(пер. с англ. А. Щербенка)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2012
Ключевые слова: дневник, самореализация,
интеллигенция, индивидуализм и коллективизм, личная жизнь, идеология
Йохен Хелльбек
ЖИЗНЬ, ПРОЧТЕННАЯ ЗАНОВО: САМОСОЗНАНИЕ
РУССКОГО ИНТЕЛЛИГЕНТА В РЕВОЛЮЦИОННУЮ ЭПОХУ (1900—1933 гг.)
На протяжении
Денисьевская
начала вести дневник в
В некоторых отношениях
взгляды Денисьевской на себя и на окружающий мир претерпели за время ее жизни
драматические изменения. Она не только приняла советскую власть, с которой
первоначально не желала иметь ничего общего, но и пересмотрела свои взгляды на
пол и секс, одиночество и самореа-лизацию, включая само понятие «личной жизни».
Однако, несмотря на эти разрывы, ее базовые представления о себе и своей роли в
мире остались не-изменными: ощущение того, что ее человеческий долг обязывает
ее стать «личностью» с развитым «мировоззрением»; преклонение перед литературой
как зеркалом жизни; использование дневника как лаборатории собственного «я»;
вера в законы истории как источник окончательного смысла. Иными словами,
неизменным оставалось ее понимание себя как представителя русской интел-лигенции.
Траектория дневника Денисьевской, охватывающая более трех десятилетий, дает
редкую возможность проследить непрерывную разработку этоса интеллигенции,
отмеченного приверженностью к самосовершенствова-нию, предполагающего
формирование целостного универсалистского «мировоззрения» и ориентированного на
деятельность на благо исторического про-гресса. В конечном счете Денисьевская
стала рассматривать советский режим как единственный легитимный носитель
ключевых ценностей интеллигенции. Чтобы интегрироваться в советский порядок, ей
пришлось трансформировать себя из независимого наблюдателя и комментатора в
коммунистического ак-тивиста. В числе прочего, приятие советской власти как
исторически легитим-ной силы предполагало согласие с осуществляемым ею
революционным наси-лием, согласие, которое лишило ее физических и
интеллектуальных возможностей защищаться от этого насилия, когда оно вторглось
в ее жизнь.
Дневник Денисьевской и
та работа над собой, которую он одновременно документирует и двигает вперед,
вносит коррективы в популярный нарратив о русской интеллигенции как жертве
советской власти и о большевистских ценностях как органически чуждых
«прогрессивным» воззрениям интелли-генции, выступающей за постепенные реформы[2]. Мы видим, напротив, что
Денисьевская активно стремится выработать свое мировоззрение в непрерывном
диалоге с культурными предписаниями, которые она берет из окружающего мира и
настойчиво реинтерпретирует, стремясь понять исторические нужды сегодняшнего
дня и адаптироваться к ним. Периоды социально-политических потрясений —
наиболее плодотворная почва для дневника Денисьевской, по-скольку они обостряют
потребность автора в соединении прошлого и настоя-щего для придания связности
автобиографическому «я». В то же время кон-курирующие политические идеологии —
чертежи будущих миров, которые революция вынесла на поверхность, — подталкивали
Денисьевскую к тому, чтобы переопределять себя в соответствии с тем
направлением, в котором, по ее мнению, двигалась история. Рефлексирующая
личность XX в., она сама стала незавершенным идеологическим проектом, активным
и творческим участником разработки политических идеологий революционного
периода.
На структурном
уровне политические идеологии, понимаемые как партий-ные программы большевиков
или кадетов, могут показаться фиксированными и четко очерченными. Но если мы
понимаем идеологию не как предзаданный, фиксированный корпус текстов, а как
идеологический фермент, воздействую-щий на человека, мы обнаруживаем большое
количество вариаций и творче-ских адаптаций, претерпеваемых идеологией в ее
взаимодействии с субъек-тивными аспектами конкретной личности. Человек
выступает здесь в роли распределительного центра, в котором идеология
распаковывается и персо-нализируется, в процессе чего человек переделывает себя
в субъекта с отчет-ливыми и осмысленными биографическими чертами. Активизируя
человека, идеология оживает и сама: ее следует рассматривать поэтому как адаптивную
силу; она обладает властью лишь настолько, насколько действует в живых лю-дях,
которые взаимодействуют с собой и миром как идеологические субъ- екты[3]. Как становится совершенно
ясно в случае Денисьевской, значительная часть логики революционных
метанарративов трансформации (трансформа-ции социального пространства и
собственной личности), коллективизации (коллективизации производителей-частников
и коллективизации собственного «я») и очищения (политических чисток и актов
личного самосовершен-ствования) формулировалась и воспроизводилась советскими
гражданами; упорно рационализируя непостижимую государственную политику, они
ста-новились тем самым соавторами идеологии наряду с лидерами партии и пра-вительства.
В этой теоретической перспективе частные люди наделяются большой степенью
самостоятельности, а подчас насильственное давление со стороны революционных
режимов понимается не как чисто репрессивная сила, а как механизм, делающий
возможным самоопределение и самоактивизацию человека.
* * *
Зинаида Денисьевская родилась в
Весной
Было неясно, сможет ли
Денисьевская примирить индивидуалистическое и материалистическое определение
«я» со своей прежней приверженностью нравственно определяемой «личности»[11]. Во время учебы в Москве у
Денись- евской возникли отношения со студентом, в которых она с поразительным
буквализмом разыграла некоторые литературные предписания послереволю-ционной
эпохи. Она описывает, как в ходе экспериментов, проводимых жи-вым Саниным, ее
нравственная личность стала заложником ее тела (22 июня
Денисьевскую не
удовлетворяли книги и толстые журналы того времени: все, о чем они говорили, —
это «культ тела и красоты, страсти и тела, тела без конца» (28 февраля
Денисьевская писала,
что, читая эту статью, она поняла себя как «новую женщину». Статья Коллонтай
привлекла ее не только соединением физиологии и нравственности, выраженным в
таких словосочетаниях, как «женщина- личность» и «Человек — женщина»[14], и своей новизной и
прогрессивностью, но и тем, что объясняла участь самой Денисьевской, молодой
одинокой женщины. Про «новую женщину» Коллонтай писала: «И ушла, тихо улыбнув-шись
ему на прощанье, ушла искать своего задуманного счастья — мечту, унося с собою
думу свою, будто одна она на земле и будто все надобно ей одной устроить
по-новому»[15]. Одиночество здесь не
столько проклятие, сколько достижение, первый шаг к самореализации в качестве
современной женщины.
Безусловно, Денисьевская
не вполне подходила под определение «новой женщины» Коллонтай: хотя она сама
зарабатывала себе на жизнь, после окончания Высших женских курсов в Москве она
вернулась в Воронеж и жила в доме своих родителей, как это традиционно подобало
молодой неза-мужней женщине. И, как и несколько лет назад, она продолжала
жалеть об отсутствии в ее жизни любящего мужчины.
В середине 1920-х
Денисьевская вступила в связь с другим студентом, но студентом другого типа.
Денисьевская снова описывает отношения на очень личном уровне, и ее описание
опять исполнено глубокого культурно-истори-ческого смыслн. Студент — Алексей
Степанович Данков — был на шестна-дцать лет моложе Денисьевской. К тому же он
был членом партии. Судя по всему, они познакомились в начале 1920-х, когда
Данков стал подмастерьем на опытной станции птицеводства, где работала
Денисьевская. Ему было тогда около двадцати, ей — около тридцати пяти. В
После этого
Данков исчезает из дневника и появляется там снова после трех-летнего
промежутка. В сентябре
Однако отношения
между ними изменились. В конце октября, за несколько дней до того, как Данков
снова приехал в Воронеж, она отметила в дневнике, что согласилась выйти за
него, хотя и «неофициально» и, как она объяснила, физически, то есть не от
сердца (24 октября
Новый взгляд
Денисьевской на отношения с Алешей напоминает отноше-ния между пролетариатом и
старой интеллигенцией — «буржуазными спе-циалистами», — как они в то время
описывались вождями коммунистической партии. Пролетариат должен был действовать
как «класс-воспитатель», со-общая своему симпатизирующему, но не вполне
преданному союзнику идео-логическую твердость и силу воли[19].
Буржуазная интеллигенция, в свою оче-редь, должна была выйти из кастовой изоляции
и пойти вперед, увлекаемая твердой направляющей рукой партии большевиков[20]. Денисьевская в буквальном
смысле воплотила эту программу, выйдя замуж за молодого коммуниста.
Показательно, однако, что и в новом описании их отношений Денисьевская не
отказывается от прежних оценок себя и Алеши, а развивает их. Перед нами отнюдь
не случай «старого интеллигента», капитулирующего под внешним давлением и
отказывающегося от своих прежних взглядов. Процесс самопереопределения, внося в
их отношения новые черты, сохраняет и целый ряд прежних, что иногда приводит к
путанице. Алеша по-прежнему остается объектом воспитания («мальчик» и «сын»),
но в то же время все чаще выступает как развитая личность («человек»),
идеологический партнер («брат») и (потенциально) родственная душа («муж») (28
октября
Чтобы соединить свои
противоречивые взгляды на Алешу, себя и мир, Денисьевская все больше становится
на историко-социологическую точку зрения. С этой точки зрения индивидуальная
неспособность Алеши культивировать «личную жизнь» и «любить» указывает на
недостаток, присущий всему его историческому поколению, — поколению, в котором
появляется «новый человек». Все это поколение было «обречено», потому что
законы ис-тории требовали от него принести личную жизнь в жертву строительству
ком-мунистического мира. Предельное психологическое напряжение, которого требовали
государственные дела, не могло не искалечить их психологическое развитие. В
силу исторической необходимости «молодое поколение» пере-ходного периода,
самоотверженные молодые мужчины и женщины, которые строили новые формы жизни,
но сами не могли в них жить, оказались лишены развитой индивидуальной души. Эта
интерпретация объясняла Денисьевской, почему ее попытка выстроить
психологические отношения с Алешей была ошибкой. Ожидать духовной общности и
родства душ означало требовать ис-торически невозможного. Она поняла, что
партийный язык Алеши, который раньше казался ей клишированным и мешающим
искреннему самовыраже-нию, на самом деле и был его личным языком, трезвым и
фактическим языком современности.
История объясняла
Денисьевской не только судьбу и взгляды Алеши и молодого поколения, но и ее
собственную жизнь. В письме к нему она писала, что и она является историческим
типом, зависшим между мирами старого и молодого поколений (письмо А. Данкову,
16 декабря
Денисьевская
искала мужчину своей жизни, но через него нашла коллек-тив. Учителем, помогшим
ей изменить направление ее любви, стал ее бывший студент Алеша. Теперь он ушел,
но успел оплодотворить ее советской идеей, концепцией личности, для которой
частная жизнь менее важна, чем жизнь коллектива, и коллектив выступает как
гарант индивидуального счастья и са-мореализации. Денисьевская будет постоянно
развивать это подчеркнуто по-литическое и универсалистское понимание своей роли
в мире, и оно даст ей опору до конца жизни. Тем временем вокруг разворачивалась
кампания про-тив технической интеллигенции, ставшая особенно яростной во время
кол-лективизации. Советская власть объясняла противоречия и провалы своей
радикальной политики в деревне в терминах политического заговора и обна-ружила
отделение фантомной «Трудовой крестьянской партии» на той самой опытной станции
птицеводства, где работала Денисьевская. Несколько ее кол-лег были арестованы и
предстали перед судом, несколько покончили с собой[21].
Денисьевская
использовала дневник для борьбы с чередой тревожных новостей. Каждая новость
бросала вызов ее пониманию и требовала прора-ботки, осмысления и
рационализации. В процессе этого взаимодействия она отдалилась от коллег, с
которыми проработала много лет, поскольку теперь они казались ей политически
подозрительными или откровенно контрреволюционными, и однозначно встала на
сторону студентов и колхозных акти-вистов, людей Алешиного поколения.
Периодически, по мере того как удар за ударом наносился по опытной станции, ее
охватывали глубокие сомнения в правоте коммунистической партии, но дневник
позволял ей разоблачать, осуждать и изгонять эти сомнения. В сущности,
Денисьевская социализиро-вала свои мысли и чувства, так же как советская власть
коллективизировала деревню. Награда была огромной: в первый раз в жизни, по ее
словам, она стала частью движущегося вперед коллектива, того самого коллектива,
за ко-торым она, молодая воронежская девушка, с завистью наблюдала со стороны.
Она больше не чувствовала себя одинокой, и ее жизнь, настроенная в унисон с
поступью истории, приобрела смысл, который был для нее особенно важен в связи с
плохим здоровьем и предчувствием скорой смерти. Цена тоже была значительной,
поскольку «колеса истории» — ее излюбленная метафора — в конченом счете
раздавили ее[22]. Денисьевская, со своим
неизменным созна-нием направленности истории и ощущением принадлежности к
самоотвер-женному «переходному поколению», была готова заплатить эту цену.
В феврале
Спустя сорок
четыре года посылка с дневником Зинаиды Денисьевской пришла в отдел рукописей
Ленинской библиотеки в Москве. Посылку от-правила Вероника Хризонович, младшая
двоюродная сестра Денисьевской, которая какое-то время работала вместе с ней на
опытной станции. В со-проводительном письме Хризонович, представившаяся как
«член партии с 1947 года», рекомендовала эти дневники как документ,
свидетельствующий о трудном, но, в конечном счете, успешном пути
сознательности, самообладания и самосовершенствования. В письме Хризонович, где
позднее прозрение сестры выступает как определяющий момент в ее жизни, нет
никаких следов трагедии: «Когда читаешь последние тетради дневников Зинаиды
Денисьев- ской, сердце наполняется радостью. Видишь, как проявляется гражданская
позиция этого человека, позиция советского человека, который глубоко увлечен
процессом образования и воспитания освобожденного народа, строителей новой
жизни. Она сама росла вместе с ними и построила эту новую жизнь». Письмо
датировано «13 июня — 24 октября 1977». Вероника Хризонович, как указано в
архивной записке, умерла 24 ноября
* * *
Случай Денисьевской подтверждает мнение, высказанное в
приглашении к участию в этом тематическом номере «НЛО»: в периоды
общественно-по-литических катаклизмов люди обладают способностью к активным
действиям и самоутверждению, хотя бы и неприметному. В эти периоды Денисьевская
использовала дневник, чтобы придать связность своей автобиографии и еще раз
заявить о своих убеждениях. Но на самом деле, под кажущейся непрерывностью
«традиции настоящей интеллигенции», которую Денисьевская, по ее словам,
поддерживала на протяжении всей жизни, ее убеждения существенно менялись с
годами. По сути дела, она переписала эту традицию, интерпрети-ровав «лучших»
представителей прогрессивной интеллигенции 1900-х — се-редины 1920-х гг. как
предшественников советской коммунистической интел-лигенции. Связность, на
которой настаивала Денисьевская, была реальна, что очевидно из
последовательного, бесшовного нарратива ее дневника, охваты-вающего более
тридцати лет. Однако она не вполне отдавала себе отчет, что утверждение
советской системы ознаменовало принципиальное изменение в ее самосознании как
человека и гражданина. Активистский импульс больше-вистского проекта выбил ее
из привычного мечтательного состояния, заставив работать над собой, причем не
только на страницах дневника. До революции саморепрезентация Денисьевской как
«новой женщины» едва ли была чем- то большим, чем позой, игрой, как она
признавала позже, ее «воображения». Но впоследствии она начала перерабатывать
фундаментальные аспекты своей частной, профессиональной и общественной жизни в
попытке испытать — а не просто вообразить — коллективистское существование.
Денисьевская
обычно проводила границу между пространством политичес-кого действия и
неполитической сферой ее «личной жизни». Однако к началу 1930-х все сферы ее
жизни, даже вопросы любви и сексуальности, утратили автономию от политического,
в полном согласии с концепцией большевиков, для которых личность была
политизирована насквозь. Эту тотальную транс-формацию можно проиллюстрировать
на примере ее меняющегося отношения к дневнику. В политически напряженной
атмосфере после революции
Пять лет спустя
Денисьевской и в голову не могло прийти так рассуждать. Ее дневник, как и
раньше, представлял собой запись ее самых интимных чувств, надежд, тревог и
сомнений, но теперь она осознавала политическую значимость этих чувств. В
условиях политической системы, которая изме-ряла людей в соответствии с
полнотой и искренностью их веры в дело ком-мунизма, жизнь индивидуальной «души»
была уже не личной добавкой к публичным политическим взглядам, а сердцем
политизированной личности. В последних размышлениях Денисьевской об одиночестве
и любви, прошлом и будущем граница, разделяющая политическое и неполитическое,
оказалась стерта, так же как и граница, отделяющая индивидуума от общества. Ее
лич-ный мир расширился «по крайней мере, до пределов СССР»: в своих мыслях и
чувствах она «стала жить общими с СССР интересами, надеждами и меч-тами» (20
января
[1] Использованы дневниковые записи от 5
февраля
[2] См., в частности: Gerasimov I.V.
Modernism and Public Re-form in Late Imperial
[3] Подробнее об этом см.: Хелльбек Й. Повседневная идеоло-гия: жизнь при сталинизме // Неприкосновенный запас. 2010. № 4. С. 9—21.
[4] Результат
исследования московской и провинциальных гимназий, проведенного в
[5] Там же; см. также: Morrissey S. Heralds of Revolution: Rus-sian Students and the Mythologies of Radicalism. N.Y., 1998.
[6] Цит. по: Котлова Т.Б. Указ. соч.
[7] Об
исторических измерениях понятия «личность» в рос-сийском контексте см.: Плотников Н. От «индивидуально-сти» к «идентичности» (история
понятий персональности в русской культуре) // НЛО. 2008. № 91. С. 64—83; Diskurse der
Personalitat. Die Begriffsgeschichte der «Person» aus de- utscher und
russischer Perspektive /
Ed. A. Haardt, N.
Plotni- kov, A. Rorig.
[8] Дневник
Дьяконовой, который она вела с 11-летнего воз-раста до смерти, ее брат
публиковал с
[9] См.: Engelstein L. The Keys
to Happiness: Sex and the Search for Modernity in Fin-de-siecle
[10] См.: Могильнер
М. Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в
России начала ХХ века как предмет семиотического анализа. М., 1999. С. 121—123. См. также: Pietrow-Ennker B. Russlands «neue Menschen»: die Entwicklung
der Frauenbewegung von den Anfangen bis zur Oktoberrevolution.
[11] Столкновение Денисьевской с индивидуализмом санин- ского образца совпало по времени со знаменитой полемикой в сборнике «Вехи» — сходной по темам, хотя и отличаю-щейся по аргументации. Участники «Вех» проповедовали этически определенный индивидуализм и нападали на тра-диционный материализм интеллигенции, под которым они понимали подчинение индивидуального «я» и личной нрав-ственности коллективистским обязательствам.
[12] Здесь
Денисьевская вторит современным критикам, кото-рые были возмущены санинской
деградацией до уровня «животных инстинктов» (Могильнер М.
Указ. соч. С. 121— 123). Сексуальностью в понимании Денисьевской обла-дали не
только женщины. Однажды она назвала своего отца «рабом чувственности» и
добавила, что, возможно, унаследовала у него этот недостаток (19 декабря
[13] См.: Коллонтай А. Новая женщина [1913] // Коллонтай А. Новая мораль
и рабочий класс М., 1919. С.
3—35. См. также: Clements B.E. Bolshevik Feminist: The Life of Alek- sandra
Kollontai.
[14] Коллонтай А. Указ. соч. С. 17, 29.
[15] Там же. С. 7.
[16] НИОР
РГБ. Ф. 752. Карт. 3. Ед. хр.
[17] См.,
в частности, письмо Денисьевской Данкову от 28— 30 сентября
[18] Советский
брак в то время регулировался чрезвычайно мяг-ким законодательством
[19] См. речь А. Луначарского
[20] См. стенографический отчет в: Судьбы русской интелли-генции: материалы дискуссии 1923—1925 гг. Новоси-бирск, 1991; особенно с. 35—39.
[21] См. детальное обсуждение жестких
практик коллективиза-ции в Центрально-Черноземной области:
Загоровский П.В. Социально-политическая история Центральночернозем-ной
области, 1928—1934. Воронеж,
[22] О популярности гегелевской трактовки исторического прогресса среди русской и советской интеллигенции см.: Паперно И. Советский опыт, автобиографическое письмо и историческое сознание: Гинзбург, Герцен, Гегель // НЛО. 2004. № 68. С. 102—127.
[23] См.: Загоровский П.В. Указ. соч. С. 88.
[24] См.:
НИОР РГБ. Ф. 752. Карт. 3. Ед. хр.