuality Studies. 2nd edn. L.; N.Y., 2011; Herzog D. Sexuality in Europe: A Twentieth-Century History. N.Y., 2011;Johansson T. The Transformation of Sexuality: Gender and Identity in Contemporary Youth Culture. Aldershot, 2007)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 5, 2012
ИСТОРИЯ
СЕКСУАЛЬНОСТИ И ПОНЯТИЯ О НЕЙ В XX ВЕКЕ
INTRODUCING
THE NEW SEXUALITY STUDIES / Eds.
S. Seidman, N. Fischer, C. Meeks. — 2nd edn. — L.; N.Y.: Rout- ledge, 2011. — XVI, 571 p.
Herzog D. SEXUALITY IN
Johansson T. THE TRANSFORMATION OF SEXUALITY: Gender and Identity in Contemporary
Youth Culture. —
Современная история сексуальности — как комплекса
разнообразных проявле-ний человека в качестве сексуального (то есть
испытывающего желание и стре-мящегося быть желанным) существа в их культурном,
идеологическом, поли-тическом, правовом и т.п. контекстах — настолько тесно
связана с историей ее изучения, что рассматривать их порознь едва ли возможно.
Под воздействием различных факторов сексуальность с начала XX в.
трансформировалась на За-паде определенным образом, и наука фиксировала и
объясняла эти изменения; с другой стороны, наука о сексуальности сама стала
фактором, активно влияю-щим на соответствующие представления и действия людей,
и сыграла свою роль в так называемой сексуальной революции — одной из
социальных революций, произошедших за последнее столетие. Понимать эту
трансформацию лишь как «либерализацию» секса в науке и жизни было бы
упрощением; точнее говорить о денатурализации понятия сексуальности в науке и о
сложной, нелинейной трансформации сексуальности в повседневной жизни.
Исследование
сексуальности в ее сегодняшнем понимании началось на Западе с
поздневикторианской сексологии, занимавшейся сексуальными заболеваниями и
описывавшей определенные типы сексуального поведения в категориях бо-лезни
(патологии). Сексуальность мыслилась в сугубо природном плане, как врожденное
свойство человека, движимого сексуальным инстинктом, за которым стоят инстинкт
продолжения рода или материнский инстинкт, а все остальное считалось
отклонением от нормы, грехом, извращением или «грубой непристой-ностью»,
подлежащими лечению и/или уголовному преследованию. Как из-вестно, именно за
«грубую непристойность» с другим мужчиной был приговорен к уголовному наказанию
Оскар Уайльд.
Следующей вехой стал
психоанализ Зигмунда Фрейда, который начал было отделять эротизм от
биологических механизмов, однако все же находился под влиянием теории
наследственности, увлекавшей его предшественников — сексо-логов. Зато он
оставил после себя влиятельные концепции эдипова комплекса и комплекса
кастрации, а также «воли к смерти». Последняя имела большое значе-ние для
позднейших размышлений о желании как результате действия антагони-стических сил
— воли к жизни и воли к смерти, как безграничном источнике энер-гии, связанной
с динамикой созидания/разрушения. За пределами науки интерес к этому предмету
выразился в разнообразной культурной продукции на тему «смертоносности» секса.
(К слову, характер этой «смертоносности» также претер-пел трансформацию: если в
конце XIX в. секс и смерть могли ассоциироваться че-рез роды, нередко
заканчивавшиеся летальным исходом для матери или ребенка, то в конце XX в.
наглядным проявлением связи секса и смерти стал СПИД.)
Начатое Фрейдом
продолжил Жак Лакан: он поместил желание в сферу сиг- нификации и, таким
образом, отделил психоанализ от предшествующей научной традиции, объяснив, что
сексуальность необходимо понимать отдельно от размножения, то есть что
сексуальное желание не соответствует биологическому ин-стинкту сохранения рода.
«Социализация» желания была по-своему продолжена Мишелем Фуко в знаменитой
«Истории сексуальности» (1976—1984). Фуко по-казал, что сексуальность служит
инструментом организации власти в обществе, что желания всегда заключены в
систему подавления и освобождения. Акцент Фуко на дискурсивном конструировании
эротизма и на его связи с производством и распределением властных отношений, а
также субверсия оппозиции «гомосек-суальный/гетеросексуальный» повлияли на
феминизм и так называемую квир- теорию — скорее сексуально-политическое, нежели
научно-теоретическое движе-ние, расцветшее в начале 1990-х гг. (Джудит Батлер,
Гейл Рубин, Ева Седжвик)[1].
Здесь-то и
происходит — или, скорее, завершается — та «революция» в изуче-нии секса, о
которой говорится в предисловии к «Введению в новые исследования сексуальности»
(2011) под редакцией Стивена Сейдмана, Нэнси Фишер и
Чета Микса. Такие аспекты секса, как желание, удовольствие,
идентичность, нормы сексуального поведения и т.д., «признаются сегодня ведущими
учеными в этой области в качестве социальных явлений» (с. XV).
По словам редакторов сборника, новому по-ниманию
сексуальности первоначально спо-собствовали общественные деятели, которые
утверждали, что традиционная трактовка жен-ской сексуальности служит пониманию
роли женщины в обществе как жены и матери. С по-лучением женщинами большей
социальной и экономической независимости после 1960-х гг. значительно
разнообразнее стали и формы проявления их сексуальности: если для одних
сексуальность по-прежнему означает обес-печение потомства, то для других это
скорее чувственное удовольствие, не связанное с бра-ком и детьми, к
приобретению которых они могут и не стремиться. Наряду с женским дви-жением,
утверждающим социальную сконструированность женской сексуальной идентич-ности,
развиваются движения геев и лесбия-нок, доказывающих социальную и историче-скую
сконструированность сексуальных идентичностей и ролей как таковых, то есть
самой сексуальности. За общественными деятелями последовали ученые, за-нявшиеся
социальными образцами сексуального поведения и сексуальных норм, но тогда, в
1970-е гг., еще не видевшие или не признававшие воздействия соци-альных сил на
тело, желание и идентичность. Исследование этого воздействия, то есть глубоко
социальная трактовка сексуальности, — вот принципиальное от-личие новых исследований
сексуальности от старых.
Первое издание
«Введения…» вышло в
Дополнительное
обоснование принятого в сборнике подхода дается в откры-вающей книгу статье С.
Сейдмана «Теоретические перспективы»: хотя челове-ческие импульсы, побуждения и
желания и имеют биологическую основу, но «именно социальные силы придают
биологической реальности форму "сексуаль-ности". Индивиды и группы
наделяют значениями телесные ощущения и чувства, превращают эротические акты в
идентичности и создают нормы, проводящие раз-граничение между приемлемыми и
неприемлемыми сексуальностями» (с. 3). Вы-делив среди социологических подходов
работу Джеффри Викса, марксизм и фе-минизм, Сейдман заключает: «Если дети
должны вырасти гетеросексуалами, если мы должны связывать секс с любовью и
браком, то это потому, что определенные группы устанавливают такие нормы» (с.
12). Как приходят к подобным убежде-ниям и каковы их последствия для человека и
общества — вот, по мнению Сейдмана, важные вопросы для исследователя.
Соответственно, следующая, вторая часть сборника посвящена смыслам,
приписываемым сексу (путь к созданию се-мьи и производству потомства, инстанция
власти, выражение любви, знак взрос-ления и т.д.), и тому, как эти смыслы
определяются данной культурой.
О том, как культура
конструирует само наслаждение (и как наше переживание наслаждения отражает
культурные ценности, господствующие убеждения, стан-дарты), рассказывает в
статье «Сексуальное наслаждение» Келли Джеймс. Она показывает, что культурно
обусловленными нормами определяются место поиска и способ выбора партнера,
критерии привлекательности, сексуальные роли, сек-суальное поведение и т.д. —
вплоть до восприятия частей тела. Человек рано усваивает соответствующие нормы
и начинает воспринимать одни части тела как «сексуальные», другие — как
«несексуальные», одни — как «хорошие», «чистые», другие — как «плохие»,
«грязные». Соответственным образом маркируются и способы сексуального
взаимодействия: хотя анальный секс «может быть обычной практикой <…>,
но это действие не получает такой же нормативной поддержки, что и вагинальное
проникновение». Причем здесь мы сталкиваемся с «одной из загадок сексуального
наслаждения», когда «нам нравятся сексуальные действия, считающиеся в нашем
обществе нежелательными» (с. 35). К статье К. Джонс те-матически примыкает
статья Джульет Рихтерс «Оргазм», кратко демонстрирую-щая, что «переживание
оргазма значительно различается в разных культурах и в разные исторические
эпохи» (с. 100)[3]. Есть в сборнике и статья
(автор — Саймон Харди), специально посвященная «социальному конструированию»
анального секса — его связи с равенством полов и сексуальных ориентаций, со
столкнове-нием «фаллической модели сексуальности» (нормативной и
патриархальной) и различных «перверсивных» сексуальностей (с. 106). Среди
других тематических групп статей, призванных отразить современные тенденции в
исследованиях сек-суальности, — «Гендер и сексуальность» (в этой части
рассматриваются трансгендерность, транссексуальность, «квир» и т.д.),
«Сексуальные идентичности» (гетеро-, гомо- и бисексуализм), «Сексуальные
институции и сексуальная ком-мерция» (порноиндустрия, проституция и т.д.).
Не менее богатый по
материалу и притом более цельный ответ на вопрос о трансформациях сексуальности
в XX в. дается в работе «Сексуальность в Ев-ропе: История XX века» (2011)
Дагмар Херцог — американского историка, круп-
нейшего специалиста по сексуальности и смежным темам: гендеру, интимности и
т.д.[4] В новой своей книге Херцог
стремится показать сложность и противоречи-вость исследуемого предмета и
истории его трансформации. Нарратив о либера-лизации секса, по мысли Херцог,
есть вредное упрощение: сексуальная свобода амбивалентна, а защита сексуальных
прав постоянно наталкивается на препятствия[5].
Одна из центральных сюжетных линий в ее рассказе — регулярные «от-каты назад»,
постоянная обратная реакция против таких прав, как свободный до-ступ к
контрацепции или свобода гомосексуальных отношений. При этом речь идет о
процессах, связанных не только с политической властью и церковью, но и с
движениями «снизу» и происходивших не только во времена национал-социа-лизма в
Германии, фашизма в Италии, Испании и Португалии и сталинизма в СССР, но и в
начале XXI в. В самом
деле: сексуальный консерватизм, или нео-фундаментализм, присущ современным
европейским христианству, иудаизму и исламу, и насилие, с которым сталкиваются
участники гей-парадов в посткоммунистической Восточной Европе (в том числе в
России), свидетельствует о том, насколько спорным остается понятие сексуальной
свободы.
Иные
изменения, которые претерпела евро-пейская сексуальность за последнее столетие
и которые демонстрирует Херцог, разительны. Если, скажем, в начале XX в. идея предупреж-дения
беременности воспринималась обще-ством враждебно, а власти поощряли прости-туцию
как нечто полезное и даже необходимое для института семьи, то в конце века все
иначе: проституция и аборты воспринимаются как бо-лее аморальные действия, чем
контрацепция. Последняя, кстати, была одной из решающих причин сексуальной
революции в Европе XX в., утверждает Херцог, — и этот тезис уже знаком
заинтересованному читателю по «Трансфор-мации интимности» (1992) Энтони
Гидденса, который писал: «Возникновение того, что я на-зываю пластичной
сексуальностью, было ре-шающим для эмансипации, имплицитно под-разумеваемой в
чистых отношениях, равно как и для притязания женщин на сексуальное
наслаждение. Пластичная сексуаль-ность — это децентрализованная сексуальность,
освобожденная от репродуктив-ных потребностей. Она имеет свои источники в
тенденции, берущей начало в конце XVIII в. и прямо связанной с ограничением
размеров семьи; однако в даль-нейшем она развивается как результат
распространения современной контрацеп-ции и новых репродуктивных технологий»[6]. Усовершенствованные способы
контрацепции и изменение отношения к ней имели огромное значение прежде всего
для интимной жизни женщин, чья «эмансипация» служит иногда синонимом
«сексуальной революции». Этой традиционной теме[7]
отведено немало места в книге Херцог, рассказывающей об отношении к женщине при
фашизме и на-цизме, влиянии двух мировых войн на гендерные отношения,
сексуальной рево-люции в конце 1960-х гг. и современных отношениях между
полами. Однако она также касается вопросов, нередко обходимых стороной:
мастурбации, лесбийской любви, проституции, секса в браке, — подчас обнаруживая
при этом расхождения между господствующими нормами и частными, приватными
практиками.
Если не сводить
сексуальную революцию только к отмене «двойного стан-дарта» — признанию за
женщиной права на обладание собственной сексуаль-ностью и сексуальное
наслаждение, то в общем ее можно определить так: секс был наделен небывалым
значением, а сексуальность — переосмыслена. Никогда прежде секс не считали
столь важным для индивидуальной идентичности. Именно это обстоятельство сделало
возможным расширение прав женщин, геев и т.д. По убеждению Херцог, это не
столько заслуга левых активистов, сколько следствие капитализма, при котором
были эротизированы реклама, одежда и поп- культура. Именно возросшее до крайней
степени напряжение между коммерцией и правовым сдерживанием привело к более
либеральной политике (хотя, следует повторить, этот спор не окончен, и кое-где в
Европе сохраняется религиозная и политическая оппозиция современным сексуальным
нравам).
Возросшее
значение секса и переосмысление сексуальности Херцог фиксирует уже в самом
начале XX в. Это было обусловлено рядом факторов, прежде всего — вниманием
прессы к проблеме проституции, связанным, в свою очередь, с распро-странением
венерических заболеваний (в том числе в европейских колониях Ев-ропы),
урбанизацией и проблемой занятости рабочего класса. Широкая дискуссия о
проституции непредвиденным образом сказалась на жизни женщин из низших слоев
общества — усложнила жизнь служанок, прачек, официанток и др., прежде имевших
возможность заниматься проституцией «сезонно», в течение лишь не-скольких лет,
для дополнительного заработка, а затем благополучно переходить к семейной жизни
или более респектабельной работе. Среди других причин (или признаков?) роста
значения секса — поиск способов регулирования рождаемости, а также «возросший
вуайеристский интерес общества к скандалам, связанным с однополыми связями, во
многих из которых фигурировали высокопоставленные военные, представители
аристократической элиты и знаменитости» (с. 6). Словом, секс приобрел
политическое измерение, а развернувшаяся дискуссия о сексе по-влияла на то, как
его практиковали. Уже между 1900 и 1914 гг. появились феми-нисты и феминистки,
настаивавшие на праве женщины быть сексуальным субъ-ектом (а не только
объектом), связывавшие секс не столько с деторождением, как это делала
католическая церковь, терявшая в ту пору моральный авторитет, сколько с любовью
и ратовавшие за применение контрацептивов в браке.
Столь же подробно
рассматривает Херцог и последующие периоды: 1914—1945, 1945—1965, 1965—1980 и
1980—2010 гг. Как следует из этого изложения, транс-формация сексуальности
действительно не должна рассматриваться как поступа-тельная эмансипация или
либерализация[8]. Сексуальность испытывала
влияние таких разных факторов, как развитие сексологии и попытки ученых заново
опре-делить желание, развитие рыночных отношений и научно-технический прогресс,
соотношение сил в национальных правительствах (правые и левые, консерваторы и
либералы и т.д.), смена поколений и военные конфликты. Херцог, разумеется,
говорит и об ослаблении в 1930—1960-х гг. влияния церковных догм, касающихся
секса; и о росте общественного внимания к проблеме сексуального насилия; и о по-ощрении
сексуального самоопределения женщин и женском движении в 1970— 1990-х гг., — но
она также показывает, что сексуальная политика в Европе XX в. была намного сложнее. В конце
концов, дело было не только в повторяющейся ре-акции против либерализации, о
чем было сказано выше, но и во внутренних про-тиворечиях самой либерализации
(для обоснования контрацепции прибегали к расизму и т.д.). Некоторые из этих
противоречий актуальны сегодня: как отно-ситься к коммерциализации
сексуальности и сексуализации торговли (роль раз-вития потребительского
капитализма, медиа и рекламной индустрии в сексуаль-ной революции обсуждается в
главе о 1965—1980 гг.); как трактовать проституцию и вообще связь (или ее
отсутствие) между любовью и сексом и др.
Реконструкция
прошлых конфликтов, убеждена Херцог, полезна, поскольку способна расширить наш
кругозор и заставить «быть скромнее» в попытках уста-новить, что в сексе
естественнее, что лучше, а что — нет (с. 2). Так, например, сего-дняшняя
обеспокоенность «распространением» безэмоционального секса, якобы связанным с
широкой доступностью порнографии в Интернете, явно не учитывает истории
сексуальности, которая говорит о том, что это намного более обычная практика,
чем может казаться. Рассмотрев в книге не только то, что у европейцев считалось
нормальным (с точки зрения бога, соседей или врачей), но и то, что они находили
волнующим, Херцог приходит к выводу: секс стал таким мощным поли-тическим и
экономическим инструментом в Европе XX в. потому, что люди испы-тывали к нему столь сильные и
столь разные эмоции. К слову, эти эмоции хорошо переданы в книге Херцог,
содержащей немало иллюстраций: от фотографии группы работниц французского
борделя начала XX в. до
современной социальной рекламы — плаката на тему защиты от насилия в семье.
Об относительном характере либерализа-ции
сексуальности по-своему свидетельствует и книга шведского исследователя
Томаса Йохансона «Трансформация сексуальности: Гендер и
идентичность в современной молодежной культуре» (2007). Работа основана на
прове-денном в 2000—2001 гг. в Швеции крупном со-циологическом исследовании гендера
и сексу-альности в молодежной среде и имеет целью представить его результаты,
поместив сделан-ные наблюдения в широкий научный контекст изучения этих
вопросов (преимущественно в рамках англосаксонской традиции). Исследо-вание
показало, в частности, что, хотя способ думать о сексе и сексуальное поведение
моло-дежи характеризуются сегодня эксперименти-рованием и свободой, все же
свобода и равно-правие в проявлениях сексуальности мужчин и женщин по-прежнему
не достигнута: моло-дые женщины во многом страдают от мужского сексизма,
стремления к угнетению и доминированию и т.д. Исходя из концепций Норберта
Элиаса («О процессе цивилизации») и Мишеля Фуко («История сексуальности»),
автор ставит перед со-бой вопрос: как на самом деле регулируется сексуальная жизнь
молодежи и что такое на самом деле сексуальная свобода?
Будучи
социологом, Йохансон отвергает биологический детерминизм и разде-ляет мнение о
том, что сексуальность имеет «культурную» природу. Ее конструи-руют,
сознательно и бессознательно, сексологи, феминисты, журналисты, психоло-ги и
др.: их работа служит легитимации определенного взгляда на сексуальность, а
также формирует наше сексуальное поведение. Особую роль автор отводит здесь
средствам массовой информации и вообще медиа, будь то ток-шоу, документаль-ные
или художественные фильмы, не говоря о практических пособиях; во многих
отношениях они заменили собой и науку, и сексуальное образование в школе, рас-крыв
перед нами возможности «гиперреального исследования сексуальности» (с. 11).
Йохансон называет это медиаизацией сексуальности. Медиа в значитель-ной степени
определяют сегодня то, как мы думаем о сексе, говорим о нем и прак-тикуем его;
обсуждение сексуальности трансформировано теперь в «поток изоб-ражений и
фантазмов, производимых и распространяемых различными медиа» (там же). Для
осмысления этого феномена, считает Йохансон, полезен уже не Фуко, а Бодрийяр с
его теорией, что симулированная реальность формирует ре-альность социальную, то
есть наше восприятие и сознание. Отношения между двумя реальностями, однако, не
столь однозначны, о чем свидетельствует обсуж-даемое в книге шведское
исследование. С одной стороны, медиа-репрезентации желания сказываются на
конструировании гендера и сексуальности девушек и юношей, которые используют
соответствующие модели, рассказывая свои исто-рии и делясь своим опытом и
своими чувствами. С другой стороны, несмотря на экспериментирование с
сексуальностью в медиа, в молодежной среде было зафик-сировано и
культивирование традиционных концепций гендера и сексуальности.
Рассматриваемое в
книге социологическое исследование[9] показало не толь-ко
предсказуемые для Швеции (как страны, считающейся весьма либеральной в плане
сексуальных ценностей) высокий процент разовых сексуальных связей, частую смену
партнеров и «уменьшение различий между полами», но также и со-хранение
гендерных стереотипов в отношении к гомосексуализму и порнографии (с. 39).
«Хотя либеральный взгляд на сексуальность имеет сильное влияние на позиции и
поступки молодежи, это не значит, что "все позволено". Напротив, сек-суальность
остается такой областью, где существуют правила, нормы и стан-дарты» (с. 40).
Так, хотя порнография и может интерпретироваться в феминист-ском ключе как
обладающая для женщин «освобождающим» эффектом, но все же более распространена
интерпретация, поддерживающая понятие о мужском господстве. Юноши часто не
толерантны к гомосексуализму, причем в основном к мужскому. Девушки, напротив,
не нуждаются в защите своих гетеросексуаль-ных идентичностей и проявляют
большую толерантность. Последнее наблюдение Йохансон объясняет тем, что
гомофобия связана с традиционным гендерным по-рядком, а женщины часто
выигрывают от его подрыва (с. 44).
В целом, как
показали опросы (касавшиеся верности/неверности, любви, го-мосексуальности,
порнографии и идеала красоты), шведская молодежь активно признает создание и
конструирование их собственной сексуальности, отдает себе отчет в установленных
пределах и во влиянии на человеческую свободу таких факторов, как гендер,
этническая и классовая принадлежность, но при этом, в большинстве своем,
разделяет либеральную идею личной свободы самостоя-тельно определять свою
сексуальность. Йохансон пишет: «В наши дни молодежь оказывается в поле
напряжения между строгой сексуальной этикой и сексуаль-ной либерализацией,
между гендерным притеснением и сексуальным равенством, между оформлением новых
типов сексуальных образцов и соответствием тради-ционным социальным формам» (с.
102). Зафиксированные изменения по сравне-нию с 1970-ми гг. при этом
разнообразны. Большое значение для восприятия и конструирования собственной
(например, бисексуальной) идентичности полу-чили Интернет и создающиеся в нем
сообщества. Изменились взгляды на посто-янство, что, вероятно, связано с
изменившимся ощущением времени, в результате чего сегодня не принято считать,
что партнер в браке или работа выбираются на всю жизнь.
Любопытен эпилог под
названием «Киберпространство, медиа и сексуаль-ность», где Йохансон
возвращается к вопросу о «медиаизации» — влиянии «ме-дийных» репрезентаций
сексуальности на конструирование позднемодерной сек-суальности. Указав на
чрезвычайную актуальность «Понимания медиа» (1964) Маршалла Маклюэна, Йохансон
вновь вспоминает Бодрийяра и его теорию си-муляции — автономизации знаковых
систем в индустриальную эпоху и их пре-валирования над «природой» в эпоху
постмодерна, когда такие социологические категории, как класс, гендер и
этничность, уже не имеют былого значения, по-вседневная жизнь потеряла многие
изначальные смыслы, а сексуальность, как и религия, утратила экстатичность и
загадочность. Вместе с тем Йохансон неод-нократно повторяет: до какой степени
медиа повлияли на сексуальность, не-известно. Даже если мы принимаем этот
тезис, осторожно замечает он, «все же непросто установить ясные, наблюдаемые
изменения в повседневной жизни. <…> Читая литературу о
киберпространстве и медиаизации, мы сталкиваемся с обра-зом полностью
трансформированной социальной и культурной реальности. Оче-видно, в подобного
рода литературе присутствуют серьезные преувеличения» (с. 111). Кажется, что
формирование идентичности происходит вне массовой культуры и медиасферы — если
только подобное наблюдение не результат за-трудненности изучения влияния медиа,
оговаривает Йохансон. В заключение он замечает: «Может, и есть доля истины в
том, что говорит Бодрийяр. Но точно так же, как мы можем обнаруживать знаки
медиаизации, меняющейся реальности и симуляции, есть также множество знаков,
указывающих на обратное — на новые способы производства значения, организации
работы сообщества и конструиро-вания, а не постоянных идентичностей. Бодрийяр
рисует картину постэмоцио-нального общества, но в то же время существует немало
свидетельств существо-вания <…> эмоционального общества. В современном
западном обществе люди много говорят, работают со своими эмоциональными
проблемами и уделяют вни-мание тому, как они чувствуют и проживают жизнь» (с.
115). Результаты опросов подтверждают тот факт, что Интернет «стал частью
повседневной жизни и сек-суальности» (с. 118), но влияние медиа тем не менее
амбивалентно. С одной сто-роны, мужчины и женщины изображаются в кино, рекламе
и т.д. стереотипно, как совершенно разные существа, и в силу этого мы усваиваем
определенный взгляд на гендер; гетеросексуальные отношения строятся по моделям,
основанным на медиаобразах счастливых пар и т.д. В конце концов, еще от того же
Гидденса мы знаем, что «комплекс романтической любви» по-прежнему имеет большое
значе-ние в жизни юношей и девушек, а он зачастую поддерживается в медиа. С
другой же стороны, в медиа часто рисуются утопические картины, показывается
альтер-нативное положение вещей, в том числе — экспериментирование с идентично-
стями. Таким образом, они и ставят под сомнение господствующий социальный
порядок, и в то же время укрепляют его (с. 121).
Предложенная Йохансоном
интерпретация результатов социологического ис-следования содержит больше
вопросов, чем ответов. Возможно, это не случайно, и тезис Гидденса о том, что
сексуальная революция не завершена[10],
спустя 15— 20 лет все еще справедлив. Завершена ли она в науке — вполне ли
оформился подход, пришедший на смену сексологическим и психоаналитическим
попыткам установить «последнюю истину» о сексуальности? Марк Фенемор в обзоре
новых работ, посвященных истории сексуальности в Германии XX в. (прежде всего в Третьем рейхе)[11], писал, что исследование
сексуальности требует учета конкрет-ной культурной среды (milieu—specific history of sexuality). Подобный ракурс по-может отказаться от редуцирующего
разделения обществ на «просексуальные» и «антисексуальные» и прийти к «более
точному определению "сексуальной ли-берализации"». Как
представляется, эта цель во многом достигнута Дагмар Херцог в рассмотренной
нами книге. Одним из важных объектов современного ис-следования сексуальности,
продолжал Фенемор, должны стать молодежные субкультуры, репрезентируемые,
например, в журналах для тинейджеров (обсуж-дение в которых одежды, моды и
музыки, несомненно, связано с тем, как опре-деляется, интерпретируется и
переживается сексуальность), а эффективными инструментами — «повседневная,
устная история и биографические подходы». Этим принципам отчасти соответствует
работа Томаса Йохансона. Она и другие описанные выше книги по-своему отвечают задаче,
сформулированной Фенемором как «многоуровневое и неоднозначное понимание
сексуальности»[12].
[1] Так,
в общем виде, описана история понятия сексуальности в кн.: BristowJ. Sexuality. L.; N.Y.: Routledge, 1997; ср.:
[2] Наряду с Кеном Пламмером, заметившим однажды: ничто не является сексуальным, и лишь обозначая что-либо в ка-честве такового, мы его делаем таковым (см. с. 19).
[3] См. на эту тему: Мюшембле Р. Оргазм, или Любовные уте-хи на Западе: История наслаждения с XVI века до наших дней / Пер. с франц. О. Смолицкой. М.: НЛО, 2009.
[4] Предыдущие книги автора: Herzog D. Intimacy and Exclu-sion:
Religious Politics in Pre-Revolutionary
[5] Этой теме посвящена статья Д. Херцог, вошедшая в на-стоящий тематический номер «НЛО». — Примеч. ред.
[6] Гидденс Э. Трансформация интимности / Пер. с англ. В. Ану- рина.
СПб.: Питер, 2004. С. 31. Ср.: «Эффективная конт-рацепция означала больше,
нежели просто возрастающие возможности ограничения беременности. В сочетании с
другими вышеуказанными факторами, воздействовав-шими на размеры семьи, она
означала глубокий переход в личной жизни. Для женщин — а также для мужчин, хотя
и в несколько ином смысле, — сексуальность стала <…> по-тенциальной
"собственностью" индивида» (Там же. С. 54). Обе цитаты уточнены по
оригиналу: Giddens A. The
Trans-formation of Intimacy: Sexuality, Love and Eroticism in Modern Societies.
Stanford:
[7] Ср.: Allen A.T. Women in Twentieth-Century
[8] Существует
по меньшей мере еще одно изложение исто-рии сексуальности XX в. как
противостояния опасностей и радостей секса, демонстрирующее регулярную смену
либерализации новыми ограничениями и новыми фор-мами репрессивной сексуальной
морали: McLaren A. Twen—tieth—Century Sexuality: A History.
[9] К сожалению, в книге не приводятся высказывания респон-дентов, а содержатся только описание опросов, интерпре-тация их результатов и размышления Йохансона о пред-мете исследования.
[10] См.: Гидденс Э. Указ. соч. С. 55.
[11] Fenemore M. The Recent Historiography of Sexuality in Twen-tieth-Century
[12] Ibid. P. 763.