(авториз. пер. с англ. А. Логутова)
Опубликовано в журнале НЛО, номер 4, 2012
Ключевые слова: Сталинградская битва, Вторая мировая война,
автобиография, антифашизм, холодная война, немцы-военнопленные
Йохен Хелльбек
«ПРОРЫВ ПОД СТАЛИНГРАДОМ»: ВЫРВАННЫЕ СОВЕТСКИЕ КОРНИ НЕМЕЦКОГО ВОЕННОГО БЕСТСЕЛЛЕРА[1]
В конце лета 1951 года читатели немецкого глянцевого
еженедельника «Квик» («Quick») обнаружили
в свежем номере журнала сенсационное сообщение. «Я снова знаю, что там было…
Гипноз возвращает память только что вернув-шемуся из России военному» — так
называлась статья, посвященная Генриху Герлаху, бывшему офицеру немецкой 6-й
армии, которая была окружена и уничтожена во время Сталинградской битвы зимой
1942/43 года[2]. За годы пребывания в
советском плену Герлах написал автобиографический роман, в котором описывались
подробности сражения.
После освобождения в 1950
году Герлах не смог забрать с собой рукопись романа. Две запасные рукописи,
одна — в записной книжке, в которую автор сумел вместить 600 книжных страниц,
были также конфискованы совет-скими властями. Вернувшись в ФРГ, Герлах
попытался восстановить текст по памяти, но вынужден был констатировать, что
«годы в лагерях создали непроницаемую завесу для воспоминаний». Осенью 1950
года он прочитал в том же «Квике» про метод восстановления «бессознательной
памяти» при помощи гипноза. Некий доктор Карл Шмиц из Мюнхена утверждал, что до-стиг
«впечатляющих результатов» в этом деле[3].
Герлах связался со Шмицем и попросил о помощи. Случай показался доктору
интересным, но у Герлаха не было денег на переезд в Мюнхен, поэтому он
обратился в журнал за мате-риальной поддержкой в обмен на право об этом
написать[4].
Итоги проведенного
эксперимента были подведены в богато иллюстриро-ванном репортаже. На
фотографиях загипнотизированный Герлах беседует с врачом, а секретарь
записывает в блокнот. «Мост сознания, — говорилось в репортаже, — соединил
собой годы, разорванные бездной забвения». Доктор Шмиц выразил удовлетворение
результатами терапии: «Герлаху удалось вспомнить ряд ярких картин, так что по
окончании лечения он восстановил не менее двух третей книги. Когда мы
расставались, работы у него было на несколько месяцев»[5].
Окончательный
успех эксперимента стал очевиден в 1957 году, когда Герлах опубликовал свой
роман о Сталинграде. Книга сразу же стала бестселле-ром, была переведена на
восемь языков и до сих пор переиздается на немец-ком и английском. Роман
Герлаха считается одним из самых авторитетных свидетельств о Сталинградской
битве[6].
Впервые
столкнувшись с книгой Герлаха, я был заинтригован историей ее написания, утраты
и обретения, изложенной в предисловии. Мне стало инте-ресно, что случилось с
оригиналом: есть ли вероятность того, что он где-то сохранился и его можно
будет отыскать? И нельзя ли усмотреть во фрагмен-тарности работы Герлаха важный
симптом, в котором нашли отражение осо-бенности Сталинградской битвы и ее места
в истории? Сражение под Сталин-градом интересует меня как поворотный момент
войны, точка, в которой сошлись два идеологических режима и два представления о
человеческой личности — сошлись, вступили в конфликт и переплелись друг с
другом. С немецкой стороны мы имеем дело с эксклюзивной, не лишенной оборони-тельных
ноток, «расовой этикой», в рамках которой солдаты вермахта воспри-нимались как
арийские воины, защищавшие немецкую культуру от недочеловеческой
«еврейско-большевистской» угрозы. С советской стороны — идео-логия
исторического оптимизма, укорененная в философии Просвещения с ее верой в
торжество Разума. Центральным понятием этой идеологии была ин-дивидуальная
воля. Считалось, что она, будучи мобилизована и направлена в исторически верное
русло, может творить чудеса. Эта идеология апеллиро-вала к человечеству в целом
и поэтому распространялась и на советских, и на вражеских солдат. Советские
политруки звали красноармейцев на неверо-ятные подвиги во имя своего народа и самой
мировой истории; немцев же они пытались убедить в том, что те сделали
неправильный исторический выбор.
Документальный
след, оставленный Герлахом, начинается только после капитуляции немцев под
Сталинградом в феврале 1943 года. Далее он про-ходит через события последних
двух лет войны и вплетается в жизнь после-военной, разделенной Германии. Большая часть свидетельств о Сталин-градской
битве сообщает о дальнейшей судьбе участвовавших в ней солдат в лучшем случае в
форме эпилога. Предметом моего интереса, однако, является не сражение как
таковое, а взаимодействие двух идеологических ре-жимов и их влияние на судьбы
участников войны[7]. Попытки Герлаха напи-сать и
переписать свою автобиографию в 1943—1957 годах представляют со-бой весьма
интересный для исследователя палимпсест, несущий на себе отпечатки
противостоявших друг другу идеологий личности, актуализиро-вавшихся в военной и
послевоенной Европе: нацистской и советской, фа-шистской и антифашистской,
коммунистической и антикоммунистической. Признаки этих идеологий возникали,
видоизменялись и исчезали по мере ра-боты Герлаха над текстом[8].
После поражения
6-й армии в руки Советской армии попало множество немцев — больше, чем
когда-либо с начала войны. Многие из них, как свиде-тельствуют недавно
рассекреченные протоколы, пали жертвой ненависти победителей[9]. Что касается выживших, то
они подверглись процессу «перевоспитания», предполагавшему как прямое
психологическое воздействие, так и политическое просвещение. Михаил Бурцев,
заведующий главным поли-тическим управлением армии (ГлавПУР РККА), писал, что
перед советским командованием стоит задача помочь обманутым солдатам из
империалистических армий обрести правду[10].
Множество захваченных в плен офицеров го-товились к тому, чтобы стать
образцовыми гражданами новой Германии; не-которые из них впоследствии заняли
посты в руководстве ГДР. В Третьем рейхе и, позже, в ФРГ эта «перековка»
подвергалась резкому осуждению и осмыслялась как разновидность пытки.
Как сказал один
русский писатель, «рукописи не горят». НКВД, ответ-ственный за лагеря
военнопленных (немцев, румын, венгров, итальянцев, японцев и т.д.), сохранил
обширную документацию, свидетельствующую о большой работе по контролю за
«политико-моральным состоянием» и «на-строениями» заключенных, о попытках
воздействия на их дух[11]. Процесс по-литического
образования требовал, чтобы заключенные размышляли о себе в письменной форме —
в газетных статьях, памфлетах, стихотворениях, пес-нях. Доходило до организации
театральных постановок и написания романов. Именно среди этих культурных
артефактов, хранящихся в Российском госу-дарственном военном архиве (РГВА) в
Москве, я и обнаружил машинопис-ный оригинал романа Герлаха[12].
Рукопись
позволяет глубже проникнуть в суть сталинградского опыта ав-тора, проследить,
как этот опыт постепенно оформился в текст, и понять роль советских ценностей и
личностных практик в этом процессе. Версия, напи-санная в лагере, существенно
отличается от опубликованной — прежде всего в том, что касается рефлексивной
установки и мотивов раскаяния. Покаян-ный тон во многом был результатом
«воспитательной работы» в лагере. Она привела к тому, что Герлах обвинил себя
как солдат фашистской армии, и придала его роману характерные черты. Мотивы
вины, раскаяния, критиче-ского самоанализа и духовного перерождения были
важнейшими элементами автобиографического нарратива сталинской эпохи — как до,
так и во время войны. В соответствии с правилами этого нарратива Герлах взял на
себя вину за нацистские военные преступления и свое в них участие. После
освобож-дения и возвращения в ФРГ Герлах постарался преуменьшить испытанный им
эффект советского «воспитания» и роль, сыгранную вермахтом в военных
преступлениях на территории России. Опубликованная версия подана как
самостоятельная интроспекция и размышление над трагедией немецких сол-дат,
ставших заложниками войны, развязанной Гитлером и Сталиным. Из его свидетельства
— как и из многих других свидетельств о том, как после Гитлера в Германии
формировалось коллективное чувство вины, — ушли упоминания о значительных
усилиях, приложенных советским руководством к тому, чтобы немецкие солдаты
осознали совершенные их армией преступ-ления, и о роли советского руководства в
формировании послевоенного не-мецкого сознания, которую оно начало играть уже
во время войны[13].
I
Исследование некоторых нюансов личности Герлаха во
время и после войны я начну со сравнения двух версий его романа: рукописи,
подготовленной в плену, и опубликованного варианта. Прочитав оба текста
впервые, я был по-ражен сходством между ними. Структура глав и основная
сюжетная линия практически совпадают — вплоть до отдельных сцен и
многочисленных текс-туальных совпадений. В обоих вариантах повествование
начинается накануне советского контрнаступления 19 ноября 1942 года и ведется с
точки зрения по-павших в окружение немцев. Описывается драматическое положение
оказав-шейся в ловушке 6-й армии: недостаток еды, боеприпасов, топлива,
нарастаю-щее ощущение беспомощности перед советскими силами и суровым морозом.
В хлесткой,
натуралистичной манере автор описывает превращение побе-доносной 250-тысячной
армии в неорганизованную толпу. Изначальная уве-ренность многих немцев во
временном характере поражений и слабости со-ветских войск сменяется сомнениями,
паникой и чувством обреченности. Некоторые до последнего верят, что Гитлер их
спасет, но большинство чув-ствуют себя преданными и брошенными на произвол
судьбы бездушным ти-раном. Проверка на прочность и разрушение нацистского
мировоззрения (Weltanschauung) под Сталинградом становится основной темой романа. Со-средоточившись
на узком круге людей и их реакциях на катастрофу, Герлах также пытается
написать общую картину ужасного сражения и его воздействия на всю армию. В
обеих версиях автор подчеркивает документальный характер повествования: оно
основано на собственном опыте рассказчика, полученном им в Сталинградском
«котле», а также на беседах с товарищами по несчастью в русском плену. Он
сообщает читателю, что вымышленные имена даны только второстепенным персонажам:
члены высшего и верхов-ного командования выступают под настоящими именами[14].
Главный герой,
старший лейтенант, начальник разведки дивизии Рихард Бройер, — альтер эго
автора[15]. На фоне остальных
персонажей он выделяется умеренностью взглядов, относительным спокойствием и
интеллектуальной собранностью. Вокруг него мы видим «правых» — пламенно
верующих в на-цизм и ненавидящих большевиков лейтенанта Дирка и переводчика
Фрёлиха. Последний, выходец из Прибалтики, был вынужден покинуть родину после
Октябрьской революции. «Слева» от Бройера находятся лейтенант Визе, глубоко
верующий христианин, с самого начала критиковавший на-цизм, и водитель Лакош, в
силу некоторой интеллектуальной робости не имеющий собственного мнения по
поводу происходящего, впоследствии, впрочем, склоняющийся к коммунистическим
идеям. Бройер, пребывающий в межеумочном состоянии, предстает перед читателем
как человек, мучаю-щийся своим положением нацистского офицера. С одной стороны,
он зави-дует способности Дирка верить в нацистский идеал, а с другой —
оказывается неспособен заглушить свою «эгоистическую» тоску по дому и усталость
от войны. Он втайне симпатизирует Визе, но прилюдно распекает его, чувствуя,
что тот слишком далеко зашел в критике нацизма[16].
В отличие от
опубликованного варианта, оригинальная рукопись содер-жит больше
психологических деталей — в том числе за счет использования приема, сходного с
«потоком сознания». Основная задача рукописной вер-сии — не фактологическое
описание военных событий, а изображение того, как немецкие солдаты
интернализуют, расшифровывают и интерпретируют для себя зловещий знак — «Сталинград»:
без этого им не выжить. Автор четко отделяет тех, кто сумел угадать в
Сталинградской битве зловещее предзна-менование и изменить свой взгляд на мир,
от тех, кто продолжил слепо упорствовать в своих заблуждениях. Прочесть
«Сталинград» как знак озна-чало спастись, отказ от подобного интерпретативного
усилия влек за собой неминуемую гибель в котле схватки.
В опубликованном варианте мотив Сталинграда как мощной историче-ской
силы значительно ослаблен. Также скупо, в значительно сокращенном виде, воспроизводятся
обширные пассажи рукописи, посвященные критике и настойчивому переосмыслению
этических норм, принятых в вермахте. Сильнее всего рукопись отличается от книги
в том, что касается главного ге-роя, старшего лейтенанта Бройера. Будучи не
единственным персонажем, пе-реживающим внутреннюю эволюцию, Бройер изменяется
основательнее всех остальных — как психологически, так и интеллектуально. «Сила
Сталин-града» проявляется в его случае максимально интенсивно, полностью меняя
его жизнь. Эта сила вместе с вызванными ею у лейтенанта моментами интро-спекции
в значительной степени отсутствует в опубликованном варианте ро-мана. По
рукописи, в первые дни и недели окружения Бройер лишь смутно чувствует, что в
вермахте что-то не так. Его мучают «темные сомнения и горь-кие вопросы», но
быстрое отступление не позволяет ему сконцентрироваться на своих ощущениях[17]. Лишь
когда передвижение войска замедляется из-за холода и недостатка продовольствия,
Бройер начинает размышлять. Посте-пенно он осознает масштаб несчастья,
постигнувшего Германию. Гибель ар-мии кажется неотвратимой — такова цена,
которую Бройер и
миллионы нем-цев должны заплатить за потворство преступным замыслам Гитлера.
Этим неожиданным
просветлением он обязан не только работе своей мысли, но и своему другу,
лейтенанту Визе. Умирая от раны, полученной во время воздушной атаки, Визе
исповедуется Бройеру — именно в этой сцене впервые звучит слово «вина»[18]. Верующий человек, не
сделавший во время войны ни единого выстрела, Визе тем не менее берет на себя
вину за происхо-дящее, потому что не сделал ничего, чтобы предотвратить
трагедию, прибли-жение которой было для него очевидно[19].
Попрощавшись с другом, «Бройер побрел по заледеневшей дороге, над которой все
еще стоял фиолетовый дым после обстрела. Ему то и дело попадались изувеченные
тела, обрывки плоти, оторванные конечности. Повсюду краснели дымящиеся лужи
свежей крови. Мимо, подобно испуганным животным, спешили грузовики. Бройер
ничего этого не замечал. Он до сих пор думал о разговоре с другом. "Виновен,
— это слово горело в нем. — Да, мы все здесь виновны!"»[20]
Вскоре после смерти Визе
Бройер получает серьезное ранение в висок и слепнет на один глаз. В полевом
госпитале он получает официальный приказ об эвакуации. Но когда последние
самолеты покидают Сталинград, его в не-разберихе сбивают с ног, и его самолет
улетает без него. Это 23 января 1943 года. С этого дня воздушное сообщение с
осажденным городом прекра-щается. Ночью Бройер со всей ясностью понимает, что
покинуть Сталинград у него не получится. С этого момента его личная судьба
неразрывно связана с этим городом. Бройер чувствует, что его прежнее «я»
умирает, чувствует, что все его прошлое, все прежние идеалы, все, что приносило
ему радость, по-теряло смысл. «Ужасное прозрение под Сталинградом» положило
прежнему Бройеру конец. Сталинград стал символическим узлом, связавшим воедино
преступление, высокомерие и вину. «Грубая рука стерла пестрые знаки лож-ного
счастья. Осталась голая черная стена»[21].
Через несколько дней ему сни-мают повязку. «Вам крупно повезло, — говорит врач.
— Глаз не вытек, только зарубцевался. Поверните голову к свету. Вы что-нибудь
видите?» «Вижу, — вполголоса отвечает Бройер. — Какой-то тусклый свет. Кажется,
он стано-вится ярче». Сложно не разглядеть в этой сцене метафору постепенного
про-зрения, которое наступает у Бройера после травмы, полученной в Сталин-граде
— символе падения нацистской Германии[22].
В обеих версиях романа
Гитлер изображается главным злодеем, ответ-ственным за сталинградскую трагедию;
и та и другая заканчивается изобли-чающей его сценой: «Весной 1943 года
главнокомандующий расформирован-ной группой армий Б и его начальник штаба
нанесли прощальный визит в ставку фюрера. К тому моменту были получены первые
письма от сталин-градских военнопленных. Это означало, как заметили за обедом
офицеры, что многие из солдат выжили, что не может не обрадовать их
родственников. Гитлер посмотрел на своих гостей с таким выражением лица, что те
сразу же замолчали: "Долг сталинградских солдат — умереть"»[23].
В опубликованном
варианте ответ Гитлера утверждает сталинградских солдат в статусе жертв режима:
он хочет, чтобы они погибли как трагические герои, и бессердечно жертвует целой
армией. На протяжении всей книги под-держивается четкое этическое разделение
между Гитлером (а также предста-вителями верховного командования, в частности
командующим 6-й армией фельдмаршалом Паулюсом, который слепо — или с
готовностью — выполнял приказы фюрера[24])
и войсками, состоявшими по большей части из хороших, но обманутых людей.
Ситуация в оригинальной рукописи сложнее. В ней солдаты описаны одновременно
как жертвы преступного замысла Гитлера и как активные участники развязанной
нацистами наступательной войны. Именно потому, что на них лежат вина и
ответственность за содеянное, они должны выжить, чтобы искупить свои грехи —
как в мыслях, так и на деле. Лаконичнее всего это различие выражено в заглавии
двух вариантов. Книга Герлаха вышла и стала известна под названием «Преданная
армия», оригинал же был озаглавлен «Прорыв под Сталинградом», что, несомненно,
отсылает читателя к психологической драме, пережитой Бройером.
II
Причины, по которым вопрос вины ставится в
опубликованной версии именно так, а не иначе, становятся понятны, если
обратиться к западногер-манской «политике памяти» 50-х годов XX столетия. Я
вернусь к этой про-блеме в заключительной части статьи. Сейчас меня больше
занимает вопрос о том, откуда возникла четко прослеживаемая в оригинальной
версии линия «внутреннего преображения», структурирующая повествование, которая
была значительно ослаблена, едва ли не уничтожена, в книжном варианте. Под дей-ствием
каких обстоятельств Герлах написал свой роман? Какую роль сыграл в работе его
лагерный опыт? Как интерпретировать значительную роль ин-троспекции в
повествовании — и бросающуюся в глаза тему личной вины?
Многочисленные
подробности о пребывании Герлаха в советских лагерях известны нам из
продолжения его сталинградского романа, «Красной одис-сеи», опубликованного им
в 1966 году. Написанная в той же документальной манере, эта книга изображает
жизнь лейтенанта Бройера, начиная с немецкой капитуляции под Сталинградом 31 января
1943 года до его освобождения из лагеря и возвращения на родину в начале 50-х
годов[25]. Документальная цен-ность
этого произведения представляется мне сомнительной, особенно в ча-сти описания
лагерного руководства, чье участие в осознании им сущности гитлеровского режима
Герлах (Бройер) последовательно преуменьшает или отрицает. (Вероятно, у Герлаха
не было выбора, так как вынесение на суд за-падногерманской публики середины
60-х годов рассказа о продуктивности советского «перевоспитания» могло бы
повлечь за собой обвинения в ком-мунистической пропаганде и предательстве.) Тем
не менее в контексте мно-гочисленных документов, составленных заключенными
советских лагерей для военнопленных в 40-е годы или для них, «Красная одиссея»
и исходная сталинградская рукопись рисуют другую картину: картину энергичной и
целенаправленной перестройки мышления, «перевоспитания» «фашистов» в убежденных
«антифашистов». Весьма вероятно, что именно эта установка советских органов
способствовала созданию романа и определила характер повествования.
В «Красной одиссее»
Герлах намекает читателю, что его представление о сыгранной им роли немецкого
солдата на Восточном фронте (включая Ста-линград) существенно изменилось в
процессе допросов, которым он под-вергся сразу после попадания в плен.
Буквально через несколько недель после капитуляции Бройер был перевезен в
Москву, помещен в Бутырку и допрошен сотрудниками НКВД. Следователи были весьма
заинтересованы в получении сведений у немецкого разведчика — и запустили в нем
работу памяти. Разговаривая с ним по-немецки, они попросили его написать под-робный
рассказ о том, чем он занимался в СССР. Бройер принимается за за-писи, взяв за
точку отсчета сентябрь 1939 года, когда он в ранге капрала уча-ствовал в оккупации
Польши. Несколько страниц он посвящает своему пребыванию в Варшаве, жизни в
гостинице «Европейская», посещению ка-баре и рассказу о складе меховых изделий,
конфискованном его напарником у евреев, отправленных в гетто:
«Первые увиденные мною
эсэсовцы, в новых серых мундирах на меховой подкладке, сапогах из мягкой кожи,
с кнутиками в руках. Они скупали товары на черном рынке у бледных еврейских
продавщиц. "Хочешь, чтобы я тебе за-платил, грязная свинья?" —
"Пожалуйста, дорогой господин!" — Удар. Удар. Горе и снег. Беззвучный
плач. Повсюду мрачная тишина, взгляды… "Вы что- то сказали,
капрал?" — "Нет, господин гауптштурмфюрер!" Щелкаю каблу-ками,
отдаю честь. Тот уходит, посмеиваясь. Это была репетиция. Вы что-то сказали,
капрал? Ничего я не сказал, ничего не сделал…»[26]
Следователи из НКВД
теряют терпение: «Напишите, что вы делали в СССР!» Память Бройера переключается
на события июня 1941 года.
«Перо скрипит по бумаге.
"Утром 22 июня 1941 года дивизия пересекла Западный Буг". Смотри-ка,
левый глаз снова видит! Нужно просто немножко наклонить голову влево и
повернуть шею. Мышцы. снова срослись, сами по себе, без всякого лечения».
Обратим внимание на
повторение метафоры глаза. Хотя Герлах настаи-вает на том, что его новое,
«усовершенствованное» понимание фашистских зверств на Восточном фронте приходит
к нему само, без какой-либо профес-сиональной помощи, очевидно, что, если бы не
требования сотрудников НКВД, он бы не взялся за перо, чтобы описать кровавый
след, оставленный 6-й армией. Размышления Бройера заводят его еще дальше — он
вспоминает первых пленных, захваченных дивизией летом 41-го, ненависть в их
глазах и глазах схвативших их немцев: «В Польше, Франции или Югославии захват в
плен означал конец войны. "Привет, товарищ! Сигаретку?" Здесь все
было по-другому. Вот они, большевики, недочеловеки. Два мира смотрели друг на
друга и понимали: началась война, война не на жизнь, а на смерть». Бройер
вспоминает также, как они расстреляли комиссара и продвигались вперед, мимо
Бердичева и Белой Церкви, не распространяясь о зверствах, учиненных 6-й армией
в отношении еврейского населения[27].
Скрупулезность и
продолжительность допросов объяснялись тем, что Бройер служил в разведке. Но
вообще политическое руководство Красной армии стремилось допросить каждого
немецкого солдата, попавшего в плен. Пленные допрашивались несколько раз: на
уровне батальона, полка, дивизии и, наконец, армии. На самом высоком уровне
допросы проводились, как пра-вило, политработниками. Те руководствовались
сборником из 140 вопросов, направленных, среди прочего, на выяснение
политических взглядов плен-ного, его оценки фашистского и коммунистического
режимов[28]. После пере-вода в лагерь
военнопленные допрашивались снова — на этот раз при помощи другого сборника,
содержащего еще больше вопросов биографического и ми-ровоззренческого
характера. Допросы должны были подтолкнуть пленного к размышлению над своими
взглядами и системой ценностей, к их пере-осмыслению. Случай Бройера косвенным
образом доказывает результатив-ность такого подхода — даже если Герлах и
отрицает наличие связи.
Из Бутырки Бройера
переводят в лагерь для военнопленных в Красногор-ске, предназначенный для
высшего командного состава. Именно в Красногор-ске весной 1943 года создается
Центральная антифашистская школа, целью которой была «подготовка из среды
военнопленных стойких антифашистских кадров, способных не на словах, а на деле
проводить работу на подрыв гитле-ровской клики и ее вассалов»[29]. Проведя в Красногорске
совсем немного вре-мени, в августе 1943 года Бройер отправляется в лагерь под
Суздалем, ни сло-вом не упоминая о своем участии в деятельности школы. Впрочем,
он пишет о своем участии в Национальном комитете «Свободная Германия», образо-ванном
в Красногорске в июле того же года. Мысль о создании организации по
инклюзивному принципу «народного фронта», которая бы апеллировала не к
классовым, а национальным чувствам немцев, принадлежала немецким коммунистам,
эмигрировавшим в СССР при Гитлере. Под предводительством комитета немецкие
военнопленные должны были начать наступление на Гит-лера во имя создания новой
Германии[30]. В Суздале Бройеру
попадается в руки первый номер «Свободной Германии», газеты комитета, где он
читает:
Германия не должна погибнуть! Это
вопрос жизни и смерти нашей немец-кой родины. Если немецкий народ и впредь
будет послушно позволять ве-сти себя к гибели, он не только растратит впустую
свои силы, но и примет на себя еще большую вину. Но если немцы вернут себе свое
мужество и до-кажут, что хотят быть свободными, то завоюют право определять
свое бу-дущее самостоятельно. Это — единственный путь к спасению свободы и че-сти
немецкой нации[31].
На Бройера манифест
произвел положительное впечатление — он увидел в нем «честную» немецкую
инициативу: «Во мне что-то зашевелилось от этих слов, от этого ощущения
общности языка, истории и культуры. Из кровавой бойни на Волге в час небывалой
нужды пришло спасение для нашего на- рода»[32].
Бройер был не одинок в своих упованиях: Национальный комитет смог «достучаться»
до многих немцев, переживших Сталинград, придав но-вый смысл их травматическому
опыту, который прежде был опытом преда-тельства и отчаяния[33].
Гитлер не пришел на помощь своим войскам. В по-следние дни Сталинградской битвы
Бройер и его товарищи в гневе слушали по радио, как Геринг воспевает их
героическую кончину[34]. Национальный ко-митет дал
военнопленным надежду на переосмысление прошлого и «разворот» его в будущее.
«Кровавая жертва», принесенная под Сталинградом, ознаменовала рождение новой
Германии.
Бройера это воззвание
подкупило как непосредственное проявление не-мецкого патриотизма, хотя
использованный в нем дискурс «преображения» последовательно конструировался
немецкими и советскими коммунистами, о работе которых широкая публика не знала[35]. Через несколько недель
после создания комитета Бройер (Герлах) начал работать в редакции газеты «Сво-бодная
Германия», насчитывавшей на тот момент 6 человек[36].
Еженедельно газета призывала соотечественников, оказавшихся в плену, порвать с
фашиз-мом и посвятить себя строительству новой Германии[37].
Кроме того, в газете печатались фронтовые репортажи членов комитета, которым
поручалась за-дача анализировать боевой дух и политические настроения
противника и призывать военнопленных на сторону врагов фашизма. В некоторых из
этих статей звучали недоверие и негодование в отношении того, что говорили или
писали в письмах и дневниках пленные немцы. В отдельных случаях для ил-люстрации
приводились пространные цитаты из дневниковых записей. Осе-нью 1943 года
лейтенант гр. Генрих фон Айнзидель, бывший офицер люфт-ваффе, чей самолет был
сбит над Сталинградом[38], прислал репортаж из только
что освобожденного советскими войсками Мелитополя.
Он был потрясен
последствиями практикуемой немцами тактики «выж-женной земли», массовыми
убийствами местных жителей и тем, что немец-кие солдаты, не стесняясь,
рассказывали об этих зверствах в письмах на ро-дину. В результате ему стала
окончательно очевидна «звериная природа гитлеризма». «Разве могло все это
разорение, — писал Айнзидель, — и убий-ство миллиона или полутора миллионов
мирных жителей быть произведено силами исключительно специальных отрядов?» Если
немецкие офицеры и солдаты быстро и решительно не порвут с гитлеризмом, то они
ответят за соучастие в этих преступления, потому что "всемирная история —
это все-мирный суд!"»[39]
Цитата из Шиллера (потом
эти слова повторил Гегель), которой Айнзи- дель закончил свой репортаж,
созвучна общему тону советской пропаганды (к примеру, фраза о том, что фашистов
ждет «мировой суд», была весьма рас-пространена в военные годы). Более того,
инвестигативные приемы и вы-воды, которые встречаются в публикациях Айнзиделя и
других фронтовых корреспондентов Национального комитета, имеют разительное
сходство с со-ветским анализом немецких солдат. С самого начала войны Илья
Эренбург, выдающийся военный публицист, писавший чуть ли не по заметке в день,
изучал, желая лучше понять психологию и настроение противника, личные бумаги
немецких военнослужащих и их семей. Одной из причин, почему Эренбурга тянуло к
дневникам «фрицев» и письмам их «гретхен», была его уверенность в том, что
сочинение писем и написание дневников должно воз-вышать человека, делать его
существом мыслящим и нравственным. Нем-цы — точнее, немецкие дневники, которыми
он занимался, — свидетельство-вали об обратном. Инструменты культуры, перо и
бумага, использовались для того, чтобы вести учет разрушительным оргиям на
чужой земле. Вместо размышлений над своей человеческой сущностью солдаты
отдавались во власть самым низменным инстинктам. Эренбург воспевал моральное
превос-ходство бойцов Красной армии и советских людей вообще. В доказательство
он приводил длинные цитаты из их дневников и переписки[40].
Аналогичный
документальный метод, основанный на анализе писем и днев-ников, а также на
беседах с немецкими военнопленными, применялся Теодо-ром Пливье, немецким
эмигрантом, жившим в России с начала 30-х годов и осенью 43-го начавшим писать
роман о гибели 6-й армии. Как вспоминает Герлах, в начале ноября 1943 года он
со своими коллегами по «Свободной Герма-нии» начал подготовку номера,
посвященного годовщине окружения 6-й ар-мии. Один из присланных в номер
материалов, за авторством Пливье, вызвал особый интерес Бройера. В жутком
очерке, озаглавленном «По дороге в Пи-томник», описывалась неудавшаяся
эвакуация раненых немецких солдат из полевых госпиталей на аэродром в Питомнике
13 января 1943 года. Талантли-вый слог и глубина рассказа заставили Бройера
вспомнить о Сталинграде:
Сталинград — это поворотная точка
для Германии. Этого нельзя забывать. Свой дневник, в котором были отмечены
самые мелкие происшествия, он сжег в Дубинском 11 января 1943 года. Сможет ли
он восстановить его по памяти? Воспоминания были свежи. Стоило попытаться.[41]
19 ноября 1943 года, в
годовщину советского контрудара, Бройер начал писать свой сталинградский роман[42].
У Герлаха был еще
один источник вдохновения для создания книги. Во время заседания редколлегии в
ноябре 1943 года, на котором обсуждался рас-сказ Пливье, Бройер обращает
внимание на сообщение ТАСС о Московской конференции. Оно размещалось на
четвертой странице номера, прямо над текстом Пливье. В сообщении говорилось,
что союзники «приняли деклара-цию об ответственности гитлеровцев за их
преступления. Немцы, принимав-шие участие в массовых убийствах мирного
населения Советского Союза, должны знать, что они будут отправлены на места
своих преступлений. Все три страны — члена союзнического договора предпримут
все усилия для того, чтобы виновные предстали перед правосудием, где бы они ни
скрывались». Прочитав сообщение, Бройер почувствовал, «как комок подступил к
его горлу. Он вспомнил о том, что слышал, что видел, о всех отдельных
случаях…»[43] Чувство вины впервые
возникло у него на допросах в НКВД. Теперь оно вернулось с новой силой —
теперь, когда Советский Союз перешел от об-винения «гитлеровской клики» к
конкретным юридическим действиям, на-правленным на всех военных преступников.
Покаянный, самообличительный тон, в котором Герлах начал писать свою книгу,
вполне мог быть навеян этим сообщением ТАСС[44].
В последующие
несколько недель в газету пришло еще несколько репор-тажей с Южного фронта.
Лейтенант Бернд фон Кюгельген писал из Киева, что за время своего пребывания в
только что освобожденном городе успел выучить два новых русских слова:
«"умирать" и "расстрелять". Эти слова зву-чат в каждом
разговоре с местными жителями. Нет ни одной семьи, которая бы не оплакивала
своих родственников, убитых оккупантами». Кюгельген рассказал читателям о
Бабьем Яре, где немецкие пленные эксгумировали тела убитых евреев:
Немецкие солдаты копают. Они были
на фронте, видели ужасы войны. Но то, что они видят сейчас, превосходит все эти
ужасы. Они молчат. Им не хватает слов, чтобы выразить свои ощущения. Только
иногда проклятие в адрес Гитлера и его кровожадных отрядов срывается с их губ.
Но они чув-ствуют, что недостаточно просто сказать: «Это не я» или: «Долой
Гитлера!» Это преступление требует ясных формулировок, оно требует, чтобы
каждый принял участие в мщении. Ибо мы все виновны. То, что Гитлер еще у
власти, что его смертоносный режим продолжает существовать, — это дело немец-кого
народа. Мы должны доставить всех этих преступников туда, где они понесут
справедливое наказание. Вину можно искупить только делами.
Кюгельген также
описал, каким образом ужас, открывшийся в Бабьем Яре, использовался в
политпросветительских программах советских лагерей: «Каждый вечер, после того
как заключенные вернутся в лагерь и помоются, происходят короткие встречи, на
которых солдаты, еще совсем недавно вое-вавшие против Красной армии, публично
отрекаются от Гитлера, от фашист-ской идеологии смерти и встают на сторону
Национального комитета Сво-бодной Германии»[45].
Немецкие военнопленные
занимались в Бабьем Яре именно тем, чего хо-тело от них советское начальство.
Чтобы «перевоспитать» «фашистских сол-дат» в преданных делу антифашизма
граждан, советские власти учредили множество институтов и практик, начиная с
импровизированных митингов и политкружков и заканчивая официальными лекциями и
семинарами в «ан-тифашистских школах», созданием газет и стенгазет и
разнообразными куль-турными мероприятиями на территории лагерей. Все эти меры
должны были благоприятствовать размышлениям над «истинной» природой фашизма,
спо-собствовать добровольному отмежеванию пленных от нацистского режима. В
результате они получали возможность снова стать свободными личностями, обрести
моральные ориентиры и политическую волю, с тем чтобы «посред-ством глубокого
осознания политического и морального долга всего немец-кого народа, посредством
твердой решимости, выполнить этот национальный долг. путем сознательного
выполнения работы по возмещению ущерба»[46].
Советские специалисты по
перевоспитанию подчеркивали недостаточ-ность лекционного подхода. Было
необходимо сделать так, чтобы немцы «своим голосом» отрекались от Гитлера и
своего участия в фашистской си-стеме, чтобы они публично и письменно размышляли
о своем переходе от фашизма к антифашизму[47].
Судя по внутренним отчетам администрации ла-герей, основной проблемой
перевоспитательных кампаний долгое время оставалась абстрактность их содержания
и, как следствие, неспособность по- настоящему вовлечь заключенных[48]. К встречам в Бабьем Яре
это не относи-лось. Пленные могли своими глазами видеть последствия ужасного
преступ-ления, которые вызывали у них непосредственную эмоциональную реакцию.
Эти чувства явно были близки Герлаху, который обильно цитирует репортаж
Кюгельгена в своих мемуарах и пишет, что Бройер был
потрясен, осознав «системность» преступлений нацизма.
На протяжении
всей своей книги Герлах настаивает на том, что ее един-ственным автором
является Бройер, и тщательно пытается изолировать текст от советской
пропаганды, что выглядит несколько неестественно. «Бройер пытался избежать
депрессии, полностью посвятив себя Сталинградскому проекту», — пишет он. Так и
не сумев восстановить свои дневниковые записи, он выбирает жанр документального
романа. Коммунист Альфред Курелла помог ему советом и обеспечил бумагой. Будучи
редактором «Свободной Германии», Бройер имел доступ к пишущей машинке, за которой
и работал по вечерам и ночам[49]. В предисловии к изданию
1957 года Герлах утверждает, что писал рукопись в тайне от всех и прятал стопку
бумаги под подушкой в своем бараке[50].
Сложно представить себе, как можно было скрыть 614-страничную рукопись в
лагере, полном охранников и осведомителей.
В своих
воспоминаниях, опубликованных в 1966 году, Герлах кое-что уточнил. На самом
деле, пишет он, ему приходилось дважды расставаться с рукописью, так как она
вызывала интерес немецкого политрука и советского политкомиссара. Оба раза
записи возвращались ему без какой-либо правки[51].
То, что представители власти воздержались от комментариев, кажется мало-правдоподобным,
в особенности учитывая их внимание к «просвещению» во-еннопленных и интерес к
сочинениям подобного рода. То, что Бройер служил в разведке, должно было только
подтолкнуть советское начальство к внима-тельному чтению его романа.
Каким образом по
крайней мере часть того, что писал Герлах, неотступно контролировалась
советскими властями, становится ясно из довольно откро-венного секретного
отчета, подготовленного Главным управлением по делам военнопленных и
интернированных (ГУПВИ), об организации работы «Сво-бодной Германии». На самом
деле у газеты были две редколлегии. Коллектив, в котором работал Герлах и
другие пленные, обозначается в донесении тер-мином «редакция-дублер». Реальным
же центром принятия решений был располагавшийся в Москве так называемый
«Институт № 99», управляв-шийся непосредственно ЦК КПСС и работниками
Коминтерна. По поне-дельникам редакция в Москве определяла тему следующего
выпуска, после чего представитель «Института № 99» проводил консультацию с
немецкой редакцией. Как говорилось в отчете, «темы и положения (для статей)
никогда не предлагались редакции-дублеру в приказном порядке. Задача представи-теля
главной редакции заключалась в том, чтобы убедить сотрудников ре-дакции-дублера
в актуальности предложенной темы. Он должен был создать такое впечатление, что
немецкие редакторы сами пришли к ней. Часто это было непросто. Члены
редакции-дублера приходили на собрания со своими предложениями». По средами и
четвергам вариант, подготовленный редак-торами-военнопленными, поступал в
Москву, где, как правило, требовали из-менить от 50 до 75% материалов. «Тем не
менее, ни одна формулировка не изменялась против воли авторов. В конце концов,
почти всегда удавалось убедить автора в необходимости изменений»[52]. Представляется чрезвычайно
соблазнительным перенести ту же логику работы на написанное Герлахом. Обсуждал
ли он (и мог ли не обсуждать) содержание своего романа с Куреллой и другими
представителями КПСС? Кому принадлежат пометки, сде-ланные красным и синим
карандашом на полях рукописи?
В своей заметке
(«Новый путь»), напечатанной в «Свободной Германии» в феврале 1945 года, в
разделе, посвященном второй годовщине поражения 6-й армии, Герлах использовал
несколько ключевых образов и центральных тем своего романа. Так, он упоминает,
что, сдаваясь в советский плен, он и его товарищи видели перед собой
«неопределенное, пугающее будущее, по-добное глухой, грозной стене: неволя,
"Большевизм"!» Несмотря на страх, Герлах решает не кончать с собой,
так как сделать это означало бы напоследок выполнить волю Гитлера. Выбор в
пользу жизни был первым поступком, на-правленным против него. «Мы шли в
темноте. Вдруг стало светло. Мы уви-дели социалистическое народное государство,
Советский Союз. Мы увидели счастливых, свободных людей». Множество людей в Германии
еще находи-лись во власти тьмы, которую узнали солдаты под Сталинградом два
года на-зад. Они до сих пор прислушивались к расистской пропаганде Геббельса,
ко-торый рассказывал им об азиатских ордах русских дикарей, и не видели света,
который вывел бы их на «новый путь»[53].
Кажется
очевидным, что в этой заметке Герлах попытался поделиться с читателями теми
проблемами, которые он обсуждает в своем романе. Метафора черной стены, на
которой проступают знаки светлого будущего, пе-рекликается с центральным
образом последней главы романа. Если действие романа обрывается в феврале 1943
года, когда герои еще очень слабо пред-ставляют себе свою дальнейшую судьбу, то
в своей заметке Герлах живопи-сует более отчетливую картину грядущей жизни: она
предвещает рождение новой антифашистской Германии, преодолевшей
антибольшевистскую па-ранойю. В контексте тех практик и институтов, о которых
говорилось выше, эта заметка является симптомом намного более тесной связи
между романом и советским политическим просвещением с его риторикой и
стратегиями, чем Герлах признавал в своих воспоминаниях.
Лейтенант Бройер,
начав работу над романом 19 ноября 1943 года, закончил его в другой
символически значимый день — 8 мая 1945 года. Эта вре-менная рамка однозначно
указывает на то, что роман о Сталинграде следует воспринимать как аллегорию
падения нацистской Германии. Но в своих мемуарах Герлах также хотел сделать
ясным, что его роман был написан в непосредственной близости от сталинградских
событий, во время войны, а не после нее, когда советское политическое и
идеологическое давление на воен-нопленных усиливалось. Читай — советское
пропагандистское влияние ро-мана не коснулось. Есть, однако, по крайней мере
одно указание на то, что текст был закончен только в 1947 году[54]. Тогда обеспокоенное
снижением политико-культурной деятельности в лагерях советское правительство ор-ганизовало
конкурс на лучшую антифашистскую пьесу. Активное участие немецких военнопленных
в конкурсе объясняется, вероятно, тем, что первым призом была объявлена
немедленная репатриация лучшего автора в Герма-нию. Всего на конкурс было
подано 632 заявки из всех лагерей Советского Союза, среди которых, помимо пьес,
были поэмы и романы. Герлах, судя по всему, тоже отправил на конкурс свою
книгу. Жюри усмотрело «антифа-шистский дух» в 425 работах и выбрало семь
призеров. Первое место не до-сталось никому — ни одна из работ не была
выполнена на достаточно высо-ком художественном и идеологическом уровне[55].
Сочинение Герлаха не
завоевало расположения членов жюри, хотя бес-пристрастный взгляд видит, как
сильно советское политпросвещение вре-мен войны сказалось на его форме и
содержании. Движение от тьмы к свету, метафорика утраченного и вновь
обретенного зрения, тема смерти (фашист-ского солдата и слуги буржуазии) и
перерождения (в качестве морально очи-стившегося, исторически сознательного и
политически активного гражда-нина) — все это отзвуки концепции личности,
принятой в советской сфере влияния и насаждаемой среди военнопленных еще до
окончания войны. Один из политработников в суздальском лагере, процитированных
в ме-муарах Герлаха, объяснял Бройеру суть советского перевоспитания: «Наша
цель — в том, чтобы люди критически подходили к прошлому. Чтобы они по-няли,
почему они здесь оказались. Чтобы они научились думать по- новому»[56]. Автобиографический роман
Герлаха «Прорыв под Сталинградом» полностью отвечал этим требованиям. Из этого
не следует, что Герлах при-способил текст к пропагандистской риторике,
распространенной в лагере, или что он писал свой роман в чисто утилитарных
целях. Вероятно, Герлах столь охотно усвоил советские представления об
интроспекции, вине и «пе-рерождении» потому, что они были значимы для уцелевших
после Сталин-града немцев, которые не могли больше идентифицировать себя с
героями мифа о самопожертвовании и нуждались в новых ценностях, которые по-могли
бы им переосмыслить и оправдать опыт участия в сражении — опыт, который, судя
по описаниям Герлаха, Пливье и множества других свидете-лей, выходил за рамки
человеческого понимания.
Рукопись Герлаха
выделяется на фоне других сочинений, созданных в ла-герях немецкими
военнопленными, благодаря динамическому решению ха-рактера главного героя
(момент, который практически исчезнет в печатной версии)[57].
Чувство личной ответственности и вины за немецкие преступле-ния на Восточном
фронте проявилось в Герлахе в результате многочасовых допросов и
политико-просветительских мероприятий в лагерях. Чувство вины, которое
испытывает альтер эго Герлаха, лейтенант Бройер (вспомним комок в горле при
чтении сообщения ТАСС), тоже вызывает некоторые во-просы. Возможно, она вызвана
преступлениями, совершенными Бройером/ Герлахом во время войны, в которых он не
признался ни на допросах, ни в воспоминаниях? Может быть, именно поэтому Герлах
сжег свои дневники 11 января 1943 года, когда стало ясно, что немецкой армии
уже не суждено выбраться из ловушки? Или, возможно, дело обстояло
противоположным образом: сам акт принятия вины, в который Герлах/Бройер вложил
искупи-тельный смысл, заставил общавшихся с ним и читавших его роман людей
подозревать его в участии в военных преступлениях? Как бы то ни было, в 1949
году, когда множество военнопленных было отправлено на родину, Герлах остался в
СССР. В его отношении велось расследование. В своих ме-муарах Герлах отрицает
обвинения и изображает их предъявление как чисто политический ход, сделанный с
тем, чтобы он вернулся в Германию совет-ским шпионом. Его отправили в Германию
после того, как он согласился со-трудничать с советскими властями в качестве
осведомителя. Его мемуары за-канчиваются на том, как в апреле 1950 года он был
репатриирован в ГДР, откуда ему удалось перебраться в Западный Берлин[58].
Оказавшись в ФРГ,
Герлах, похоже, обратился к советским официальным лицам с просьбой вернуть ему
сталинградскую рукопись, которую у него за-брали, когда он покидал Советский
Союз. Судя по обрывочным, но говоря-щим архивным данным, его прошение попало на
стол заместителя главы МВД Ивана Серова. Тот, в свою очередь, уведомил
Политбюро, что роман Герлаха «написан в антифашистском ключе. Автор, совершив
побег в ФРГ, хочет вернуть себе рукопись, опасаясь, что она может
скомпрометировать его в глазах американцев и англичан».
9 декабря 1950 года
Политбюро поручило заведующему отделом агитации и пропаганды ЦК Михаилу Суслову
отрецензировать рукопись. В трехстраничной рецензии, датированной 28 декабря
1950 года, Суслов и председатель Внешнеполитической комиссии ЦК Ваган Григорян
написали, что, несмотря на утверждение Герлаха о том, что он правдиво описал
события Сталинград-ской битвы, «даже при самом беглом просмотре романа нетрудно
убедиться, что книга не только очень далека от правдивого освещения
Сталинградской битвы, но насквозь лжива». Им показалось недопустимым то
обстоятельство, что в романе битва показана только с немецкой стороны. Кроме
того, они ука-зали на то, что Герлах проявил больший интерес к биографии
офицеров, чем простых солдат. Но самое существенное обвинение состояло в том,
что Герлах показал войну «не с позиции прогрессивного литератора-антифашиста, а
с по-зиции гнилого буржуазного интеллигента, сочувствующего фашизму». Рецен-зенты
усмотрели доказательство последнего в том, что среди центральных пер-сонажей
романа некоторые придерживаются фашистских взглядов. Предельно буквалистски
читая текст и не делая поправок ни на какие повествовательные вольности,
рецензенты привели обширные цитаты из реплик некоторых нерас-каявшихся
фашистов, утверждая, что в них выражены взгляды самого Герлаха. «С точки зрения
литературы, — писали они, — роман никакой ценности не представляет. Он
односторонне, фальшиво изображает Сталинградскую битву или, правильнее сказать,
немецкую армию под Сталинградом. Язык романа бе-ден. <…> Такая книга
сейчас очень пригодилась бы американо-английским поджигателям войны для
подогревания реваншистских тенденций в Западной Германии». Просьбу Герлаха было
решено оставить без удовлетворения[59].
III
Герлах оказался в Западной Германии в период активного
сведения счетов между бывшими советскими военнопленными. В первой половине 50-х
в ФРГ прошло не менее сотни процессов над так называемыми «истязателями това-рищей»
(Kameradenschinder) — пленными, которые в лагерях
были активистами-«антифашистами», доносили на бывших сослуживцев и даже
участвовали в пытках[60]. Общественное мнение было
настроено не только против офи-циально обвиняемых лиц, но и против всех немцев,
которые в плену проявляли симпатию к СССР и отказывались открыто признать свои
«ошибки». Генрих фон Айнзидель, правнук Бисмарка, служивший в армии
летчиком-истребите-лем и занимавший в плену пост заместителя главы
Национального комитета «Свободная Германия», показал, что нужно было сделать,
чтобы стать полно-ценным гражданином в новой Западной Германии:
разочаровавшись, по его словам, в советском режиме и перебравшись из Восточного
Берлина в ФРГ в 1948 году, он опубликовал историю своих советских «искушений»[61].
Западногерманское
общественное мнение было готово признать военными преступниками лишь ничтожное
число немцев. «Подавляющее большинство военных считались исключительно жертвами
режима: вина и невиновность воспринимались как взаимоисключающие понятия»[62]. Истории о мучениях,
пережитых немцами в советских лагерях, снижали общественный интерес к тем
мучениям, которые немцы причинили другим[63].
Они также поддержи-вали надежду на «искупительное преображение» нации, которая
бы стерла последствия совершенных немцами злодеяний[64].
Протестанты и католики воспользовались этой ситуацией с целью «рехристианизации»
общества[65]. Автобиография Герлаха — в
той форме, в которой она была написана в со-ветском плену, — не вписывалась в
эти рамки. Учитывая, что ожидалось от бывшего военнопленного, тем паче — члена
Национального комитета, его сложное повествование о виктимизации и
самообвинении, о предательстве и ответственности, о сотрудничестве с Советами и
немецком патриотизме едва ли могло быть понято, не говоря уже о том, чтобы
снискать обществен-ное признание. В отношении автора подобного сочинения вполне
могли быть выдвинуты обвинения в государственной измене[66].
Возможно, медицинское вмешательство, например гипноз, помогло бы восстановить
«изначальный замысел» романа, свободный от советского вмешательства?[67]
История с гипнозом у
доктора Шмица в Мюнхене имела продолжение. В 1957 году Герлах отправил доктору
экземпляр своего бестселлера с дарст-венной надписью. В ответ доктор немедленно
напомнил ему о договоре, подписанном в 1951 году, в котором говорилось, что в
случае коммерческого ус-пеха книги Шмиц имеет право на 20% авторских
отчислений. Он также ука-зал на высокую эффективность проведенной терапии:
«добрые две трети ро-мана» были восстановлены именно благодаря гипнозу. Также
он напомнил Герлаху о том, что лечение было проведено бесплатно, и пригрозил
судом. В своем ответе Герлах попытался оспорить эффективность терапии, которая,
по его словам, помогла ему восстановить не более четверти текста. Остальные же
450 страниц получились благодаря многолетним архивным исследова-ниям и беседам
с бывшими товарищами по лагерям. Кроме того, Герлах от-рицал сам факт наличия
договора со Шмицем. Об этой бурной переписке стало известно далеко за пределами
Германии. Только после того, как графо-логическая экспертиза подтвердила
подлинность его подписи, Герлах нако-нец сдался. На вопрос репортера, не мог ли
он подписать договор в состоянии гипноза, писатель ответил, что не стал бы
делать столь далеко ведущих пред-положений, но терапия, несомненно, поставила
его в зависимое от Шмица положение[68].
Спор продолжался три года. В результате по решению суда Герлах был вынужден
признать вклад Шмица в свою работу и выплатить тому девять с половиной тысяч
марок[69].
Сюжет с гипнозом сам по
себе вполне стоил этих денег. Когда Герлах опуб-ликовал свою книгу, конкуренцию
ей составляли воспоминания десятков, если не сотен, выживших под Сталинградом
солдат[70]. В этом западногерман-ском
соревновании на лучшую книгу о Сталинграде сделанное Герлахом за-явление о
потаенной лагерной рукописи, конфискованной Советами и вспом-ненной под
гипнозом, широко распространенное журналом «Квик» и умело продвинутое доктором
Шмицем, обеспечило ему преимущество. В условиях антикоммунистической истерии,
охватившей Западную Германию в 50-е го-ды, гипноз обещал откровение
незамутненного военного опыта, запечатлен-ного наперекор советскому режиму и жестоко
им подавленного. Возможно, эта история восстановленных воспоминаний сыграла
Герлаху на руку в пер-вую очередь благодаря своим «маскировочным» свойствам:
она затушевала воздействие советского переобучения на сочинение Герлаха и,
помимо того, на само его представление о себе.
Авториз. пер. с англ. А.
Логутова
[1] Это
переработанный вариант статьи: HellbeckJ. Breakthro-ugh at
[2] Ich weiB wieder, was war… RuBlandheimkehrer erhalt durch Hypnosebehandlung sein Gedachtnis zuruck // Quick. 1951. August 26. S. 1109—1111, 1131.
[3] Der unbewusste Auftrag // Quick. 1950. October 13. S. 1429— 1432.
[4] Zuruck
nach
[5] Ich weiB
wieder, was war… S. 1109;
Zuruck nach
[6] Gerlach H. Die verratene
Armee.
[7] Biess F. Homecomings:
Returning POWs and the Legacies of Defeat in Postwar
[8] О других попытках анализа
военного и послевоенного времени в контексте культурной памяти, вины и искупле-ния
см.: Schuld und Suhne? Kriegserlebnis und Kriegsdeu- tung in
deutschen Medien der Nachkriegszeit (1945—1961). 2 Bde.
[9] HellbeckJ. Die Stalingrad-Protokolle. Sowjetische
Augenzeu- gen berichten aus der Schlacht.
[10] См.: Бурцев М.И. Прозрение. М., 1981. С. 5.
[11] Британцы и американцы также
предпринимали попытки анализа политических настроений и психологических пат-тернов
пленных немцев, однако сопоставление показы-вает, что советские
перевоспитательные планы и надежды заходили гораздо дальше: Neitzel S. Abgehort: Deutsche Ge— nerale in britischer Kriegsgefangenschaft 1942—1945.
[12] Эти материалы являются частью собрания документов ГУПВИ, хранящегося в Российском государственном воен-ном архиве (Ф. 4 п. Оп. 22-н). Роман Герлаха стоит в ката-логе под номером 132. Ссылаясь на рукопись, я использую ее оригинальное название — «Прорыв под Сталинградом» («Durchbruch bei Stalingrad»). Название печатной версии — «Преданная армия» («Die verratene Armee»).
[13] В послевоенном западногерманском
дискурсе вины ука-зания на советское влияние отсутствуют. См., например: Jaspers К. Die Schuldfrage.
[14] В
письме Рональду Макартуру Херсту (Ronald McArthur Hirst), военному историку, занимавшемуся
Сталинград-ской битвой, Генрих Герлах называет часть реальных имен служащих
14-й танковой дивизии, в которой он служил осенью 1942 — зимой 1943 года
(некоторые из этих имен встречаются в романе) (Hoover Archives. RMA Hirst Col—lection.
[15] Между Герлахом и Бройером есть существенное биографи-ческое сходство: оба родились в Кёнигсберге, оба работали школьными учителями до призыва в 1939 году. Оба при-нимали участие в польской, французской и югославской кампаниях. Оба служили в 6-й армии со дня ее вторжения в СССР. Герлах, родившийся в 1908 году, был назначен гла-вой разведуправления 14-й танковой дивизии в октябре 1942 года (Munzinger—Archiv / Internationales Biographi— sches Archiv 32/88 (August 1, 1988); ср. также письмо Герла-ха Рональду Макартуру Херсту (см. предыдущую сноску).
[16] Был
ли Герлах верующим и если был, то не могут ли неко-торые интроспективные
элементы его повествования вос-ходить к библейским, а не марксистским тропам?
Воз-можно; в тексте есть цитаты из Библии, показывающие, что Герлах хорошо ее
знал. Но важнее то, что Герлах при-писывает христианские воззрения и «решения»
только двум второстепенным персонажам книги, лейтенанту Визе и капеллану
Петерсу. Визе обретает спасение в смерти, а Петерс в одной из сцен направляется
в сторону советского лагеря, напевая (по-русски): «Христос воскресе», и не по-лучает
при этом ни единого ранения. Бройер же апелли-рует к светской гуманистической
философии, требующей от него честного исполнения своих обязанностей ради об-ретения
себя. Его позиция близка к позиции «социалисти-ческих гуманистов». Вторая книга
Герлаха открывается эпиграфом из немецкого поэта-коммуниста Йоханнеса Р.
Бехера. См.: Gerlach Н. Odyssee in Rot.
Bericht einer Irrfahrt.
[17] Gerlach Н. Durchbruch bei
[18] Во время поспешного отступления на восток 24 ноября, вызванного контрнаступлением советских войск, Бройе- ра охватывает «обессиливающий страх»: «Неужели это конец?.. Ведь можно еще что-то сделать… Его жизнь не закончилась. Из темных глубин его души возникло чув-ство вины, бесплотной, неискупленной вины» (Gerlach Н. Durchbruch bei Stalingrad. S. 101). В описании отступле-ния в книге этих слов нет (S. 95).
[19] Gerlach Н. Durchbruch bei
[20] Ibid. S. 484. Всех этих размышлений о вине в печатной вер-сии нет (см. сцену на с. 485 в: Gerlach Н. Die verratene Ar— mee). Сущность преступлений или поступков, породивших это чувство, в рукописи не разъясняется. И в рукописи, и в книге есть намеки на убийства евреев и красноармейских комиссаров. Однако эти намеки чрезвычайно туманны; ав-тор не называет обстоятельств и исполнителей. Примеча-тельно, что Лакош — не Бройер — вспоминает, как разъ-яренные немецкие солдаты (не полиция и не СС) в городке на Западной Украине собираются убить нескольких евре-ев, но их останавливает офицер. Вероятно, Герлах соотнес эту сцену, свидетелем которой он, похоже, был, не со сво-им альтер эго, а с другим персонажем, чтобы не бросить тени на Бройера и не вызвать вопросов о своей собствен-ной причастности к этому преступлению. Ниже я вернусь к этому.
[21] Gerlach Н.
Durchbruch bei
[22] Ibid. S. 542. В опубликованном варианте эта сцена тоже есть, но она перенесена ближе к концу и уступает в экспрессив-ной силе, так как в книге отсутствует мотив смерти «преж-него Бройера» (Gerlach Н. Die verratene Armee. S. 544).
[23] Gerlach Н. Durchbruch bei
[24] В книге есть обширная филиппика в адрес генерала Пау- люса. В ней использованы биографические данные, кото-рые, скорее всего, не были доступны Герлаху во время работы над рукописью (Gerlach Н. Die verratene Armee. S. 457—461).
[25] См.: Gerlach Н. Odyssee in Rot.
[26] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 78—79.
[27] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 83—85. О зверствах см.: Boll В., Safrian Н. On the Way to Stalingrad: the 6th Army in 1941— 42 // War of Extermination: the German Military in World War II, 1941 — 1944 / Ed. Hannes Heer and Klaus Naumann. N.Y., 2000. P. 237—271.
[28] Robel G. Die Deutschen
Kriegsgefangenen in der Sowjetunion. Antifa. Munchen, 1974 (= Zur Geschichte der
Deutschen Kri-egsgefangenen des Zweiten Weltkrieges / Erich Maschke (Hrsg.). 15 Bde.
[29] Цит. по: Всеволодов В А. Лагерь УПВИ НКВД № 27 (Крат-кая история), или «Срок хранения — постоянно!» М., 2003. С. 112.
[30] Das
Nationalkomitee «Freies Deutschland» und der Bund Deutscher Offiziere / Gerd R. Ueberschar
(Hrsg.). Frankfurt, 1995; Scheurig B. Free
[31] Цит. по: Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 157—159. Манифест Национального комитета «Свободная Германия» был подготовлен двумя немецкими коммунистами, Альфре-дом Куреллой и Рудольфом Херрнштадтом. См.: Ueber-schar G.R. Das NKFD und der BDO im Kampf gegen Hitler 1943—1945 // Das Nationalkomitee «Freies Deutschland» und der Bund Deutscher Offiziere. S. 32.
[32] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 162.
[33] Примерно 45% немецких офицеров и 75% немецких сол—дат, попавших в
советский плен к
осени 1944 года, были членами НКСГ (см.: Heider Р. Zum Russlandbild im Natio- nalkomitte «Freies
Deutschland» und Bund Deutscher Offi-ziere // Das Russlandbild im Dritten Reich / Hans-Erich Volkmann
(Hrsg.).
[34] Wette W. Das Massensterben
als «Heldenepos» //
[35] MorreJ. Hinter den Kulissen
des Nationalkomitees. Das In- stitut
Light: Class,
Consciousness, and Salvation in Revolutionary
[36] Бройер не сразу вступил в НКСГ. Сначала он стал чле-ном «Союза немецких офицеров» (BDO), основанного в сентябре 1943 года специально для пленных офицеров, которые, как показал опыт, неохотно вступали в НКСГ. Вероятно, их отпугивало слишком большое количество коммунистов в руководстве комитета. После образования «Союза офицеров» его руководители решили вступить в НКСГ (см.: Heider P. Zum Russlandbild.).
[37] Целевой аудиторией этих призывов
были пленные немец-кие военнослужащие, а также солдаты вермахта на фрон-те,
которым конспекты номеров газеты доставлялись в ви-де листовок. Среди адресатов
также были руководители стран — союзниц СССР, которым давалось понять, что
подготовка новых управляющих кадров для новой Герма-нии идет полным ходом (см.: Bungert Н. Das Nationalkomi— tee und der Westen. Die Reaktion der Westallierten auf das NKFD
und die Freien Deutschen Bewegungen 1943—1948.
[38] Айнзидель, 22-летний правнук Бисмарка, стал в СССР в некотором роде знаменитостью.
[39] Leutnant Heinrich Graf von Einsiedel. Zuruck in die men- schliche Gemeinschaft // Freies Deutschland. 1943. Novem-ber 7. № 17. Фрагменты писем и дневников немецких во—еннослужащих с комментарием см. в: Leutnant Heinrich Graf von Einsiedel. Lasst Deutschland nicht zugrunde ge- hen! // Freies Deutschland. 1943. № 22. Dezember 12; «Armes Vaterland, wer soll dich noch retten?» Aus dem Kriegstage- buch des Leutnants Dr. K.F. Brandes // Freies Deutschland. 1944. № 7. Februar 12. S. 3.
[40] Подробнее об этом см.: HellbeckJ. «The Diaries of Fritzes and the Letters of Gretchens»: Personal Writings from the German-Soviet War and Their Readers // Kritika. Summer 2009. Vol. 8. № 3. Р. 571—606.
[41] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 283. Опубликованный в 1945 го-ду роман Пливье «Сталинград» пользовался значительной популярностью. Подобно Герлаху, Пливье описывает Ста-линград как поворотную точку в войне, своего рода катар-сис. Но книга Пливье проигрывает роману Герлаха в глу-бине интроспекции. Вероятно, это связано с тем, что Пливье не участвовал в Сталинградской битве и не прошел через суд совести в советском лагере. О романе Пливье см.: Rohr- wasser М. Theodor Plieviers Kriegsbilder // Schuld und Suhne? S. 140—153.
[42] Во время гипнотических сеансов в Мюнхене Герлах рас-сказывал, что начал работу над романом в июле 1944 года
(см.: Schmitz K. Heilung durch Hypnose. S. 37). Он повторил это в предисловии к роману («Эта книга была написана в советском плену в 1944—1945 годах на основе свежих воспоминаний» (Gerlach Н. Die verratene Armee. S. 5)).
[43] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 284—285.
[44] См.: Epifanov А.Е. Die Tragodie der
deutschen Kriegsgefange- nen in Stalingrad: von 1942 bis 1956 nach russischen
Archivun- terlagen.
[45] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 302—305; полный текст вос—произведен в: Die Front war uberall. Erlebnisse und Berichte vom Kampf des
Nationalkomitees «Freies Deutschland».
[46] Загорулько М.М.
Военнопленные в СССР (1939—1956). Т. 4: Главное управление по делам
военнопленных и интерниро-ванных НКВД-МВД СССР, 1941—1952. Волгоград, 2004. С.
700. О программах по политическому просвещению в ла-герях для военнопленных
см.: Hilger А. Deutsche Kriegsge— fangene in der Sowjetunion, 1941—1956.
[47] См.: Загорулько М.М. Военнопленные в СССР (1939—1956). Т. 4: Главное управление по делам военнопленных и интер-нированных НКВД-МВД СССР, 1941—1952. С. 715.
[48] См.: Там же. С. 714.
[49] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 305.
[50] «В декабре 49-го рукопись была под охраной отправлена в МВД» ( Gerlach Н. Die verratene Armee. S. 5); о том, как Гер-лах хранил рукопись, см.: Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 404. В 1958 году в «Шпигеле» писали, что «в 1949 году МВД обнаружило и конфисковало роман. Предчувствуя такой поворот событий, Герлах переписал его мелким почерком в школьную тетрадь». После освобождения Герлаха тет-радь была обнаружена в потайном отделении его чемодана и конфискована (см.: Zuruck nach Stalingrad. Р. 42).
[51] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 443, 547.
[52] Загорулько ММ. Военнопленные в СССР. Т. 4. С. 698—699.
[53] Gerlach Н. Der neue Weg // Freies Deutschland. 1945. № 6. Februar 4. S. 3.
[54] Всеволодов, опираясь на архивные источники, называет датой окончания работы над романом 1947 год (Всеволо-дов В.А. Лагерь УПВИ НКВД. № 27. Записи 169—170).
[55] См.: Всеволодов В.А. Лагерь УПВИ НКВД. № 27. Записи 169—170; Загорулько М.М. Военнопленные в СССР: 1939— 1956. Т. 3: Творчество немецких военнопленных о Сталин-граде и о себе: 1946—1949. Волгоград, 2006. С. 13.
[56] Gerlach Н. Odyssee in Rot. S. 464.
[57] См.: Хроника первых курсов
политического образования военнопленных лагерей Сталинградской области № 108 и
362. Декабрь
[58]
Недоступное на данный момент дело Герлаха, хранящееся в архиве НКВД, могло бы
пролить свет на то, какова была его роль в событиях на Восточном фронте.
Остается толь-ко надеяться, что в материалах дела содержатся указа-ния на то,
какое участие принимали сотрудники НКВД в работе над романом. Аналогичные
материалы по осно-ванному на несколько сомнительных обвинениях делу
Ганса-Георга Мюллера, другого немецкого военноплен-ного, подозревавшегося в
совершении военных преступ-лений на территории Советского Союза, были опублико-ваны
в: Epifanov А.Е. Die Tragodie der deutschen Kriegsge— fangenen in
[59] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 137
(Внешнеполитическая комиссия ЦК ВКП/б. 1949—1952). Д.
[60] Schissler Н. The Miracle Years: A
Cultural History of
[61] EinsiedelН. von. Tagebuch der Versuchung.
[62] Цит. по: Moeller R. War Stories: the Search for a Usable Past in
the
[63] Lehmann А. Gefangenschaft und Heimkehr: deutsche Kriegs-
gefangene in der Sowjetunion. Munchen,
[64] Biess F. Homecomings. Р. 7. Автор высказывает множество ценных соображений на тему реинтеграции вернувшихся из плена военных в ГДР и ФРГ.
[65] Schissler H. The Miracle Years. P. 67.
[66] Об
антикоммунистической направленности и двусмыслен-ной позиции в отношении
нацистского прошлого авторов и редколлегии журнала «Квик» (который первым
написал об истории Герлаха) см.: Schornstheimer М.
Bombenstim— mung und Katzenjammer. Vergangenheitsbewaltigung: Quick und Stern in den 50er Jahren.
[67] Терапия
доктора Шмица была не единственным парапси- хологическим средством,
предлагавшимся немецким ве-теранам. Об этом см.: Black М. Death in Berlin:
From
[68] См.: Der hypnotisierte
Bestseller-Autor // Suddeutsche
Zei- tung. 1958. Januar 30; Zuruck nach
[69] См.: Ein Roman aus dem UnterbewuBtsein // Suddeutsche Zeitung. 1961. Januar 30; Psychotherapeut bekommt Tantie- men // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1961. Januar 30.
[70] См.: Hilger A. Deutsche Kriegsgefangene in der Sowjetunion… S. 34—40; Lehmann A. Gefangenschaft und Heimkehr…; Zur Geschichte der deutschen Kriegsgefangenen des Zweiten Welt- krieges.